Февральская революция -это немалая часть истории России в построении демократии

О причинах февральской революции

Впервые опубликовано в журнале "Посев". № 4. 1987.
У нас — с незначительными сокращениями вступительных слов.

Рассматривая с расстояний в 70 лет положение в России накануне 1917 года, никак нельзя утверждать, что по состоянию армии или по обстановке в стране можно было определить наличие предпосылок для революции.

Русская армия — несмотря на все недостатки в снабжении и вооружении — относительно благополучно вышла из польского мешка летом 1915 года, когда на нее был направлен главный удар армии центральных держав. Германскому командованию не удалось тогда осуществить ни одного из запланированных им окружений. Фронт стабилизировался далеко от жизненных центров страны. Армия удерживала Ригу, Двинск, Минск, остановила противника на Волыни и в Восточной Галиции. Сколько-нибудь реальной угрозы Петрограду, Киеву, Одессе, не говоря уже о Москве, не было. Брусиловское наступление летом 1916 года возродило веру в победу: после него германское командование вынуждено было перейти на всех фронтах к обороне. В лагере союзников России царила уверенность в успехе наступления 1917 года. Но и без него было очевидно, что надо лишь продержаться, дотянуть до неизбежного поражения Германии после ожидавшегося вступления в войну Соединенных Штатов.

Возвращаясь к вопросу о "неизбежности" Февраля, нельзя также забывать, что Россия вступила в войну 1914 года другой, чем она была за 10 лет до того, во время войны с Японией в 1904—1905 годах. В 1906 году думская монархия сменила самодержавие. Пусть еще несовершенное, но общенациональное представительство открыло общественным силам возможность влиять на решения правительства. Права монарха были ограничены — в частности, бюджетными правами Думы. Законопроекты могли стать законами только после одобрения обеими палатами — Государственной Думой и Государственным Советом.

В этих новых условиях П. А. Столыпин считал необходимым опираться на думское большинство. Отдавая должное реформам, проведенным Столыпиным, следует подчеркнуть, что в своем курсе на эволюцию он придавал тесному сотрудничеству с Думой не меньшее значение, чем проведению реформ. Именно в ходе постоянного сотрудничества с Думой Столыпин заложил основы конституционализма в России.

Вспыхнувшая летом 1914 года первая мировая война, казалось, требовала во внутренней политике продолжения столыпинского курса, ибо только он мог обеспечить общенациональное единство. Несмотря на то, что незадолго до начала войны сменивший на посту председателя Совета министров Столыпина его ближайший сотрудник В. И. Коковцов был уволен и вместо него был назначен престарелый бюрократ ("вынутый из нафталина", как он говорил сам о себе) Горемыкин, все партии Думы, кроме ничтожной фракции социал-демократов, выступили за политику "внутреннего мира". Эта политика в глазах большинства Думы была оправдана не только необходимостью единства народа и правительства перед лицом внешнего врага, но и тем, что в составе правительства были такие видные ближайшие сотрудники Столыпина, как министр земледелия Кривошеин, министр иностранных дел Сазонов, военно-морской министр адмирал Григорович, известные как сторонники тесного сотрудничества с Думой.

Обстановка резко изменилась к лету 1915 года. Отступление из Галиции и Польши в условиях острого недостатка снарядов и патронов раскрыло перед всем обществом неспособность военного министра ген. Сухомлинова, который был отрешен от должности и отдан под суд. По инициативе нового военного министра, генерала Поливанова, близкого к лидеру октябристов Гучкову, в Думу был внесен проект об особых совещаниях по снабжению армии и промышленности с участием деловых кругов и представителей Думы и Государственного Совета. Работа в особых совещаниях показала всю трудность обстановки во время войны и в какой-то степени подтолкнула большинство фракций в Думе прийти к соглашению о "Прогрессивном блоке". В этот блок, положивший начало устойчивому большинству в Думе, вошли все партии, кроме крайне правых и меньшевиков.

Главным требованием "Прогрессивного блока" было создание "Министерства доверия" во главе с одним из министров, готовым сотрудничать с Думой. В качестве кандидата на место главы правительства назывались и Кривошеин, и генерал Поливанов. А в составе правительства могли бы оставаться некоторые прежние министры. Вопрос об ответственности "Министерства доверия" перед Думой не ставился, и, следовательно, требование большинства Думы оставалось в рамках закона 1906 года.

В середине августа газеты начали публиковать желательный список "Министерства доверия", в который обычно входили: от кадетов — Милюков, Шингарев, Маклаков, от октябристов—Гучков и Савич; а из старого состава правительства — генерал Поливанов, Кривошеий, Игнатьев.

