ВЫСТРЕЛ....к годовщине начала Великой Отечественной...

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Альфред Немлихер написал 16 ноября 2011, 09:21 
41 оценок, 1291 просмотр   Обсудить (224)

Представляю Вам на обсуждение страшный поступок 12тилетнего уличного мальчишки из шахтерского поселка.

        В 1947 году, запомнившемся мне сильным голодом на Украине,  наша мать малограмотная женщина,  дабы прокормить и выучить нас, завербовалась (как тогда это называлось) в Донбасс (Донецкий угольный бассейн). Отец наш погиб в ноябре 1941 г. защищая Москву в составе кавалерийского корпуса генерала Доватора.

       В шахтерском поселке под Макеевкой нам выделили комнату в двухэтажном бараке. Мать пошла работать в шахту (тогда вовсю под землей использовался женский труд), где спустя год,, получив ушибы, с подорванным здоровьем смогла работать лишь уборщицей.

        В классе, где я учился, подавляющее большинство были безотцовщиной. Кого не спросишь: "Где твой отец?" Как правило, один ответ "Погиб на фронте".

       Видимо, в силу этих причин нас всех объединяла и уравнивала непримиримая даже лютая ненависть к немцам. Только один раз я столкнулся с исключением. Это когда в наш поселок прибыла семья из Белоруссии. Их мальчишку мы тотчас прозвали "Кагор" за его белорусский выговор "каго,  чаго". Вот он никогда не любил играть с нами "в войну" и никакого отношения к немцам не высказывал.

       Нас особо удивило, когда 1 сентября он пришел в школу, и на нем не было пионерского галстука. Он просто объяснил, что он не пионер, и вступать в пионеры он-де не хочет и ему родители не разрешают... Каким-то детским чутьем мы улавливали что-то неладное и потому испытывали к нему необъяснимую неприязнь.

      Нашему чутью вскоре пришло объяснение. Отец "Кагора" оказался бывшим полицаем,  совершившим не одно преступление в Белоруссии, который под фамилией убитого им партизана, пытался скрыться в Донбассе от мщения земляков. После ареста отца бедному "Кагору" нельзя было выйти на улицу. Была опасность быть избитым мальчишками. Мы считали, что его мать и сестра одобряли полицайскую деятельность их отца, - значит они враги. С тех пор целых окон в их квартире не осталось и им пришлось снова сменить место жительства. Куда они "смылись" в одночасье мы так и не знали.

       Других игр, кроме как "в войну" мы не знали. Война прокатилась через Донбасс со всеми ее последствиями. Мальчишки часто находили оружие и боеприпасы. То в одном поселке то в другом нередко грохали взрывы от найденных пацанвой снарядов и мин, подчас приносившие увечья, а то и смерть детей и подростков.

        Среди мальчишек моего возраста  я имел кличку "стрелок" Излюбленным предметом наших мальчишек были рогатки. Наличие рогатки с полным "боекомплектом" в кармане не считалось запрещенным. Смастерить хорошую рогатку мог не каждый. На ее изготовление употреблялась резина от противогазной маски, а как "боеприпасы" -  дробленые чугунки от радиаторов водяного отопления. В разрушенных домах этого "добра" было навалом.  Лучше всего, конечно, были шарики от подшипников. Сейчас это может показаться смешным, но я Вам скажу, что в умелых руках рогатка была опасным оружием. Моя рогатка, к примеру, метала 8-10 мм шарик на расстояние свыше 300 метров.

       Основным пропитанием нашей семьи была буханка хлеба в день. Чтобы ее принести для этого именно мне (брат был инвалидом детства) приходилось с 4х - 5ти утра занимать очередь в хлебной лавке. За 5 рублей  давали одну буханку хлеба с довеском (хлеб был на вес) и вот этот 50 граммовый довесок разрешалось мне сразу же поедать за мой труд. Нелегко было и донести эту буханку домой, ибо по пути можно было напороться на "кордон" беспризорщины и тогда прощай еда семьи на целый день. Такие случаи со мной бывали, особенно в первый год пребывания...

      Так вот, опять же, рогатка помогала мне сокращать постоянное чувство голода особенно в летние каникулы. Утром, захватив с собой пакетик соли, в сопровождении двух соседних малолеток-близнецов, я отправлялся на"свободную охоту". Стрельба велась, в основном, по воробьям. Стрелял я классно. Не зря носил кличку "стрелок". После выстрела я даже не смотрел, как падает воробей - я уже высматривал следующего. Подбирать в противогазную сумку сбитых птичек было обязанностью моих спутников - таких же голодных детей, как и я. Если "на мушку" попадала галка (правда, они близко не подпускали), то это был праздник. Не стреляли скворцов. Это было "западло" - мы ведь для них скворечники делали. Вороны игнорировались "по брезгливости". Когда же сбитых ворбышков набиралось достаточно, делался привал. Обученные мною мои спутники разводили костер, ощипывали и жарили на проволоке "тушки". Поедалось это все с   костями.

