Владимир Высоцкий как зеркало советской внешней политики

(к истории одной песни Вл. Высоцкого)

В июльском томе журнала «Вопросы философии» за 1986 г. опубликована статья профессора, доктора философских наук В. И. Толстых «В зеркале творчества (Вл. Высоцкий как явление культуры)». Со времени написания до принятия в печать статья два года кочевала по разным редакциям, пока не вышла там, где ее меньше всего ожидали увидеть. Представляю, как удивился бы сам Высоцкий, если бы узнал, что наступит день, когда его песни станут не предметом очередной разгромной разборки в «Комсомолке» (как это было в 1960-е), а объектом философского анализа в элитарном журнале АН СССР, который одновременно являлся и одним из главных изданий идеологического отдела ЦК КПСС! В той статье была предпринята первая серьезная попытка культурологического рассмотрения феномена безвременно ушедшего из жизни всенародного любимца. «Перестройка» только начиналась, ироничные кавычки к этому слову еще не прилипли, «гласность», «ускорение» и «очищение социализма» были знаменем того недолгого и романтичного времени. Все это наложило отпечаток на лексику статьи.

Профессиональный социолог Толстых, анализируя литературные достижения «метода социалистического реализма», с горечью отмечает: «мы о социализме, т. е. о родном доме своем, научились так писать, что его трудно узнать». Эти слова могут показаться сейчас излишне патетическими или демонстрацией политблагонадежности автора.

Толстых поныне работает главным научным сотрудником Института философии РАН. Я проследил постперестроечную эволюцию его взглядов и не посмею упрекнуть автора в конъюнктурности. Толстых оказался не из тех, кто «перестроился» до полного выворачивания наизнанку. В его словах слышна искренняя боль за попранные идеалы.

По сути философ почти процитировал бывшего всезнающего шефа КГБ Ю. В. Андропова. В краткий период пребывания на посту генсека Андропов буквально поразил внимательных наблюдателей заявлением на июньском (1983 г.) пленуме ЦК: «мы до сих пор не изучили общества, в котором живем». Тогда такие признания дорогого стоили. Жажда понять, «кто мы и куда идем», буквально повисла в воздухе.

Толстых сделал смелый для человека его профессии вывод: «...надо признать, что информативно песни Высоцкого богаче, более ценны, чем многие социологические сочинения. Песни его — это художественно обработанные, отлитые в афористическую, почти в фольклорную форму представления, настроения, чувства и мысли людей, которых именуют обыкновенными, простыми. По Высоцкому можно изучать практическую нравственность и судить о морали — и о личной, и об общественной».

Действительно, информационная насыщенность и художественная достоверность песен Высоцкого поразительны. Нужно только уметь правильно извлекать из них информацию. Не зря ведь ходили слухи, что Высоцкий воевал, что он побывал и летчиком, и моряком, и шахтером, и, ясное дело, «зэком». Я бы добавил, что по песням Высоцкого можно изучать не только социальный портрет и внутреннюю жизнь страны, но и историю ее внешней политики, настолько его тексты порой близки к документам того времени. Высоцкий в очередной раз подтвердил правоту своего современника Евтушенко: «поэт в России больше, чем поэт».

Высоцкого часто упрощенно и однозначно представляют бунтарем, вечным оппозиционером власти. Поводы для этого он, бесспорно, давал. При его жизни формированием такого образа усердно занимались чиновники, всячески замалчивавшие его творчество и ограничивавшие его доступ к зрителю и слушателю. Они запускали сплетни о его якобы уже состоявшейся или почти состоявшейся эмиграции на Запад. Ответом Высоцкого на эти слухи было гневно-ироничное:

Я смеюсь, умираю от смеха:
Как поверили этому бреду?! 
Не волнуйтесь — я не уехал, 
И не надейтесь — я не уеду!

После смерти поэта эту эстафету подхватили бесчисленные невесть откуда взявшиеся «друзья», которые в «воспоминаниях» дописывают то, что поэт якобы не рискнул выразить в стихах.

