Вольфганг Акунов. РАЗГРОМ (НЕ ПО ФАДЕЕВУ)

Вольфганг Акунов. РАЗГРОМ (НЕ ПО ФАДЕЕВУ)

Светлой памяти И.А. Бунина.

Наступали на Москву тонкою паутиною задорных смелых
цепей, поддержанных танками. Отступали клочьями отрядов,
предоставленные сами себе и населению.

Петр Краснов. "Единая-неделимая".

Zahlt's ihnеn heim mit Kugel oder Strick!

Александр Шавердян. "Смерть госпитальера".

Штабс-капитан - корниловец граф Галенин - торопил спутников, хотя в этом не было нужды. Спутники и сами понимали, что, если они не поспешат, то марковец полковник Шпагин, раненый в бою с большевиками три дня тому назад, непременно отдаст Богу душу. А в имении Галениных – Суходоле - жил дядя штабс-капитана – земский врач, который мог спасти командира их сводного батальона, а в последнее время и полка, до последней возможности державшего участок фронта.

Восемнадцать всадников сопровождали дрожки, на которых лежал накрытый шинелью полковник Шпагин и сидел придерживавший его поручик Блинов. Дрожками правил кубанский казак, хорунжий Кокунько, прибившийся к отряду Галенина два дня тому назад, во время стычки с бандой красных "воинов-интернационалистов" (в которой было "всякой твари по паре" - китайцы, мадьяры, австрийцы из пленных, какие-то матросы, уголовники, цыган и даже негр из цирка).

Дорога на Суходол после недавних проливных дождей уже подсохла, и кони шли ходко. Вот уже появились из-за березовой рощи вершины могучих дубов и лип. Граф Галенин невольно улыбнулся, и, обернувшись, крикнул спутникам: "Господа, это наш парк!"

Они въехали в длинную аллею. Кони зацокали копытами по старинной брусчатке. Все повеселели, увидев сквозь деревья старинный барский дом с мансардой.

Штабс-капитан вдруг вздрогнул, напрягся и, полуобернувшись, скомандовал:

- К бою! В цепь! Окружай дом!

Его спутники: лихой рубака-вахмистр Проничев, прапорщик Сидельников, подпоручик Таланов, два юнкера-нижегородца – Космолинский и Кручинин, унтер-офицер Сухов, двое вольнопёров – Кузнецов и Пигилов, кадет Азаренков Московского корпуса, донской казак Мелихов, осетин Джиоев и другие, привычно рассыпались в цепь, дали шпоры коням и взяли дом в кольцо.

Стёкла в окнах были выбиты, кое-где сняты и рамы. Перед домом стояли телеги, доверху нагруженные мебелью, зеркалами, люстрами и узлами с другой утварью. Группа мужиков неспешно укладывала у стен снопы соломы и поленья. Чуть поодаль, с расстёгнутыми воротами рубах и кумачовыми бантами на всю фуражку, лениво дремало несколько красноармейцев, разморившихся на солнышке. Никакого охранения по беспечности выставлено не было.

Горстка белых со свистом и гиканьем ворвались во двор. Двое красных успели пальнуть по разу из винтовок, но их сразу пристрелили. Остальное довершили шашки. Мужиков нагайками и выстрелами загнали в угол двора к сараю, поставив на колени.

Штабс-капитан граф Галенин и поручик Блинов взбежали на крыльцо, распахнули широкие двери... и сразу ощутили тошнотворный запах крови. Они отбросили ногами солому и поленья и шагнули из прихожей в зал. Пол был усыпан осколками стекла и посуды, обрывками каких-то бумаг, страницами из разодранных книг, обломками мебели. Ткань со стен была оборвана и висела клочьями.

В углу, в тускло блестящей луже крови лежал чей-то труп.

- Дядя, - каким-то бесцветным голосом сказал граф Галенин и шагнул в коридор.

Под лестницей лежал в крови лицом вниз могучего телосложения мужчина, сжимавший в руках охотничью двустволку.

