Переход границы

В каше, что заварилась вокруг ВИА Pussy Riot, смешались все сюжеты, которые пробуждающееся русское общество обсуждало в последние годы. От отношений церкви и светского общества до феминизма, от полиции и суда до современного искусства, от «народа и интеллигенции» до понимания христианской веры — и прочее. Степень незрелости, которую мы проявили, обсуждая акцию в храме Христа Спасителя, и последовавшие за нею следствие и суд над акционистками удручают.

Пока мировой шоу-бизнес не совсем густо обсел это дело, надо разъять кашу на ингредиенты и попытаться понять: почему акция в храме Христа Спасителя стала детонатором такого мощного и длящегося взрыва и вообще — что с нами произошло?

Святыня

Трем осужденным не откажешь в уме, хотя и злом. Точка закладки заряда была выбрана безошибочно.

Храм Христа Спасителя — это кафедральный собор Патриарха Московского и всея Руси, главный храм Русской православной церкви и России. Некогда построенный в память о войне 1812 года. Взорванный большевиками в 1931 году и восстановленный в 1997-м в знак покаяния за большевистские безобразия. С формальной точки зрения — безусловная национальная святыня. Однако — да простится нам это замечание — святыня исторически свежая. 

В его восстановлении был очевидный практический смысл: к середине 1990-х в Москве не было храма достаточно крупного и торжественного, чтобы вместить возобновившиеся церковно-государственные церемонии. Где-то пошли иным путем — православная Грузия построила в Тбилиси новый огромный храм на новом месте, кстати, по очень удачному архитектурному проекту. Мы решили восстанавливать храм Христа Спасителя. Не то чтобы совсем без рефлексии, но с рефлексией не слишком глубокой и, по печальному обыкновению, довольно склочной. Светская интеллигенция напирала на недостатки исторического проекта Тона, терпеть которые она, такая нежная, не могла. Начальство грезило о конфетках-бараночках и «России, которую мы потеряли». Фрондирующая православная общественность качала головой, что «храмы из бетона не строят». В тумане и смуте 1990-х затея встретила общий скепсис или равнодушие. Принято говорить, что храм восстановлен на народные деньги, но ведь массового подъема чувств не наблюдалось, скидывалась в основном элита. И Лужков, человек не рефлексии, а действия, пригласил Церетели. В итоге возник памятник имперского консерватизма, сдобренный консерватизмом характерной постсоветской лужковской версии. Памятник Александру II, установленный у храма несколько лет назад, дела не исправил — конфигурация там такая, что, скорее, Царю-Освободителю указали более чем скромное место на празднике церковно-государственной симфонии.

Значит ли это, что храм Христа Спасителя не может быть национальной святыней? Совершенно не значит. В свое время, почти полсотни лет назад, и Могила неизвестного солдата, и Родина-мать в Волгограде вызывали споры среди фронтовиков. И, кажется, даже у Брежнева был трудный и долгий разговор с Константином Симоновым о том, как следует и как не следует вспоминать о войне. Оба мемориала стали с тех пор национальными святынями. Тут дело в протекшем времени, в переосмыслении, в намоленности. И в новой истории храма Христа Спасителя были события, сильно продвинувшие его к обретению святости. В нем прощались с первым президентом России Ельциным, в нем Ельцина отпевали — вот уж символическая компенсация консерватизма. К храму шли люди поклониться поясу Богородицы, многокилометровой очередью, какую никогда не видела Москва. Так что ждать, пока пройдет время, любить и уважать сограждан, по-христиански смиряться, не быть скорыми на осуждение и побольше думать — будет нам святыня. 

Акция

Но есть в России, как принято сейчас выражаться в Уголовном кодексе, социальная группа, для которой храм Христа Спасителя безусловно и в высшей степени ценен. Это российская правящая элита.

Это едва ли не единственный крупный проект, осуществленный в стране в 1990-е. Причем не на деньги государственного бюджета, а на деньги самой элиты. Напомним, что современная практика подкрепленного силой централизованного сбора крупных частных пожертвований на общегосударственные дела в те годы была не распространена за отсутствием, а точнее, за распыленностью силы. Такой общий опыт не забывается и серьезно сплачивает.

