РОМАШКОВЫЙ ДОЖДЬ

<small>Listen or download Леонид Агутин Летний дождь for free on Prostopleer</small>

 

Дождь сошел с ума. Первые два дня он буйствовал, как школьник после сдачи самого сложного и нелюбимого предмета. Потом приустал, уже сам был не рад, что начал показывать свой характер, но отступать не хотелось. И он шел, шел уже по инерции, жалкий, неприкаянный, похожий на серую, тощую, мокрую кошку.

 

Я не сердилась на дождь. Я понимала его, но радости это ни мне, ни ему не приносило. Мы оба были одиноки и упрямы, и замкнуты в своем одиночестве, а общего, что объединило бы нас, не находилось. Да мы, в общем-то, и не искали: каждый существовал сам по себе и даже, сквозь тоску, неудовлетворенность и жалость, чуть-чуть любовался собой.

 

Писем не было уже двенадцатый день. И эта последняя фраза: «Я очень верю тебе. Даже больше, чем себе самому». И дождь, и технический перевод с немецкого, который я знаю на уровне «хенде хох»... Как обычно – все неприятности сразу.

 

На улице, посреди тротуара, стоял парень. Все прохожие бежали под зонтами, зябко вздрагивая, нахохлившись, а он был даже без плаща. Стоял, засунув руки в карманы, крепко упершись ногами в тротуар. Казалось, что находиться под дождем для него так же естественно, как растворяться в лучах солнца, нырять на большой глубине, с разбегу бросаться в сугроб пушистого и теплого снега. Он не отряхивал перышки, не прятал голову под крыло, а держал ее высоко. И это было красиво.

 

Ждал кого-то? Не знаю. По крайней мере, не меня. Жаль.

 

А потом я встретила Ромашку. Странно: мы живем в одном городе, в соседних районах, а видимся так редко. Вспоминаю я о нем довольно часто, но встречаю всегда неожиданно, а потом мы опять расстаемся, и на прощание он говорит: «Ну что, опять на год?». А я отвечаю: «Ты не пропадай, хоть иногда звони». – «Обязательно. Ты тоже».

 

И всё. До следующего года.

 

Ромашкой мы звали его еще в школе. Это было производным не от фамилии, а от имени – Роман. Никакого сходства ни с каким цветком в его крепкой фигуре и крупных чертах лица не прослеживалось, но когда я увидела его, новичка, первого сентября в девятом классе, он почему-то напомнил мне одуванчик. У него были прекрасные золотисто-русые волосы (теперь они сильно потемнели); не стриженные все лето пушистые кольца падали до бровей, закрывали шею, излучали свет... Но сам парень не был красив. Довольно высокий рост скрадывали очень широкие плечи, а массивные очки утяжеляли лицо. Глаза его я разглядела гораздо позже. Как и волосы, они были удивительными: от темно-синих до ярко-зеленых, в зависимости от освещения и настроения. А иногда – свинцово-серые. Но тогда я не могла в них смотреть.

 

И еще – губы. На четком, уже сформировавшемся лице – нежные, пухлые, свежие. При первом взгляде на них у меня мелькнула странная мысль: наверное, если он поцелует девушку, ему будет больно.

 

Он привлекал меня – нестандартностью и одаренностью. Отлично знал химию (я же в ней не разбиралась никогда); мог справиться со сложнейшей задачей по математике и не решить самую простую, если она его не заинтересовала. Когда пришел в наш класс, делал до сорока ошибок в диктантах, очень много и бессистемно читал, но поэзию всерьез не воспринимал. А школу окончил с твердой четверкой по русскому (это у нашей-то уникальной русички!), с огромным уважением к стихам и с любимым поэтом, Есениным – не «гулякой и скандалистом», а страдающим и любящим человеком. Ромка отлично рисовал – это было у него таким же средством самовыражения, как речь. Но он сам даже не подозревал, как хорошо у него это получается. Бросал все, что давалось ему легко. И я думаю, что от своего плаванья (в 14 лет – кандидат в мастера) он отказался именно поэтому, а не из-за нехватки времени.

 

Ромашка нравился мне тогда. Но в соседнем классе училась девочка, стройная и длинноногая, с дразнящей улыбкой и способностью принимать внимание окружающих как должное.

Правда, встречались они недолго, но я запретила себе думать о нем. Он был просто парнем из нашего класса – и всё. И отношения у нас после школы сохранились самые дружеские.

 

А с тех пор уже столько изменилось... Больше, правда, у меня, чем у него.

 

И вот теперь мы встретились опять, под вечным, как время, дождем. Я не имею привычки обмениваться рукопожатиями, но с ним здороваюсь за руку всегда. У него очень надежная ладонь – теплая, сильная, просторная. Ей веришь, как тросу на подвесной дороге, и чувствуешь себя лучше уже оттого, что кто-то так открыто протягивает тебе руку.

 

А потом мы разговаривали. С ним очень легко говорить обо всем. Запретные темы – это условности, рожденные в рамках ограниченного сознания. Ханжи не могут жить без запретов: для нормального существования им нужно о чем-то шептаться по углам, стыдливо опускать глазки, брызгать слюной, дрожать от возбуждения, смаковать двусмысленные детали и млеть от пикантных подробностей.

 

Только один вопрос мы усердно обходили: я не говорю о себе, он – о себе. О работе, учебе, планах – пожалуйста. Только не о самом больном...

 

Сначала мы стояли в глубокой зеленой луже, а потом, когда заметили, что вокруг наших ног уже начали виться водоросли и поквакивать лягушки, мы засмеялись и пошли куда-то. Сперва он проводил меня, потом – я его, а дождь тоже шел с нами и, как равный, участвовал в разговоре.

 

Ромка: - Знаешь, Инна вышла замуж.

 

Я: - Да, мне очень нравится этот парень.

 

Дождь: - Так-так-так.

 

Ромашка: - А помнишь, как мы танцевали на свадьбе у Ирины?

 

Я: - Мы с тобой танцевали первый раз в жизни – за столько лет знакомства!

 

Дождь: - Ш-ш-ш...

 

Я: - А помнишь, какие стихи ты мне тогда читал?

 

Ромка: - «Карие глаза – песок. Осень, волчья степь, охота. Скачка, вся на волосок от паденья и полета»... И в тебя влюбился мой друг.

 

Дождь: - Лучше бы нам не встречаться сегодня...

 

Мы промолчали.

 

А потом Ромка почему-то начал перебирать варианты моего имени.

 

- Наташа – это нейтрально. Однокурсница, соседка, родственница. Натка – хороший друг, свой парень. Наточка – существо любимое и балуемое. А Натали – желанная, но недостижимая. 

Думаю, муж называет тебя Натка.

 

- С чего ты так решил?

 

- Я знаю твоего мужа.

 

А потом Роман вспомнил, что он опаздывает на переговорный пункт, и, уже убегая, все никак не мог выпустить мою руку  и говорил:

 

- Ну что, опять на год?

 

- Ну почему ты не звонишь? Ведь обещал же!

 

- Буду, Натали, буду. Ты тоже!

 

И разбежались.

 

Я шла по городу, пронизанному живым дождем, скрытым солнцем, дурманящим ароматом лета и ожидания... Нам с дождем было хорошо.

 

Июнь 1977 г.


***

 

Он все-таки добился своего – стал прекрасным детским хирургом.

 

Умер от рака в 33 года. Через десять лет после этой – последней – нашей встречи.

 

Февраль 1988 г.