На самом деле Высоцкий был предельно искренен в своем творчестве, и не нужно искать «двойное дно» в его песнях и балладах там, где его нет. Все, что он считал нужным пропеть своим хриплым голосом, он пропел. Никакие «тайные» стихи в эпоху разрешенной «гласности» не всплыли и всплыть не могли. «Дулю в кармане» носили совсем другие поэты — из числа щедро прикормленных советской властью, особенно здесь — в Украине.

По всем вопросам Высоцкий имел собственное суждение, а не диссидентское «абы поперек». При этом его мнение могло совпадать и с пресловутой извилистой «генеральной линией партии». Здесь нет ничего удивительного. Напомню, что в одной из неофициальных анкет-вопросников, циркулировавших среди московской творческой интеллигенции, Высоцкий в качестве своего человеческого идеала назвал Ленина. Не берусь утверждать, что он повторил бы этот ответ и через двадцать лет, но и забывать об этом факте тоже нельзя.

Высоцкий как гражданин в характерной манере, очень далекой от официального советского искусства, тем не менее выступает патриотом своей страны — СССР. Он однозначно осуждает еврейскую эмиграцию в Израиль, не верит в идейную мотивацию этих «колбасных эмигрантов». И язвительно иронизирует:

Куда, куда вы, милые евреи,
Неужто к Иордану в Израиль?
...Меняете вы русские просторы,
Лихую безнадежность наших миль
На голдомеирские уговоры,
На этот нееврейский Израиль?!

При этом никто не посмеет заподозрить Высоцкого хоть в малейшей доле антисемитизма. Более ярко, чем Высоцкий, по антисемитам не прошелся никто (см., например, песню «Антисемиты»).

В 1979 г. Высоцкий в первый и последний раз прилетел в США. В аэропорту его встречала масса корреспондентов, в большинстве своем ждавших от опального поэта «разоблачений кошмаров коммунистического тоталитаризма». Высоцкий их сильно разочаровал. Вместо смачных плевков в сторону Родины они услышали: «Почему вы решили, что свои проблемы в отношениях с моим правительством я буду решать отсюда и с вашей помощью?»

В том же году, фактически накануне смерти, он подводил итоги:

Но свысока глазея на невежд,
От них я отличался очень мало — 
Занозы не оставил Будапешт, 
А Прага сердце мне не разорвала...
И нас хотя расстрелы не косили, 
Но жили мы, поднять не смея глаз, — 
Мы тоже дети страшных лет 
России,
Безвременье вливало водку в нас.

Кто-то скажет, что Будапешт и Прага все же оставили занозы в сердце поэта, иначе он бы их не вспоминал. Но мне в этих горьких строках видится скорее продолжение пушкинской традиции поддержки своего государя в его внешнеполитических деяниях. Имею в виду известное пушкинское стихотворение 1831 г. «Клеветникам России», написанное по поводу Варшавского восстания. Это поссорило поэта с либеральной читательской публикой. Причем Пушкин (в отличие от внешне индифферентного Высоцкого) в исторически аналогичной ситуации максимально решительно выступил на стороне русского царя. А ведь оппозиция Пушкина внутренней политике Николая I была гораздо более жесткая, чем постоянный, но сравнительно мягкий конфликт Высоцкого (его и оппозицией-то назвать нельзя) с советской бюрократией.

Если можно сказать, что Высоцкий пассивно, своим молчанием, поддержал действия советского руководства в пражских событиях 1968 г. (во время венгерских событий 1956 г. он был слишком молод), то в советско-китайской конфронтации 1960 — 1970-х он занял весьма активную позицию.

Исторический фон песни

В одной из ранних песен Высоцкого отражены наиболее волновавшие советский народ проблемы внешней политики середины 1960-х. Речь идет о датированной 1964-м песне под длинным названием «Письмо рабочих тамбовского завода китайским руководителям». Позже Высоцкий еще несколько раз возвращался к китайской теме.

До 45-летнего юбилея песни остался год с небольшим, а 25 июля 2008-го — в день смерти певца и поэта — исполняется и 45 лет со дня исторического события, которое послужило главным поводом для ее написания.

«Тамбовское письмо» было очень популярно в народе: в те годы как раз начиналось победное шествие любительских писанных-перезаписанных пленок барда. Страна вступала в эпоху массовой «магнитофонизации».

