Осенний марафон. Ветер бродяга

         Весной, когда ещё щерились своим косым оскалом остатки зимних сугробов, из-за недалёких гор над которыми днём стоит солнце, прилетел неугомонный бродяга ветер. Возбуждённый огромностью расстояния, покрытого им в короткий срок, обилием изменчивых форм и красок, которые он успел рассмотреть, неся в себе пока чуждые этому краю запахи и настроения, ветер радовался всему, что видел, слышал, чувствовал. Да-да, ветер чувствовал, как, может быть, никто другой – каждой клеточкой своего прекрасного и послушного ему тела. Он радовался тому, что он есть. Эта радость, которую он нёс в себе, сквозила в каждом его движении и, как и его окрыляла всё и всех, способных «уловить», понять ветер.

         Уже ощутимо для кожи грело солнце. Огнём, сверкнув в его лучах, прожигали снег падающие с крыш капли талой воды и, неся в себе тепло солнца и радость ветра, проникали в оживающую землю. Из земли, пересохшими губами корней впитывали эту благодатную влагу вышедшие из зимнего оцепенения деревья.

          У деревьев своя жизнь, большей частью не заметная для людских глаз. Её внешние проявления кажутся нам простыми и понятными, и мы не даём себе отчёта о титанической подспудной их работе. Мне милы деревья, которые, мне кажется, о немногом знают всё. Мне мил ветер, который, наверное, хоть чуть-чуть, но знает об очень многом.

          На следующий вечер девственная зелень, сочась из лопнувших почек, окутала старый городской парк тёплым зеленоватым туманом. Ну а ветер? Он дремал, свернувшись калачиком в отдалённом уголке парка, и, наверное, ему снились те жаркие страны, из которых он залетел сюда.

          Через неделю, проходя по парку, я увидел на стволе старого тополя, на его корявой серо-бурой коре запоздалую почку.

Её маленький полуоткрытый зелёный ротик-глазок жадно, вместе с теплотой апрельского вечера вбирал весь, доступный ему мир. Его старшие братья – молодые, но уже оформившиеся листочки радовали глаз и тёплой печалью грели сердце: ещё одна весна… Это же запоздалое, «неоперившееся» чудо вносило какое-то надрывное, щемящее душу беспокойство: что это, зачем?

           Целое лето я не был в этом парке, и только поздней осенью, когда косматые, разбухшие от стынущей в них влаги облака, цепляясь за верхушки деревьев, сеяли мелкое снежно-водяное крошево, я вновь забрёл сюда. Вопреки погоде я вспомнил шаловливый весенний ветер, прилетевший с тёплого юга, и удивлённо распахнутый в мир зелёный ротик-глазок. Какие они разные. Я предположил, что они приглянулись друг другу. Ведь им, каждому, так не хватало того, чем, по сути, был другой. Мысленно я видел взаимную радость их летних встреч, слышал шелестящий шёпот их предрассветных задушевных бесед. А потом – как старый тополь, готовясь к суровой зиме, безжалостно стряхнул со своего корявого плеча обездоленный листок, ветер, улетая в тёплые края, бережно подхватил его и понёс, понёс, но потом всё-таки уронил, уронил в грязь… 

           Я подошёл к тополю: в том месте, откуда весной глядел на меня удивлённый ротик-глазок, чуть вздрагивала тоненькая веточка. А на ней, всей своей формой упрямо устремлённые в следующую весну, - две почки.

          Мне мил бесшабашный бродяга ветер, который несёт шлейф, состоящий из множества мельчайших пылинок знаний. Мне мила заземлённая веточка дерева, которая досконально знает всё, необходимое для её существования.

АВТОР №19