6 августа 1915 года военный министр генерал Поливанов объявил на закрытом заседании Совета министров, что Император решил отставить главнокомандующего вел. князя Николая Николаевича и, возглавив лично армию, переехать в Ставку. Почти все министры, за исключением Горемыкина, согласились с военным министром, считавшим решение Государя непоправимой ошибкой, и настойчиво просили Императора отказаться от его намерения. Министры опасались, что отъезд в Ставку приведет к изоляции Императора от общественного мнения, от Думы и от собственного правительства, что и случилось в судьбоносные февральские дни, когда царский поезд блуждал между Ставкой и Петроградом.

Исчерпав все доводы на заседании Совета министров в Царском Селе накануне отъезда Государя в Ставку, министры обратились к нему с коллективным письмом, говоря, что отъезд в Ставку "грозит по нашему крайнему разумению России, Вам и династии Вашей тяжелыми последствиями" (Цитируем по тексту, приведенному Яхонтовым. Архив Русской Революции, т. XVIII С. 98).

Не менее важным во время правительственного кризиса 1915 года был вопрос о сотрудничестве с "Прогрессивным блоком". Насколько глубок был разыгравшийся в правительстве кризис, говорят уникальные протокольные записи заседаний Совета министров в августе—сентябре 1915 года, вывезенные за границу помощником управляющего делами Совета министров Аркадием Николаевичем Яхонтовым. Записи Яхонтова, опубликованные в "Архиве Русской Революции" в 1926 году, — уникальный по своему историческому значению документ, до сих пор мало использованный историками. Больше других эти записи привпекли внимание Г. М. Каткова и А. И. Солженицына, поместившего обширные выдержки из них в 19-й главе "Октября 16-го". Записи Яхонтова раскрывают всю глубину правительственного кризиса, в котором, с одной стороны, обнаружилось разногласие с Государем о его роли во время войны, а с другой — стремление большинства министров, вопреки его желанию, найти опору в Думе в сотрудничестве с "Прогрессивным блоком".

На этих секретных заседаниях ближайший сотрудник Столыпина в прошлом Кривошеин упорно настаивал, что необходимо сделать выбор между двумя решениями: "или сильная военная диктатура... или примирение с общественностью". Лично он считал необходимым соглашение с "Прогрессивным блоком". Большинство министров, в том числе и генерал Поливанов, и адмирал Григорович, поддерживали Кривошеина. Против переговоров с думским большинством был один Горемыкин. Возражая ему, министр иностранных дел Сазонов говорил: "...считаю, что в дни величайшей войны отметать общественные элементы недопустимо, что надо единение всех слоев населения". Говоря о "Прогрессивном блоке", Сазонов заявил: "Люди, болеющие душой за родину, ищут сплочения наиболее деятельных нереволюционных сил, а их объявляют незаконным сборищем и игнорируют. Это опасная политика и огромная политическая ошибка. Правительство не может висеть в безвоздушном пространстве и опираться на одну полицию" (Архив Русской Революции, т. XVIII с. 107).

Вопреки мнению большинства министров, Дума была распущена 3 сентября 1915 года до следующей сессии, и вопрос о "Министерстве доверия" был снят. Августовский правительственный кризис, который мог бы быть легко разрешен, перерос в затяжной кризис власти.

Можно было бы упрекнуть лидеров октябристов и кадетов в том, что, получив отказ в участии в более умеренном "Министерстве доверия", они не призвали общество дотерпеть, дождаться конца войны.

Но уже очень скоро после прекращения сессии Думы все министры, пользовавшиеся доверием "Прогрессивного блока" — Кривошеин, ген. Поливанов, Игнатьев и, наконец, Сазонов, были уволены один за другим в отставку. В новых составах правительства Штюрмера, Трепова и Голицына уже не было сколько-нибудь близких сотрудников Столыпина, за исключением адмирала Григоровича.

И это не могло не восприниматься в Думе и в стране как отказ от столыпинского курса.

***

С отъездом Государя в Ставку назначение министров, а также направление их деятельности стало все больше и больше зависеть от Императриц. Постепенно упуская инициативу при принятии ответственных решений, Государь как бы закрывал глаза на то, что в отличие от него Александра Федоровна никогда не мирилась с участием Государственной Думы в законодательной или контрольно-бюджетной деятельности. Еще меньше она мирилась с правом Думы обсуждать политические решения правительства.

"В своем политическом веровании, — пишет близко знавший царскую семью В. Н. Коковцов, — Императрица была гораздо более абсолютна, нежели Государь". Письма Александры Федоровны Государю во время пребывания его в Ставке неоднократно подтверждают, как говорит Коковцов, "ее веру в незыблемость, нерушимость и неизменность русского самодержавия" (Граф В. Н. Коковцов. Из моего прошлого. Т. II, Париж, 1933).

