Ровесникам твоей юности

Передо мной пожелтевшая маленькая фотография. Круглолицый паренёк в солдатской шинели смотрит смелыми и немного озорными глазами, но закралась в его взгляд грустиночка.   Читаю надпись на обороте снимка: «На память родным от Кузнецова Петра Тихоновича. 20 декабря 1942 года». И роспись с красивым, хотя ещё неуверенным росчерком…

В этот день он уходил на фронт. Матери на Рязанщину отправил письмо с фотографией. Было ему тогда 18 лет с месяцем…

И сейчас, спустя столько лет, тётка его плачет, вспоминая:

– Пришёл он, говорит: «Попрощаться отпустили. У меня в Москве нет никого, кроме вас». Стоит в своей шинельке, шейка цыплячья из воротника торчит, сапоги на три размера больше. Мальчик совсем. И глаза голодные. Говорю: «Петя, побудь с детьми, я на работу сбегаю, попрошу паёк вперёд выдать». А у самой трое, как выжили в войну – один Бог знает. На работе просила начальника, на коленях стояла – не дал хлеба. Пришла домой в слезах, а Петя меня утешает: «Не плачь, тётя Тоня, на фронте накормят». Тогда взяла я одеяло, разрезала его на теплые портянки и на шарф – на дворе-то уже зима была. Так и ушёл он – оглянулся на пороге да улыбнулся…

Служил Пётр на фронте сапёром, был командиром взвода. Сколько за войну брёвен перетаскали солдаты, пока дороги восстанавливали и мосты – не пересчитать! Растирали в кровь плечи: на шинели – погоны со звёздочками, на гимнастёрке – тоже погоны и звёздочки. Но не плакали уже, когда строили – радовались. Плакали, когда взрывали.

Перед самым концом войны был ранен, но легко: пуля прошла сквозь мякоть щеки, и вынуть её врач взялся тут же, после боя. Ухватился за берёзку солдат да так и сполз по ней, теряя сознание. А когда очнулся – врач пулю протягивает:

– Сто лет теперь жить будешь, раз попала в голову – и не убила…

Вернулся он в сорок пятом, закончив войну в Вене. Среди его боевых наград два ордена Красной Звезды и медаль «За отвагу». Работал, учился, служил в Управлении КГБ города Липецка, откуда и уволился в запас капитаном.

Вот только прожить сто лет не получилось. Умер он в пятьдесят шесть. Не выдержало надорванное в войну сердце…

…Это был мой отец.

Ему посчастливилось возвратиться с фронта, но жизнь его и в мирное время никогда не была лёгкой.

Выпало ему пережить смерть жены – остался с двумя дочками на руках, трёх и пяти лет. Помню, как брызнули слёзы из глаз отца, когда обнял он нас со словами: «Нет больше нашей мамки!» И мы заревели в два голоса, ещё не понимая смысла сказанного: так было страшно видеть плачущим большого и самого надёжного в мире человека!

Но нашёл отец в себе силы жить дальше, создать новую семью. Радостью было рождение сына и огромным трудом – воспитание троих детей, ответственная работа, заочная учёба.

С ним всегда было интересно. Берёт с собой на рыбалку: гнездо в траве покажет, где утята пищат, – и отведёт подальше, чтобы мать-утку не спугнуть.

За грибами поедем – обязательно найдёт какой-нибудь гигантский гриб, и вот мы все вместе лежим на земле, изучая это чудо природы, а оно возвышается над нашими головами. Весной работаем в саду, и, перекапывая землю, он останавливается и подзывает к себе:

– Смотрите, какой одуван-молокан вырос. Когда только успел с осени?

А одуванчик барином сидит в рыхлом черноземе, солнечная его головка аж с ладонь – как не залюбуешься?

Умел он располагать к себе шуткой и сердечностью, и рядом с ним как-то хотелось быть лучше.

А вот о переживаниях своих и болезнях отец не говорил никогда. Не рассказывал о войне. Маленькими, помню, мы с сестрой приставали к нему:

– Пап, а ты драться умеешь?

Отвечал:

– Нет.

– А как же ты воевал?

Отмалчивался…

Когда повзрослели, разъехались мы из дома. Приезжали ненадолго и больше общались со своими друзьями, чем с родителями. Теперь я понимаю, как хотелось отцу поговорить о пережитом с детьми, ровесниками своей военной юности. Кто же знал, что так рано уйдёт он из жизни! Тогда было некогда послушать, а теперь – некого…

Про больное сердце его, кроме жены и врачей, не знал никто, даже взрослые уже дети. И умер он на бегу. Шагнул – и упал…

Да, он вернулся с фронта и 35 лет был с нами рядом, но я знаю, что жизнь его оборвала война. Обожгла душу и отняла жизнь…

Так и не узнала я, за что получил он медаль «За отвагу», добрый шутник с грустными глазами, человек, ни разу на моей памяти не повысивший голоса.

…Вглядываюсь в лицо на фотографии. Таким молодым отца я не помню – тогда меня ещё на свете не было. Но в этом мальчишеском лице вижу я милые черты своих детей. Разлёт бровей – как у Пети, такое же круглое лицо у Полины, а смелый взгляд – это наш Миша, ныне рядовой Российской армии. Не только красивые глаза передал ты своим внукам, отец, но и щедрую душу, умное сердце – и неизбывную свою любовь к жизни.

Я рассказываю о тебе им, теперешним ровесникам твоей юности, вот только не могу рассказать о том самом трудном, что выпало на твою долю…

Как оправдаюсь я перед ними в своей беспамятности? Я знаю, ты простил бы меня. Вот только я себя простить не могу, как никогда не смогу простить войну…

Через три года после смерти отца, 8 мая, у меня родился средний сын, и  назвали мы его Петром...

В год 60-летия со дня рождения отца был написан этот очерк...

Вечная слава им, прошедшим эту войну, вечная память в наших сердцах!