Андрей Кончаловский: «Не преподаю во ВГИКе из эгоизма»

Андрей Кончаловский: «Не преподаю во ВГИКе из эгоизма»
В этом году Андрею Тарковскому исполнилось бы 80 лет. C Андреем Кончаловским их связывала не только дружба. Плодами их творческого союза стали такие фильмы, как «Иваново детство» и «Андрей Рублёв», - пишет "Звёздный бульвар".

— Андрей Сергеевич, расскажите, как состоялось ваше знакомство c Тарковским?
— Я с ним познакомился во ВГИКе в монтажной. Кстати, в монтажку мы тогда заходили с бритвочкой, ацетоном и склеивали кадрики. Когда появился скотч, это был прорыв. И вот как-то иду по коридору, слышу — играет музыка Глена Миллера, а я тогда им очень увлекался. Дверь была приоткрыта, я заглянул — там сидит какой-то… с «пальмой» на голове, у него были такие длинные волосы, и что-то монтирует. Как выяснилось, Андрей клеил свою дипломную картину. Дальше не помню, как разговорились...

У меня в то время была своя отдельная комната, в которой стоял рояль, под этим роялем он и спал. Были такие раскладушки, когда ложишься, то брезент достаёт до пола. Вот на этой раскладушке спали все ребята и Андрюша: ноги под роялем, а голова — из-под рояля.

Он ухаживал за чудной студенткой ВГИКа по имени Рауш, она была похожа на Зою Фёдорову — такая же блондинка с большими красивыми глазами. А начиналось всё, в общем-то, у меня. У нас была чудная компания, разговоры начинались в час ночи, когда Никита уже сбегал за двумя бутылками.

Потом он на ней женился, потом развёлся.

Потом у нас появилась Люся Гурченко, которая была в абсолютной депрессии из-за того, что её перестали снимать в кино, запретили ездить за границу. У меня была такая маленькая гитара, и она, подыгрывая себе, пела о чём-то своём. Изумительная личность, настоящий поэт во всех смыслах, абсолютно безответственная, безумно талантливая. Потом я привёл к нам домой Серёжу Бондарчука, и он познакомился с нами и с Андреем, и ему было интересно, потому что мы были моложе.

— Каким вам запомнился Андрей Тарковский?

— Упрямый, нервный, невыносимый, обаятельный человек — я так могу его охарактеризовать, поскольку мы с ним ругались очень много и очень много вместе провели времени в огромном энергетическом альянсе. Я бы даже сказал — мы вцепились друг в друга. Как только это время кончилось, мы расстались, потому что у меня стали возникать свои представления о том, каким должен быть кинематограф. Андрей был старше меня, но мне казалось, что он моложе. Моложе — в силу того, что он был более раним, более подвержен влиянию, особенно женщин, более импульсивен.

Мы с ним абсолютно разные люди. Я люблю фокусы показывать.

А Андрей — исповедальный человек. Есть два подхода к жизни: смерть неизбежна, и по этому поводу можно либо рыдать, либо смеяться. Вот он трагичен, а я предпочитаю шутовство в определённом смысле. Мне не нравится быть несчастным, такой характер. Повезло или нет — это другая область.

— Фильм «Андрей Рублёв»,  над сценарием к которому вы работали вместе с Тарковским, у нас был запрещён, тем не менее попал на Каннский кинофестиваль. Как это получилось?

— У меня тогда запретили фильм «История Аси Клячиной, которая любила, да не вышла замуж», у него — «Андрей Рублёв». Мы, два запрещённых, гордых и несчастных, обратились к нашим друзьям в ЦК, замечательным умным людям. Они посмотрели и сказали: «Мы должны эту картину продвинуть. Мы её покажем Леониду Ильичу». Леонид Ильич не возражал. Сели, проходит минут десять, он говорит: «А пойду-ка я играть в бильярд». Всё! Это был крест. Слава богу, что к тому времени была одна копия, которую вывезли. Был такой интересный деятель Москович, который снабжал КГБ подслушивающей аппаратурой и одновременно покупал советское кино. Он купил картину, посмотрел. А когда её запретили, сказал: «Я её дам в Канны». Мы сказали: «Как в Канны?! Картина не принята. Отдавайте немедленно копию». — «А я её отдам в Канны». «Андрея Рублёва» показали вне конкурса, фильм имел невероятный успех, но так как был запрещённым, то вокруг разгорелся невероятный скандал.

— Какова история возникновения фильма «Солярис»?

— «Солярис» — наш ответ американскому режиссёру Стэнли Кубрику. Мы смотрели на фестивале «Одиссею-2000». Этот гигантский экран, этот Штраус, всё как-то витает в воздухе, и люди ходят кверху ногами. Мы не мыслили, как это вообще возможно сделать. Понять было ничего нельзя, но было гениально. И вот тогда Андрей сказал: «Мы снимем такое».

— Над чем вы работаете сейчас? Какие у вас планы? Почему не преподаёте во ВГИКе?

— Я работаю над спектаклем «Три сестры» Чехова. Пишу сейчас пару сценариев. А не преподаю во ВГИКе из эгоизма. Читать лекции можно, но преподавать — это как иметь собаку: нельзя её бросить, надо её кормить, мыть, стричь, выводить блох. То же самое институт: его нельзя бросить, надо вести. Людям, которые могут себе это позволить, я, с одной стороны, завидую, а с другой — они никуда не могут поехать. Я люблю путешествовать, мне нравится в любой момент сесть и куда-нибудь улететь. Я думаю, что я был бы хорошим преподавателем, но эгоизм, жажда познания и вообще свободы лишает меня возможности пестовать студентов.