Кривой шлях к "Великому диалогу"

<hr/>

Наличие такого явления, как соревнование цивилизаций теперь уже почти никто не отрицает. Даже в провинциальных вузах эта теория нашла своих горячих и преданных последователей. За десятилетия, прошедшие после «мировой премьеры» классического труда Самюэля Хантингтона «Конфликт цивилизаций», разукрашенная планетарная карта межцивилизационных конфликтов стала привычным украшением лекций по политологии и культурологии. Некоторые уже даже считают эту схему научно банальной. 

Однако, признанный в 2009 году европейскими лидерами крах либеральной «политики мультикультурализма» добавил схеме Хантингтона и определенной пикантности и, воленс-ноленс, новый формат актуальности. При применении ее к украинской истории последних 20-ти лет оказываются интересные закономерности и открываются определенные свежие ракурсы (и ресурсы) видения. Появляется возможность вновь попытаться диагностировать ту загадочную «Украинскую болезнь» которая так фатально стала причиной большинства наших геополитических поражений.

По территории Украины, как известно знатокам упомянутой схемы, проходит один из так называемых «разломов Хантингтона» - исторически обусловленная граница между западноевропейским (ЗЕ) и православным (П) цивилизационными массивами, которые постепенно сформировались на континенте после религиозных войн семнадцатого и национальных революций девятнадцатого и двадцатого веков. Условно этот разлом можно провести вдоль старой границы Австро-Венгрии. Подчеркиваю - «условно». Потому что, например, Закарпатье и часть Буковины сегодня относятся скорее к «П-массиву», чем к той Украине, которая сформировалась под влиянием Римско-католической церкви и классического европейского права. 

Разлом в советское время находился в «подавленном» состоянии и, соответственно, влияние разлома не обозначалось в публичных общественных и культурных практиках. Он «активизировался» в 1988-1991 гг, и с тех пор мощно влиял на все политические, культурные, социальные, художественные и ментальные процессы, происходившие в стране. Заметная часть разнообразных украинских «общественных модераторов» (от профессиональных политиков до популярных рок-певцов) активно паразитировала на «пробуждении» разлома и усугубляла его, другая - не менее заметная - часть также активно паразитировала, но уже на «борьбе с разломом» или же на упорном отрицании самого факта его существования. 

Разлом за 20 лет постепенно приобрел признаки рамочной ситуации, оброс собственной феноменологией, разветвился, породил множество вторичных явлений, ситуаций и симулякров, обозначился в жизни многих украинских семей, обществ, политических партий, научных конгрегаций, образовательных учреждений, художественных тусовок, идейных направлений и трудовых коллективов.

На этот «рамочный» (стратегический, фундаментальный) разлом дополнительно наложились еще и «внутрицивилизационные» (более локальные, но от того не менее острые) конфликты-«трещины». Такие, к примеру, как конфликт между имперским дискурсом и национальными дискурсами в рамках «П-массива» и конфликт между либеральным и правоконсервативным дискурсом в рамках «ЗЕ-массива». 

Украинская суб-цивилизация 

Именно в такой ситуации украинская суб-цивилизация (которая была и продолжает быть объединенной – не смотря на все разломы и конфликты - определенной территорией проживания, общей историей, языком, этническими и художественными традициями и менталитетом плюс «народническим проектом» XIX в., (о котором речь пойдет ниже) начала утверждать себя в качестве самобытного, титульного (в границах государства) «цивилизационного топоса». Главное конфликтное «острие» этого утверждения было направлено против имперского дискурса, а, соответственно, против его потенциального (в 90-е годы) носителя - Российской суб-цивилизации в рамках цивилизационного «П-массива».

Теперь, когда прошло два десятилетия, мы вправе подвести промежуточный итог. Он неутешителен. Отмеченное утверждение украинской суб-цивилизации не произошло. Несмотря на отдельные экстенсивные достижения, она все еще не обладает ни принципиальными атрибутами, ни фундаментальными признаками титульности и самобытности даже в пределах того государства, которое на официальном уровне выступает как общественно-политическая форма этой суб-цивилизации и «подтверждает» эту свою миссию сине-желтым флагом, трезубцем, гимном, Пересопницким Евангелием и елейно-государственнической картиной в фойе зала заседаний Верховной Рады. 