Управлять страной с такими взглядами в 1916 году, после основных законов о Думе 1906 года, было крайне рискованно, ибо не могло не вести к изоляции правительства.

Приведем еще одно свидетельство, относящееся к концу 1916 года и принадлежащее перу государственного секретаря Крыжановского, занимавшего при Столыпине пост товарища (заместителя) министра внутренних дел. Необходимо подчеркнуть, что Крыжановского никак нельзя упрекнуть в недостатке верноподданнических чувств. (Он видел в Императрице "простую, приветливую м доброжелательную... женщину с чутким и горячим сердцем" (С. Е. Крыжановский. Воспоминания. Берлин, Петрополис, 1938).)

7 декабря 1916 года, вспоминает Крыжановский, он был принят Императрицей Александрой Федоровной в Александровском дворце в Царском Селе — в связи с ее желанием создать из различных комитетов и учреждений, ведающих инвалидами войны и всякого рода благотворительностью, своего рода "Верховный совет", который мог бы действовать, по ее выражению, "как министерство под моим управлением".

Крыжановский объяснил, что ее желание едва ли осуществимо в силу существующих законов или во всяком случае связано с изменением ряда законов, что требует проведения дела через Государственную Думу. Тогда Государыня спросила: "И зачем Дума? Неужели нельзя править без нее?".

Крыжановскому пришлось, как он пишет, выступить в роли защитника Думы. Сущность его объяснений "сводилась к тому, что с ростом и развитием образованных классов, без которых современное государство технически существовать не может, рождается у них потребность принять участие в управлении (...), неудовлетворение этой потребности влечет за собой попытки насильственного вмешательства в государственную жизнь, в форме революционной агитации (...), Теперь, во время войны, — закончил свое объяснение Крыжановский, — приходится с особенной осторожностью относиться ко всякой силе, могущей затруднить положение правительства. Итак, власть не может висеть в воздухе — необходимо постараться установить с Думой возможно лучшие отношения".

После этого Государыня перевела разговор на благотворительные темы.

Для Крыжановского было ясно, что это был отказ от столыпинского курса. Будучи помощником Столыпина, он не забывал, как он пишет в своем заключении, что Столыпин "примирил общество, если не все, то значительную часть его с режимом". Эта примиренность стала исчезать с конца 1915 года и совсем уже не чувствовалась накануне 1917 года. Но это не значит, что ее нельзя было сосстановить, и было бы ошибкой считать, что Государь не видел или совсем игнорировал создавшееся положение. Он неоднократно пытался вернуться к столыпинскому курсу.

В начале ноября, как сообщает видный октябрист Н. В. Савич (Н. В. Савич. Воспоминания. Ч. II, Грани № 129), в Ставку был экстренно вызван военно-морской министр адмирал Григорович. Он пользовался доверием Думы и, как пишет Н. В. Савич, "успокоил бы общество, (его. — Н. Р.) министерство нашло бы моральную поддержку в большинстве Думы, наладилась бы дружная работа правительства и общества со Ставкой, что дало бы возможность безболезненно пережить кризис и продолжать войну до победы" Искушенный в думских делах, Савич близко знал адмирала Григоровича по многолетней совместной работе в думской комиссии по обороне. Пo словам Григоровича, из предварительного разговора с начальником штаба Ставки ген. Алексеевым у негo сложилось мнение, что ему предложат возглавить правительство. Государь встретил его крайне милостиво, однако после переговоров с Императрицей переменил ссое мнение. Председателем Совете министров был назначен Трепов.

Как свидетельствует советский историк Е. Д. Черменский (Е. Д. Черменский. IV Государственная Дума и свержение царизма в России. Москва 1976), в бумагах Государя было найдено несколько вариантов состава "Министерства доверия" с участием лидеров "Прогрессивного блока".

Наконец, уезжая в последний раз из Царского Села в Ставку, 21 февраля 1917 года, Государь отложил разговор об ответственном министерстве с тогдашним председателем Совета министров кн. Голициным, который он намеревался провести накануне. Все эти, как и другие, намерения Государя вернуться к столыпинскому курсу остались неосуществленными, каждый раз колебания брали верх, и он снова откладывал решение.

***

Даже запоздалое решение, которое повело бы к возврату столыпинского курса в варианте "Министерства доверия", или в любом ином, с опорой на Думу, могло положить конец затянувшемуся правительственному кризису и рассеять вызванную им ядовитую атмосферу безвременья, которую так ощутимо передал А. И. Солженицын в своем Узле "Октябрь 16-го".

