Казачья неволя новой России

Сергей Маркедонов, приглашенный научный сотрудник Центра стратегических и международных исследований, США, Вашингтон

В последние годы представители российской власти много и охотно говорят о казачестве и использовании его потенциала для укрепления государственности. В мае прошлого года президент Дмитрий Медведев подписал законопроект «О внесении изменений в Федеральный закон «О государственной службе российского казачества».

По мнению полпреда президента в Северо-Кавказском Федеральном округе Александра Хлопонина (который в ноябре 2010 года был принят в ряды Терского казачьего войска), казачество призвано предотвратить отток русского населения из турбулентного региона.

Предотвращение «дерусификации» Северного Кавказа определено как один из важнейших государственных приоритетов в главном труде команды полпреда – Программе социально-экономического развития региона до 2025 год.

Для этого  президентский представитель считает целесообразным предоставить казакам земли из федеральной собственности. Но насколько оправданы надежды федеральных властей на казачество, как на демиурга северокавказской действительности?

Неоказачество

Перед тем, как давать  положительный или отрицательный ответ на поставленный вопрос, хорошо бы представлять те черты, которые отличают северокавказское казачество XXI века от исторических предшественников.

С нашей точки зрения, современное казачество было бы правильнее определить, как «неоказачество». Использование данного термина кажется оправданным в силу нескольких причин.

Во-первых, движение за возрождение казачества возникло в период «перестойки» в  условиях, когда исходный казачий социум претерпел принципиальные социальные трансформации за предыдущие семь десятилетий. Ушло в небытие казачье общинное землепользование, как и сама община. Перестали существовать казачьи войска, как административная и военная единица.

Во-вторых, сами казаки утратили свою социальную корпоративность, и их потомки оказались включенными во все группы советского, а потом и российского социума, что называется от олигархов до бомжей. В итоге движение за «возрождение» базировалось лишь на мобилизованной исторической памяти.

Отсюда и невозможность считать современных казаков казаками в традиционном понимании этого явления, как оно сложилось на момент революции 1917 года и последующей гражданской войны. Пытаться не видеть этого и апеллировать к славным традициям «степных рыцарей» -  значит не просто упрощать ситуацию, а ставить изначально ущербные управленческие задачи.

Между тем, непонимание  особенностей современного казачества (неоказачества) привело к тому, что оно так и не смогло за 20 лет после распада СССР превратиться в значимую социально-экономическую и политическую единицу.  Да, неоказаки провели десятки, если не сотни «кругов», «сходов», приняли массу деклараций и резолюций, но практическая значимость самого движения на протяжении всей постсоветской истории была невелика. Фактически единственным регионом, где «казачья тема» стала важной частью официального дискурса, стал Краснодарский край.

Так в пункте 1 статьи 2 краевого Устава зафиксировано, что данный субъект РФ «является исторической территорией формирования кубанского казачества, исконным местом проживания русского народа, составляющего большинство населения края». В рамках небольшой статьи мы не будем разбирать обоснованность претензий на «исконность» и «уникальность». Отметим лишь сам факт идеологической востребованности казачьего «возрождения» на уровне отдельно взятого региона России.

Противовес

Если же говорить о республиках Северного Кавказа, то неоказачий проект после распада СССР стал здесь реакцией на рост этнического национализма в республиках региона. Неоказаки (кубанские и терские) пытались играть роль противовеса этому явлению. Однако следует признать, что нигде на Северном Кавказе неоказачьи проекты (начиная от казачьих республик и заканчивая попытками создания миграционных кордонов) не увенчались успехом.

Симптоматично, что центр возрожденного Терского войска переместился в Ставропольский край, хотя исторически этот регион во времена Российской империи был центром не казачьей, а крестьянской колонизации. Некоторые же территории дореволюционного Кубанского войска были «прирезаны» к Ставрополью уже в советское время, а к историческому Терскому войску относится лишь нынешняя территория Минеральных Вод (бывший Пятигорский округ, а затем отдел Терской области).

И это не случайно, поскольку, начиная с 1990-х годов, казаки оказались не в состоянии обеспечить защиту и безопасность русского населения действительно исконных казачьих станиц, расположенных на территории Чечни, Ингушетии, Дагестана, Кабардино-Балкарии.