- Это наш Семён. Он был ранен под Мукденом, Георгия заслужил. Дядя его подлечивал.

Сквозь выбитые двери офицеры вошли в спальню.

Граф Галенин, шедший впереди, качнулся назад и издал то ли крик, то ли стон. Блинов взглянул из-за его плеча - и почувствовал, как волосы зашевелились у него под малиновой дроздовской фуражкой.

На смятой окровавленной постели лежало голое женское тело. Сизые, в кроваво-желтых потёках жира кишки лезли из распоротого живота. Блинов, навидавшийся всякого за четыре года Великой и три года гражданской войны, тем не менее, почувствовал внезапный прилив тошноты и бросился вон, на свежий воздух.

Граф Галенин рванулся из спальни в коридор, оттолкнув поручика Блинова, и заглянул в комнату в конце коридора. Там на полу лежало ещё одно голое мёртвое женское тело в потёках крови, царапинах и синяках, с зияющей раной под левой грудью.

- Маша...сестра - прохрипел Галенин и рванулся наверх.

В разгромленной комнате, белой от пуха из распоротых перин, они нашли третье мёртвое женское тело. В окровавленной груди убитой торчали крестьянские вилы-тройчатки. Граф Галенин глухо застонал, повернулся на каблуке и выбежал наружу. В углу коридора Блинов успел заметить еще два трупа – пожилой женщины (видимо, служанки) и совсем юной девушки, еще подростка. Жужжали мухи...

Блинов почти натолкнулся на Галенина, обошёл его и замер. Лицо штабс-капитана превратилось в маску – жестокую и беспощадную маску смерти. Поручик пытался найти какие-то слова, чтобы успокоить корниловца, но сам сразу же понял всю тщетность подобных попыток - ибо горе было слишком велико.

Граф Галенин медленно спускался с крыльца. И эта неторопливость была страшнее всего. Он шёл прямо к стоявшим на коленях мужикам, опустившим головы и старавшимся спрятаться друг за друга. Среди них выделялись своей хорошей одеждой и обувью двое явно не местных – в картузах и куртках дорогой черной кожи (правда, кожанки сидели на обоих мешковато, как будто были с чужого плеча).

Галенин прохрипел:

- Ты, бородатый, встать!

Один из кожаных, маленький человечек с рыжей, длинным клином, бородой, похожий на гнома, поднялся на короткие, полусогнутые, кривые ноги в ярко начищенных хромовых сапогах, снятых не иначе, как с убитого офицера:

- Кто такой? – голос штабс-капитана прозвучал неожиданно резко, как скрежет металла по стеклу.

- Я командир отряда... Лев Давыдов Левинсон. Вы не имеете права казнить нас без суда!

У маленького человечка с рыжей бородой оказались большие и ловкие глаза – они схватили графа Галенина и, вывернув его наизнанку, подержали так несколько мгновений, будто взвешивая всё, что там оказалось. Но это не помогло рыжебородому.

Штабс-капитан ударил его рукояткой нагана по зубам. Раздался хруст. Рыжебородый опрокинулся навзничь. Не дрогнувшей рукой Галенин всадил ему в голову три пули. Тело Левинсона дернулось, как будто он хотел вскочить, и жизнь покинула его со струей крови и мозгов из простреленного черепа.

Штабс-капитан перевел взгляд на другого кожаного.

- А ты кто такой?

- Я – комиссар отряда, Дмитрий Фу-фурман...

Крестьяне начали наперебой оправдываться, обвиняя убитого Левинсона и живого (пока) комиссара в том, что это те разрешили им брать барское добро.

- На осину! – приказал граф Галенин своим обычным, слегка надтреснутым голосом, и поправил пенсне.

Фурмана (пытавшегося незаметно выбросить награбленное в доме золото и серебряный крест с груди повешенного красными священника) и двух прыщавых мальчишек с накокаиненными глазами – ночных партнёров командира и комиссара -, потащили к стоящей у дороги суковатой засохшей осине.