На бытовом уровне (и на уровне «политической улицы») эта печальная ситуация обычно обозначается разговорами о том, что «мы живем в Украине без Украины», «оккупация продолжается» и другими. 

Возникает вопрос: почему же так получилось?

Простого ответа, к сожалению, нет. При первом анализе на поверхность всплывают по меньшей мере четыре основные причины: 

1. Носители самосознания украинской суб-цивилизации (интеллектуалы, художники, педагоги, ученые, диссиденты, спикеры диаспоры) выбрали неправильные инструменты (мотивационные, образовательные, культурные «опорные сигналы») в цивилизационном «большом диалоге» с реальной хозяйственной элитой, локальными элитами крупных городов-миллионников и с первыми поколениями постсоветских технократов (т.е., другими словами, с директорами заводов, подпольными «цеховиками», ведущим инженерно-конструкторским слоем, военными, правоохранительными органами, бывшими комсомольскими функционерами, которые ушли в бизнес, с перспективной русскоязычной молодежью). Причина: Украинская суб-цивилизация в 90-е годы была преимущественно сельской, к городу она относилась враждебно и в принципе не была готова к конструктивному диалогу с городом. 

2. В тот момент, когда закладывались основы отношений государства и крупного бизнеса (1992-1998), в пределах Западной Украины (ЗЕ-массива) не возникло ни одной местной крупной финансово-промышленной олигархической группы, на фундаменте которой могла бы формироваться настоящая (а не опереточная) ориентированная на Европу политическая сила. Все олигархические группы (и, соответственно, все ресурсные центры формирования власти в нашем государстве) сформировались в пределах цивилизационного «П-массива». Галичина (репрезентант «ЗЕ-массива») оказалась без инструментария для эффективного влияния на процессы формирования украинского государства. Грубо говоря, «принципиальные деньги» оказались в руках людей, мировоззренчески, культурно и ментально ориентированных на Российскую суб-цивилизацию, а не на украинскую.

3. Переоценка представителями украинской суб-цивилизации влияния Запада (коренного «ЗЕ-массива») на процессы в Украине также стала причиной поражения. Согласно древним украинским политическим мифам, Запад якобы принципиально заинтересован в «отрыве Украины от России», как гарантии того, что военная Евразийская империя никогда не возродится как геополитическая сила, способная угрожать Европе и США. Этот миф не выдержал испытания временем. Оказалось, что Запад не является достаточно однородным (в первую очередь в актуальном в наши дни корпоративном формате) в столь категоричном и прямолинейном видении своих интересов. Кроме того, международная ситуация изменилась и призрак Евразийской империи перестал быть «ведущим ужасом» западных политиков и обывателей. 

4. Иссяк «Украинский народнический проект», который осуществлялся (до революции - под пристальным наблюдением мирового масонства) от эпохи "Русской троицы" и Тараса Шевченко вплоть до времен «шестидесятничества». Этот исчерпанный проект не был заменен равноценным постмодерном. Пока «народнический проект» работал, он своеобразным образом противостоял актуализации «разлома Хантингтона». Но время шло и в постмодернистской реальности конца ХХ - начала ХХI века (в условиях того, что Т. Фридман в свое время назвал «глобализацией 3.0») «просветительские» принципы, методы и методологии перестали работать. Блестящие (хотя и разнородные) примеры исчерпания народнических практик: провал попыток «реставрации» архаического правописания 1929 года и фактическая бездеятельность различных финансируемых государством «этнических» и «опереточно-казацких» конгрегаций. До поры до времени казалось, что постмодернистским «наследником» народнического проекта станет «оранжевый проект 2004 года», но не случилось. В этом случае - четко по Гегелю - манифестальная форма не нашла соответствующего общественно-политического содержания и быстро деградировала. 

«Холопомания» vs. «Старые песни о главном»

Детальный анализ всех четырех заявленных причин выходит за рамки данной статьи. Попробуем разобрать только первую (и, частично, четвертую) из них. 

В 90-ых годах в Украине было лишь один крупный украиноязычный город - Львов. При этом возникают сомнения, что тогда во Львове существовала полноценная урбанистическая (городская) украиноязычная цивилизация, в которой рождались бы собственно культурно-цивилизационные «Украинские смыслы», адекватные глобальным настроениям и процессам, которые происходят в современной эпохе.

