Странная догадка физиолога Павлова

«Независимая газета», 29 января 1999 г.

Николай Миронов

Условные рефлексы русского человека координированы не с действиями, а со словами

ИВАН ПАВЛОВ, физиолог начала века, большинству известен как экспериментатор, бесчеловечно резавший собак. Меньшинству — как русский ученый с мировым именем, своими открытиями изменивший облик современных естественных и гуманитарных дисциплин, выведший на новый уровень медицину, заложивший основы кибернетики. И совсем уж мало кто знает, что он при всем этом был истинно верующим человеком, православным христианином.

Вполне возможно, что обе грани таланта, существа этого человека — и путь знания, и путь веры — еще послужат нам сполна. Во всяком случае вдумайтесь в странные, поразительные слова, написанные Иваном Петровичем Павловым в 1932 году, за четыре года до смерти: «Должен высказать свой печальный взгляд на русского человека, он имеет такую слабую мозговую систему, что не способен воспринимать действительность как таковую. Для него существуют только слова. Его условные рефлексы координированы не с действиями, а со словами».

ПОЖАР

Что касается «слабой мозговой системы» русского человека — можно по-разному отнестись к такому выводу. Можно не принимать это на свой счет или отшутиться (мол, все мы знаем этого человека), хотя с другим классиком, считавшим дураков одним из двух извечных бедствий на Руси, никто особо не спорит. Но физиолог, конечно же, не собирался приписывать нам ни глупость, ни слабоумие, ни какую-либо иную «русскую народную» патологию.

Напротив, речь шла о том, что отличает человека от животного, — о качественно ином уровне развития высшей нервной деятельности, о второй сигнальной системе, в основе которой лежит именно слово. Благодаря ей он способен не только ощущать и воспринимать мир но и формировать понятия о нем, абстрактно мыслить, познавать общее, всеобщее и необходимое. Но если у обычного человека первая или вторая система преобладают лишь относительно или играют одинаковую роль, то у русского (точнее, у русскоязычного), по Павлову, слово главенствует абсолютно.

На житейском уровне это означает примерно следующее. Допустим, горит дом. Надо что-то делать. Но для начала — осознать, что происходит. Для этого одному достаточно запаха гари, другому нужно увидеть дым или языки пламени, третьему — услышать рев огня и грохот рушащихся перекрытий. Русскому же, получается, необходимо, чтобы кто-то (пусть даже он сам) заорал (или шепнул): «Пожар!» — только тогда станет ясна опасность и будут произведены необходимые действия. Иллюстрация ненаучная, но наглядная. Само утверждение ученого об особой роли слов в нашей жизни, естественно, не имеет характера закона, но имеет под собой серьезную основу. Павлов говорит от имени науки, но достаточно вспомнить, что для «золотого века» русской литературы характерны своего рода культ языка, его абсолютизация, практически обожествление. Чего стоит одно лишь хрестоматийное стихотворение в прозе Ивана Тургенева о «великом и могучем» — это же почти молитва!

На Западе главенствуют рациональность и действие. На Востоке — чувство, созерцание. Юг (Африка, негроидная раса) прежде всего воспринимает движение, звук, ритм, и это мировосприятие проявилось и утвердилось в таком глобальном явлении, как рок-н-ролл.

В России рок-н-ролл называют роком (что значит — судьба, причем судьба злая), а в русском роке главное — не музыка, не ритм, не звук, а именно слово, поэзия. Ведь и сама Россия — «не Восток, не Запад» — часто именуется не иначе, как Цивилизация Слова!

Но, может быть, покончив и с литературой, и с Империей, мы стали, как все, научились «воспринимать действительность как таковую»?

 ДЕЛАТЬ ЛЮБОВЬ...

В какой именно момент советская система «отдала концы»? Ответы могут быть самые разные. Лично мне вспоминается один из первых перестроечных телемостов с США: знакомство, робкое общение, порой шокирующие, взаимные открытия. В нашей студии женщина произносит фразу (кажется, народы тогда затаили дыхание): «У нас в стране секса нет!» По реакции публики, ведущих, а затем прессы, «общественности» стало ясно — мы в новом, пока неизведанном мире.

Но давайте внимательно отнесемся к ее словам. А сказала она по сути следующее: «У нас нет разврата. У нас не принято прилюдно говорить об интимных вещах. Мы — другие», что сконцентрировалось в одном чуждом иностранном слове «секс».

Оказалось, что говорит она уже только от своего имени. Точнее — от имени древней традиционной цивилизации, отголоски которой, видимо, не затихнут в России никогда. Ведь даже коммунисты разрушали «старый мир» только «до основания», а основанием этим был патриар-хальный, православный уклад русской жизни, в целости сохраненный монархией. Авангардистам-большевикам удалось в своем духе преобразовать, модернизировать многие сферы народной жизни, а вот с «интимом» не вышло — теории вроде «стакана воды», до предела упрощающие половые связи, как-то не прижились.