Рассматривать этот кризис как "революционную ситуацию" нет никаких оснований. Ни положение на фронте, ни экономические трудности, ни, наконец, перебои в снабжении столицы не могли сами по себе вызвать революцию при наличии твердой власти.

Но твердой власти не было, несмотря на кажущийся всем поворот к самодержавию, которое, казалось, и должно было бы ее создать. Надо сказать, что сам этот поворот, так раздражавший Думу, общественные организации и прессу, далеко не был доведен до конца. Дума не была распущена на время войны. Назначение министра с диктаторскими полномочиями, отвечающего как за положение внутри страны, так и за военную экономику, как предлагал Государю генерал Алексеев, так и не состоялось.

***

В течение полутора лет, начиная с сентября 1915 года и до самого Февраля 1917 года, продолжались колебания по решающему вопросу о природе власти. Революция стала казаться многим сначала возможной, а потом и угрожающе вероятной. Это положение видели и обращали на это внимание Государя многие — начиная с председателя Государственной Думы и великих князей. "Мы присутствуем, — писал уже с чувством безнадежности великий князь Александр Михаилович Государю 4 февраля 1917 года, — при небывалом зрелище революции сверху, а не снизу" (Николай II и Великие князья (родственные письма к тогдашнему царю). Ленинград—Москва, 1925).

Но ощущаемая всеми возможность революции не означала еще, что революция неизбежна. Целый ряд случайных обстоятельств оказался роковым в Феврале 1917 года. Укажем, например, на случайное назначение таких министров, как Протопопов или Добровольский. Первый, будучи министром внутренних дел, не сумел оценить обстановку в начале революции и своими самоуверенными телеграммами дезинформировал Государя, а потом бросил министерство и скрылся у своего портного, второй — вообще сбежал и спрятался в итальянском посольстве.

Трудно поедставить себе, как могли быть назначены на должности командующего Петроградским военным округом и в Главный штаб такие генералы, как Хабалов и Занкевич.

Гарнизон столиц состоял из почти 200-тысячной массы необученных, недавно призванных солдат, ожидавших отправления на фронт. Но командующий Петроградским военным округом, 59-летний генерал Хабалов, солдат не знал: он никогда не служил в строю, никогда не командовал полком, никогда не был на фронте, если не считать его участия молодым офицером в русско-турецкой войне 1877—1878 годов. Почти всю свою жизнь, начиная с 1900 года он был преподавателем, инспектором и начальником военных училищ. Юнкеров он знать должен был бы. Но ему не пришло в голову использовать многочисленные военные училища столицы и отдать приказ о подавлении мятежа дисциплинированным юнкерским батальонам.

Молодой для своего чина, 45-летний генерал Занкевич, исполнявший должность начальника Генерального штаба (ему было приказано принять командование над собранными на Дворцовой площади войсками), хотя когда-то и проявил себя храбрым oфицepoм на фронте, но, как и генерал Хабалов, не знал строевой службы. С 1903 года до самой войны он занимал должности помощника военного агента, а потом военного агента (атташе) в Румынии и Австро-Венгрии. Этот блестящий военный дипломат давно уже забыл гарнизонную службу.

Вопрос о командовании Петроградским военным округом остро стоял уже с осени 1916 года. Нельзя сказать, что Император игнорировал положение в столице. Так, например, в его переписке с Императрицей в сентябре и октябре 1916 года пять раз (Переписка Николая и Александры Романовых. Т. V. Москва, Ленинград. 1927) упоминается имя генерала Константина Николаевича Хагондокова в качестве кандидата на одну из командных должностей в Петрограде. Казалось, трудно было найти более решительного, боевого и опытного офицера, детально знающего дислокацию гарнизона в столице. Заслуживший георгиевское оружие и георгиевский крест еще в японскую войну, отличившийся на германском фронте, генерал Хагондоков был хорошо известен всей царской семье по своей службе в штабе первой гвардейской дивизии, а потом гвардейского корпуса с 1906 по 1909 год. Еще до войны он командовал читинским казачьим полком, а потом туркменской кавалерийской частью — знаменитыми "текинцами", охранявшими генерала Корнилова и во время революции, и на гражданской войне. Хорошо зная Хагондокова и то, что он лично участвовал в подавлении восстания в Маньчжурии еще до японской войны, Императрица приняла его 26 октября 1916 года в Царском Селе по рекомендации товарища министра внутренних дел, бывшего товарища председателя третьей Государственной Думы, князя Владимира Михайловича Волконского.

