За что не любят Церковь

Игумен Нектарий (Морозов)
Мысли о едином на потребу

За что не любят Церковь

Верующему человеку такая постановка вопроса покажется странной. Однако есть люди, которые действительно не только не любят Церковь, но и восстают против нее, видят в ней своего врага, а на деле сами являются ее непримиримыми врагами… Нелюбовь может иметь разные объекты и разные проявления. Кто-то не любит чай с лимоном — и не пьет его. Кто-то не любит Моцарта — и не слушает его произведения. Кто-то не любит, подобно поэту Владиславу Ходасевичу, гулять — и не гуляет. Ну а кто-то не любит Церковь. Что ж, можно тогда просто в нее не ходить. Но нет! Нелюбовь эта обязательно находит свои проявления в непрестанных обвинениях, клевете, требованиях «запретить», «упразднить», «не пущать». И это — в нашем, ко многим по-настоящему страшным явлениям совершенно равнодушном, обществе! Что же так раздражает, что внушает такую обеспокоенность, вынуждает «действовать»? Существующие на сегодняшний день претензии к Церкви более или менее известны: они регулярно предъявляются ей на страницах периодических печатных изданий, в теле- и радиоэфире. Попытаемся вкратце разобрать наиболее распространенные из них, а вместе с тем предложить свой вариант ответа, кто же и за что на самом деле питает к Церкви такую активную неприязнь.

«Господствующая религия»,
или «Продолжение традиций тоталитаризма»

Мы живем сегодня в стране, в которой очень многое построено на критике и отрицании, так что до сих пор процессы деструктивные парадоксальным образом преобладают над созидательными. Сознание определенной части наших соотечественников формировалось в условиях деятельного «демонтажа» советской системы и какого-то совершенно неудержимого порыва (или прорыва) к свободе в самом широком смысле этого слова. Система действительно была страшной, «шаг влево, шаг вправо» расценивался как попытка бунта, о свободе — особенно совести, веры — говорить не приходилось. Но вот система демонтирована, идеологический отдел ЦК КПСС вкупе с аналогичным управлением КГБ СССР больше никому не приказывают, как жить, о чем думать, во что верить. Однако люди, главным содержанием жизни которых стала ожесточенная «борьба против…», а жизненным кредо — либерализм, так и остались заложниками уже сложившейся психологии.
На каком-то внутреннем, почти подсознательном, уровне они ищут нового противника, нового «ограничителя свобод». И находят его — в лице Церкви. Дело в том, что в современном хаосе вседозволенности, «толерантности», доходящей до беспринципности, Церковь практически одна выступает как институт предельно консервативный (то есть — верный своим традициям), постоянно заявляющий о наличии такого понятия, как нравственность, и, как следствие,— о безнравственности образа жизни, уже ставшего сегодня преобладающим. Так Церковь автоматически становится врагом, которому предъявляется целый комплекс тяжких обвинений.

