Причина кризиса - халява.

Призрак бродит по Европе — призрак финансового кризиса. Фундаментальной причиной этого кризиса является то, что последние двадцать лет во всех странах с всеобщим избирательным правом политики обещали избирателям больше, чем те заработали.

Свободное общество трагически и необратимо меняется на наших глазах с момента краха коммунизма. По мере отмены имущественного и образовательного ценза; по мере возрастания изобилия, сопровождающегося параллельным же возрастанием числа иждивенцев; по мере, наконец, угасания военной угрозы со стороны тоталитарного СССР, процент избирателей, которые платят больше налогов, чем получают дотаций, уменьшался, а процент избирателей, которые получают больше дотаций, чем платят налогов, увеличивался.

Уменьшалось число тех, кому нужна свобода, и росло число тех, кому нужно равенство.

Политика, потворствующая новому большинству избирателей, не могла не привести к финансовому кризису.

В США политики один за другим (начиная с Community Reinvestment Act демократов и кончая президентом Бушем, обещавшим «дом каждому, кто хочет его иметь») понижали первоначальные ипотечные взносы и повышали объем бюджетных средств, выделяемых Fannie Mae и Freddie Mac*.

Сделать домовладельца из неимущего — это хорошая идея, на ней Ли Куан Ю построил Сингапур. Увы, если Ли Куан Ю создал законы, которые позволяли работающему человеку покупать квартиру под залог его собственного пенсионного взноса, то в США возникла совсем другая ситуация: неимущие получали дома на халяву, а банки зарабатывали на этом деньги. Пирамида необеспеченных кредитов росла, пока росли цены на недвижимость, и обрушилась, когда они упали.

Сам по себе mortgage meltdown (ипотечный кризис) не был катастрофой: наоборот, это было очистительное событие, показавшее, что с помощью религии людей можно обманывать тысячелетиями, с помощью идеологии — десятилетиями, а вот финансовые рынки нельзя обманывать дольше полудюжины лет.

Куда опасней была реакция избирателей и политиков, которые принялись обвинять в кризисе алчность Уолл-стрит. Даже республиканские политики стали, как Рик Перри, делать заявления о разнице между «venture capitalism and vulture capitalism» (капитализмом предпринимателей и капитализмом стервятников) — и это притом что тезис о разнице между «спекулятивным» и «производительным» капиталом являлся основным экономическим тезисом Mein Kampf. Если бы vulture capitalism был так плох, то лучше бы всего с экономикой обстояло в тех странах, где его нет: то есть в Намибии,  Зимбабве и пр. Дело, как известно, обстоит противоположным образом.

Но даже mortgage meltdown бледнеет на фоне потенциального кризиса европейских долгов.

До создания единой зоны евро популистские обещания европейских политиков конвертировались в инфляцию. После 1999 года эти обещания стали конвертироваться в долги, представляющие из себя еще более гигантскую пирамиду, чем subprime debt (необеспеченные кредиты). И так как евродолги, как и subprime debt, скапливались на балансах банков, то выход Греции и тем более Италии и Испании из зоны евро повлечет за собой банкротство этих банков, сокращение кредита и острейший финансовый кризис.

Сам по себе финансовый кризис не представляет стратегической проблемы. Кризис — это и есть процесс очищения экономики. 

Главная проблема заключается в том, что коль скоро финансовый кризис имеет политические причины, то этот финансовый кризис будет одновременно и кризисом политическим.

Политический кризис будет заключаться в том, что по мере уменьшения ресурсов, доступных избирателю, политики будут втягиваться во все более и более демагогическое соревнование в том, кто больше пообещает ресурсов.

По сути дела, это происходит уже сейчас. По всей Европе массовый избиратель винит в своих несчастьях алчные банки, вертящие правительствами. По всей Европе избиратель голосует за левых. И даже когда, как в ноябре 2011 года в Испании, к власти приходит правая партия (просто потому, что предшествовавшие ей социалисты урезали бюджет), она немедленно увеличивает подоходный налог и налог на имущество до беспрецедентного уровня.

К огда в 1970-м Сальвадор Альенде национализировал медные рудники Чили, первый же рудовоз, появившийся в английском порту, был арестован.

Только что Аргентина безвозмездно национализировала YPF, 57% которой было куплено Repsol в 1999-м за 13,4 млрд евро (и еще 20 млрд долл. Repsol инвестировала), и половина европейских политиков на это даже не среагировала.