Но назначение генерала Хагондокова в Петроград не состоялось. Императрица нашла, что "лицо у него очень хитрое", а, как говорил в 1950 году автору этих строк покойный князь Владимир Михайлович Волконский, неудача была вызвана тем, что по прибытии в Петроград генерал неосмотрительно отозвался о Распутине и это дошло до Императрицы. Мемуары генерала Хагондокова лежат в архиве Колумбийского университета в Америке. К сожалению, они до сих пор не опубликованы.

Как это ни странно, но положение в Петроградском военном округе в начале Февраля 1917 года до сих пор мало изучено.

Отсутствуют, например, очерки истории событий Февраля в запасных гвардейских батальонах, находившихся в столице. В это белое пятно много нового внес в томах "Марта 17-го" А. И. Солженицын. Если соединить главы его труда, посвященные лейб-гвардии Московскому полку, подобно тому, как он соединил свои главы о Ленине в "Ленин в Цюрихе", то уже теперь можно обнаружить начало монографии о событиях в запасном батальоне лейб-гвардии Московского полка в 1917 году. Таких монографий до сих пор еще не было.

И, наконец, еще один пример того, какую роковую роль может сыграть случайное выдвижение человека на ключевой пост, каким была должность председателя Государственной Думы. М. В. Родзянко, как пишет близко его знавший Н. В. Савич, не принадлежал к политикам, способным "...улавливать основные особенности и свойства событий и обстоятельств внезапных и неожиданных, требующих немедленного решения" (Н. В. Савич. Воспоминания, ч. III, "Грани", № 130). Савич глубоко сожалеет, что его старый друг, лидер октябристов А. И. Гучков отказался в 1911 году от поста председателя Государственной Думы. Уход с этого поста Гучкова был связан с конфликтом с Гoсударем. Гучков был решительный и талантливый человек, которого Савич считает "страстным патриотом, готовым пожертвовать всем ради блага родины".

Наблюдая беспомощное метание Родзянко во время февральских событий, егo нерешительность и неумение воспользоваться авторитетом Государственной Думы, Савич в своих воспоминаниях глубоко сожалеет, что в эти судьбоносные дни во главе Думы был не Гучков. Он пишет:

"Кто знает, если бы в свое время Гучков не совершил роковой неосторожности, если бы Государь не оттолкнул, а приблизил к себе этого сильного и активного политического деятеля, быть может, наша история пошла бы по иному пути".

Недаром А. И. Солженицын в своих Узлах так пристально рассматривает биографию и деятельность этого выдающегося политического деятеля.

***

Внезапность, нарастающий темп событий в Петрограде, отсутствие в столице Государя, бездействие военных властей, беспомощность председателя Государственной Думы — все это производило впечатление катящейся лавины, неизбежно ведущей к революции. Однако обширная мемуарная литература, оставленная современниками и участниками событий, единогласно свидетельствует, что эта "неожиданность" или эта "внезапность" отнюдь не были фатальными.

Исследуя февральские события, такие крупнейшие историки, как Катков, Мельгунов, Карпович, как бы ни были различны их взгляды, соглашаются в одном:

"Февральская революция случайна по тем конкретным обстоятельствам, в которых она произошла".

Николай РУТЫЧ
ПАРИЖ

• Версия для печати
• Facebook
• Twitter
• VKontakte
• LiveJournal

Владимир Михайлович Лавров родился в 1957 году. В 1979 году окончил истфак Московского педагогического института им. В.И. Ленина. С 2004 г. — pуководитель Центра истории рели- гии и церкви Института российской истории.

Революции начинаются не на митингах. Они начинаются в сердцах и умах людей. Русское православное самодержавие зашаталось тогда, когда стала оскудевать и превращаться в формальность православная вера, а произошло это задолго до февраля 1917 года. Февралю предшествовало превращение в формальность монархического мировоззрения, в том числе в дворянстве; для многих государь перестал быть помазанником Божиим.

При этом имелись социально-экономические причины революции, примерно те же, что в 1905 году: крестьяне стремились получить бесплатно всю землю, рабочие добивались восьмичасового рабочего дня и повышения зарплат (и это во время войны!), капиталисты мечтали об участии в управлении государством, интеллигенты жаждали конституции и Учредительного собрания. Однако все эти стремления могли не привести к революциям, тем более победившим. Февральскую революцию спровоцировала, прежде всего война, не ставшая действительно народной.

Одновременно имелась и такая причина, которую можно назвать изменой высшего генералитета и ряда известных политиков (прежде всего октябриста А.И. Гучкова), вошедших вскоре во Временное правительство. Дворцовый переворот не только готовился, а осуществился, по меньшей мере в том, что генералитет во главе с начальником Генерального штаба М.В. Алексеевым поддержал революцию.