За это время казачье движение не научилось искать и находить союзников среди разных движений Северного Кавказа. И объясняется это тем, что их лидеры с самого начала своей деятельности заявили максималистскую планку требований, не понимая, что нынешнее движение – это отнюдь не толстовские «казаки» и не «11 бриллиантов в короне Российской империи», как характеризовал в свое время казаков донской атаман Петр Краснов.

Ошибки и просчеты

Непонимание новых социальных реальностей превратило казаков повсюду на Северном Кавказе либо в маргиналов, либо в изгоев и изгнанников, либо в союзников и младших партнеров местных этнократий. Казаки так и не смогли за 20 лет освоить язык гражданской нации и правозащитную риторику. В то время как права русских требовали и требуют своей адекватной защиты и адекватного же представительства.

Вместо этого, лидеры «нового казачества» вывесили портреты Алексея Ермолова, Якова Бакланова и Григория Засса, взяли в руки хоругви и начали вести ксенофобскую пропаганду, не понимая, что это противопоставляет их всему Северному Кавказу. В то время как у них самих ни воли, ни готовности к жертве (какая наблюдалась у чеченских сепаратистов или нынешних исламистов) не наблюдалось. В итоге, многие инициативы «новых казаков» вырождались в оперетту. Отсюда и характерные эпитеты, которыми награждали их представители СМИ («ряженные», «асфальтовое казачество»).

Впрочем, провалы и просчеты неоказаков – не только их эксклюзивная вина. Ответственность за опереточный характер движения должно (и по праву) разделить с ними государство. Власти оказались не в состоянии найти ту нишу, которую казачество могло бы занять в современном обществе.

Точнее говоря, готовность была совсем к другому. Не к стратегии, а к решению тактических сиюминутных целей. Так в период поздней «перестройки» неоказачество было призвано сыграть роль «некоммунистической альтернативы» демократам с помощью той же Компартии.

Электорат

После распада СССР неоказаки часто использовались, как электоральный ресурс для решения разных задач, как общероссийского, так и регионального уровня. Вспомним хотя бы «казачий фактор», который разыгрывался карачаевской и черкесской элитами во время выборов президента КЧР в 1999 году. Кстати говоря, имеющийся и по сей день раскол неоказаков на «служилых» (реестровых) и «вольных» (общественные организации, не несущие казачьей службы) уходит корнями к середине 1990-х годов.

Тогда команда Бориса Ельцина пыталась посредством привлечения лояльной части неоказачества под государственные знамена создать противовес той «вольнице», которая изрядно дестабилизировала ситуацию на Юге России. И эта задача была успешно решена. Только вот реальная служба казаков так и не стала сколько-нибудь значимым фактором для российской государственности.

Если мы внимательно приглядимся к законодательству о казачьей службе, то увидим правовую эклектику в виде смешения понятий «общественная организация» и «государственная структура» применительно к «новым казакам». Однако эта правовая эклектика никуда не ушла. С одной стороны, казачье общество определяется, как «некоммерческая организация» или «форма самоорганизации граждан Российской Федерации, объединившихся на основе общности интересов в целях возрождения российского казачества».

С другой стороны, члены такого общества «в установленном порядке принимают на себя обязательства по несению государственной или иной службы». Но разве «самоорганизация граждан» предполагает обязательное несение службы? И почему «некоммерческая организация» должна бороться с терроризмом или «Эмиратом Кавказ» (к чему призывают некоторые не в меру ретивые радетели «возрождения»?)  Было бы также неплохо понять, что власти определяют, как «иную службу».

Ведь пресловутый рэкет тоже можно трактовать как «иную» деятельность. В том смысле, что она не связана с государством.  Риторические вопросы. Которые, впрочем, звучат уже не один год. Не меньше вопросов возникает и в связи с обсуждением идеи предоставления казакам земельных угодий. В особенности, если принять во внимание земельный дефицит и несопоставимость ресурсов социальной мобилизации неоказаков и жителей республик Северного Кавказа других национальностей.

И вопросы эти будут набегать, как девятый вал. До того времени, пока исторические традиции не будут приспособлены под современные социально-экономические, политические, социокультурные реалии, будут идти вслед за ними, а не впереди них.