Нужен ли городу поэт?

Нужен ли маленькому провинциальному городку поэт? Вот в маленьком городке Саки, что в Крыму, где я живу уже третий год, есть аж два капитальных памятника Гоголю. Приежал как-то великий писатель местными грязями полечиться. Теперь есть что показывать туристам. Когда Гоголь писал свои эпохальные творения, литераторов было мало, каждый ценился как мал-золотник и зеница ока. А в наши дни поэтов развелось пруд-пруди. В одних Саках действует аж два конкурирующих литературных объединения, и в обоих пишут стихи. Конечно, поэт поэту рознь, но пойди, докажи местному начальству, что ты после смерти будешь как Борхес. Усомнится!

 А что мне, собственно, от местного начальства нужно? Да совсем мало – трудоустройство по специальности. Третий год не могу найти работу. Я знаю два иностранных языка, мог бы их преподавать, но на мою беду везде нужен только английский, а не французский и испанский. Я профессиональный тележурналист. Но после года работы на местном ТВ мне предложили уволиться. Причина? – Я думаю, религиозные и политические убеждения, которых я не скрываю в своём блоге на ЖЖ. В своё время такая практика существовала в Германии, где были запреты на профессию, об этом при СССР много сюжетов было в программе «Время». В наши дни запреты на профессию практикуют по отношению к отечественным диссидентам. Кто же в наши дни диссидент? Ну, прежде всего – «злобный гомофоб».

 Соединённые Штаты Америки, активно распространяющие свою юрисдикцию на весь остальной мир, недавно приняли ряд законов, защищающих права так называемых сексуальных меньшинств, хотя в этих странах они уже давно не меньшинства, иначе кто бы их терпел? Та же картина в Европе. Теперь Запад продавливает своё законодательство в странах бывшего СССР. Если вы посмели высказаться в «гомофобном» духе, вас тихо так лишают своего дела, работы, средств к существованию и в конечном счёте склоняют к суициду. И это при полном молчании местных СМИ, которые тоже контролируются просодомской буржуазной властью. Гомосексуализм – порок богатых. Вот почему у американского взгляда на содомию всегда найдётся пятая колонна из местных толстосумов, а если нет, то ведь чиновничество так легко подкупить, чтобы устроить травлю отдельно взятому лицу, дабы остальные боялись!

 Ну а если это отдельно взятое лицо – известный в стране поэт? С такой ситуацией мсетная власть ещё не сталкивалась. Ведь человек смертен. Какая слава будет у города Саки, в котором травле подвергся литератор, уже признанный литературным, да и научным сообществом? А я имею учёную степень кандидата наук и являюсь автором научного открытия – метода перевода стихов стихами. Посмотреть на день сегодняшний из дня будущего у местного начальства как-то не хватает фантазии. А оно окажется явно не на высоте!

 Мне скажут: в чём проблема – иди работать дворником. Проблема в зрении. Один глаз у меня ничего не видит, другой видит лишь 50% от единицы. Мне нужно инвалидность по зрению давать, но окулист заявил: «Глаз операбельный, платите 6 000 гривень и будете трудоспособны». Негде мне взять такую сумму. Не печатают меня. Не платят гонораров (хотя и охотно воруют мои переводы). Я могу ещё работать журналистом, преподавателем, могу вести литературное объединение, если бы такая ставка была в городе учреждена, как это было при СССР. Но местные власти не дают мне работу. Они не понимают, чем это может для них обернуться.

 А ну как я окажусь русским Борхесом? Над великим аргентинцем, кстати, тоже издевался правящий в те годы диктатор Пирон. Полуслепому Борхесу предложили работу… инспектора рыбных рядов на рынке Буэнос Айреса! Это потом ему дали должность заведующего национальной библиотекой. Увы, когда он её занял, то зрение великого аргентинца было уже совершенно утрачено. Борхес оставил скорбные стихи об этом периоде своей жизни.

Вот эти тексты в моих переводах.

 Мир больше не подробен. Отлучённый
 От ставших недоступными мне улиц,
 Любимых различать я не могу лиц,
 Слепец, руками видеть обречённый.
 От книг осталось то, что сохранила
 Забвенья форма – память. Содержанье
 Не помню, лишь формат… Неудержанье
 Досадно – Мнемозина изменила!
 Неровность на полу подстерегает
 И каждый новый шаг чреват паденьем.
 Вновь нет рассвета вслед за пробужденьем.
 Слепец иначе время постигает…
 Лишившийся событий, мир стал пресным
 Однообразным и безынтересным.

 С рожденья моего несу я бремя:
 И чайной ложкой и большой черпалкой
 Обкрадывает мелочное время
 Моё плохое зренье. Шарю палкой…
 Дни прожитые сильно подточили
 Букв контуры и лиц, любимых мною.
 Чтеца с библиотекой разлучили…
 Ослепшие глаза тому виною.
 Цвет голубой и алый – за туманом,
 А зеркало предметом серым стало.
 Со вздохом констатирую устало:
 Двойник мой в нём был зрительным обманом.
 Теперь я вижу только сновиденья
 И слепну сразу после пробужденья.

 ПОЭМА О ДАРАХ

 Упрёк или слезу я всё равно чью
 Не заслужу. Как мастерски Создатель
 Вручил мне, ироничный наблюдатель,
 Два дара сразу: книги вместе с ночью.

 Весь этот град томов, преподнесённый
 Глазам без света, что читают только
 Во снах, ошеломил меня настолько,
 Что я совсем опешил, потрясённый.

 Но атласы, альбомы словари и
 Тома без счёта стали недоступны,
 Хоть наважденья их и неотступны,
 Как манускрипты, что в Александрии

 Пожрал пожар. От голода и жажды
 Тантал страдал в Аиде, окружённый
 Водою и плодами. Погружённый
 В раздумья, не единожды, не дважды,

 Стократ Тантал, бреду вдоль книжных полок
 Слепой библиотеки бесконечной,
 Порой снимая книгу без конечной
 Цели прочесть что-либо: мрака полог.

 На мир воззренья Запада, Востока
 В рядах энциклопедии. Веками
 Писалось то, что трогать лишь руками
 Теперь могу, одаренный жестоко.

 Вот символы, вот виды космогоний,
 Династии, геральдика – всё это
 В подарок для незрячего поэта!
 Слепца какая дольше из агоний?

 Свет, сладкий свет отныне мне заказан.
 Со мной теперь и тросточка всегда та.
 Я, представлявший Рай себе когда-то
 Библиотекой, так зачем наказан?

 Я знаю, некто, имя чьё – не случай,
 Вновь так распорядится здесь вещами,
 Что этот мой – чей тянут зуб клещами,
 Да вытянуть не могут? – злополучай

 Уже принял другой, по галереям
 Бредущий, со священным страхом стены
 Ощупывая – слепы все сластены
 И гнусны все, вредящие евреям.

 Кто из двоих поэму эту пишет,
 Я вместе с тенью, тень вместе со мною?
 Но ходит кто за плотию иною,
 Мёртв заживо, хотя здоровьем пышет.

 Анафема за то на нас обоих.
 Мир этот изменяется и блекнет.
 Надежды в нём для двух умом калек нет.
 Как наказал Всевышний неслабо их!

 Почетный доктор крупнейших университетов мира, лауреат бесчисленного множества литературных премий как-то написал рассказ, в котором он на берегу Женевского озера встретился с самим собой, только ещё мальчиком – 14-летним подростком. Я примеряю этот возраст на себя – и он мне подходит. А ну как я, переводчик поэзии великого аргентинца – тот самый выросший и уже почти ослепший второй Борхес?

 Так нужен ли городу поэт?