АГРАРНЫЙ ЭТЮД ВРЕМЕН ЗАКАТА РАЗВИТОГО СОЦИАЛИЗМА

Сколь изначально гостеприимен русский человек, выносящий хлеб-соль на полотенце дорогому гостю, столь непредсказуем он в дальнейшем развитии застолья.

Имея наклонность стремительно усвинячиваться в хлам, он уже через час способен яростно трясти физическую оболочку дорого гостя, формулируя вопросы, не предполагающие ответов, способных умиротворить его воспаленное мироощущение.

         Много лет назад, еще когда родимое пятно на голове генсека Горбачева старательно ретушировали тассовские фоторедакторы, поехал я командиром студенческого отряда в замкадье, аж за город Волоколамск в Лотошинский район на уборку картофельных клубней. Сводный отряд культпросветучилища поселили в здании старой школы, стоящей словно лепрозорий посредине чистого поля на приличном удалении от жилой деревни. Обустройство быта для трудового десанта из столицы продолжалось и в день нашего заезда. Какой-то хмурый человек неторопливо и обреченно забивал досками разбитые окна, потом долго гремел ржавыми металлическими листами, тщетно пытаясь соорудить единый водосток под висящими у входа унылыми чугунными рукомойниками. Умываться на улице холодной водой в сентябре – это хорошо для интенсивной профилактики чахотки, а вот вопрос отопления барака меня заинтересовал. Впрочем, все оказалось проще, чем я думал. К зданию примыкала котельная, из которой горячая вода поступала в систему из двух труб, воткнутых в здание, по которым горвода попадала в батареи.

         Все это мне объяснил слесарь Палыч (человек идеальной квадратной формы), который, закончив инсталляцию какой-то «гребаной муфты», старательно протирал льняной паклей свои немаленькие пролетарские руки. Я не очень понял, почему парня двадцати лет, пусть и очень тяжелого, зовут Палыч, в остальном меня все устраивало. Палыч сказал, чтобы мы не стеснялись, если что с водой не так, и сразу звали его. Идти ему недолго, он живет в этой деревне, вон в том доме с огромной антенной на крыше. Отведя глаза в сторону, Палыч сказал как бы немного извинительно, что он и сегодня вечером придет.

         - Что-то не  работает? – спросил я его.

         - Нет, все работает… пока. Бить вас вечером приду.

     Я подумал, что ослышался и попросил повторить. Оказалось, что не ослышался. Палыч

сейчас придет домой и хряпнет у бабули самогона, потом еще хряпнет. Телевизор у него не показывает – холм за деревней мешает, поэтому он придет к нам, у нас весело, девок молодых красивых много. Когда много девок и весело, пьяный Палыч обязательно кого-нибудь должен избить.

         Палыч попрощался до вечера и устремился неторопливо в свою обитель, а я стал думать о том, как просчитался мой папа-шестидесятник, расширяя мне образы Платона Каратаева и Григория Добросклонова своими не придуманными рассказами о незатейливых и благородных народных людях, с коими случилось ему удачно разойтись на личной бытийной тропе.

         Разговор по телефону с местным милицейским начальником меня немного успокоил. Местный Анискин сказал, что Палыч днем совершенно не страшен, а совсем наоборот – исчадие добродетели, всем норовит помочь, услужить. Вечером другое дело, опасен, но, главное его не провоцировать. Не провоцировать, по словам шерифа, означало, что разговаривать с ним нужно без широкой улыбки, но и не хмуро. В глаза смотреть не долго, и ничего у него не спрашивать. Можно увлечь его рассказом про любовь с примерами из личного опыта или историями из жизни в странах капитализма.

         – К моему племяннику подход особый нужен, – сказал он мне на прощание не без назидательной гордости и пообещал вечером заехать.

         - Что, что он сказал? 

         Комиссаром отряда был хрупкий преподаватель фортепиано лет сорока со спорной русской фамилией. Он на генетическом уровне боялся погромов и даже в музыке старался избегать громких звуков Фамилию его я уже не помню совсем, но что боялся он наступающего вечера много больше моего, это чистая правда.

         - Он сказал, что Палыч его племяш, и бить нас после заката они будут вместе.

         Третий член нашего педагогического ядра был дамой. Зрелую и уважаемую женщину, имевшую взрослого сына моего возраста, я не стал оповещать о возможном скором знакомстве с недокументированными чертами характера современного советского сельского труженика. На следующий день я отправил ее в секретную командировку в Москву - домой до окончания срока. Много позже я узнал, что она настоящая племянница писателя Пришвина, я же взял и насильно оторвал ее от корней и истоков, воспетых дядей. Впрочем, я уверен, что она на меня не в обиде.

         Смеркалось (да, простит меня читатель за штамп), времени до прихода страшного селянина оставалось совсем ничего, и я начал действовать. Построив сводный отряд, я объявил сборщицам клубней, что ситуация складывается чрезвычайная. Местное население вымерло или деградировало настолько, что вечерние смычки города и деревни в виде совместного хорового пения на поляне, фольклорных прыжков через костер парами, плетения амурных венков из полевых трав при свете луны и танцев голышом на болоте отменяются мною до возвращения в лоно цивилизации. После ужина все колонисты обязаны находиться внутри здания, все вечерние перемещения по внешней территории должны быть согласованы лично со мной.

Нарушение распорядка чревато неотвратимыми последствиями. Произнеся все это, я облегченно выдохнул, удивившись тому, что произведенное мною усекновение прав и свобод группы лиц не образовало внутри моей демократической сути ни малейшего гуманитарного протеста, даже наоборот. 

