В поисках термина

Владимир Глинский. «В поисках термина»

У меня было ощущение, что меня обокрали. Причем, как и все приличные люди, они сделали это деликатно и подперли это всей мощью литературоведческого дискурса. Термин, который я вынашивал в течение последнего года, и которым я собирался обозначить то направление в литературе, которое должно было, наконец, прийти на смену безнадежному петлянию среди пост- и нео- «измов», вдруг оказался уже задействован, причем задолго до меня.

Сочувствие и сопереживание, как ответ на массовую индивидуализацию

Да, именно таким мне виделось то новое направление, что должно было бы вывести нас из этой зазеркаленной комнаты смеха, по которой устало ковыляет современная литература. И это направление высчитывалось мною спекулятивным способом, так же как некогда Адамс и Леверье математически высчитали необходимость присутствия в нашей солнечной системе Нептуна. Исходной точкой являлся мой тезис об ортогональности искусства по отношению к экзистенциальной реальности.

 

 «То есть, если жизнь излишне засушена и мало эмоциональна, то искусство неминуемо должно стать эмоциональным и полным страстей. Если жизнь суетлива, то искусство должно стать медлительным и обстоятельным. Если в жизни нет действия, значит, это действие должно появиться в литературе, театре, изобразительном искусстве. И если в жизни нет сочувствия, значит, этим сочувствием к другому/иному должно наполниться все содержание искусства», – предположил я.

Все это наводило меня на мысль, что новая литература должна стать не взглядом вовнутрь себя, не очередным уходом в раковину индивидуальности, в то же время не растворением в коллективном и не отказом от личных эмоций. Если сформулировать в двух словах – автор, принадлежащий к новому направлению, в противовес рациональности и бездуховности современного мира, должен попытаться обрести единство с этим миром, напитав его своим сочувствием и сопереживанием.

Конечно, тут же мне на память пришел сентиментализм, который когда-то стал ответом на дидактичную размеренность и некоторую социальную гиподинамичность века Просвещения. Сегодня мы имеем диктат рационального и ситуацию остановки социальных лифтов. Вернее, лифты носятся как угорелые, только кнопки вызова почему-то не работают. В результате происходит накапливание человеческого материала, нереализованного и неосознанного посредством социокультурных (к которым относится и искусство) инструментов.

Вспомним несколько основных черт русской литературы сентиментализма: уход от прямолинейности классицизма, подчеркнутая субъективность подхода к миру, культ чувства, культ природы, культ врожденной нравственной чистоты, неиспорченности, утверждается богатый духовный мир представителей низших сословий. Внимание уделяется душевному миру человека, а на первом месте стоят чувства, а не великие идеи. Не возникает ощущения, что именно новой «Бедной Лизы» не хватает нашему читательскому сердцу? Новой «Бедной Лизы», но реализованной инструментарием, который уже прошел обжиг в плавильных печах модернизма и закалку в холодных струях постмодернистской иронии. Возможно ли это? А почему нет? Ранее ведь удавалось. Достаточно посмотреть на преемственность темы «Бедной Лизы» в нашей литературе – Карамзин-Достоевский-Чехов-Шукшин… А вот за Шукшиным образовалась искусственная лакуна: зайдя однажды в комнату смеха постмодернистских зеркал, русская литература уже которое десятилетие никак не может выйти из сладостного состояния ловли мимолетных ярких глюков.

ЧИТАТЬ ДАЛЕЕ