Было бы грубой ошибкой считать эту песню пародией на так называемые «письма трудящихся», которые публиковались в советской печати от первого до последнего дня ее существования. Это не пародия, а скорее авторская версия одного из таких писем.

У меня нет сомнений в том, что несмотря на, казалось бы, заказной характер «писем трудящихся», большая их часть была подлинной. Такие наивно-искренние письма писались всегда, пишутся они и теперь. Отдельный вопрос — это вопрос их селекции. Начальство решало, какие письма нужно публиковать миллионными тиражами в «Правде» или «Известиях», а какие направлять в засекреченные отчеты для высшего руководства. Чтобы они, «родная Коммунистическая партия и Советское правительство», знали, что о них думает простой народ. Ведь независимых служб изучения общественного мнения в СССР, как известно, не существовало...

Эпистолярная форма для песен-баллад Высоцкого вообще характерна. Вспомним его «Письмо с выставки», «Письмо на выставку», «Письмо с Канатчиковой дачи в программу «Очевидное-невероятное». В них нетрудно заметить развитие традиций чеховского «Письма ученому соседу». Но в отличие от перечисленных «писем», в которых преобладали сатирические и просто шутливые интонации, «тамбовское письмо» подчеркнуто серьезно. Его тема не располагает к юмору.

Теперь о собственно событии, ставшем поводом для песни. Передо мной лежит пожелтевший от времени воскресный выпуск «Известий» от 4 августа 1963 г. Треть первой полосы и добрая половина второй заняты «Заявлением Советского правительства» по поводу «Заявления Правительства КНР» от 31 июля, которое приводится там же — в «подвале» второй полосы. Для большей понятности китайское заявление дополнительно снабжено еще и предисловием «...этот позорный документ не достоин занимать место на страницах прессы первого в мире социалистического государства... Однако мы печатаем его, чтобы все советские люди знали, до чего дошли китайские руководители».

Китайское заявление тоже не отличается лаконичностью, но Никита Сергеевич Хрущев явно решил «переговорить» своего оппонента из Поднебесной — председателя Мао, отвечая на каждое его слово тремя своими.

Справедливости ради отметим, что подискутировать было о чем: ведь на карту были поставлены не только глобальное геополитическое равновесие, но и право народов мира дышать не отравленным радиацией воздухом.

Дело в том, что накануне, 25 июля 1963 г., в Москве состоялось предварительное подписание Договора о частичном прекращении (в атмосфере, в космосе и под водой) испытаний ядерного оружия между СССР, США и Великобританией. На 5 августа в Кремле было назначено торжественное подписание этого договора министром иностранных дел СССР А. А. Громыко, госсекретарем США Дином Раском и министром иностранных дел Великобритании лордом Хьюмом. Три ведущих ядерных державы призвали все остальные страны мира присоединиться к Московскому договору. В течение короткого 10-дневного промежутка между этими двумя датами вокруг договора разыгрались бурные политические страсти.

Все эти события и нашли отражение в «Письме рабочих тамбовского завода». «Письмо» — подлинная энциклопедия того времени.

Современному молодому читателю очень трудно уловить бесчисленные нюансы и намеки в словах Высоцкого. Поэтому я буду приводить текст песни покуплетно, комментируя его по ходу. Песня начинается так:

В Пекине очень мрачная погода,
У нас в Тамбове на заводе перекур, — 
Мы пишем вам с тамбовского завода,
Любители опасных авантюр!

Первая строка — парафраз эстрадных куплетов, которые исполнялись тогда на советском телевидении. Это были своего рода рифмованные политические фельетоны (они хорошо показаны в фильме Михаила Казакова «Покровские ворота»):

Вот включишь утром радио, 
И скажет Левитан: 
«В Москве погода ясная, 
А в Лондоне — туман!»

Высоцкий откровенно позаимствовал пассаж насчет плохой погоды у телевизионных куплетистов, вложив его в уста своих героев. Этим он показал, что авторы письма — простые советские люди, которые получают представления об окружающем мире из телепрограмм.

