Hа тему группы расследования антироссийской деятельности (она же ГРАД)

Так, дорогие друзья, мы с вами чуть пропустили последний право-левый замес в отечественном медиапространстве на тему группы расследования антироссийской деятельности (она же ГРАД), которую депутаты планируют создать, чтобы гонять по деревьям испуганную творческую интеллигенцию.

Кто-то говорит, что это пошло, кто-то, наоборот, считает, что пора уже административными методами наводить порядок в собственном культурном пространстве. По факту, полагаем – если прям практическую сторону вопроса брать – оно должно выглядеть как пополняемый стоп-лист для коллективов вроде Би-2 или Вечернего Урки. Чтоб развлекательные площадки в строгом соответствии со спущенным сверху списком сами отказывались предоставлять себя нашим испуганным патриотам.

Но сегодня мы даже не столько про ГРАД хотели, сколько про сам российский формат публичной околоидеологической дискуссии. Мы же с вами понимаем, что не в первый и не в последний раз великие умы прилюдно сшиблись на тему строительства культурного монолита внутри нашей с вами Федерации, поэтому погнали, попробуем размотать.

Издалека.

Для начала – важно понимать, что те левоправые идеологические махачи, которые мы с вами наблюдаем в отечественной медиасреде, к настоящему моменту являются чем-то вроде славной традиции: они не на пустом месте взялись, им почти двести лет в обед. Разумеется, знаковые для Родины события для подобных дискуссий всегда будут дополнительным катализатором, но и без них этот замес вполне себе жизнеспособен.

Всё дело в своеобразной двойственности российской философской школы, подкидывающей нам различные идеологии, под влиянием которых мы действуем в реальном мире. В ней веками как бы два диссонирующих мозговых полушария одновременно работают, и в результате - вы, вероятно, сами обращали внимание – Россия подвержена некоторому идеологическому метанию. С одной стороны, вроде бы и по-европейски шагать в будущее хотелось: с обществом достатка, пополняющимися правами и свободами и фокусировкой на гуманизм. С другой, восточная дисциплина, по сути, религиозная, догматическая, создающая геополитические монолиты, нам тоже не чужда, её нам тоже хотелось бы – тем более, что в современном мире относительно европейской вольницы она демонстрирует неплохие результаты.

Формировался этот философский дуализм достаточно долго, но наиболее ярко выстрелил в XIX в.

Представьте на секундочку.

На относительно коротком историческом отрезке в публичной королевской битве за государственную идеологию и философию сходятся Пушкин, Лермонтов, Крылов, Тютчев, Грибоедов, Гоголь, Белинский, Чаадаев, Греч и Булгарин (последние двое не такие попсовые, но ещё как с мозгами), Герцен – а где-то рядом авторски подрастают Достоевский, Толстой и Тургенев.

И все они без предварительного сговора, маркетинговой кампании и сложных райдеров начинают выдавать в публичное пространство такое количество литературных шедевров, что у читающей аудитории по началу крышу сносит, и она не понимает, что вообще происходит – нормально же на балах вальсировали, чё началось. А когда до неё доходит – кидается читать новых авторов с таким упоением, что незаметно для себя формирует идеологические базисы, которые далее начнут переходить из поколения в поколение.

И это событие навсегда войдёт в историю как Битва Алмазных Мечей Девяти Небесных Княжеств.

В смысле, как спор западников и славянофилов.

И вот, примерно двести лет спустя, дорогие друзья, мы с вами крутимся ровно в той же славной бинарной идеологической парадигме, раз за разом пытаясь поженить у себя в кукушке западную свободу с нашей восточной дисциплиной. Это бодалово может принимать разные формы: к примеру, ещё год назад славянофилы весело гоняли либералов-западников по всему интернету. А сегодня, когда либерах уже загнали под шконку и должность идеологического оппонента снова вакантна, славянофилы пробуют зарубиться с другой чуждой для себя идеологией – левой.