Православие в России (как, например, в Болгарии, Сербии, современной Греции) традиционно являлось государственной, а первоначально и «государствообразующей» религией. И, несмотря на семидесятилетнее истребление веры в Советском Союзе, большинство наших соотечественников до сего дня говорят о себе именно как о православных. В числе их — и многие современные государственные деятели, и военные, и люди науки, и состоятельные предприниматели. Благодаря этому, а в большей степени в силу того влияния и доверия, которыми пользуется в обществе Церковь, государство все чаще прибегает к ее помощи (так что даже возникло такое выражение, как «социальное партнерство» между государством и Церковью).
Более того, уже добрый десяток лет в нашей стране звучат — достаточно беспомощные — слова о том, что Россия — государство без идеологии, а идеологии между тем как не было, так и нет. И кое-кто уже всерьез начинает поговаривать, что такой идеологией должно стать Православие (что, конечно, не совсем правильно: религия не может быть идеологией, просто в основу идеологии могут быть положены принятые Православием принципы отношения к государству, человеку, нравственным проблемам и т.п.). Закономерно также, что государственные структуры прибегают сегодня к услугам православных экспертов, когда речь идет о нейтрализации деструктивной деятельности на территории России тоталитарных сект, уже давно воспринимающихся мировой общественностью в качестве одной из наиболее серьезных угроз современности.
Все это вкупе вызывает немалое раздражение и у тех, кто воспринимает свободу исключительно как независимость от «сковывающих» нравственных устоев, и у тех, кому чужды стремления некоторых сегодняшних политиков к созданию сильного, сплоченного государства. Раздражение приводит к формулированию целого комплекса «политических обвинений».
Наиболее распространенные из них такие: «Православие стремится к господству в России за счет приобретения статуса государственной религии», «РПЦ занимает в стране место ушедшего в небытие идеологического отдела ЦК», «Церковь преследует инакомыслящих» (последнее — о сектантах).
О первом говорить просто странно. Разве Церковь — партия, общественная организация, «ложа»? Нет. Никаких политических целей она не преследует; более того, в отличие от советских времен, священнослужители Русской Православной Церкви, согласно ее Уставу, не имеют права на участие в выборах, не могут являться представителями как законодательной, так, тем более, и исполнительной ветвей власти.
Есть такое выражение, как «восстановление исторической справедливости». Ее добивались и добиваются граждане государства Израиль (само образование этого государства уже явилось актом восстановления такой справедливости), представители армянской диаспоры, репрессированных народов Кавказа. К этой же справедливости, хотя бы частичной, стремится сегодня и Русская Церковь. Большинство ее веками созидавшихся храмов было разрушено, «культурные ценности» (церковная утварь, иконы, облачения и т.д.) изъяты, движимое и недвижимое имущество в стране и за рубежом незаконно отторгнуто. За это прощения у Церкви официально никто не просил — ни гонители, ни государственная власть. Но это не самое страшное. Гораздо страшнее — сотни тысяч верующих людей, убитых, замученных, доведенных до смерти в лагерях только лишь за то, что они не пожелали отречься от Христа. И за это перед Церковью также никто не каялся.
По всему миру действуют израильские «центры памяти о Холокосте», вся планета призывается к памятованию о трагедии еврейского народа. Армяне год за годом точно так же напоминают миру о совершенном в их отношении турками геноциде. Об этом пишут и говорят с сочувствием, такая историческая память вызывает уважение. Но почему же так раздражает любое напоминание о той трагедии, которую пережила в ХХ столетии Русская Церковь, почему кровь ее чад не имеет никакой цены, почему она, в конце концов, не имеет права требовать «справедливости», а если и осмеливается хоть как-то «бороться» за нее, то слышит в свой адрес такие горькие и несправедливые упреки?

Совсем непонятно, какая связь между Церковью и КПСС. Идеология последней (в том числе и в ее моментах, касающихся Церкви) хорошо известна. Родственно ли ей нравственное и богословское учение Православия? Кажется, на этот вопрос любой, даже самый предвзятый, человек ответит отрицательно. А если кому-то из нынешних политиков оказывается близка та система духовных и моральных ценностей, которая десять веков была для России традиционной, то что же в этом худого?
И уж совсем абсурдно обвинение в преследовании инакомыслящих. Церковь не имеет репрессивного аппарата (и государство для нее таковым совершенно объективно не является). В наши храмы, центры реабилитации жертв тоталитарных культов приходят люди (или их близкие), искалеченные сектами, в которых они оказались, зачастую — совершенно утратившие способность к социальной адаптации. Не свидетельствовать об этом, не предупреждать своих сограждан об опасности мы не можем. Почему же это воспринимается как «борьба за власть», «преследование» и т.п.? Разве не уместнее здесь говорить просто о том, что мы поступаем в соответствии с тем, чего требует христианская совесть: видим угрозу и заявляем о ней?

«Современные мракобесы»

Еще одно традиционное обвинение — в отсталости, непроходимой «дремучести», мракобесии. Дескать, сама Церковь безнадежно отстала от времени и старается других утянуть назад, в прошлое, выступает этаким «тормозом прогресса». Да и то самое, что можно верить в «чудеса», уже представляется признаком некой ограниченности, ущербности сознания («Как можно всерьез говорить об этом?», «Бросьте вы свои сказки!»).

Мы не будем в ответ на это напоминать о том, что в свое время именно Церковь была весьма действенным «двигателем культуры и прогресса». Разговор о дне сегодняшнем. А он со всей наглядностью показывает, что и духовенство, и верующие миряне — люди в высшей степени современные… к сожалению. Да, действительно, мне, например, жаль, что в силу необходимости нам приходится входить в проблематику сегодняшней политической и экономической жизни общества. Приходится пользоваться современными техническими средствами, без чего мы просто «выпали» бы из мира, в котором нам нужно служить и действовать. Кем только сегодня не становится «по совместительству» настоятель прихода! И строителем, и юристом, и, конечно, администратором, и «блюстителем порядка». Положение и необходимость обязывают: и захочешь остаться мракобесом и «тормозом», «отсидеться в тиши», да сама жизнь не даст, всему научит…

«Церковный бизнес»