       Малолетние мои спутники-близнецы были детьми тети Шуры, очень красивой еще на старой женщины. Их отец погиб в конце войны. Ее часто навещал, а иногда и жил с ними некий дядя Вася. Мужик он был видный и катался как сыр в масле среди незамужних и овдовевших за войну женщин. Работал он поначалу в милиции, даже носил погоны старшего лейтенанта, но по причине его любвеобильности (и посему частых выпивок), милицейскую службу оставил и стал работать военруком в нашей школе.

     Человек он был неплохой, любил детей, и, несмотря на большие возможности со свободными женщинами, хотел жениться на тете Шуре. Она же требовала от него трезвой и серьезной жизни, что было для него довольно трудным.

        Он, бывало, взяв из школы малокалиберную винтовку (в те годы это было запросто), часто приглашал близнецов и меня пострелять в карьере. Сам он стрелял очень хорошо и умел этому научить других. Он закончил войну командиром стрелковой роты и хотел остаться в армии, но, видимо, по причине недостаточного образования, был демобилизован. Дядя Вася восхищался моим умением стрелять из рогатки, и с винтовкой у меня ладилось очень хорошо. Мы даже учились с ним стрелять по "движущимся целям" - таскали импровизированные мишени на веревочках. В этом случае дядя Вася учил нас делать "упреждение".  Мне он говорил, что на войне из меня был бы хороший снайпер. Это мне очень льстило, и его похвала поднимала мне настроение на целый день.

        По мере улучшения и закрепления моих успехов в стрелковом деле во мне стала развиваться и крепнуть одна очень навязчивая идея...

         Несколько в стороне от нашего поселка находились два больших двухэтажных здания с различными пристройками возле них. Все это было обнесено колючей проволокой с несколькими вышками для часовых.

        Это был небольшой лагерь для военнопленных немцев. Говорили, что там содержались особые мерзавцы, т.к. простых пленных уже отпустили домой, а это были солдаты и офицеры, запятнавшие себя военными преступлениями, в основном эсэсовцы.

        Содержание их в плену противоречило нашему сознанию. Мы по их вине были лишены отцов, жили в разрушенной стране, были раздеты-разуты и постоянно голодны, а их одевали и кормили лучше, чем питались мы - дети победившей страны. Это я говорю не голословно, потому что мать одного из моих друзей работала в лагерной столовой и приносила детям объедки со стола военнопленных немцев.

        Немцы строили для нас новую школу, взамен ими же разрушенной. Водили их на работу и с работы строем и, как правило, с песней. Строй был четкий как на параде. Физиономии молодцеватые и нахальные, всегда с веселыми репликами в адрес проходящих мимо наших молодых женщин. Нас мальчишек поражало какое-то добродушное отношение к ним со стороны конвоиров. Видимо, детская ненависть была глубже...

        Когда так случилось, что этот немецкий строй проходил мимо меня впервые- первое что мне захотелось стрелять из рогатки. Я знал, что запросто могу напрочь вышибить глаз одному из них, а если залепить шарик в висок, то если не труп - то придурок на всю оставшуюся жизнь. Но во мне впервые заговорило, что  то взрослое, и я стрелять из рогатки не стал. "Нет, подумал я, вот пулемет бы мне, или хотя бы винтовку".

         Однажды Валек (один из близнецов) приходит ко мне и говорит, что дядя Вася спит, будучи сильно пьяным, а их мама еще не пришла с работы. Этим летом дядя Вася хранил малокалиберку дома у тети Шуры, правда пытался прятать затвор и патроны. Я пишу "пытался" потому, что только дядя Вася думал, что он их спрятал.

         Для близнецов я был непререкаемым авторитетом и сразу рявкнул: "Быстро тащи сюда винтовку и патроны!". Буквально через несколько минут мы околицей, минуя послевоенные развалины, вприпрыжку направились к строящейся школе.

       Стройка, как и положено, в таких случаях, была обнесена забором из колючей проволоки и подойти к возводимому зданию ближе, чем на 100 метров было невозможно. Об этом я знал давно и проигнорировал это расстояние, так как на 100м я уже умел попадать в яблоко.

        Строительство велось по-немецки добротно. Был уже возведен третий этаж. Строительных кранов тогда не было и все подавалось вручную или с использованием нехитрых приспособлений. Издали можно было видеть, как по возведенной стене немцы попарно носят носилки с материалами.