Вторая и третья строки про тамбовский завод ассоциативно связаны с популярной в те годы пародийно-блатной песенкой про то, как вражеский агент пытался подкупить патриотичных советских уголовников (воровскую «малину»). Однако уголовники не изменили Родине, а просто отняли у шпиона деньги, а его самого сдали НКВД:

Он предлагал мне деньги и жемчугов стакан, 
Чтоб я ему разведал секретного завода план. 
Советская «малина» собралась на совет, 
Советская «малина» врагу сказала: «Нет!»

Автором песни про патриотичную «малину» был реальный ссыльный Ахилл Левинтон, но авторство часто ошибочно приписывалось Высоцкому. Кроме того, само прилагательное «тамбовский» применительно к заводу придает песне особый «приблатненный» шарм, поскольку ассоциативно вновь отсылает к популярному в определенных кругах выражению «тамбовский волк тебе товарищ». Если бы Высоцкий написал, например, «иркутский завод», то произошло бы выхолащивание стилевого единства текста.

Четвертая строка — «любители опасных авантюр». Здесь Высоцкий просто в лобовую цитирует штампы советской пропаганды. Это было стандартное газетное клише для всех «поджигателей войны», в том числе для маоистов.

Далее у Высоцкого идет:

Тем, что вы договор не подписали, 
Вы причинили всем народам боль 
И, извращая факты, «доказали», 
Что вам дороже генерал де Голль.

Это — ключевой куплет песни. В нем в сверхсжатом виде изложена главная идея многословного «Заявления Советского правительства» от 4 августа 1963 г. А именно: отказ КНР от подписания договора, сделанный к тому же в столь демонстративной форме, является предательством дела мира, идет вразрез с чаяниями всех миролюбивых народов. В советском заявлении содержался также прямой упрек руководству КНР в том, что оно встало на сторону Франции в вопросах ограничения гонки ядерных вооружений.

Тут не обойтись без обширного комментария, о каких «извращенных фактах» идет речь в китайском заявлении.

Генерал де Голль принимает парад «Свободной Франции» в Лондоне 1940 г.

До визита президента Франции генерала де Голля в Москву в 1966 г.

советско-французские отношения были весьма прохладны. Президент Франции был постоянной мишенью наших знаменитых карикатуристов Кукрыниксов: они без лишнего политеса обыгрывали тему его большого горбатого носа, который он «совал, куда не надо». Инвектива в адрес генерала связана с его резко отрицательным отношением к договору о запрете испытаний ядерного оружия в трех средах. Франция на тот момент была четвертой в мире страной, обладавшей ядерным оружием. Из ядерных держав она единственная заявила о принципиальном неприятии договора, который, по мнению французов, закрепил бы ее отставание в качестве ядерных вооружений.

Франция произвела первое ядерное испытание 13 февраля 1960 г. в Алжире и к моменту подписания договора успела произвести только несколько взрывов. А США и СССР счет вели уже на сотни. С обоими алжирскими полигонами Регган и Хоггар Франции предстояло срочно расстаться в связи с обретением этой страной независимости. Французские атомщики очень спешили завершить серию испытаний, но не успевали.

Тем временем де Голль стал объектом ядерного шантажа со стороны мятежников генерала М. Шале. Французские военные угрожали захватом экспериментальной ядерной бомбы, если президент пойдет на подписание мирного договора с недавней колонией Франции. Не полностью готовую к испытаниям бомбу (измерительная аппаратура на полигоне не была смонтирована) срочно взорвали, фактически уничтожили, чтобы предотвратить ее захват ядерными террористами.

Программа французских ядерных испытаний была сорвана, они переносились на тихоокеанские полигоны Муруроа и Фангатауфа, которые еще не были к ним готовы. Обладание собственным ядерным оружием стало идеей фикс французской политэлиты, униженной поражениями в Индокитае и Алжире. Бомба должна была сыграть роль психологического компенсатора утраты Францией реального статуса мировой державы.

Китай же в августе 1964-го испытанным ядерным оружием еще не располагал, но был к тому очень близок. Первый китайский двадцатикилотонный заряд был взорван через два с половиной месяца 16 октября 1964 г.