Следующий упрек, по сути,— диаметрально противоположен предыдущему. Если одни видит в Церкви «политическую организацию», другие — сборище мракобесов, то третьи — «бизнес-корпорацию». Священники представляются людьми, стремящимися получить за оказанные «услуги» максимально высокую оплату, церковная торговля — едва ли не святотатством.
Кажется, основа подобного отношения — характерная для определенного склада людей привычка считать не принадлежащие им деньги, изучать содержимое чужих карманов и при этом ни в коем случае не замечать чьих бы то ни было проблем. Послушать да почитать иных журналистов, так складывается впечатление, что сегодня лучший способ поправить свое материальное положение — это «пойти работать священником». И будто бы во многих случаях именно такое рассуждение определяет выбор молодого человека, решившего поступить в семинарию.
Когда-то в журналистике был популярен такой прием: журналист получил задание стать… (и далее указывалось, кем именно стать ему поручили и что из этого он вынес). И наверное, неплохо было бы, если бы журналист, пишущий о священниках-миллионерах, получил как-нибудь задание стать приходским пастырем — причем не в храме, который кто-то уже восстановил, положив на это свои силы и здоровье, а в храме только открывающемся, в котором еще нет ни штата, ни певчих, ни прихода как такового, а только лишь один расход. И пусть он поживет так (да не один, а с семьей, да еще не в городе, а в сельской местности — как и большинство) и уже после этого пишет о «легких церковных деньгах».

Получает священник храм, в котором крыша есть, но она течет, стены целы, но штукатурка с них осыпается, полы не проваливаются, однако протерлись до неприличия. И что ему делать? Махнуть рукой и сказать: «Ладно, так сойдет!»? Да ведь это храм Божий, в него приходят молиться люди, и выглядеть он должен достойно. Продать свою квартиру? Объявить голодовку на центральной площади города (села)? Выход напрашивается, да и есть, только один: искать деньги. И приходится бедному батюшке день за днем обивать пороги разных кабинетов, ходить в полном смысле с протянутой рукой и — пытаться «правильно организовать» храмовую торговлю. Вряд ли ради этого только он принимал сан. И тем более не для того, чтобы называли его за это сребролюбцем. А просто есть такая вещь, как долг служения Богу, Церкви и людям, и именно ради него приходится и просить деньги, и зарабатывать их, и напраслину терпеть.

Да, такой сферы, в которой не находилось бы места злоупотреблениям, нет. Случаются они и в Церкви. И действительно, не на нищих, разоренных приходах, а там, где есть «чем поживиться». Но только почему же именно эти негативные примеры становятся определяющими при оценке православного духовенства? И почему чье-то рвачество дает право обвинять озабоченного поиском необходимых средств настоятеля в грехе сребролюбия?

И еще маленькое дополнение: те же самые люди, которые с такой легкостью и вместе с тем резкостью судят о «попах-корыстолюбцах», совершенно спокойно (толерантно) относятся к представителям западных сект, действующих на территории нашей страны. Сект, которые представляют собой баснословно богатые транснациональные финансовые корпорации, первоначальную материальную базу которых составили (да и постоянно продолжают питать) средства рядовых членов этих культов, продававших из «послушания» своим лидерам как собственные дома и квартиры, так порой и самих себя — в самое настоящее, реальное рабство. Почему все это покрывается любовью и снисхождением, хотя нет у этих сект ни разрушенных храмов, ни разоренных монастырей, которые надо возвращать к жизни из небытия? Трудно сказать…

«Моральный облик»

Парадоксально: авторы, которых, судя по другим их публикациям, уже совершенно не интересуют какие бы то ни было вопросы нравственного характера (существовавшие в советские времена в органах печати отделы морали давно упразднены), в высшей степени придирчиво исследуют «моральный облик» современного духовенства. Периодически в печати и на ТВ появляются «жареные» материалы, которые, с точки зрения их создателей, должны свидетельствовать о нравственном разложении клириков Русской Православной Церкви. Иногда речь в них идет о «крутых иномарках», на которых ездит тот или иной священник, иногда — о «злоупотреблении служебным положением» (варианты злоупотреблений могут предлагаться различные), иногда — о том, что в православной традиции именуется падением, то есть о различных грехах против целомудрия.
Каждая такая публикация — выстрел в Церковь, в Тело Христово, энергия этого выстрела — порой ненависть, порой подлость, порой смешанное с честолюбием невежество. «Стреляющие» так или иначе достигают своей цели. Подобные сюжеты и публикации способствуют формированию в кругах людей, не живущих церковной жизнью, совершенно ложного отношения к духовенству как к некой корпорации, внутри которой творятся темные, греховные дела, тщательно скрываемые от постороннего взора.

