ДИЕТОЛОГИЯ ЛЮБВИ

Диетология любви.

Он кормил ее с ложечки своей полуотеческой любовью. А она ела, ела, ела и всё никак не могла наесться. Смачно пережевывала каждое его слово, каждый взгляд, каждое прикосновение. И снова стучала полудетскими кулачками по столу выпрашивая добавки.

     Он, как сумасшедший, стремился в новый день со свежей порцией каши своих чувств, чтоб скорее надеть на ее грудь слюнявчик из сюсюканий и нежностей, впихнуть в ее маленький ротик очередную ложку волшебного снадобья и какое-то время довольствоваться милой улыбкой ее розовощекого личика.

       Частенько она начинала капризничать, и тогда он лишал ее кормления.

       И мучился….

       Будто сам поедал все предназначенное для нее, переполняясь этим сладковатым мягким яством. Оно начинало перетекать через его края и пахнуть подгорелым молоком. Тогда он был готов на многое, только чтоб скормить ей все до капли, дабы она не умерла от голода, а он от переизбытка в себе этого любовного месива.

       И снова все приходило в равновесие: он кормил – она ела.

Бывало, что каша получалась не очень вкусной, то ли пересоленной, то ли переперченной обидами, слишком острой для ее полудетского организма. За этим сразу приходило ее недомогание… Грустные, измученные глаза, рассматривали всю его изнанку, ожидая спасения. Он начинал наугад, торопливо посыпать еду сахаром ласковых слов, коротких улыбочек….

От этого опять воцарялось спокойствие.

Готовить кушанье для нее он не позволял никому. Да, только он один знал рецепт. Правильный, надежный, проверенный годами рецепт. Нарочно хранил его в секрете. Наблюдал с усмешкой, свысока, как другие пытаются предложить ей свои разносолы, а она морщится и отворачивается. В глубине души он очень страшился того, что кто-нибудь узнает его тайну или наугад подберет правильные ингредиенты к каше, и она не почувствует разницы…

       Но страхи были напрасными. Все попытки разгадать затаенный состав никому не удавались, и она ела только из его рук.

       Он не собирался менять меню. Ведь, как полуотец обязан был уберечь ее полумалышкин организм от острого красного перца страсти, соли слез, черных горошин обид, от всего сального, масляного, от горячих пережаренных эротических мечтаний, от ядовитой, словно мухоморы иронии, от приторных прикосновений и пьянящего флирта…. Нет! Ей всего этого было нельзя! Ни в коем случае! Он даже злился, когда она принимала от посторонних комплименты, будто большие шоколадные конфеты. Он не хотел, он боялся, он негодовал от этого.

Сладкое разрешалось исключительно по праздникам – его долгие объятья и крепкий поцелуй в щечку, преподносились ей словно огромный кремовый торт, украшенный розочками.

А иногда сам, будучи немного опьяненным праздничным весельем, он увлекался и продолжал скармливать ей всякие вкусности, выходя далеко за рамки сладкого подарочного поцелуя, углубляясь, погружаясь в запретное, нарушая привычный рацион. И незаметно для себя переходил к горьковатому, к жаренному, и к перченому…. Она просила еще, еще, еще, наслаждаясь разнообразием после однообразной ежедневной пищи.

И он уже не мог ей отказать….

А затем приходил рассвет, наступало утро следующего дня. И им обоим было ужасно плохо от вчерашнего переедания, перенасыщения, перебора…

Очень сложно было возвращаться к обычному распорядку, к привычному вкусу любимой каши.

Поднимаясь с отяжелевшей головой, он бросался приготовлять их вечное блюдо, с осторожностью подносил маленькую ложечку к ее бледному вымученному предшествующим днем лицу и, преисполненный страхом, ждал, когда она облизнет ее. Первые две ложки она обычно выплевывала, морщилась, ныла…. Он уговаривал, упрашивал, отвлекал, просил посмотреть в окошко на солнышко, а в это время обманом кормил. Она слушала его, обманывалась, отвлекалась и начинала есть.

А что ел он? Ну, во-первых, остатки своей каши, как и принято, доедать за детьми. Ему это очень нравилось, нравилось доедать, восхищаться вкусностью своего варева, затем восхищаться собой, своим умением приготовить такое блюдо. А еще он кушал все, что она, как почти совсем еще ребенок, могла ему дать. В основном это были леденцы, мармеладки, приторные пирожные, оставляющие сладкий вкус на его губах. А бывало, что она играла с ним и подсовывала ему в конфетном фантике что-нибудь горькое или очень кислое. И он морщился, немного обижался, но проглатывал, дабы не расстроить ее.

     Так они изо дня в день перетекали друг в друга теми мягкими чувствами, перемешанными в полезную однородную массу, пока однажды он не закормил ее до смерти, преисполненный страхом и отчаянием, когда заметил, что она ускользает от него, необратимо, незаметно. Его дыхание стало в тот момент таким частым, как будто превратилось в один нескончаемый вдох. Больше он не видел ничего вокруг, только ее образ, невинный, любимый, самый детский из всех, когда-либо виденных им, растворяющийся, превращающийся в легкий туман…

   И он успел.

   Не отрывая взгляда от ее глаз, наощупь насыпал в кашу любви всякие колкости-приправы, наглые прикосновенья, как подгнившие измятые овощи, наливал из банки варенье из слов, такое приторное сладкое, чуть забродившее, давил оскорбления, как лимонный сок, и совсем обезумев, набросал поверх всего что-то похожее на куски сырого мяса. А затем дрожащими руками стал впихивать все приготовленное в ее рот. С успокоением наблюдая, как она задыхается, захлебывается….

Он продолжал совать ложку между ее губами, даже когда она уже еле-еле подергивалась, даже когда обмякла, даже когда совсем перестала дышать….

Зато он спас ее, он был спокоен за нее, ведь она по-прежнему находилась рядом с ним, накормленная, сытая, перемазанная остатками ее любимой каши. Он по привычке бережно обтер салфеткой побледневшие полудетские щечки, потом глубоко вздохнув, удовлетворенный разлегся на кровати и заснул.