"Товарищи" катались по земле, пытались целовать белым сапоги, что-то верещали, но потом обгадились и, наконец, замолчали, отхрипев свое в петле.

Вернувшись во двор, граф Галенин резко скомандовал схваченным грабителям:

- Всем снять рубахи, живо!

Мужики замялись, но юнкера вскинули винтовки, и тем поневоле пришлось подчиниться.

Двенадцать грабителей – тех, у которых нашлись на теле царапины от женских ногтей, отвели в сторону. Штабс-капитан некоторое время молча смотрел на них. И те поняли, что на них смотрит сама Смерть. Она смотрела на них серебряным черепом с фуражки корниловца, "мёртвыми головами" с его черно-красных погон, "Адамовой головой" с траурной нашивки на его плече и с кольца на безымянном пальце его левой руки.

Граф Галенин ни о чем не спрашивал и ничего не говорил. Он знал их всех в лицо - знал, как отъявленных лодырей и пьяниц, самых худших, никчемных хозяев, не пользующихся никаким авторитетом в селе. И вот эти-то нелюди, явственно отмеченные печатью вырождении, стали убийцами и насильниками его матери – всегда помогавшей им, его дяди – земского врача, лечившего их, его сестры – учившей их детей, его невесты – так и не ставшей его женой, честных, добрых и трудолюбивых Семена, Агафьи и ее дочки Катюши.

Выхватив из ножен шашку, штабс-капитан рванулся вперед. Вокруг него зачавкало, захрустело, завизжало, захлюпало – падая наземь.

Пространство перед ним внезапно опустело. Но в углу двора ещё жались те, кто тоже грабил, те, кто не остановил насильников и убийц. Граф Галенин выронил шашку и вскинул наган. Его выстрелы слились с гулкими выстрелами винтовок.

Штабс-капитан всё нажимал на спуск, пока в барабане пусто не стало. Затем, не оглядываясь на трупы, достал из узла простыни и пошел в дом. С крыльца, не оборачиваясь, глухо прохрипел:

- Сколотите семь гробов... или шкафы возьмите.

Хорунжий Кокунько сказал:

- Нужно восемь – полковник... отмучился.

В сарае нашлись доски, гвозди, пилы и молотки. Подъесаул вошел в дом. Вскоре он и штабс-капитан начали выносить завёрнутые в белое тела. Их молча укладывали в гробы и шкафы, забивали, ставили на освобождённые от награбленных вещей телеги. Прежде чем забить гроб умершего полковника Шпагина, граф Галенин поцеловал его в удивительно быстро окостеневший лоб, закрыл бескровное лицо умершего его белой марковской фуражкой и снял у него с пояса черные чётки-лестовку. Такие лестовки носили многие марковцы, с тех пор, как осенью 1919 года получили их в дар от иеромонаха афонского Свято-Пантелеимонова монастыря, посетившего офицерский Марковский полк в Таганроге.

Фамильный склеп графов Галениных находился за парком, в берёзовой роще. Штабс-капитан с трудом открыл ржавым ключом железную дверь, и гробы внесли внутрь. Он сам запер замок и сломал в нем ключ. В углубление перед дверью вылили бочки с известью и набросали камней. Когда вернулись в дом, граф Галенин приказал приготовить дом, телеги и награбленное барское добро к сожжению, лошадей отпрячь и выгнать в поле, оставшуюся провизию забрать с собой, и сделать ему факел.

Тяжело ступая, корниловец поднялся в дом и минут через пять вышел с небольшим мозаиковым портфелем в руках. Когда закончили погрузку, Мелихов протянул штабс-капитану факел, сделанный на скорую руку из занавески, намотанной на ручку лопаты и пропитанной керосином.

Граф Галенин зажёг факел и пошел вдоль стен, поджигая солому и облитые керосином дрова. Он обошёл весь дом кругом, поднялся на крыльцо и бросил факел внутрь, в прихожую, на пол которой вылили остаток керосина.