В современной Европе правящей элитой является, с одной стороны, избиратель, а с другой стороны — бюрократ. Один желает тратить больше, чем зарабатывает, другой желает увеличить свой контроль над экономикой путем перераспределения богатства от работающего меньшинства к неработающему большинству. По мере развития кризиса это желание будет только усугубляться.

Когда-то лорд Эктон сказал о Французской революции: «The passion for equality made vain the hope of freedom» («Страсть к равенству уничтожила надежду на свободу»). То, что произошло в конце XVIII в. во Франции, повторяется в начале XXI в. По мере того как избиратели превращаются в иждивенцев, бюрократы превращаются в социалистов; идея равенства уничтожает идею свободы. Конвент заседает снова; во Франции правит Олланд, в США — Обама.

Я опасаюсь, что Европу ждет не просто финансовая, а политическая катастрофа. В ряде стран дело легко может кончиться авторитарными режимами, как в той же Европе начала XX века или в Латамерике, где на протяжении всего  XX века сочетание всеобщего избирательного права с обделенным большинством приводило к чехарде правых и левых диктатур. Бюрократический социализм — строй неустойчивый, и через создание все большего и большего количества государственных рабочих мест и злокачественный альянс между избирателями, озабоченными сокращением субсидий, и бюрократией, жаждущей увеличения собственных полномочий, может перерасти в прямую национализацию, социализм и коммунизм.

Свободное общество может быть уничтожено, за исключением тех частей мира, где: а) производящие силы общества составляют большинство, а не меньшинство избирателей, как в Сингапуре, Южной Корее, Японии и, возможно, в Германии и США; б) где власть достаточно сильна, чтобы не обращать внимания на избирателей, и достаточно разумна, чтобы руководствоваться стратегическими интересами общества, как в Китае; в) где начальный уровень экономики настолько низок, а массовый избиратель настолько нищ, что наилучшая стратегия для избирателя заключается все-таки в поиске работы, а не выпрашивании субсидий, как в Индии или Бразилии.

Что это значит для России?

Современная Россия находится в парадоксальной ситуации. С одной стороны, уровень жизни в России никогда не был так высок, как сейчас. С другой стороны, стратегические перспективы России никогда не были так катастрофичны.

70% экспортных доходов России составляет нефть. Еще 25% — это экспорт необработанных металлов и необработанной древесины. Цена нефти последние 2-3 года — 80-120 долл. за баррель, и на каждый реально проданный баррель приходится десятикратно превышающий его объем деривативов.

Это значит, что в современном мире нефть давно перестала быть только товаром. Как и золото, она стала деньгами. Универсальным средством обмена. В современном мире нефть стоит не столько, сколько за нее дает потребитель, а столько, во сколько ее условно оценивают участники финансового рынка.

Это значит, что обширный иждивенческий класс России (40 млн пенсионеров, 6,3 млн не желающих работать мужчин работоспособного возраста, 2,5 млн сотрудников МВД, прокуратуры, ФСИН, Минюста, МЧС и ФМС, 1,4 млн чиновников, 400 тыс. офицеров армии и пр.) живет за счет нефтяной эмиссии, точно так же, как аристократия, духовенство и чиновники Испании в конце XVII в. жили за счет золота из Перу и серебра из Потоси.

За мировым экономическим кризисом последует крах путинского режима. После этого перед Россией, очевидно, будут два пути. Один — идти той же дорогой, которой следовала Латинская Америка и которой следует Европа сейчас. А именно — в угоду избирателю делить стремительно уменьшающийся экономический пирог; в результате такого деления на ноль в остатке всегда получится коррумпированная бюрократия, переходящая в коррумпированную диктатуру. Этот путь легок в начале, но в конце его — катастрофа.

Второе. Пойти тем путем, который предусматривает дополнительные экономические премии трудящимся и который не награждает иждивенцев. Этот путь в начале труден. Но именно он — единственный способ самодвижения нации во имя спасения. Способ создать избирателя, заинтересованного не в том, чтобы правительство давало ему деньги, а в том, чтобы правительство не отнимало у него собственность.

Нам следует подражать не европейской бюрократии XXI в., которая привела к кризису процветающее общество, а европейскому индивидуализму XIX в., который это процветание создал.