Поэтому обе страны устами своих лидеров Шарля де Голля и Мао Цзэдуна в очень похожих выражениях заявили о неприятии договора, как средства закрепления американо-советской ядерной гегемонии. Великобританию же с ее довольно скромным арсеналом вполне устраивали американские гарантии безопасности и ограниченные возможности для продолжения собственных подземных испытаний.

Далее у Высоцкого следует куплет с прозрачным содержанием, который не требует комментария:

Нам каждый день насущный мил 
и дорог, — 
Но если даже вспомнить старину, 
То это ж вы изобретали порох 
И строили Китайскую стену.

В четвертом куплете Высоцкий, по сути, вслед за Хрущевым критикует известные слова Мао Цзэдуна, который в своей антиимпериалистической риторике договорился до того, что для окончательной победы над капитализмом можно пожертвовать 200 — 300 миллионов жизней своих людей:

Мы понимаем — вас совсем немало, 
Чтоб триста миллионов погубить, — 
Но мы уверены, что сам товарищ Мао, 
Ей-богу, очень-очень хочет жить.

Отдельно отметим, что реалистичная оценка числа жертв в гипотетической атомной войне, которую дал Мао, никак не увязывается с другими его же словами по поводу мощи ядерного оружия. Пока Китай не обзавелся своей бомбой, американскую атомную бомбу именовали не иначе как «бумажный тигр американского империализма». Не такая она, мол, и страшная, как кажется. Впоследствии, когда ядерное оружие вошло в арсеналы Народно-Освободительной Армии Китая, ярлык «бумажного тигра» был перенесен на весь американский империализм.

Когда вы рис водою запивали — 
Мы проявляли интернационализм, — 
Небось, когда вы русский хлеб жевали, 
Не говорили про оппортунизм!

Здесь показаны широко бытовавшие у советских людей представления о том, что наши внутренние продовольственные нехватки связаны с бескорыстной интернациональной помощью «братским странам социализма» — от маленькой Кубы до огромного Китая.

Конечно, продовольственная помощь, зачастую себе в ущерб, неоднократно им оказывалась, но не она была главной причиной нашего хронического дефицита. Львиную долю советской помощи составляли не продовольственные, а промышленные товары. В конце концов, Куба элементарно не могла нас объесть, а Китай мы просто не в состоянии были прокормить. Но в массовом сознании такое мнение было весьма распространено. Просторечное «небось» и другие неправильности речи употреблены Высоцким для того, чтобы оттенить «народность» языка авторов письма.

Что касается «оппортунизма», то это слово было самым страшным обвинением и ругательством во внутрипартийных и межпартийных склоках в коммунистических партиях. Мао Цзэдун обвинил советских коммунистов в оппортунизме по поводу хрущевских разоблачений «культа личности Сталина». Однако Хрущев их сделал на ХХ съезде партии еще в 1956 г., а Мао впервые громко заговорил об оппортунизме только в 1960-м. То есть, как пишет Высоцкий, четыре года «русский хлеб жевали и не говорили про оппортунизм!»

Боитесь вы, что — 
реваншисты в Бонне, 
Что — Вашингтон грозится 
перегнать, — 
Но сам Хрущев сказал еще в ООНе, 
Что мы покажем кузькину им мать!

Согласно тогдашнему советскому политическому лексикону западногерманская столица Бонн намертво связывалась со словом «реваншизм». И не без веских на то оснований. Сложившиеся де-факто после Второй мировой войны границы юридически не признавались правительством ФРГ вплоть до 1970 г. Идея реванша итогов войны постоянно поднималась на достаточно высоком уровне. Именно эти «реваншистские круги в боннском руководстве» выступили против договора: они надеялись, что со временем ФРГ сама сможет войти в «ядерный клуб».

У современного читателя может возникнуть недоуменный вопрос: «Кого это Вашингтон грозился тогда перегнать? Ведь он и так всегда и во всем был впереди». Ответом на такой вопрос является название другой знаменитой песни, часто приписываемой Высоцкому, но автором которой был Юрий Визбор. Речь идет о песне «Зато мы делаем ракеты!». Как известно, по Визбору, в этом деле мы были «впереди планеты всей».