Скорее, тогдашний украиноязычный Львов формировали пришельцы - вчерашние крестьяне, а незначительные «вкрапления» недобитых коренных жителей довоенного Львова не делали погоды в городе Льва. Они находились (и до сих пор находятся) на обочине, особенно в политическом формате. 

У подавляющего большинства крестьян, которые заселили Львов в 40-90-ых годах ХХ века, не проявлялось желание стать жителями города. Наоборот, они «де-факто» принесли в город свою сельскую цивилизационную доминанту (принесли ее функционально и овеществленно - как целостный бытовой мир). Эта доминанта проявляла себя комплексом определенных признаков: узким («здоровым») прагматизмом, сельскими бытовыми вкусами, чрезмерным употреблением алкоголя (при том не вина и коньяка, как в европейских городах первой половины прошлого века, а водки, самогона), грандиозными расходными свадьбами, поведенческим и интеллектуальным конформизмом. Еще выразительнее ситуация была в Тернополе и Ивано-Франковске. Там сельская доминанта переформатировала даже архитектурный облик этих городов. Все остальные крупные города Украины украинскими практически не были.

Поэтому, когда после формального очерчивания атрибутов государственности возникла необходимость «большого диалога» между Украинской суб-цивилизацией и реальными (и преимущественно русскоязычными) элитами крупных городов Центра, Востока и Юга, вместо цивилизационного предложения свидомые украинцы начали осуществлять (в лучших традициях «одномерных» сельских прагматиков) некое «культурное наступление». При этом его стратеги и полководцы (в основном выходцы из сел с кандидатскими и докторскими дипломами) наивно полагали: достаточно установить административные рамки украинизации (такие как государственный язык, внешняя символика, «козакофилия» в школьных учебниках) и сам процесс преобразования Неукраины в Украину пойдет автоматически. Этот миф также не выдержал испытания временем. 

Большие города с их вековым культурным укладом наши «культурные крестоносцы» пытались «перекодировать» на крестьянский образ мышления (почему-то упорно отождествляя его с «правдиво украинским»), но город не дал превратить себя в сервисно-торговое дополнение к хутору. Город не захотел поменять технологии и современные свободы на старосветский субстрат «духовности». Он отторг и высмеял новейших «холопоманов». 

С одной стороны, «холопомания» (одна из составляющих народнического дискурса) вошла в конфликт с таким же узко прагматичным совковым городским жлобством, которое увидело в «неотрипольских» идеалах попытку новой коммунистической уравниловки, но уже под другим флагом. Кроме того, «культурное наступление» со стороны украинской суб-культуры осуществляла не традиционная самобытная сельская цивилизация, а цивилизация села «которое погибает» (по меткому слову Мартовича), села на стадии разложения, села, духовно-цивилизационные основы которого уже были разрушены во-первых, модернизацией, а, во-вторых, советской колхозной системой.

В русскоязычных городах в ответ на «культурное наступление» украинства состоялась никем не предусмотренная (и до сих пор мало исследованная культурологами) мобилизация «совкового» культурно-цивилизационного ресурса. Советско-ностальгические «старые песни о главном» вступили в культурный синтез (преимущественно стихийный) с православными и консервативными идеологемами, породив приемлемую основу для нынешних концептов вроде «Русского мира». Этот новый культурно-цивилизационный субстрат пережил уже несколько «мутаций» и быстро мутирует дальше, в сторону более устойчивой (православно-мистической) формы своего существования. «Большой диалог» с представителями этого субстрата будет тяжелым в силу его базовой враждебности к большинству фундаментальных украинских культурных мифологем. 

Извечное крестьянское стремление к справедливости 

Существуют также и более глубокие причины поражения «культурного наступления» украинской суб-цивилизации, которые кроются в специфике крестьянского мировоззрения. Все крестьянские культуры мира объединяет общий идеал. Крестьянин ни при каких обстоятельствах не соглашается, что кто-то отдельный имеет право богатеть быстрее общины. Пусть лучше все остаются бедными. Обогащение евроатлантических народов началось именно с преодоления этого представления о социальной справедливости. Еще триста-четыреста лет назад там исчезла классическая деревенская община, соответственно произошла модернизация сознания.