Императора многократно предупреждали о назревающей революции. 3 декабря 1916 года по поручению ряда Романовых великий князь Павел Александрович даже советовал скорее даровать конституцию или хотя бы правительство, пользующееся поддержкой Думы. В конце декабря  великий князь Александр Михайлович  предупреждал, что революцию следует ожидать не позднее весны 1917 года. 10 февраля 1917 года председатель Думы М.В. Родзянко заявил государю, что происходящая встреча может стать последней из-за революции.

Почему же император не даровал сверху ответственного перед Думой правительства или конституцию, чтобы предотвратить революционный взрыв снизу? Еще премьер-министры С.Ю. Витте и П.А Столыпин пытались привлечь в свои правительства ответственных политиков из оппозиции и не нашли таковых. Летом 1906 года государь даже встретился с будущим председателем Временного правительства князем Львовым и его военным министром  Гучковым. "Говорил с каждым по часу. Вынес глубокое убеждение, что они не годятся в министры сейчас. Они не люди дела, т.е. государственного управления, в особенности Львов", - писал государь Столыпину. Возглавив Временное правительство в марте 1917 года, Львов и Гучков проявят себя бездарными руководителями и не удержат власть в своих руках.

Выслушаем также свидетельство весьма разбирающегося современника и историка. "Поверхностная мода нашего времени - списывать царский режим как слепую, прогнившую, ни к чему не способную тиранию. Но изучение тридцати месяцев войны с Германией и Австрией изменит это легковесное представление и заставит обратиться к фактам. Мы можем измерить прочность Российской Империи теми ударами, которые она выдержала, теми бедствиями, в которых она выжила, теми неисчерпаемыми силами, которые она проявила…" И далее о русском самодержавии и императоре: "Несмотря на ошибки большие и страшные - тот строй, который в нем воплощался, к этому моменту выиграл войну для России. Вот его сейчас сразят… его и любящих его предадут на страдание и смерть. Его действия теперь осуждают, его память порочат. Остановитесь и скажите: а кто другой оказался пригоднее?" - писал Уинстон Черчилль.

Другие - и лидеры тогдашних демократов, и лидеры социалистов - оказались способными только упустить победу в почти выигранной мировой войне и не предотвратить более кровавую гражданскую. Уже к концу 1915 года ситуация на германском фронте принципиально улучшилась: отступление прекратилось, немецкий блицкриг против России был сорван. В стратегическом плане это означало, что война стала затяжной, на два фронта для Германии. А последняя была не готова к такой войне, по своим экономическим, сырьевым и людским ресурсам намного уступала Антанте, то есть неизбежно проигрывала войну; вопрос состоял в том, сколько времени и какая цена потребуется для победы Антанты.

Одновременно проблема была в том, что многие наши генералы, офицеры и тем более солдаты не обладали стратегическим (или историческим) мышлением. А война шла и шла, люди гибли и гибли. И ради чего? За задетое самолюбие русской элиты, славянско-православную Сербию и водружение креста над Святой Софией, за Босфор и Дарданеллы? Однако значительное большинство солдат и всего народа было неграмотно и не представляло, что это значит и где находится. А если не видно конца тому, что непонятно и тяжело, то кто виноват? И виноватым все более и более осознавался он - император, а вместе с ним само самодержавие.

Император Николай II в конце 1916 года не согласился на правительство, ответственное перед Думой, и на конституцию,  так как считал, что надежнее сохранять существующее положение, чем ринуться во время войны в радикальные преобразования, которые могут обернуться неконтролируемым развитием событий и бедой. Ведь реальными силами в России оставались не кадеты, октябристы и умеренные социалисты, а самодержавная власть и воспитанный в общине, неграмотный и уставший от  войны народ. Передавать власть тем, кто не стал реальной силой?

Императора настойчиво вызывали в Ставку, без объяснения причин. И государь 22 февраля выехал в Могилев из Царского Села. В тот же день в Петрограде был закрыт Путиловский завод в связи с забастовкой, без средств к существованию оставались 36 тысяч рабочих, которые обратились за помощью к рабочим других заводов. Забастовки солидарности прошли по всей столице.

Забастовавшие путиловцы требовали повышения зарплаты, протестовали против роста цен и огромных очередей за хлебом. Последние образовывались из-за сильных снегопадов, превращавших железнодорожные пути в высокие сугробы  и задерживавших подвоз хлеба, которого было достаточно в стране. Были и продовольственные запасы в Петрограде, однако панические слухи о нехватке хлеба спровоцировали ажиотажный спрос.