Это подтверждение способности элиты — в ее собственных глазах — восстановить связь времен и исправить последствия преступлений предшественников. Восстановленный храм ставит ее в один ряд с русскими императорами, давая ей лестное место в национальной истории. Он символизирует союз с церковью, опору на ее тысячелетнюю традицию, и одновременно он — главный монумент новой постсоветской России. Наконец, элита в этом храме молится. Это ее приходской храм. С приходской жизнью — многолюдными и церемониальными собраниями в зале церковных соборов. Если угодно — такая аналогия просторных трапезных в старых московских купеческих храмах. К вам бы на приход заявились Pussy Riot — вы бы что сделали? Простили? А в том приходе люди прощать не обучены, они больше по части глотки рвать, бэкграунд такой, — скажем мы не в оправдание, но в объяснение.

Правда, им неплохо бы решить, то ли они тут сами своим приходом, то ли это национальная святыня. Потому что есть нечто чересчур узкоприходское в этом искреннем удивлении, проявленном элитой в разгар скандала вокруг акции: а публике-то, мол, какое дело, что за мероприятия проходят на территории храма Христа Спасителя (это когда прогрессивная общественность тщилась уязвить церковь нецерковными собраниями, что случаются в зале при храме). Но и то верно — рассуждая социологически, — что узкоприходское мышление может быть преодолено лишь по мере открытости элиты, ее демократизации и смягчения ее нравов, что также есть функция времени, ну и национального везения.

Безобразия с оттенком политики, устроенные в храме Христа Спасителя, — это сознательное тяжелое оскорбление российской политической элиты, рассчитанное унижение того, во что она верит и что она ценит. В этом и ответ на вопрос о причинах уголовного преследования и тяжести приговора. Люди отвечают на поругание своей святыни так, как они умеют.

Это оскорбление в адрес далеко не только элиты.

Недавно один из руководителей Левада-центра Борис Дубин сказал, что, по его данным, 30% россиян, называющих себя православными, не верят в Бога. В сетевой дискуссии о Pussy Riot это трактуется их сторонниками таким образом, что если не верят, то не могут быть и оскорблены акцией в храме. Но есть и другая трактовка. Богослов и журналист Сергей Худиев пишет: «Недавно в ЖЖ цитировали какой-то опрос, из которого явствовало, что значительное число людей, назвавших себя православными, вообще не верят в Бога. Что тогда для них православие? Нечто вроде национального флага или Кенотафа — часть их идентичности, в которой они черпают сознание собственного достоинства». Продолжим мысль — православие для этой части общества не столько вера, сколько элемент гражданского культа, по аналогии с другим элементом этого культа — памятью о Великой Отечественной войне. Доказательство от противного предоставили сами адепты Pussy Riot. В день оглашения приговора неизвестный молодой человек попытался надеть цветные маски на фигуры памятника партизанам на станции метро «Белорусская». Его задержали и сдали полиции прохожие. В тот же день маски появились на памятнике Пушкину и Наталье Гончаровой на Арбате. Вот так: православие, война, Пушкин.

Акция Pussy Riot была направлена в ту точку, где сходятся разломы современной русской идентичности. Считать новую Россию наследницей и продолжательницей Российской империи или Советского Союза? Если того и другого — то в каком соотношении и как примирить исторический опыт государственного православия и государственного атеизма? Состоявшееся ли это государство или историческое недоразумение, осколок прошлых империй? Должны ли мы вестернизироваться и до какой степени? Достойна ли нынешняя элита доверия, представляет ли она народ? В чем роль церкви? Что такое современность и нужна ли она нам? И прочее, и прочее.

А реакция на выходку в храме Христа Спасителя дала пищу для размышлений о том, почему не склеивается гражданская идентичность новой России.

Реакция

За полгода было сказано много таких слов, за которые, как хочется надеяться, говорившим потом станет стыдно. Один из православных активистов, рассуждая о суде над акционистсками, сам того не замечая, цитировал как руководство к действию слова первосвященника Каиафы: «Лучше, если один человек умрет за народ, а не весь народ погибнет». Адвокаты подсудимых несли какую-то чушь про неправильные православные хромосомы, а сторонники Pussy Riot выливали ведра помоев на всех православных безотносительно их позиции в отношении собственно уголовного преследования группы.

