Pussy Riot и национальная идея

Домового ли хоронят, ведьму ль замуж выдают – терпеть этого больше нельзя. C ведьмами разобрались, переходим к домовым. Московская патриархия требует привлечь к уголовной ответственности журналистов, освещавших акцию Pussy Riot. 

ХРАМ И ЦЕРКОВЬ 

Если бы я писал о  «Пусси райот» весной, до их заключения, я бы написал так. Я люблю храм. В городах, где я бываю, я иду в соборы, костелы и мечети. И меньше всего мне бы хотелось, чтобы в то время, как я зашел под сумрачные  своды Страсбургского собора или радостный купол Св.Петра, там кто-то вскочил и начал танцевать – пусть даже по самому справедливому поводу. Мне тоскливо, когда я вижу храм, превращенный в музей, концертный зал или какое еще богоугодное заведение не по его прямому назначению. 

Первая ошибка пытающихся протестовать в храме в том, что, по их мнению, храм принадлежит церковникам. Так часто ошибаются и сами церковники. Но храм строили не священники, или, говоря на языке критиков церкви, не попы. Его вообще могли строить и украшать неверующие люди или специфически верующие – те, кого консервативные современники назвали бы либералами и еретиками. Из церковной истории и истории искусств мы знаем, что часто так оно и было. 

И независимо от веры строителей, храм – это то, что эти люди хотели оставить по себе: продлить в вечность не только себя, но и своих скромных современников, обладающих меньшими для этого возможностями. Мы умрем, а он останется. Нате, смотрите, ходите, помните нас, если не по именам, так хоть так. 

Потом я бы написал вот что. Pussy Riot думали, что они проймут церковное начальство. Знали бы они, как трудно смутить Патриарха. Нам кажется, что они там все слыхом не слыхивали в свой адрес злословия, что там один елей. Да нет же. Церковный  мир состоит из удивительной смеси чинопочитания на людях и не особенно скрываемого осуждения за глаза. Патриарх знает, что ему будут целовать руки, но за глаза свои же: священники, попадьи, семинаристы – будут называть и «табачнейшим Кириллом», и «водочным патриархом», и тайным католиком, и бранить и за светскость, и за экуменизм. Для внецерковных критиков – консерватор и мракобес, для консервативной части церкви – он скомпрометирован своей работой в церковной дипломатии, где общался с папами да кардиналами. Так что Патриарха пронять мудрено. 

А кого легко обидеть – так это каких-нибудь приходских теток и бабушек. Не все они бросаются на людей. За последние 20 лет они уже привыкли, что церковь – больше не их царство. И потеряли последний плацдарм, где они были важнее других, где они брали реванш над несправедливостью мира. Теперь они здесь тоже почти никто. Теперь здесь важнее чиновники, бизнесмены, воцерковленные артисты театра и кино – как  везде. Но они всё равно любят храм. Даже такой, который трудно полюбить, – как Храм Христа Спасителя. И вот, пытаясь пронять толстокожего Патриарха, мы обидели этих самых женщин – как правило, бедных, как правило, плохо и трудно живущих, не самых удачливых в жизни, болеющих и не могущих пойти к нормальному врачу.  Целились в Патриарха, а вдруг попали в таких? 

ХРИСТИАНСТВО И РЕЛИГИЯ 

С другой стороны, я написал бы про христианство. Обвиняемые «кощунственным образом унизили вековые устои и основополагающие руководства Русской Православной Церкви», – написано в обвинительном заключении. Но как-то неуважительно к самим устоям полагать их такими хрупкими, что они развалятся от всякого мелкого юродства. Устои на то и устои, чтобы устоять. Вернее, потому они и устои, что прошли естественный отбор истории. Как чистить зубы утром, читать Пушкина и наряжать елку. Это оказалось гораздо большими устоями русской жизни, чем говеть великим постом и верить в победу коммунизма. И если, как говорят адвокаты охранников РПЦ,  пусси – «экстремисты, стремящиеся поломать тысячелетний устой», кто же тогда Патриарх Никон и Максим Грек? 

Еще я сказал бы про христианство, что любая религия существует на двух уровнях. В ней есть то, что у нее общее  со всеми остальными религиями, и то, что ее отличает. Люди думают, что они христиане, а на самом деле они – носители общей религиозности, а христиане они потому, что эта разновидность религии подвернулась им по месту рождения. Закон, ритуал, священные предметы, сакральное – есть в любой религии. И большая часть людей, которые считают себя у нас христианами, получили бы всё это в любой религии и не заметили бы разницы. 