С той лишь разницей, что в XIX веке к этим снарядам с обеих сторон у нас подходили литературные титаны, а сегодня большинство участников специальной идеологической Олимпиады двух слов без орфографических ошибок связать не могут, и двух предложений – без потери логической стройности общей конструкции.

Так или иначе, замес местных правых и «инородных» левых продолжается. Под любым предлогом, чисто в силу славной традиции.

Потому что (собирательную) левую идеологию по факту тоже не мы придумали, она не с нашего района, она к нам из Европы пришла. Просто российский народ особенный, сумел её переварить – и с её помощью также поставить Запад в позу гордого льва, создав собственное представление о многонациональной семье народов.

Это такая фишка у русских: что ни делают, на выходе исправно империя получается (и «Калашников»). Монархическая она, социалистическая, нефте-газо-капиталистическая – обвес тут вообще вторичен, русские просто привыкли жить в империи, без империи они грустят.

Но вернёмся к дуализму отечественной философии.

Сама по себе она имеет ряд важных отличий от европейских философских школ. К примеру, если вы возьмёте учения Маркса или Канта (или даже того же постмодерниста Фуко) – там прям философия-философия, у Маркса она ещё экономическим контекстом как следует приправлена, человек действительно создавал наднациональную концепцию взаимодействия народных масс через призму классовой розни. Универсальную, одинаково подходящую для любой страны, в которой есть классовое разделение. То есть – для любой страны.

И с Фуко то же самое. Да, его концепция менее научна и сильнее полагается на чувственное мировосприятие, но и она – универсальна. Постмодернистская установка, что любой человек в мире является тем, кем сам себя считает, не имеет ни национальных, ни религиозных, ни классовых рамок в принципе, она по умолчанию глобальна.

С русской философией не так.

Во-первых, она нематериалистична, она по своей сути религиозна. Это, кстати, важный момент: русской философии без Православия не существует в принципе, кто бы и что бы сегодня ни думал о Церкви и попах.

Идеологии, созданные домотканой русской философией, всегда имеют религиозные – православные – корни. То есть, она как бы осталась в рамках религиозной картины мира, а на полноценную философскую картину мира поглядывает хоть и с интересом, но издалека.

Вы скажете: «Ага, Орда! А как же космизм?».

Ага, да. Представление о человеке и человечестве как элементах, разделяющих общую мистическую судьбу с космосом, к единению с которым они стремятся. Если убрать из этого уравнения «космос» и поставить на его место «Бога», почистив учение от оккультизма и изотерики, то получим что?

Получим Православие.

И, кстати, естественно-научное крыло космизма, представленное Циолковским, Чижевским и Вернадским, тоже оперировало довольно абстрактными и почти мистическими формулировками вроде единства космического, геологического, биогенного и антропогенного процессов или ноокосмогенетической эволюцией.

Во-вторых, русская философия удивительным образом как правило не метит в глобализм, большую часть времени она изучает становление, быт и развитие одной конкретной территории – собственной империи (в любой её форме). Потому что обустройство огромной территории, на которой столетиями западные свободы сталкиваются с восточной дисциплиной – это уже и так макрозадача, требующая большой концентрации сил и внимания.

Нам в этой связи иногда пишут, что современная русская философия – это Евразийство.

Евразийство, дорогие друзья, является максимум общественно-политическим движением, также заточенным на особую роль и особую судьбу России в нашем мире. В отличие от самостоятельного философского учения, евразийство не имеет экспортного потенциала, его не объяснишь в Африке, Юго-Восточной Азии или Южной Америке (в отличие от учения Маркса или Фуко, например). Заходить на эти рынки с евразийством – это всё равно, что прийти и сказать: «Привет, мы русские, мы особенные, у нас свой уникальный исторический путь между Востоком и Западом». А тебе скажут: «Ок, классно!» - и всё. Эта идея не масштабируема, и поэтому на самостоятельное философское учение претендовать не может. У неё в названии уже географические рамки заложены.