Накал эмоций перехлестывал всякие разумные пределы. Острое нравственное чувство русской интеллигенции (без иронии) подавляло даже свойственное ей же острое эстетическое чувство. Максим Осипов, врач и писатель, известный тем, как несколько лет назад восстанавливал и обустраивал на благотворительные средства больницу в городе Тарусе вопреки противодействию местных чиновников, человек, насколько можно судить по его текстам, верующий, написал: «Быть с ними (с PR.) означает быть с правдой, как это ни удивительно. Бывают странные вещи. Кто и во главе кого идет в белом венчике из роз в поэме “Двенадцать”? Все помнят признание Блока: “Я сам удивился: почему Христос? Но чем больше я вглядывался, тем яснее я видел Христа”». Спрашивается, где Блок, а где «панк-молебен»? Но раз есть сомнения в законности уголовного преследования, интеллигенция на стороне тех, кого, по ее мнению, обижает государство, тем более обиженный назвался художником. 

Русское общество оказалось обществом одной темы. Лозунг честных выборов забыт. Свобода митингов забыта. Арестованные по делу о беспорядках в Москве 6 мая забыты. Pussy Riot вроде бы выступали под флагом феминизма, но безобразнейшие приговоры по делам об изнасиловании (например, был признан виновным и отпущен на свободу шоумен Константин Крестов, обвинявшийся в серийных изнасилованиях, его жертвой стала 16-летняя школьница) остаются без всякого внимания этих феминисток и их группы поддержки.

Что же касается разломов идентичности, то полемические стратегии строились не на том, чтобы их преодолеть, а на том, чтобы их усилить, фактически исключая оппонирующие группы из числа сограждан. Наиболее горячие «православные» «исключали из народа» «либералов». Без различий тех, кто одобряет безобразия в храме, и тех, кто, безобразия не одобряя, сомневается в правомерности уголовного преследования. «Либералы» же отказывали «народу» даже в малой толике правоты: российских, мол, граждан нельзя брать в светлое завтра. «А ведь правда проста, — писал Владимир Голышев, — современный россиянин — реликтовый персонаж, которого грешно пускать на европейский порог. Ему предстоит еще много работать над собой, чтобы стать хоть сколько-нибудь приемлемым членом социального общества. Или пусть вырежет к чертям собачьим злополучный гипофиз и возвращается в комфортное четвероногое состояние». Все шло ровно в том же русле, в каком идут в России дискуссии о гражданской идентичности. То есть главным вопросом был признан тот, кому бы отказать в праве на существование, чтобы все стало хорошо. То ли темным, необразованным мракобесам-православным, то ли продажным и извращенным западникам-либералам. Или: какой бы период исключить из русской истории и забыть о нем, чтобы история эта обрела непротиворечивость и плавность?

В медийном плане российская прогрессивная общественность выиграла — такого еще не было, чтобы ее тему поддержал Пол Маккартни. К тому же двухлетний срок акционисткам заставит тему звучать долго. В политическом — проиграла. Во-первых, надо иметь большой талант, чтобы, начав с призыва к честным выборам, закончить восхищением неприличными плясками на амвоне. Во-вторых, кажется, тех самых «реликтовых персонажей» собирались осенью звать на баррикады?

Декабрьская коалиция за мирные политические перемены на Болотной закончилась выступлениями в защиту Pussy Riot, загоняющими либеральную оппозицию в гетто. Когда столь много людей разом совершают столь элементарную ошибку, есть повод задуматься о причине. Похоже, дело все в той же идентичности. Почему, например, весьма образованная Ирина Прохорова говорит такие невнятные вещи по поводу светской гуманистической этики, которой якобы в России нет, и поэтому России предстоит проделать ту работу, которую в XVIII веке делали французские просветители? Потому что не может же либерал признать, что носителями и творцами светской гуманистической этики были, среди прочих, уж простите, русские марксисты. В противном случае придется сказать какие-то добрые слова о советском обществе. Идеология здесь оказывается ловушкой, она блокирует сколько-нибудь эффективное политическое действие.