Начался XXI век, но большинство украинцев (как ни странно, равнозначно и в «П-массиве» и в «ЗЕ-массиве») остается в пределах старинного общинного мышления. К бедности проявляется толерантность, успех считается безнаказанным преступлением. Обычно принято говорить о тотальной «завистливости», которая якобы присуща «нашим». На самом деле миф о «жабе-душительнице» является лишь мифом. Когда Иван ночью не спит, моля Всевышнего, чтобы у Василия корова сдохла, его мучает не зависть. Ему не дает спать извечное крестьянское стремление к справедливости, крепко вмонтированное в самые глубокие, самые фундаментальные структуры его психики. В его желании звучит призыв тысячелетий. Голоса бесчисленных предков, которые переживали этот мир в общине, через общину и благодаря общине. 

Народная традиция утверждает: богатство не имеет праведной основы. Эту истину утверждают детские сказки, где богач обязательно является толстым отрицательным персонажем. Эту истину подкрепляет классическая литература с ее сентиментальной «народностью для бедных». На этой истине успешно паразитируют политики всех видов и цветов - от крайне правых до дворовых лидеров с портретами Сталина на кухне. Эта истина колыбельная, воспринятая с молоком и первым словом. Можно подвергнуть ее сомнению. Ее можно системно критиковать. Но «выскрести» ее из сознания невозможно. Если ее убить, вместе с ней умрет вековечный дух народной традиции. Ведь кем был с точки зрения современной «теории успеха» Тарас Шевченко? Обыкновенным неудачником с безнадежно несовременным мышлением. 

Поэтому ни одному «культурологическому Мичурину» не удастся органично скрестить «Кобзаря» с принципами Карнеги. Победит или традиция, или гуманитарные технологии самоутверждения западного типа. Стоит заметить, что «большой диалог» между элитами возможен только в рамках последних. Зато, в рамках традиции все может закончиться управляемой извне (и совсем не дружественными Украине силами) этакой «постмодернистской гайдаматчиной», которую Украинская суб-цивилизация в государственной форме пережить, скорее всего, не сможет.

Западные культурологи считают, что «культ бедности» базируется на теориях и практиках коллективного выживания. В народной памяти хранятся воспоминания о войне, эпидемии и голодоморе. Воспоминания о том, что все эти катастрофы преодолевались исключительно солидарным коллективным напряжением этноса. Отдельные личности отказывались (или им «отказывали») от состоятельности и комфорта во имя выживания рода. Западные культурологи говорят, что подобные «коллективные инстинкты» потеряли свою актуальность в технически развитом мире глобализации. Что в современных условиях ни один общинный коллективизм не спасет от катастрофы на манер Чернобыльской. Что при преодолении подобных катастроф важными являются принципы профессионализма, корпоративной дисциплины и личной ответственности. Можно спорить, но что-то в этом есть. 

Инерция сельской доминанты

Общества с сельской доминантой умирают по всей планете. Умирают с различной скоростью. Благодаря коллективистской анти-рыночной идеологии, которая господствовала в СССР, Украинская суб-цивилизация не смогла преодолеть инерции сельской доминанты, которая у нас разлагалась медленнее. Теперь мы оказались в окружении более современных (соответственно, более богатых и успешных) социумов. Следствием этого, к сожалению, стало не желание прогресса и «большого диалога», а тотальный общественный испуг. 

Вместо конструктива, наша «испуганная» суб-цивилизация начала привычно продуцировать новые мифы, которые находились в пределах доминирования сельского мировоззрения. Самым известным из них, в силу определенных обстоятельств, стал миф о «ясноглазом Мессии», принадлежащем к древней казацкой традиции и с «руками, которые ничего не крали». Согласно мифу, он должен был прийти в Киев из глухого села спасать Отечество. Этот миф национально свидомые представители нашей суб-цивилизации в 2001-2004 годах предложили русскоязычным «торгово-пролетарским» городам Центра, Востока и Юга в качестве заменителя «большого диалога». История слишком свежая, чтобы снова ее пересказывать. Однако, надо отметить, что политический крах «мифа о Мессии» промышленные города восприняли уже не как поражение очередной преходящей идеологемы, а как яркий «знак безнадежности» на лбу базового ("оранжевого") национального проекта.

Теперь уже необходимость нового национального проекта требовательно стучит в дверь. «Большой диалог» от желаемого превратился в безальтернативный. 

Но кто будет принимать в нем участие? И о чем там будут говорить оппонентам?