Возникают вопросы: императора по случайному совпадению вытягивали из столицы или специально стремились к тому, чтобы во время революции в Петрограде не оказалось главы государства? Одновременно произошедший выброс на улицу без средств к существованию десятков тысяч рабочих - очередное случайное совпадение и глупость или провокация революции? И кто  одновременно же распускал панические слухи о нехватке хлеба? При этом следует отметить, что Гучков и другие участники готовившегося переворота встречались и с Алексеевым, и с руководством Путиловского завода…

В январе 1917 года английский консул Б. Локкарт многократно встречался с князем Г.Е. Львовым. И согласно воспоминаниям Локкарта, обсуждалась необходимость государственного переворота в России. Наши союзники по Антанте Великобритания и Франция были заинтересованы в русской крови, когда требовалось остановить кайзеровских агрессоров, однако они не хотели превращения России в военную и экономическую сверхдержаву в результате приближавшейся победы в мировой войне. А предотвратить триумф России могла лишь внутренняя смута.

23 февраля (8 марта по новому стилю) в день международной солидарности работниц начались уличные манифестации женщин, не привыкших при царизме стоять в очередях; разъяренные работницы громили хлебные лавки. Бросили учиться студенты и тоже вышли на улицы. И до конца дня перестало трудиться и вышло протестовать примерно 100 тысяч рабочих (около трети петроградского пролетариата). От требований "Хлеба!" быстро перешли к "Долой войну!" и "Долой самодержавие!" Полиция (5 тысяч человек) не применяла оружие и не справлялась со стремительно растущим революционным движением.

24 февраля забастовало вдвое больше пролетариев. Полиция выставила заставы, однако рабочие прорывали их, и полицейские отступали без применения оружия. В помощь полиции придали солдат и казаков, которые держались  достаточно отстраненно, что порождало ощущение: не будут стрелять.

25 февраля рабочих встретили заставы военных и полицейских. При попытках прорваться ранено несколько демонстрантов и полицейских. Забастовало 80% рабочих Петрограда, и начались избиения полицейских. Революция развивалась в основном стихийно.

Только поздно вечером императору доложили о событиях  в столице. Он отдал приказ командующему Петроградским военным округом генералу С.С. Хабалову "прекратить в столице беспорядки, недопустимые в тяжелое время войны"  и издал указ, прерывающий работу  Государственной Думы до апреля.

26 февраля, в воскресный день, десятки тысяч людей устремились на воинские заставы в центре столицы с уверенностью, что стрелять не будут.  Однако генерал Хабалов, в соответствии с приказом императора, распорядился при необходимости и после трехкратного предупреждения открывать огонь. В нескольких местах он был открыт (всего  в революционные дни убито и ранено около 1400 человек с обеих сторон). Причем одна из рот Павловского полка открыла огонь не по демонстрантам, а по полиции. Председатель Думы Родзянко телеграфировал государю: "В столице анархия. Правительство парализовано…"

Еще в 1910 году в Думе Столыпин предупредил: "Если бы нашелся безумец, который в настоящее время одним взмахом пера осуществил бы политические свободы России, то завтра же в Петербурге заседал бы совет рабочих депутатов, который через полгода своего существования вверг бы Россию в геенну огненную".

27 февраля 1917 года солдаты учебной команды Волынского полка убили двух своих офицеров и бросились поднимать полки, чтобы уйти от ответственности. С полученным от солдат оружием рабочие громили полицейские участки и грабили магазины. Солдаты и рабочие избивали офицеров, выпускали на свободу уголовных и политических преступников (в том числе террористов) и арестовывали полицейских, затем захватили арсенал и вокзалы, мосты и важнейшие правительственные учреждения; начались аресты министров. При этом произошли перестрелки с частями, сохранявшими верность присяге. Однако в течение дня  на сторону революции перешли десятки тысяч солдат Петроградского гарнизона, укомплектованного в основном новобранцами, знавшими о предстоящей отправке на фронт и не хотевшими там оказаться.

Вечером в Таврическом дворце  состоялось первое заседание Петроградского совета рабочих депутатов. Несмотря на указ об отсрочке сессии Государственной Думы, ее членами избран Временный комитет Думы, исполнявший функции правительства до 2 марта. Петроград почти полностью перешел в руки революционеров.

Император получил телеграмму от Родзянко с рекомендацией пойти на создание правительства,  пользующегося доверием Думы. Вечером же император приказал Георгиевскому батальону во главе с генералом Н.И. Ивановым направиться в Петроград для восстановления порядка.

28 февраля восставшие солдаты и рабочие захватили Адмиралтейство, Зимний дворец и Петропавловскую крепость. Правительство было арестовано и заключено в крепость. Русский революционный бунт победил в столице.

Императора в такой момент не было ни в столице, ни в Ставке, ни с Георгиевским батальоном. Крупный политический деятель интуитивно, "спинным мозгом" ощущает решающий момент и происходящее в стране. Николая II в нужное время в нужном месте не оказалось ни в первую, ни во вторую русскую революцию.