Наконец, в-третьих, русская философия по отношению к европейским имеет весьма оригинальную форму подачи материала. В своей основе она, будучи глубоко религиозной, имеет Священное Писание, но настоящими его апостолами в нашей традиции становятся не двенадцать библейских учеников, а гении от русской литературы вроде Фёдора Михайловича Достоевского, Николая Васильевича Гоголя или Льва Николаевича Толстого, которые каким-то чудом умеют переложить сложные религиозные догматы на простейший быт и смешать их с человеческой психикой.

Достоевский, к примеру, делает это так виртуозно, что даже сегодня на западных психфаках его произведения профессура рекомендует к внимательному изучению. Потому что, простите, прописать подсознательное стремление индивида к наказанию как способу искупления за совершённое преступление – подобную эволюцию в психике человека вообще мало кто отследить может, не то что словами прописать. По глубине анализа поведения это отрыв башки.

И в нашей традиции таким околофилософским анализом по умолчанию всегда был занят именно творческий класс (и в особенности писатели), почему дошедшая до наших дней русская философия и получилась такой мозаичной, как будто не цельной. Её надо по крупицам собирать из невероятного многообразия отечественных литературных произведений, держа в голове – хотя бы приблизительно – положения Священного Писания.

То есть там, где немецкий философский гений возьмёт условную лягушку, положит её на операционный стол, умертвит, препарирует, зашьёт, оживит и запишет наблюдения в пятитомный дневник, русский мыслитель возьмёт свою лягушку, будет долго размышлять над её судьбой, вздохнёт, положит на стол, увидит в её глазах страх и непонимание, заплачет, обратится к Богу, разругается с миром, обхватит голову, забегает кругами, спрашивая, как он вообще до такого дошёл, и что же он за скотина такая, что вдруг лягушку замучить решил, и что же это за общество такое, что его взрастило –

А затем отвяжет её, чмокнет в носик, отпустит в пруд, просветлеет и примирится и с собой, и с миром.

И немецкий гений, понаблюдав это всё, поймёт, что уже некоторое время не дышал – или прятал дыхание - потому что на его глазах происходило что-то невероятное. Человек, имя божественную, по сути, власть над существом, в моменте не скованный рамками морали, совершил богобоязненный поступок, испугавшись – получается - себя самого. И это немецкому философу тоже вынесет мозг.

Пример абстрактный, но, полагаем, «убивший Бога» Ницше примерно так относился к творчеству Достоевского, которого очень хвалил, дорогие друзья.

И неудивительно поэтому, что они там не понимают русскую душу, разумеется, мы для них тайна, покрытая загадкой и завёрнутая в турбину Siemens (кстати, где она?). Мы и сами себя до конца до сих пор разложить не можем, потому что философская планка, заданная нам гениями литературы в XIX веке, необычайно высока: она одновременно и про религию, и про историю, и про психологию, и про географию, и про социокультурные аспекты многонационального сожительства, и про много что ещё.

И в нашей с вами современности любые попытки подойти к философско-идеологическому снаряду по судьбе Родины в лучшем случае напоминают примитивный карго-культ, какую-то втиснутую в телеграм или любую другую социальную сеть пародию на споры Чаадаева с Пушкиным или Белинского с Гоголем. С виду вроде то же «как нам обустроить Русь?» - но с какой-то ежедневной суетливостью, в постоянном галопе, будто двести лет живого обсуждения предполагают, что черту под ним можно подвести за пару недель, одним лихим росчерком.

Нельзя. Этот путь не закапыванием лениных и поправками в Конституцию определяется. Он смесь веры и литературы, которые периодически поглядывают вовне, за собственные границы, на предмет заимствований философской и идеологической годноты у соседей – той, которая самим в хозяйстве могла бы пригодиться, которую наша вера и литература сумеют адекватно переварить.

А по поводу ГРАДа, кстати, нормальная идея. Кошмарить либерах – это всегда весело, почему бы и нет.