О языковых переводах и смысловых подменах

Скажу сразу: не выступаю ни категорически "за", ни столь же категорически "против". Уверен, что оптимальное решение кроется где-то посередине. Скорее всего – в некоторой адаптации богослужебного языка Русской Православной Церкви к современному литературному русскому языку. Но в тоже время необходимо признать, что дискуссия о замене церковно-славянского языка - это непросто словопрения о языке. Это столкновению двух мировоззрений: евангельского и мирного. И двух культур: самопожертвования и потребления. Один немец (Хайдеггер М.) как то сказал: "Язык - дом бытия", вот каков язык таково и бытие. Проблема языка - есть проблема культуры, господствующей в обществе. Язык исполняет не только утилитарно-коммуникативную и познавательную функции. Он ещё индикатор сложных процессов происходящих в обществе и с обществом. Перевод осуществляется с одного языка на другой язык. Русский и церковно-славянский языки соотносятся скорее как диалекты. Здесь нет "иностранного" языка. А значит, строго говоря, не может быть "перевода".

Можно говорить о полной замене или частичной адаптации. Но, если человек становится иностранцем в своей собственной языковой культуре, то это проблема человека, проблема культуры, проблема общества. И развивается она трагично, как мы видели из истории России.

"Пробные шары" по замене церковно-славянского языка в богослужениях Русской Церкви катаются уже давно, со времен обновленцев ХХ века. Можно предположить, что "проблема перевода" - это ещё один элемент в системе единого процесса разбожествления бытия, десакрализации священного, секуляризации, по возможности, всех сторон жизни общества, человека и даже Церкви. Естественно, секуляризаторы, сами по себе – великие "гуманисты" и свои идеи всегда облекают в "гуманистические" одежды "попечения о ближнем". Если земли у Церкви отбирать, так это "для того чтобы верующие заботились о Небесном, а не о земном", и храмы им не нужны - "Бог ведь везде есть", и язык им нужно заменить - "чтоб понимали, что говорят и о чём молятся".

На самом деле с пониманием не всё так просто. ‎"...если Бог есть хитрость, то очень опасно и страшно Бога не понять. Но если Бог есть любовь, то не страшно Его не понимать. Тогда совсем не важно – понимаешь ты Бога или не понимаешь, знаешь ты, куда Он тебя ведёт или не знаешь. Потому что если Бог есть любовь, то ничего не страшно. Потому что если Бог не любовь всегда, везде и повсюду, то тогда вообще нет никакого Бога" (С. Кьеркегор). Всегда были, есть и будут люди, которым "что-то где-то как-то" непонятно. Но надобно не язык опускать упрощениями, а людей поднимать (их языковую культуру, как минимум) до высот церковно-славянского языка.

Ведь архаические языки более сложны и гармонизированы, а с "развитием" языка происходит его упрощение, утрата разнообразия, смысловой нагруженности. Проблема понимания богослужения разрешается в результате веры, а не в результате интеллигибельных упражнений. Понимание вполне достижимо и на церковно-славянском языке, и на греческом, и на иврите, и на русском. И в то же самое время, даже владея всеми языками мира, можно не достичь ничего, кроме вывиха мозга. Всё дело в цели, а проще или сложнее - это оценочные категории.

Что легко достаётся, то дёшево ценится!

Замена церковно-славянского языка в контексте современности - есть секуляризация языка. И апелляция к термину "понимание" играет в механизме десакрализации не последнюю роль. По мнению господствующего в нынешнем мире дискурсивного разума, необходимо, для того чтобы знание состоялось, присвоить содержание объекта субъектом. Для него знание есть разновидность обладания, имения; чтобы иметь, надо взять, по-ять; без взятия, по-ятия, не может быть ни по-нимания, ни по-нятия. Его стремление присвоить, усвоить знание, сделать его своим, иметь его, владеть им – подменяет бытие имением, обладанием. Для него важно обладать истиной: "Я обладаю истиной". Для евангельского же нарратива свойственно противоположное видение: "Истина обладает мной". Стремление же "иметь", "по-н-имать" вообще характерно для нынешнего одномерного человека эпохи потребления: потребить всё, всё "по-есть", "по-имать", у-свои-ть (сделать своим).

Однако, имение есть иллюзия бытия и не более. Субъект познания может обладать информацией, именно она есть объект имения. Знание же есть явление бытия, а значит, присуще тому, кто стремится к полному бытию, - целостному «внутреннему человеку», объединившему в духе разум, сердце и волю, и самолично ставшему источником знания, а значит, знание не может быть просто по-ято, по-нято, при-нято, приобретено.

«Ибо что пользы человеку приобрести весь мир, а себя самого погубить или повредить себе?»[Лк.9;25]. Верно замечает И.А. Ильин: «содержание предмета должно состояться, обнаружиться, выступить в душе субъекта», можно добавить: «родиться, быть сотворённым». Проявление знания в бытии есть процесс не механический, но органический, не зависимо от рода знания. Информация может быть донесена до сознания, каким-либо способом, но может не стать очевидным знанием, остаться отчуждённой от познающего субъекта, в этом случае предметность не породит опыта, информация не обретёт бытие в человеке. Содержание знания становится частью самого внутреннего человека, частью его собственной системы мышления, развивая и расширяя её. Знание есть, а не имеется. Оно осуществляется и совершенствуется в опыте и созерцании.

Механическая "калька" понятий из языка одной культуры в язык другой, всегда будет содержать в себе серьёзную опасность подмены понятий. Неприемлемым является то, что всё многообразие смыслов при т.н. "переводе" неизбежно будет утрачено, так как любой перевод это не механическая передача текста, а именно интерпретация смыслов, толкование, если хотите. Пример подмены смысловой наполненности понятия продемонстрировал и автор статьи "О наболевшем", посредством языковых упражнений механически "переведя" Единого Бога в «богов». Но "ни одного высказывания, произносимого о Боге, не должно оставлять без исследования" (свт.Василий Великий). Бог Един и даже, когда кто-либо говорит о Нём как о Троице, всё равно говорит о едином Боге. Свт. Григорий Богослов однозначно утверждает: "Троица исповедуется и есть Бог Единый". И ещё раз повторим: Бог Единый, а не боги.