1 марта меньшевистко-эсеровский Петросовет при поддержке большевиков принял Приказ № 1 о демократизации армии, разрешивший работу революционных организаций в армии и обернувшийся распропагандированием, утратой боеспособности нашей армией во время войны. В Таврический дворец стекались многочисленные делегации, приветствовавшие победу революции. Среди них великий князь Кирилл Владимирович во главе воинского подразделения.

Самому императору не удалось доехать до Царского Села, поскольку на железнодорожном  пути появились то ли восставшие, то ли напившиеся и устроившие дебош солдаты. Государь прибыл в середине дня в штаб Северного фронта в Пскове, где получил телеграмму генерала Алексеева с проектом манифеста о создании правительства (во главе с Родзянко), ответственного перед Думой.     

2 марта в первом часу ночи император приказал замешкавшемуся (а похоже, саботировавшему выполнение приказа) генералу Иванову уже ничего не предпринимать, а в шестом часу утра телеграфировал Алексееву о своем согласии с проектом манифеста.

Однако Петросовет теперь требовал отречения императора. А Временный комитет Государственной Думы с согласия исполкома Петросовета создал Временное правительство во главе с князем Г.Е. Львовым. Правительство сразу заявило о неотправке на фронт частей, участвовавших в революции.

Принято считать, что поздно вечером император подписал Манифест об отречении от престола. При этом подлинник отречения странным образом не сохранился, достоверность копии с заголовком "Начальнику Штаба" (?), карандашной подписью и не на бланке вызывает сомнения, а экспертиза подлинности подписи не проведена. Я спрашивал прокурора-криминалиста В.Н. Соловьева, входившего в Правительственную комиссию по исследованию и перезахоронению останков императора, о причине непроведения столь необходимой экспертизы, ответ: эксперты не хотят ехать в архив, архивисты не отдают копию экспертам. Однако председатель комиссии и вице-премьер Б.Е. Немцов мог сам решить, кто к кому поедет. Причем в материалах комиссии замалчивается ответственность вождей большевиков за цареубийство, отягченное детоубийством и обманом народа, которому Свердлов объявил, что дети и супруга перевезены в безопасное место. И все свалено на стрелочников из Екатеринбурга. Но в действительности все политические лидеры в той или иной степени ответственны за совершившееся в России.

"Конечно, мы должны  признать, что ответственность за совершающееся лежит на нас, то есть на блоке  [конституционных демократов, октябристов и близких к ним] Государственной Думы, - писал лидер кадетов и талантливый историк П.Н. Милюков. -  Вы знаете, что твердое решение воспользоваться войной для производства переворота принято нами вскоре после начала этой войны, знаете также, что ждать мы больше не могли, ибо знали, что в конце апреля или начале мая наша армия должна перейти в наступление, результаты коего сразу в корне прекратили бы всякие намеки на недовольство, вызвали б в стране взрыв патриотизма и ликования".

После победы РСДРП(б) в октябре 1917 года закрепилась социал-демократическая точка зрения, что Февральская и первая русская революции были буржуазно-демократическими. Такая характеристика упрощает происходившее, корректирует его под марксистскую доктрину. В действительности буржуазная революция происходила с успехом сверху, с крестьянской реформы 1861 года. Сопровождалась постепенными переменами, имеющими демократическую перспективу.

Февральская революция прервала реальную буржуазную революцию с демократической направленностью. Февральскую революцию совершили рабочие, солдаты и генералы, распропагандированные октябристами и кадетами. Революция отняла власть у власти, у традиционной для России созидающей силы, и создала власть не другой реальной силы, не власть простого народа (солдат, рабочих и крестьян), а временную и переходную полувласть, переходную к единственно оставшейся силе - к власти этого самого народа во главе с радикалами от социализма. Лидером последних в лучшем случае мог стать автор аграрной программы социалистов-революционеров В.М. Чернов, но в его характере не было необходимой решительности; оставались те, кто левее Чернова, в том числе Ленин и прежде всего он.

В России не было выбора между императором Николаем II, с одной стороны, и цесаревичем Алексеем, великим князем Михаилом Александровичем, М.В. Родзянко, Г.Е. Львовым, А.Ф. Керенским или В.М. Черновым, с другой. Или самодержавная власть лично порядочного и законного императора (со всеми минусами существовавшей власти), или сползание в беззаконие и самодержавие крайних революционеров.

8 дней февраля поставили точку в 300-летней истории дома Романовых. Новая власть упустила победу в Первой мировой войне и не предовратила кровавую гражданскую войну.