А виной тому, скорее всего, инерция нормального, привычного людям уклада жизни, адекватного окружающему миру, природе, вере отцов. Традиционное общество — это общество «отцов и детей», но без известного (по одно-именному роману) конфликта. И там всегда существуют непререкаемые табу, которые «модерновая» цивилизация настойчиво, с пере-менным успехом, изживает.

Однако рано или поздно приходят «дети», для которых жажда нового сильнее страха перед табу, и говорят: «Мы хотим заниматься любовью!» — «В каком смысле? В философском? В научном?» — пытаются понять их «отцы». Казалось бы, что случилось? Ну изменилась функция каких-то слов. Ну стало порой трудно изъясняться: употребляя слова «жизнь», «любить», «иметь», «быть», «ходить», «делать» «конец», «кончить» и т. д., приходится все время уточнять, что конкретно ты имеешь в виду. Еще недавно можно было спокойно сказать: «У нас в деревне все имеют коз» или «я живу с кошкой», — и никому в голову бы не пришло... Да, фраза «они занимаются любовью» звучит так же дико, как «она занимается родами» (в смысле — рожает) или «он скоро займется войной». Но как эти языковые трудности могут повлиять на мироустройство?

Однако, когда «любить» можно между делом, когда это так же просто и обыденно, как забить гвоздь или выпить стакан воды (sic!), сочтено время института брака, да и простую «любовь к ближнему» уже невоз-можно утвердить в качестве нравственного императива. Разрушая ценностную иерархию в языке, мы довершаем разгром иерархи, в современном мире настает хаос.

Необходимости в излишнем пуританстве и ханжестве нет. В языке всегда присутствуют нужные медицинские термины, молодежный жаргон и мат. Есть чудное понятие «спать с любимым» — не слишком пошлое, указывающее, как и «любовь», на «иное», на нечто неизъяснимое, таинственное (сон). Можно в конце концов сказать, например: «Ванька с Манькой того, это...» Тем не менее при построении нового общества нам потребовалось прямое заимствование из английского, и даже «секса» не хватило: «making love» — и всё тут!

Но если Запад понимает свободу как «плюрализм» и давно привык к равенству великого и ничтожного, то в России, стране единобожия и абсолютизма, любая идеология посягает на ста-тус веры. Западно-христианские формулы «all you need is love» и «make love, not war» превратились у нас в необольшевистскую: «Главное — заниматься любовью». А новый «идеологический рупор» вроде программы «Про это» уточняет: «... не на деле, так на словах».

 НЕСЧАСТНОЕ ЧАСТНОЕ

Кому что, а нам — крайности: либо общая великая цель, объединяющая великий народ, и тогда всякий «отгяг», «отрыв», «прикол» и «улет» приходится откладывать. Либо демократические «свободы и равенства», куда нас занесла нелегкая судьба где даже любовь — всего лишь одно из дел, занятие, занятость (по-английски — business, бизнес то есть). Позанимавшись и разложив все «по понятиям», русский человек со «слабой мозговой системой» осведомился у новой власти: «Ну а дальше-то что?» Оказалось, что все же нужна общая идея, замена прежнего «светлого будущего». На Западе, откуда мы импортировали «новую реальность», таковой (пусть негласной) идеей является «светлое настоящее», возможный и реальный рай для всех, сообразно их пониманию рая, основанное на идеологии прав и свободной личности. Все это, по сути выражено в одном слове: «privacy» — оно там понятно всем. Это — и принцип, и идеология, и абсолютный закон современного западного общества. Наша трагедия, вероятно, заключается в том, что полноценно и адекватно перевести «privacy» на русский невозможно. «Privacy» — значит «частный», «личный», «собственный», «приватный». И звучат фразы о правах человека как идее, о первичности и незыблемости частной собственности... А пресловутый русский, как в поп-песенке, терпеливо вопрошает: «Не, все понятно... Но чо конкретно?»

Бедные новые идеологи ничего не понимают: куда же еще-то проще?! Ведь и в вашем «совке» частная собственность была законодательно утверждена, только приоритет был у собственности государственной. А теперь будет все наоборот — бери сколько сможешь, владей, охраняй, преумножай и спокойно говори: «Это — мое!» Какие проблемы?

В общем тютчевскую формулу пора корректировать, а павловская — верна лишь наполовину. Дело не в том, что Россию умом не понять, — это она ни черта не понимает, даже элементарных слов!.. Но не спешите с выводами, лучше вдумайтесь хорошенько в настоящий смысл русского словосочетания «частная собственность». Оно ведь, по сути, означает, что есть ЦЕЛОЕ, поделенное на ЧАСТИ! Понятие части невозможно, бессмысленно без целого — поэтому именно целое всегда остается приоритетным. А «частное» означает «второстепенное»! Когда же это на Руси вторичное, не главное становилось абсолютной ценностью!