Дело в том, что Хрущев, умело эксплуатируя выдающиеся достижения советской космонавтики конца 1950-х — начала 60-х гг., смог сформировать у американцев комплекс национальной «ракетной неполноценности». В США был даже брошен лозунг: «Догнать и перегнать русских в космосе!» На самом же деле, несмотря на блистательные успехи «в мирном космосе», о военно-стратегическом превосходстве СССР над США говорить не приходилось по целому ряду причин. Реальное равновесие в ядерных вооружениях было достигнуто гораздо позже при Брежневе, в первой половине 1970-х. Но на момент написания песни души советских людей были наполнены гордостью и уверенностью, что «Красная Армия всех сильней!»

Упоминание в третьей строке имени Хрущева в качестве уже бывшего лидера позволяет уточнить дату написания песни. Хрущев был отстранен от руководства 14 октября 1964 г., значит, песня была написана в последние месяцы 1964-го. В 1959 г. Хрущев с трибуны Генассамблеи ООН пообещал империалистам показать «кузькину мать». Он вкладывал в это выражение не только весьма размытый фольклорный образ, но и, как вскоре выяснилось, вполне конкретное содержание.

Хрущев, стуча туфлею по трибуне Генеральной Ассамблеи ООН, обещает показать империалистам «кузькину мать»

Под «кузькиной матерью» Хрущев имел в виду готовившееся испытание сверхмощной термоядерной бомбы с тротиловым эквивалентом до 100 мегатонн. Бомба была испытана на Новой Земле 30 октября 1961 г. в половинном, пятидесятимегатонном снаряжении, чтобы избежать гигантского радиоактивного загрязнения планеты. Именно этот взрыв поставил точку на гонке мощности ядерных боеприпасов и перевел вопрос о прекращении ядерных взрывов в атмосфере (а также под водой и в космосе) в плоскость практических переговоров, увенчавшихся подписанием Московского договора 1963 г.

Вам не нужны ни бомбы, ни снаряды — 
Не раздувайте вы войны пожар, — 
Мы нанесем им, если будет надо, 
Ответный термоядерный удар. 

Китайское руководство еще в 1950-е, в период «вечной дружбы с СССР», неоднократно зондировало возможность приобретения у нас ядерного оружия или ядерных военных технологий. В ответ — неизменно получало вежливый, но твердый отказ. Такой отказ не был для китайцев самоочевидным, поскольку все прочие существовавшие на тот момент виды оружия, включая стратегические бомбардировщики «Ту-4» и «Ту-16», Китай от СССР получил. Вместо передачи ядерного оружия СССР гарантировал своему «китайскому брату» то же самое, что американцы гарантировали своим союзникам по НАТО — «ядерный зонтик». Только у Кремля застенчивый эвфемизм «зонтик» не прижился: у нас говорили конкретно — «ответный термоядерный удар» по тем, кто посмеет напасть на братскую социалистическую страну.

Здесь Высоцкий вновь дословно воспроизводит лексикон официальных советских заявлений.

А если зуд — без дела не страдайте, — 
У вас еще достаточно делов: 
Давите мух, рождаемость снижайте, 
Уничтожайте ваших воробьев!

В этом куплете Высоцкий откровенно издевается над тем экстремизмом, который маоисты насаждали в великой стране. Прежде всего он высмеивает кампанию по уничтожению воробьев, которые якобы съедали половину урожая зерновых в Китае.

Председатель Мао делает 14-километровый заплыв вниз по Янцзы 25 июля 1966 г. Высоцкий в «Песенке про хунвейбинов» так прокомментировал этот заплыв: Для нас марксизм — азы, Ведь Маркс не плыл Янцзы, Китаец Мао раздолбал еврея Маркса

Китай стал первой в мире страной, которая официально провозгласила своей целью снижение рождаемости. С точки зрения сегодняшнего дня это не такая уж и глупость. Но в 1960-е программа снижения рождаемости в Китае была предметом массы анекдотов, большей частью неприличных. Именно к ним адресует Высоцкий ассоциации своих слушателей. Дополнительное пожелание «давить мух» должно подчеркнуть по замыслу барда абсурдность внутренней политики «великого кормчего». Смысл куплета — лучше займитесь наведением порядка у себя в доме.