Больно ранят такие материалы и людей церковных: порой и в их души закрадывается змейка неоправданной подозрительности, недоверия по отношению к своим (или «чужим») пастырям. Но чаще происходит другое: верующие люди воспринимают (и в какой-то мере вполне справедливо) подобный «черный пиар» как вражду против Православия и, следовательно, против них самих и очень неуютно чувствуют себя в стране, где такая вражда оказывается допустимой.
Однако главное «противоядие» здесь одно: трезвое отношение ко всему, что пишут в газетах и показывают по телевизору, и ясное понимание того, что, к сожалению, и там, и там очень много самой низкопробной лжи. (Один склонный к афористичным высказываниям писатель — последний начальник советской разведки Леонид Владимирович Шебаршин — как-то назвал телевидение средством общения мошенников с простаками. Жестко, но поразительно точно.)
На наших глазах в прессе и на телеэкране различные политические и финансовые группы выливают друг на друга целые потоки грязи, предъявляют друг другу самые страшные обвинения. Тратят на это колоссальные средства. И не меньшие — чтобы доказать потом электорату или потребителям свою собственную невиновность (либо хотя бы виновность не во всем), или, как это сегодня называют, «отмыться». Оправдано ли будет, если и Церковь частично включится в этот процесс, то есть начнет так же оправдываться, доказывать свою чистоту и невинность, отстаивать ту истину, что очередное обвинение — ложь, «компромат», сфабрикованный из несуществующих фактов? Думаю, что в полной мере это невозможно по двум причинам: во-первых, это все-таки ниже ее ни с чем в этом мире не сравнимого достоинства. Во-вторых, чтобы выступать в этой игре со своими противниками на равных, у нее просто-напросто нет необходимых для этого денежных средств.
Ложь и клевета — орудия врага рода человеческого, клеветника и лжеца искони (см.: Откр. 12, 10; Ин. 8, 44). Этими орудиями он пользовался в борьбе против христианства еще на самой заре его истории: и древних христиан в чем только ни обвиняли: и в разврате, и в совершении кровавых жертв… Так что по сути то «новое», с чем мы сталкиваемся сегодня,— еще не забытое старое.
Правды ради следует, впрочем, сказать и о том, что, согласно верной народной пословице, в любой, даже самой доброй семье, а тем более такой большой, как Церковь, обязательно бывают свои «уроды». Бывают люди, в том числе и священники, которые не понимают сути своего служения или забыли ее и живут и поступают недостойно своего сана. Трудно этому удивляться: в Церковь люди приходят из мира очень испорченного, развращенного, посреди того же мира они совершают и самое свое служение. И если кто-то оступается и падает, то отношение Церкви к таким людям — сострадание и милосердие, она увещевает их покаяться и исправиться. Если же болезнь оказывается неисцельной, то рано или поздно подобные священники запрещаются в служении, к ним применяются слова апостола Иоанна Богослова: «Они вышли от нас, но не были наши» (1 Ин. 2, 19).
Однако разве эти немногие отрицательные примеры могут свидетельствовать о «моральном облике» клира в целом? Если какой-нибудь душевнобольной парикмахер вдруг зарежет своего клиента, то вряд ли из-за этого люди начнут обходить парикмахерские стороной и стричься дома. Но если использовать этот отдельный факт для нагнетания массовой истерии в прессе, то вполне возможно, что стрижка на дому станет для многих предпочтительной. Пример примитивный, но так же примитивен и «ход против Церкви»: «если среди "них" встречаются подобные люди, то значит, и все они такие!».

Что противопоставить этому напору и этой так явно звучащей в хоре антицерковных голосов фальши? Опять-таки — элементарную трезвость и логику, которые чаще всего помогут отличить истину от вымысла. Или хотя бы заставят задуматься, насколько «качественный» продукт предлагают в данном случае СМИ своему столь доверчивому «простаку»-потребителю.

«Ханжи в черных рясах»

Церковь подвергается нареканиям за свою «несовременность» и еще в одном отношении. Несовременным сегодня некоторым очень «продвинутым» людям представляется нравственное учение Церкви, в первую очередь — о взаимоотношениях между мужчиной и женщиной, о добродетели целомудрия. Кажется, мы живем уже даже не в тот век, когда масскультура посредством своих глашатаев призывала «стряхнуть с себя оковы предрассудков», «освободиться от условностей», делать то, что хочется, «прямо здесь и сейчас». Если прежде люди стеснялись говорить об «определенных» сторонах своей жизни, грехи против целомудрия считались чем-то постыдным, то в наши дни ситуация кардинально изменилась, изменилась настолько, что нормы той, ушедшей в прошлое, жизни даже и припоминаются-то с трудом. Сейчас наоборот: человек, каким-то чудом сохранивший целомудрие, стесняется этого факта, боясь, что его осмеют или сочтут неполноценным более «раскрепощенные» знакомые.