Через свой родной язык каждый из нас осознает: до меня эта малая часть принадлежала целому, сейчас принадлежит мне, а после меня будет принадлежать другому (или опять целому). Кроме того, мы просто по опыту знаем: в любой момент могут отнять. И при возможности рядовой российский гражданин брать-то берет, тащить — тащит, хапать — хапает, точно так же, как и при «советах», только смелее и в гораздо более крупных размерах (обратно пропорционально размеру совести и ответственности за «целое»). То есть никакой новой жизни, новой идеологии не возникает, а все больше выпячиваются крайности.

А как бы пошли реформы, если бы идеологи просто назвали бы собственность, например, «личной»? Здесь нужно строить гипотезы и разбираться в значении этого слова (тоже непростого и неоднозначного); ограничимся выводом: слово не до конца изученное и оцененное, действенное и весьма перспективное орудие. Оно способно и творить, и изменять, и защищать мир людей — его носителей. Оно может представать в разных обличиях, при этом всегда сохраняя неизменным свой главный смысл. Любое дело сегодня обречено на провал, если оно не облечено в соответствующую словесную форму, не отточено на уровне языка.

Здесь уже не лингвистика, а философия. Личности составляют народ, общество — ценны и неразрывно связаны часть и целое. Отдельные слова составляют единый и могучий язык, а каждое слово несет в себе эту мощь, с которой не так-то легко совладать. «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и слово было Бог».

 КТО ПРАВИТ МИРОМ?

Итак, похоже, русские слова опять оказались великоваты для прогрессивных понятий. Все остается на своих местах. Восток восхищенно познает мир, Запад его активно преобразует. Россия, оставаясь непонятой, умудряется делать и то, и другое — посредством языка. Подчас отказывая себе и в любовных утехах, и в материальных благах, да мало ли в чем...

Когда российские «пассионарии», очередной раз «воспрянув ото сна», берутся преобразовывать действительность на свой лад, они начинают с языка. Гремят лозунги, сыплются проклятия и клятвы, кипит варево из букв, обрывков слов, всевозможных наречий и языков, чтобы потом, когда оно застынет, налепить монструозных существ очередного нового мира: парламентов со спикерами, департаментов с регламентами, осовиахимов с наркомпросами, ваучеров, пауперов и дефолтов. (Когда слышишь рыки из этих зверинцев, не приходится удивляться тому, что «революция пожирает своих детей».) И только потом, когда сознание людей подчинено и организовано иной речью, летят прочь чубы и бороды (подчас вместе с головами), идут в поход дивизии, строчат «калашниковы» (уже не купцы), «катюши» выходят на берег, а «спутники» — на орбиту.

Всякая власть в России проходит, отходит, уходит, кроме власти Слова. Что только с нами не происходило в последние годы, а Россия по-прежнему остается «самой читающей страной в мире». Это подтверждают и опросы, и исследования, даже повседневные наблюдения в транспорте и прочих общественных местах. Литературу, правда, потес-нила «макулатура», но факт остается фактом. Россиянину необходимы напечатанные черным по белому слова, теперь уже неважно о чем, скрашивающие ожидание или дорогу, дающие энергию или разрядку, предваряющие действие или сон... И нам как никому понятен смысл выражений «слово окрыляет» и «слово убивает»; нам не кажется странным, что древние придавали именам и названиям магическое значение. Современные ученые способны распознавать и даже измерять реальное воздействие не то что слов, но и букв! Согласно Розенштоку-Хюсси, сам язык человека направлен на превращение слушающего в такое существо, каким оно не было до того, как к нему обратились с речью

Перед лицом надвигающегося и обволакивающего виртуального мира наш язык подобен «улыбке чеширского кота». Но, даже исчезая, он способен «показать зубы» тем, кто игнорирует значимость и силу Слова. А прочим — преданным и любящим — он и вправду улыбается, дает убежище и защиту. Так превратится ли Россия в большой «литературный памятник» или останется «Цивилизацией Слова»?..

...В Иване Петровиче Павлове своеобразно слилась два враждебных мира: древний, традиционный, где люди ходят под Богом, где Природа — храм; и новый, прогрессивный, где все на равных, человек — хозяин, а природа — мастерская. Сегодня, казалось бы, все окончательно смешалось. Технология продолжает развиваться, в то время как человек перестал: он не только не понимает, где и зачем живет, но постепенно теряет контроль, над плодами «прогресса» — и уже неясно, кто или что правит миром...

А миром правит Слово — над ним никакой хаос не властен. И нам, чтобы овладеть собой, упорядочить жизнь вокруг, понять и заново обустроить Россию, необходимо владеть даром русской речи. Эта власть недоступна для людей глупых, ленивых и нравственно слепых, поэтому пока нам приходится обходиться вообще без власти. Зато она доступна для всех остальных, и к тому же не требует оружия массового поражения — значит, надежда есть.

Нам бы самую малость: любовь и внимание к дарованному нам языку, к родной речи, Слову. Нам бы просто осознать то, что осознал в свое время такой сложный, странный, противоречивый человек, как Иван Павлов.