Исторически трудность русских освободителей в том, что им кровь из носу нужно быть современными, чтобы чувствовать себя достойно в глазах западных референтных групп. Они вынуждены решать проблему свободы у себя дома и одновременно соответствовать глобальным трендам. Европейские и американские либералы борются за права секс-меньшинств, и к той же теме обращаются либералы российские. А на это у наших еще накладываются невыученные уроки прошлого — как отдалось комсомольское богоборчество 1930-х в акции Pussy Riot. Да и моральные аргументы и эмоции для наших освободительных политиков традиционно играют гипертрофированную роль — в силу того, что долгие годы у них не было власти ни для чего, кроме осуждения или одобрения происходящего с этических позиций. От этого аргумент про «трех молодых женщин в тюрьме» побуждает оставить все прочие дела и посвятить себя всецело спасению несчастных. 

Суд

Отсутствие культуры дискуссий подвело публику еще в том отношении, что юридические концы в деле были потеряны уже с первых шагов. Спор пошел с места в карьер между «сжечь на костре» и «долой чекистов в рясах». О квалификации содеянного Толоконниковой, Алехиной и Самуцевич всерьез вспомнили уже очень поздно. Только 27 июня появилось подписанное актерами, режиссерами и писателями письмо, призывавшее переквалифицировать дело из уголовного в административное. Среди подписавших были такие разные люди, как Чулпан Хаматова и Федор Бондарчук.

Мы уже высказывали предположение, чем руководствовалось начальство, когда вознамерилось во что бы то ни стало усадить трех акционисток за решетку. Сделать это в рамках закона было очень непросто.

«Хулиганка» уголовная от административной отличается наличием ущерба и общественной опасностью. Материального ущерба Pussy Riot не нанесли. Общественной опасности не представляли в том отношении, что никого не убили, не избили, ничью жизнь и здоровье опасности не подвергли.

Теоретически выходом для начальственного гнева могла стать 282-я статья про возбуждение ненависти и разжигание розни вкупе с административной статьей за хулиганство в храме. Мы не одобряем существование этой уголовной статьи, но в рамках сегодняшних ее формулировок и тем более практики ее применения Pussy Riot напели достаточно. Но тут нужно было рассматривать еще и распространение материалов, возбуждающих ненависть.

Известно, что современные художества в храме прошли в присутствии журналистов, в том числе иностранных. Не нужно большого ума, чтобы догадаться, что журналисты были предупреждены об акции. По 282-й пришлось бы закрывать еще и журналистов. Впрочем, защитники акционисток утверждали, что дело изучалось Следственным комитетом на предмет состава по 282-й. Так что если кому-то захочется продлить чудную общественную полемику вокруг злополучного ВИА, для него нет ничего невозможного.

Применение 213-й статьи УК (хулиганство) сделало суд над Pussy Riot тем, чем он стал. Прокуратура доказывала наличие ущерба и общественной опасности ссылками на «унижение вековых устоев», на постановления средневековых церковных соборов, стремительно расширяя границы уголовного преследования и давая оппонентам множество поводов обвинять государство и церковь в подражании инквизиции. Двухлетний срок (для сравнения: надругательство над гербом и флагом РФ карается максимум годом лишения свободы) в сопоставлении с масштабом содеянного огромен. Есть все шансы думать, что наблюдаемый взаимный троллинг продолжится на базе Европейского суда по правам человека, тем более что российская прогрессивная общественность, как принято выражаться в твиттере, впервые за многие годы попала в глобальный тренд.

Самое неприятное в этой истории то, что она выглядит как осуществление придуманного кем-то сценария. Сюжет обескураживает своей заданностью: каждый следующий шаг каждой из сторон кажется предопределенным. Можно ли преодолеть эту заданность?

Русская православная церковь, не раз проявляя жесткость в оценке содеянного акционистками, призывая к этому и людей православных, и общественность, в то же время предостерегала от излишней строгости приговора. Церковь уже обратилась к властям с просьбой проявить милосердие в рамках закона. По сути это призыв к помилованию Толоконниковой, Алехиной и Самуцевич. Мы не можем предсказать ответные шаги властей, но полагаем, что для церкви такой призыв — хороший выход из создавшейся ситуации.

А прогрессивной российской интеллигенции мы бы рекомендовали заняться своим прямым делом: рассмотреть этот случай именно с этической точки зрения, обсуждая не «ужасы российской правовой системы», а более сложный вопрос о том, где в России проходит та нравственная граница, которую нельзя переходить даже «современным художницам».