Право на близкие отношения без ответственности, на отсутствие нравственного самоконтроля, а тем более контроля с чьей бы то ни было стороны, и иные подобные права становятся сейчас очень значимой составляющей той «свободы», которую ее ревнители почитают чем-то безусловно священным. И потому разве удивительно, что Церковь, так или иначе, но постоянно напоминающая о том, что подобная свобода именуется малопривлекательным словом «блуд» и что конец ее таков же, как и конец ничуть не менее свободных Содома и Гоморры, вызывает доходящее порой до ненависти раздражение, а ее служители именуются «ханжам» и «фанатиками»? Но очевидно и другое: вины Церкви тут нет никакой, она просто называет вещи своими именами.

«Фарисеи и лицемеры»

«А вы сами-то верите в то, чему учите?» — такой вопрос в разных вариантах нередко звучит в адрес представителей православного духовенства. Что вызывает подобное сомнение? То простое обстоятельство, что, по слову апостола Павла, для того, чтобы верить, надо «обезуметь», утратить «мудрость» этого мира? И может быть, самим вопрошающим не под силу подвиг такой веры? Но самое главное — чему мы учим. Сможет ли кто-то сказать, что в Евангелии есть что-то «античеловеческое»? Нет, его содержание — любовь: Бога к человеку, человека к Богу и людей друг ко другу. Невероятной представляется история Церкви, особенно в той своей части, которая относится к жизни святых, повествует об удивительных ее обстоятельствах, о совершавшихся ими силой благодати Божией чудесах? Но если бы знали Фомы неверующие, насколько достоверными должны быть представленные в соответствующую комиссию сведения о чудесах, чтобы они действительно были приняты Церковью за чудеса Божии и чтобы святые были прославлены! История Церкви — такой же (а зачастую и гораздо более достоверный) документ, как история государства. Нельзя игнорировать ее — будь то дошедшие до нас из древности мученические акты, или бесчисленные свидетельства о чудесах святителя Николая, или беседа Мотовилова с преподобным Серафимом Саровским о цели христианской жизни. Нельзя игнорировать ее, поскольку она реальна и подтверждена многочисленными свидетельствами верующих людей, в том числе и тех, что заплатили за право такого свидетельства своей мученической кровью.
И мы действительно верим в то, чему учим. А если кому-то все равно кажется, что это не так, то пусть он вспомнит слова Спасителя, убеждающего Своих учеников поступать не по делам, но по учению фарисеев и книжников, поскольку учение их было верным, а жизнь — плохой (см.: Мф. 23, 2–7). И наше учение о любви к Богу и к ближнему верно и весьма хорошо. И за то, что мы несмотря ни на что стараемся нести это учение людям, кажется, совсем не стоит нас так строго судить.

И все-таки: за что?

И после всего выше разобранного и сказанного, а точнее, именно вследствие этого хочется задать все тот же вопрос: «И все-таки: за что?». И ответ невольно напрашивается очень простой: да по сути — ни за что.
Кто-то не любит по инерции, не будучи способен преодолеть власти стереотипов, навязанных еще советской идеологией. Кто-то — по причине того, что его жизнь превратилась в постоянное противление Богу, а содержанием бытия стала ненависть к Нему и всему, связанному с именем Его. Кто-то — потому, что Церковь — пусть даже невольно — становится обличительницей его недобрых дел. Ну а кто-то — оттого, что видит в ней помеху в своей борьбе за власть над человеческими душами (не потому, что Церковь выступает как конкурент и участвует в этой борьбе, а в силу того, что она освобождает людей от уз лжи и ими становится уже не так просто манипулировать).

Но разве во всем этом есть хоть какая-то вина Церкви? И разве оказываются состоятельными те обвинения, которые предъявляются ей?..
Вот, пожалуй, самое главное: Церковь невозможно любить, не узнав, что же она такое есть, а узнав — также невозможно не полюбить ее. И можно, наверное, сказать одну парадоксальную, требующую от «внешнего» человека глубокого осмысления вещь: мы, «люди Церкви», знаем действительные недостатки той жизни, которой мы живем,— наши собственные недостатки, очевидные по-настоящему порой только для нас самих. И это совсем не препятствует нашей любви к Церкви. Почему? Потому что только она и может помочь человеку избавиться от своих недостатков и стать другим — лучшим и достойным ее бесконечной святости и чистоты.