И вот те наши православные, которые требуют сурового наказания для пусек, ведут себя точно так же, как язычники-афиняне, которыее требовали наказать молодого хлыща Алкивиада, за то, что он с компанией друзей античной афинской ночью опрокинул  Гермы – верстовые столбы с оголенным, но от этого  не менее священным Гермесом. 

Если бы люди, которые требуют наказать Pussy Riot, были просто верующими, у меня не было бы к ним вопросов.

Но они вроде как христиане. А в центре христианства – мессия, который то и дело покушался на вековые устои, чтобы – в конечном счете –  претерпеть казнь и простить обидчикам, ибо не ведают, что творят. А ведь мог бы просто накостылять этим римлянам с синедрионом заодно. Только зачем тогда было городить огород с Новым Заветом? И без него в мире было полно священных камней и семейных ценностей, без него даже больше. 

ЗА ПОЛИФОНИЧЕСКУЮ РОССИЮ 

Но все это можно было писать как ни в чем не бывало пару месяцев назад. А сейчас, после того как предварительное заключение продлено до ближайшего Нового года, лучше сказать две вещи. Во-первых, то, что я сказал в недавней колонке на colta.ru. Non est poena sine lege – нет преступления и наказания без ясного закона. А ясного закона про оскорбление святынь и вековых устоев у нас нет, моральные же страдания потерпевших для этого слишком туманная материя. И вдобавок непостижимо, как христиане с их культом страданий не только моральных, а самых что ни на есть физических (святые мученики на фресках и иконах умиротворенно держат в руках орудия пыток и собственные отсеченные главы), вдруг начинают судиться от того, что им причинили трудно поддающееся измерению количество моральных неудобств. 

И второе. Надо привыкнуть к мысли, что никакой общей национальной идеи у нас нет и не будет. Что Россия – разноскоростная, разноверная, разноидейная страна. Сплошная бахтинская полифония. В этой ситуации можно перерезать друг друга, а можно превратить этот разнобой в симпатичную национальную особенность. Как в Нидерландах, когда решался вопрос, чья жизнь правильней. 

Католики, протестанты и люди, не входящие в церковные общины, сначала передрались за влияние на образование, а потом сформулировали принцип verzuiling – размежевания народа на подвиды, самостоятельные человеческие вертикали, которые, признавая друг друга, вместе держат здание. Появились католические, кальвинистские, лютеранские, еврейские, безбожные, социалистические школы, университеты, больницы, профсоюзы, политические партии, клубы, газеты, молодежные организации, летние лагеря, спортивные команды, любительские оркестры, организации промышленников. И никто из них не считался и не считал себя более народом, чем другой. 

Все признают друг друга, никто не заходит на чужую территорию без приглашения, не возмущается, что здесь всё не так, и не рассказывает, как должно быть у всех. 

И у нас ведь есть одновременно и храмы, и гей-клубы, крестные ходы и парад св. Патрика на Арбате, рестораны с необязательным к исполнению постным меню: воздержанные и беспечные, постившиеся и не постившиеся – пусть вкушают радость жизни в одной стране. 

Но с этим всё больше проблем. Нам почему-то мало жить, как хотим, нам подавай, чтобы другие хотели, как мы. Вот высшая власть, которая много лет интересовалась только политикой и экономикой, не лезла в частную жизнь с культурой, и поэтому была самой популярной в истории России, вдруг начала морализировать. Это плохой признак и для власти, и для морали. Народ стал интересоваться современным искусством и писать письма – это плохой признак и для искусства, и для народа. Равновесие опасно нарушается. И акция пусек, которая многим кажется смелой и прогрессивной, тоже оказалась частью старой русской традиции – учить других жить на чужой территории. 

Ведь мы не хотим, чтобы верующие врывались с иконами на выставки, в клубы и в стейк-хаусы великим постом. А есть в мире страны, где так бывает. Чтобы хоругвеносцы и бабушки устраивали изгнание бесов на престижном монастрыском кладбище на могиле любимого народного артиста, который, как выяснилось, изменял жене. А ведь это – те же мощи, только в профиль.   

Мы хотим свободы своей частной жизни, а как с чужой? Ведь это светскому человеку кажется, что церковь всё заполонила, и сейчас он проснется в собственной постели в холодном поту с патриархом. А с точки зрения консервативного верующего, дело обстоит ровно наоборот: распущенный мир заполонил все вокруг, и храм для них не плацдарм для агрессии, а укрепрайон обороны, последнее укрытие в чужом мире. Ну и пусть укрываются. Меня бы вполне устроил русский verzuiling, основанный на взаимном уважении территорий. Еще лучше конечно, чтобы оно сопровождалось радостью взаимного признания в качестве полезных граждан Отечества. Но какой уж тут verzuiling, какая полифония, если один голос  сажает в тюрьму другой.  

Александр Баунов (с)