«Это не садизм, это работа такая»

Две недели назад ряд правозащитных организаций — практически все, кого в России всерьез волнует проблема пыток в полиции, — начали акцию с целью добиться от руководства МВД извинений перед людьми, пережившими пытки. Практически полное отсутствие резонанса вокруг этой истории можно объяснить только одним: общественность слабо себе представляет, в какой степени этот сюжет касается всех и каждого.

Казалось бы, какие извинения? Речь идет об уголовном преступлении, виновных нужно сажать в тюрьму, их начальство — наказывать по закону. Но, к сожалению, не все так просто.

Преследовать пытки в полиции по закону невероятно трудно. Вся уголовно-репрессивная система, частью которой у нас являются и суды, сопротивляется выявлению тех «отдельных недостатков» на низовом уровне, которые только и позволяют ей функционировать в нынешнем виде. Чрезвычайно низкая квалификация людей, проводящих оперативно-розыскную деятельность; следствие, описываемое участниками процесса как «набивание дела бумажками»; прокурорский надзор, сведенный к чистой формальности; суд, у которого нет ни времени, ни стимулов вникнуть в суть дела, никогда не выносящий оправдательных приговоров. Вся эта цепочка оказывается способна хоть как-то карать нарушителей закона лишь до тех пор, пока действия тех людей, которые на практике выясняют виновность фигуранта, не подвергаются никакому внешнему сомнению. Прокуратура и Следственный комитет делают все, чтобы не возбудить дело против сотрудников полиции, уличенных в пытках. Дело такого оперативника, если уж возбуждено, как правило, просто в силу территориальной подведомственности попадает к одному из тех следователей, с кем данный оперативник регулярно работает, — т. е. к тому человеку, который не раз «легализовывал» результаты его деятельности, превращая выбитую из подозреваемого информацию в формальные, приемлемые для суда доказательства. Вряд ли будет преувеличением сказать, что для частного человека «засудить» полицейского (вернее, полицейских — пытки дело коллективное, единичный фигурант в таком деле редкость), применившего к нему насилие, практически невозможно; как правило, выигранные дела против сотрудников правоохранительных органов — заслуга правозащитных организаций. Неудивительно, что эти дела единичны.

Между тем сами по себе пытки в полиции — проблема не единичная, а системная. Речь идет не об отдельных нарушениях, пускай и часто встречающихся, а о практике, на которой стоит вся российская уголовная юстиция. Одним из свидетельств того, что эта практика повсеместна, является тот факт, что «технологии» допроса практически не варьируются территориально. Все эти ужасы, о которых нормальному человеку и думать-то неохота, не то что перечислять, — электрошок, надевание противогаза с зажиманием шланга, растяжение с помощью наручников, творческое использование бутылок из-под шампанского и дубинок — не являются плодами воображения отдельных садистов, пробравшихся в доблестные органы.

Их описания повторяются из сюжета в сюжет, происходит ли дело в Татарстане, Оренбургской области, Забайкалье.

Это не эксцессы, это рабочие практики, призванные затруднить последующее обращение с жалобой (отсюда, а не от особой извращенности сотрудников полиции происходят бесконечные истории с введением различных предметов в задний проход: предполагается, что человек, которому светит пребывание в местах заключения с их специфической культурой, сто раз подумает, прежде чем признать себя объектом подобного обращения). Разумеется, пытают не всех и не везде — есть ОВД, где подобные практики не поощряются, есть и категории подследственных (в первую очередь те, кто может позволить себе полноценного защитника), к которым подобные методы стараются не применять. Но есть две подробности.

Во-первых, «палочная» система — практика оценки деятельности полицейских через сравнение количества «оформленных» ими дел с показателями прошлого периода — требует от каждого оперативника и от каждого подразделения довести до суда как минимум не меньше дел, чем в прошлом году (квартале, месяце). Это значит, что если в данном подразделении уже привыкли упрощать себе жизнь, выбивая признания из фигурантов уголовных дел, то переход к более гуманным и законным практикам неминуемо будет сопровождаться падением показателей. «Палочная» система оценки деятельности полицейских как бы закладывает уже существующий уровень беспредела в план.

Во-вторых, пытки в полиции затрагивают не только самих пострадавших. Знание о том, что в полиции пытают, воздействует и на тех фигурантов уголовных дел, к которым в процессе следствия никто и пальцем не притронулся. Альтернатива чистосердечному признанию под средневековыми пытками — изрядный стимул к сотрудничеству со следствием. Мы не знаем, сколько людей взяли на себя вину за то, чего не совершали, просто потому, что в их глазах полиция — страшное место, где пытают и бьют.

Оба эти момента выгодны не только оперативнику «на земле»; как система оценки деятельности исходит от руководства ведомства, так и всеобщий страх перед полицией культивируется сверху, потому что облегчает функционирование системы, радикально снижая требования к качеству ее работы. Между тем сейчас, даже если удается доказать виновность отдельного сотрудника полиции в пытках, ситуация подается как отдельный эксцесс исполнителя, за который начальство не несет никакой ответственности. В крайнем случае может пострадать непосредственный начальник палача, не более. Между тем крайне важно, чтобы руководство МВД хоть как-то принимало на себя ответственность хотя бы за отдельные выявленные эпизоды, чтобы хоть небольшая доля дискомфорта доставалась тем, от кого реально зависит, бороться с беспределом или продолжать его молчаливо поощрять. Поэтому заставить их публично извиняться — тем самым признавая, что за пытки несет ответственность не отдельный садист, а ведомство, — было бы очень хорошей идеей.