И не интересуйтесь нашим бытом — 
Мы сами знаем, где у нас чего. 
Так наш ЦК писал 
в письме открытом, — 
Мы одобряем линию его!

Здесь развивается начатая тема «не вмешивайтесь в наши дела», ведь китайское радиовещание пыталось вести массированную обработку советских радиослушателей. В отличие от западных «радиоголосов», китайское радио не глушили. Я хорошо помню передачи из Пекина на коротких волнах. Они удивляли своей примитивностью. Народ их пересказывал как анекдоты. В контрпропаганде они не нуждались — они сами себе были контрпропагандой. В тех передачах постоянно поднималась тема плохого быта советских людей, что в устах китайских дикторов звучало совершенно неубедительно. Жизненный уровень китайцев никогда не был высоким, но после так называемого «большого скачка» страна была буквально ввергнута в нищету. Впереди был еще кошмар «культурной революции» 1966-го, которому Высоцкий впоследствии посвятил еще несколько песен.

Современному молодому читателю необходимо пояснить, что такое «открытое письмо ЦК». Письма ЦК делились на открытые, обращенные ко всему народу, они публиковались в газетах, и на «закрытые». Вторые предназначались только для членов партии, зачитывались на закрытых партсобраниях и формально являлись чем-то вроде партийной тайны.

Естественно, это был секрет полишинеля. О какой тайне можно говорить, если в нее посвящаются 22 миллиона коммунистов! Именно столько их было в КПСС на пике ее численности в 1980-е. Фактически закрытые письма были одним из способов преднамеренной утечки информации. О них все знали, о них говорили вполголоса, но в газетах не обсуждали. Их как бы не было. Таковы были правила игры. Довольно странные, по сегодняшним временам, правила.

Открытые письма ЦК «открытыми» официально не назывались, это были просто письма ЦК. Когда Высоцкий назвал письмо ЦК «открытым», он тем самым дал сигнал — мол, мы знаем, есть еще и «закрытые» письма! В общем, умный поймет.

Заключительную строку песни можно было бы вынести на первую полосу «Правды» или сделать из нее плакат в духе «Народ и партия едины!» Но в ней есть тонкая ирония. Обратите внимание: ведь тамбовские рабочие не пишут напрямую о своей поддержке линии партии, а вместо этого адресуют к открытому письму ЦК. То есть туда, где их одобрение высказывают за них! Ну а работяги, в общем, не против — «одобряем» так «одобряем».

Высоцкого не могли не раздражать бесчисленные декларации, в которых назойливо говорилось о единении народа вокруг партии, вокруг ленинского ЦК и политбюро. Партия (часть народа по определению) все время пыталась говорить не от себя, а от имени остального народа — беспартийных. Высоцкий очень элегантно прошелся по этой нелепости, и (что главное) — придраться ведь не к чему! Получилось весьма идейно выдержанное «письмо».

Виртуозное владение Высоцким в «Письме...» полутонами народной речи, умение плотно «упаковывать» очень емкую информацию в считанных словах я бы не стал относить к эзоповым традициям русской словесности. Ведь эзопов язык, которым Высоцкий также владел блестяще, предполагает переносный смысл используемых художественных образов. Вспомним, например, «Песенку про Жирафа», «Охоту на волков», «Утреннюю гимнастику». В «Письме тамбовских рабочих» нет никакого переносного смысла — все можно понимать буквально. Это не будет ошибкой. Но какое богатство информации скрывается на втором плане — по ту сторону буквального прочтения!

Высоцкий умирал дважды. Первый раз в 1970 году его спас реаниматолог Л. О. Бадалян. Андрей Вознесенский написал тогда на клиническую смерть барда «Оптимистический реквием». Высоцкому понравились «посмертные» строки о себе:

О златоустом блатаре 
Рыдай Россия! 
Какое время на дворе — 
Таков мессия!

Сегодня, спустя 28 лет после его окончательного ухода из жизни, мы изучаем по его стихам, какое же было тогда время.

Александр СМИРНОВ