Елена Мельникова-Григорьева: «Искусство в полном говне» |
Кино, вино или домино? Известный семиотик из Тарту предсказывает будущее искусства. Как ближайшее, так и самое отдалённое

Слышать, однако, следует не тон, но месседж, не противоречия, но интенции. Они у Мельниковой-Григорьевой самые что ни на есть передовые и демократичные. Доступные и касающиеся всех, каждого.Нам, однако, Мельникова-Григорьева интересна не только этим обнажением (во всех смыслах) приёма, но и своими необычными взглядами на развитие искусства, которые она исповедует в ещё более странном стиле, смешивающем пафос и иронию над собой, пророческую серьёзность и игривое дуракаваляние.
— В каком состоянии находится нынешнее искусство?
— Современное искусство переживает ту же стадию, что и вся человеческая культура. За остальное ручаться не могу, там всё же очень много подзабыто. Но искусство, как нам известно, всегда авангард любого социального катаклизма.
Искусство прогнозирует будущее и, в значительной степени, его строит. Чем мощнее художественная модель, тем мощнее тектонические сдвиги в истории. Искусство даже раньше философии. Философия — это слово, а искусство — предчувствие. Следующий наступательный отряд — наука. Очень важно заниматься искусством с позиций достаточно строгих научных парадигм, это хоть как-то его фильтрует.
Ну так вот. Искусство в полном говне. И отрицать это глупо. Но. Здесь есть одно очень важное но. В этом говне зарождаются семена нового искусства. Ещё более многомерного искусства, круче, чем любой кинематограф.
Кинематограф, кстати, тоже в том ещё говне зародился. Так что мы на пороге vita nuova…
— Мне казалось, что кино как раз зародилось на пике, где сошлись остатки романтизма, зачатки реализма с импрессионизмом и расцвет натурализма. Впрочем, это всё клички… Какие у искусства есть пути выхода из кризиса?
— Пик или жопа? Милый, тут такая тонкая разница. В том-то и пойнт, что одному пика, а другому жопа. И ещё неизвестно, кому лучше…
Но. Будущее всегда за теми, кто дерзает. За теми, кто не цепляется за скарб прошлого. Ах, поэзия умерла?! Брык — и от передозы. Это истерия какая-то. Ну умерла так умерла, и что? Что, совсем больше нечем заняться? Ну так иди разбрасывать говно по нивам просвещения хотя бы.
Кино зародилось на полном распаде изобразительного искусства.
Это был очередной конец. Как в эпоху поздней Античности у римлян и у египтян. Фаюмский портрет. Всё. Изобразительные возможности воспроизводства видимой «реальности» закончились. Ставится крест, и всё по новой. Буквально с нуля учились рисовать. Но уже рисовали иероглифы, картинки заново, оплодотворённые словом…
И так вот cовершенствовались. Ренессанс, барокко, то-сё, пока не упёрлись снова носом в ту же проблему. Всё. Изобразительные возможности воспроизводства видимого мира кончились. Тут пришлось взяться за миры невидимые…
Но сначала пришлось разложить весь изобразительный язык на атомы. На геометрические формы. И поставить на этом искусстве большой чёрный квадрат.
Мы видели, как символисты собирали, аккумулировали всю предшествующую традицию, копили, архивировали, потому что ощущали себя последними. И уже экспериментировали с базой данных. Тогда-то и появляется термин «жизнетворчество».
Потом приходит авангард (первый, он же последний, не бывает осетрины второй свежести) — все нах с корабля. Всё на атомы. Что после атомов? Говно. Говно Манцони 1968 года нам показало, до какой степени нам засрали мозги этим искусством.
Но ведь в этом самом распаде на атомы родилось новое искусство. Кино. Волшебный мир, подаривший нам столько незабываемых часов раздумий и чувств. Мир без кино? Да вы что? Но, как бы ни было прекрасно кино, нужно двигаться дальше.
— Почему тебе важно употреблять в публичном диалоге о высоких материях крепкие словечки да матерщинки. Я не против, но что ты этим работаешь?
— Странно, это совсем какой-то малозначительный вопрос. Я говорю и пишу так, как, мне кажется, будет наиболее точным и выразительным.
Русский литературный язык после Вени Ерофеева немыслим без мата, равно как и речь интеллектуала, особенно гуманитария. Я задействую в своей речи всю шкалу русского языка. Я могу спуститься на самое его дно и подняться до самых вершин. Вообще-то для писателя это вопрос профпригодности. А люди, как правило, полагают, что привычный им модус языка — единственно возможный или приемлемый.
— А мне кажется, у читателей нашей беседы наверняка должен возникнуть такой вопрос: проблема в том, повышает ли мат доверие к твоим словам или же отнимает его.
— О да. Читатели обычно очень чувствительны к форме и тону. И редко кто сквозь резкий тон пробирается к смыслу сказанного. Для меня жёсткая полемическая форма служит ещё и фильтром по отбору тех, кто умеет читать глубже, чем формальная поверхность текста. Тех, кто не цепенеет, как мышь перед удавом, от магии тона.
Тон — это эмоции, они захлёстывают мозг раньше, чем реципиент успевает осознать. Это особенно характерно для женщин. Они практически вообще не могут перейти эмоциональный барьер и вслушаться в слова. Уже не говоря о логике связи этих слов и критике этой связи. Ну и не надо. Таким мои тексты совершенно ни к чему.
..................................................................................................................
Читать дальше: http://klauzura-ru.livejournal.com/17400.html
Комментарии
http://klauzura.ru/2012/04/vladimir-glinskij-v-poiskax-termina/
Я вижу что-то свое, вы возможно еще какое-то иное. Но в каком-то "общем направлении умов", как выражался русский философ Иван Киреевский и сложится это новое, что станет образом искусства и стилем жизни. Конечно не факт и не так однозначно оно будет лучше того, что есть. Но иногда людям нужно просто другое