Штабс-капитан некоторое время молча смотрел на разгорающееся пламя, охватившее родовое гнездо Галениных. Его худощавая фигура в черной корниловской форме резко выделялась на фоне пожара. Наконец он развернулся, провёл рукой по лицу и огляделся, как будто впервые увидел окружающее. Затем подошел к бочке с водой, помыл руки и сапоги.

И раздалась его команда:

- По коням! Рысью – марш!

Маленький сводный отряд белых ратников уходил на рысях от имения, над которым клубился дым и внезапно налетевший ветер раздувал рыжее гудящее пламя. Сколько таких Суходолов пало жертвой огня и разрушения по всей необъятной России - одному только Богу известно...

* * *

Штабс-капитан граф Галенин, расстрелял последнюю пулемётную ленту, разобрал замок "максима" и далеко разбросал детали. Всё было кончено. Их оставалось только трое – он, подхорунжий Кокунько (поседевший в свои тридцать лет, как лунь), и раненый пулей в правую руку поручик Блинов.

Штабс-капитан и подхорунжий потеряли всех своих родных. Кокунько недавно навестил отецкую станицу, и случайно уцелевший мальчик рассказал ему о налёте красного карательного отряда, направленного на "расказачивание". После "расказачивания" живых казаков в станице не осталось...

Граф Галенин достал из мозаикового портфеля семейный альбом и какие-то бумаги, щёлкнул серебряной зажигалкой и поджег их. Он молча смотрел, как превращаются в пепел память о прежней жизни и прежней любви. Затем достал заветную флягу с шустовским коньяком и развинтил три походных металлических стаканчика.

- Ну, боевые друзья...по последней! Все берёг коньяк, чтоб выпить за победу, когда войдем в Белокаменную...да видать, не судьба!

Молча выпили.

Подхорунжий Кокунько сказал:

- Может быть, посадим поручика в челнок? Стрелять ему больше нечем, да и в рукопашной он сейчас не боец...

Граф Галенин взглянул на челнок-однодеревку, вытащенный на берег степной реки. Блинов запротестовал, но его не слушали и, подхватив с двух сторон, свели за руки к челноку. Крепко обнялись в последний раз, поцеловались три раза по русскому обычаю, уложили раненого дроздовца в челнок и сильно оттолкнули от берега.

Поручик Блинов через расщепленный борт смотрел на удаляющийся берег и две одинокие фигуры на нем.

Появились красные – человек тридцать. Подхорунжий обнялся со штабс-капитаном, сбросил свою темно-синюю черкеску, перекрестился и в одном бешмете кинулся на "товарищей" с шашкой и кинжалом в руках. Красные стреляли в него, но поначалу не попадали. Потом начали попадать. Подхорунжего Кокунько качало от попаданий красных, он падал, поднимался и всё продолжал бежать на них, молча и страшно, как сама смерть. Но не добежал. Упал. А они, страшась его и мёртвого, всё стреляли и стреляли в него. Кубанец дёргался под ударами пуль – казалось, что и мёртвый он все ещё ползет к большевикам, чтобы достать их во что бы то ни стало – своими ненавистью, шашкой и кинжалом, намертво зажатыми в сведённых предсмертной судорогой руках.

Блинов смотрел затуманенным от боли взором, как штабс-капитан приготовил две бомбы-лимонки, сунул их в карман выцветшей, простреленной шинели, встал и пошёл навстречу красным. Те, привычно захлёбываясь грязной матерщиной, толпой бросились к корниловцу со штыками наперевес – и тут сверкнуло ослепительное пламя, и на берегу прогремели два взрыва, слившиеся в один. Штабс-капитан погиб вместе с окружившей его "человечьей икрой".

Так закончился на Руси род служилых дворян графов Галениных, в котором за 300 лет из 85 мужчин 75 погибли в походах и боях за Отечество.

Поручик Блинов отёр глаза, слезившиеся, вероятно, от едкого порохового дыма, и, вытянувшись на дне челнока, стал потихоньку грести здоровой левой рукой. Надо было жить и выполнять свои обязанности. Русско-советская война ещё не кончилась.