       Вот тогда мне и понадобились такие два немца с носилками. Я выбрал переднего. В положении "с колена", медленно ведя винтовку чуть впереди его лица, я произвел выстрел... Как сейчас помню, сначала из его рук выпали носилки, а потом он рухнул вниз головой с внешней стороны стены. Его напарник, долго балансируя, все же свалился вслед за ним. Радости моей не было предела,  но надо было срочно уносить ноги...

       Я боялся, что будет следствие, но все обошлось благополучно.      Списали как несчастный случай на стройке. Потом мы узнали, что второй немец выжил с многочисленными переломами, а первого похоронили на следующий день.

        Спустя некоторое время Валек проговорился дяде Васе и тот наказал ему держать язык за зубами. Меня он не ругал, но перестал со мной общаться. Для меня это было самое горькое.

        Долгое время я гордился своим поступком. Я даже считал, что это мой "ПЕРВЫЙ НЕМЕЦ", а в будущем и их настреляю немало...

        Немцы вскоре уехали. Школу достраивали уже наши строители.

  В душе я был горд, что по моей вине хоть один гад не доедет домой. А то, небось, приехав в свой "фатерлянд" будет по-пьянке хвалиться друзьям и родным, как насиловал и вешал наших людей. Пусть наплачется его сука-мать, как выплакала свои глаза моя мама, надорвавшая здоровье от непосильного труда и вскоре умершая, оставив меня круглым сиротой.

         Я уже знаю, что у читателя назрел вопрос - как я сейчас отношусь к своему поступку в детстве.

        Трудно сказать. Не буду кривить душой, что я раскаялся. Просто иногда находит такое впечатление, что я запачкал себя об какую-то нечисть. И, естественно, доведись повторить - я бы этого делать не стал.

        Приведу один случай, случившийся на много позже. Дело было осенью1980 года. В составе оперативной группы по уборке урожая (в советские времена наша армия постоянно привлекалась для уборки урожая страны) я находился в Белоруссии. Помню, что мы с моим помощником ехали из Кобрина в Минск.  

       Выехали по срочному вызову, не успев позавтракать, но, видя, что время у нас все же есть, мы решили перекусить, не доезжая Минска.   Подъезжая к огромному кемпингу, мы обратили внимание на несколько больших автобусов  с иностранными номерами. Заходим в ресторан. В зале полно людей - как показалось, в основном пожилые мужчины. Нас тотчас встретила очень красивая белоруска, вся сияющая, видимо, от хороших чаевых, и заявила нам: "Товарищи военные, простите, но мы не сможем Вас покормить, так как у нас гостит немецкая экскурсия."

      Не знаю, откуда у меня взялись эти слова (а может от голода?), но я ей ответил: « Спасибо, белорусочка, но ты обрати внимание кого вы с таким раболепием потчуете. Эти старики, наверняка уже бывали здесь в свое время. Они приехали вспомнить молодость, потешить себя воспоминаниями, как жгли, как насиловали и расстреливали вас.

       Это они уничтожили каждого четвертого белоруса, а сейчас такие как вы готовы им жопу лизать. А за нас не беспокойтесь - мы привычные - перебьемся!"

        Я еще раз взглядом окинул зал. Немцы весело хохотали, что-то рассказывая друг другу. Закрыв глаза, чтобы не было видно моих мысей и, как в то далекое детство я подумал: "Пулемет бы сейчас!" В свое время в Московском военном училище я был лучшим пулеметчиком, и мое пулеметное мастерство было продемонстрировано партийному активу Москвы. Окажись в моих руках ротный пулемет ПК, а еще привычней для меня РП-46, то в течение нескольких секунд в этом зале не осталось бы ничего живого. Я даже представил себе это "стоя с руки...", а потом только пыль вперемешку с пороховым дымом...

        Что-то дошло до нашей красавицы, она как-то помрачнела и говорит: "Не уходите, товарищ подполковник, мы вас накормим в малом зале. А нам это еще и лучше. Тогда я впервые за всю службу предстал перед начальством с водочным запахом. Обошлось.

        Часто вспоминая этот случай, я, честно говоря, сам не знаю как воспринимать то, что молодая женщина в Белоруссии спустя 35 лет после войны совсем не испытывает неприязни к немцам. Скорее всего, это нормально. Но немного грустно. Перед глазами встает Хатынь и сотни сожженных других белорусских деревень и с ними тысячи жителей - стариков, женщин и детей.

        Прошло 66 лет, как отгремела война. Сменились поколения,  и дай бог, чтобы ужасы той войны никогда не повторились, чтобы никогда не повторилось для наших внуков и правнуков наше жестокое детство.

                    Альфред Немлихер