         Девушки нервно хихикали, пять юношей с театрального отделения принялись играть желваками, немедленно пытаясь добиться схожести с декабристом Пестелем, комиссар-пианист довольно тер ладони, секретная в тот год племянница писателя Пришвина ходила по длинному школьному коридору с отвлеченно-потерянным выражением лица, старательно кутаясь в теплый шарф, который по размеру слабо отличался от двуспального английского пледа.

         Опустив много подробностей, скажу одно – чрезвычайный режим, который я ввел в лагере в первый день и меры, которые я принимал в другие дни, себя оправдали и уже совсем скоро не вызывали протеста у студентов. Палыч вечерний был не единственной нашей проблемой. В область на время осенней уборки из других регионов были прикомандированы водители грузовиков со своей техникой. В первые дни с наступлением темноты пространство вокруг школы наполнялось гулом моторов и резким светом автомобильных фар. Шоферы страстно желали развлечений... Иногда я думал, что разделю участь поэта-дипломата Грибоедова, закрывая собой дверной проем здания.

А слесарь Палыч в первый вечер не пришел. Потом он приходил часто, но обученные мной первокурсники театрального отделения вполне умело забалтывали его, и, ломая телом кусты, он уходил домой, обещая придти завтра и устроить, наконец, городским настоящий блицкриг.

         Всякая тирания лишь тогда чего-нибудь стоит, когда посредине жестокого правления устраивает для своего народа праздник, дабы миряне громким пением, ритмичными телодвижениями под звуки музыкальных инструментов, созерцанием нехитрых зрелищ, участием в подвижных забавах избавлялись от накопившегося озлобления, наполняя свободное место неожиданной порцией любви и уважения к своему управителю.

         Завтра за нами придут автобусы, а сегодня вечером у нас дембельский праздник. Я предложил «созерцание нехитрых зрелищ», например, меня бы очень устроила спокойная развивающая игра в города на семьдесят человек, но радостные студенты решили устроить конкурс привидений под названием «Глюк 86».

         Заглянувший днем Палыч опять было завел старую песню, что любит нас уже как родных, но просто обязан вечером устроить напоследок кровопролитие. Узнав, что у нас в плане не танцы, а конкурс привидений, он неожиданно разволновался. Оказалось, что он давно мечтает показать на большой публике очень страшное привидение, которое называется «человек повешался». Нарушить свои правила и впустить в школу после заката самого страшного аборигена района… Может быть, это и разумно, может быть вовлеченность в общее действо и его трезвое состояние помогут нам пережить и этот вечер?..

         После позднего прощального ужина, когда все ушли готовиться к ночному шабашу в мое окно постучали. За окном стоял Палыч. Мы долго, стараясь не производить шума, затаскивали в мою комнату через окно нечеловеческих размеров деревянную стремянку. Самогонный креатив слесаря заключался в том, что он должен был висеть в проеме этой царь-стремянки с большой веревочной петлей на шее и покачиваться при этом, изображая безнадежно мертвого человека.  Под курткой у Палыча была специально изготовленная страховочная сбруя скрытого ношения, которая и должна была удерживать его в воздухе. Палыч показал мне, как он закроет глаза, высунет набок язык. Я сказал ему, что это самое страшное, что я видел в жизни до этого вечера. Еще я спросил его, отчего у него оттопырены карманы. Оказалось, что в карманах у него лежат флаконы с розовой водой, как же на трезвую такой номер показывать. Мы договорились, что когда все пройдут в столовую, я проведу его со стремянкой в боковой коридор, и его там никто не будет видеть до нужного момента, но он должен быть наготове. На том и порешили. Через час, когда все собрались в столовой, я вывел его в боковой коридор. Палыч был уже пьяный от двух флаконов розового лосьона, но вполне мне вменял.

         Прощальный вечер удался. Я насмотрелся много разных привидений, показал свое, послушал песни под гитару и посредине глубокой ночи ушел спать в свою комнату, впервые не сделав вечерний отбой: дембель, святое дело. Мы продержались месяц в этом сарае между бескрайним полем и полумертвой деревней, все живы и здоровы, мне не в чем себя упрекнуть...

         Страшный женский вопль подбросил меня на кровати. Рядом с моей дверью. Еще вопль и дружный топот ног. Сегодня, как и весь месяц, я спал в одежде, поэтому вылетел из комнаты в следующее мгновение. Первокурсница, обнаружившая «мертвого» Палыча в боковом коридоре билась в истерике. Она долго не хотела верить, что Палыч жив. Впрочем, Палыч был жив весьма условно. Он с вечера терпеливо ждал своего триумфа, потягивая лосьон -  третья бутылка валялась под стремянкой - и в итоге уснул в образе с петлей на шее. Невидимая страховочная сбруя горбом вздыбила ему телогрейку, отчего и без того квадратный великан уже совсем напоминал парижского горбуна – зрелище только для подготовленных. Мой косяк, про Палыча никто не знал кроме меня, а я от усталости успешно забыл про сюрприз деревенского затейника.

         Девушка пришла в себя. Парни впятером с большим трудом сняли Палыча с конструкции и уложили трезветь и досыпать на физкультурных матах в коридоре. Он спал долго, спал и тогда, когда автобусы, груженные студентами, взяли курс на Москву. Возможно ему снилось, что он великий кулачный боец, может быть он придумывал во сне новый смертельный аттракцион. Я даже допускаю, что проспал он в школьном коридоре на физкультурных матах до следующей осени, чтобы в нужный час выйти навстречу новому трудовому десанту из столицы и застращать всех по новой без специальной злобы до состояния хронической нервической комы.