Слово о первой любви

Галина Киселева

                   СЛОВО О ПЕРВОЙ ЛЮБВИ

       В Заветнинской средней школе в 1955 году значилось четыре параллельных восьмых класса — немыслимое количество учеников по сравнению с нашими временами. Выпускных — столько же, отчислений было мало.

       В нашем сборном 8-г учились дети из близлежащих хуторов. Основную массу составляли учащиеся нашей Вревской семилетней школы и хутора Андреевского. По дисциплине 8-г так и оставался на последнем по литере месте, бешеный класс, как называли нас некоторые учителя. Но по успеваемости гэшники не уступали восьмому «а» - самому сильному по всем параметрам.
       Школьную форму — коричневое штапельное платье с подшитым белым воротничком - ввели как обязательную, когда мы учились уже в 9 классе. Готовых форм в магазинах тогда ещё не было, их шили местные портнихи.
В нашем сборном училась Лёля Логачова, девочка из семьи врачей. У неё был особый покрой школьного платья - с кокеткой, спускающейся мысом от середины проймы рукавов.

-Оля, - приставали мы с подругой к дочери тёти Насти, у которой мы жили на квартире. - Сшей нам такие же платья, ну пожалуйста, - упрашивали мы, показывая нарисованный фасон.

       Оля, замужняя молодая женщина, считалась на селе лучшей портнихой, но пошив платья с отрезной фигурной кокеткой ей нужно было освоить.
- А зачем вам эти кокетки? Вы что, сопли в них собирать будете?
       Обидевшись, мы замолчали на целую неделю. Дочь приходила к матери, а мы сразу прятались в другую комнату и, прикрыв за собою дверь, сидели дулись, как тесто в деже.
- Девчата, хватит пузыри пускать, - не выдержала улыбчивая общительная Оля. -       Давайте ваши отрезы, я уже одно такое платье сшила, вроде бы неплохо получилось. Хотите, я вам ещё сделаю выбитые воротнички, самый писк моды, их можно только в     Армавире на толкучке купить.
       Когда мы получили готовые школьные платья — а Оля шила их с любовью и старанием, - про подготовку уроков было забыто, как про батарею Тушина у Толстого в «Войне и мире». Целый вечер мы не отходили от зеркала, висевшего на стене.
       И вот оно, счастливое утро! Я захожу в класс вся озабоченная, лицо нарочито нахмуренное, но губы непроизвольно растягиваются в блаженную улыбку. А что такое? Я, как все, в платье-форме коричневого цвета. Ах, воротничок? Ой, какая ерунда! Он у мня давно валялся дома, вот сегодня пришила..
- Шура, - поворачивается ко мне впереди сидящий Володя Плужников, - ты сегодня такая красивая...
       Только он, городской мальчик, попавший в сельскую школу по каким-то семейным обстоятельствам, может вот так запросто, с улыбкой на пухлых мальчишеских губах, сказать девчонке приятные и добрые слова.
- Тебе показалось, - кокетничаю я. - Я всегда такая... - и прикусила язык.
       Что говоришь, дурочка? Что ты всегда красивая? Зимой в рабочей фуфайке не по росту с закатанными рукавами — красивая? В материных кирзовых сапогах с задранными носами — красивая? Светлое платье не по сезону (зелёный по белому полю горошек), когда уже все девчонки в форме, - красивая? Я чувствую, как начинают гореть мои уши, потом красные пятна ползут на щёки и шею.
- Шур, - не унимается Володя, - у нас в палисаднике расцвели пионы, ба-альшие! Я завтра один тебе принесу, он как раз под цвет твоего лица. 
       Кхм... Это что? Похвала или подкалывание? Я легонько ткнула насмешника карандашом в плечо, а он и рад такому вниманию. Снова повернувшись ко мне, смеётся своими карими, цвета гречишного мёда глазами; ресницы длинные, немного загнутые, наверное, они предназначены были девочке, а достались вот этому пересмешнику.
- Шура, у тебя есть платочек?
- Нет, - отвечаю я резко, боясь какого-либо подвоха.
- Ну тогда возьми мой, - и протягивает выглаженный, сложенный вчетверо мужской платок с голубым окаймлением.
- Помаши им вместо веера, а то я спиной слышу, как от тебя пышет жаром.
       Я хватаю платок и прячу его в парту.
- Обратно ты его не получишь!
       Галина Петровна, вытянув шею, строго смотрит в нашу сторону. Этого достаточно, чтобы мы замолчали и наконец услышали, о чём говорит наша классная.
      Дома я достаю платок из портфеля. Рука сама прикладывает его к щеке, и я слышу запах душистого туалетного мыла «Ландыш». Закрываю глаза: крохотные белые букетики, двигаясь по кругу, звенят птичьими голосами и маленькими колокольчиками на изящном цыганском бубне Эсмеральды. Эту прелестную весеннюю музыку сопровождают редкие мягкие удары моего сердца. Почему музыка любви ходит в паре с непроходящей болью? Зачем эти тревожные бессонные ночи? Что за развлечение у маленького Купидона — попадать стрелой прямо в сердце? Не ангельская это работа — делать немыми уста и прогонять кровь до сумасшедшего пульса.
       На первый урок пришла заранее, когда по классу ходят несколько человек. На моей парте лежит чуть распустившийся красный пион, почти бутон.
- К тётке приехала родственница из района, и для неё срезали самые крупные — виновато объясняет Володя.
       Я прикладываю цветок к лицу, и он приятно и нежно холодит мои щёки.
Мы, деревенские, совсем не обучены словам благодарности, восхищения, а тем более, любви. Мы их, конечно, знали. Но сказать мальчишке о своих чувствах хоть каким-то намёком — позор. Страшнее всего заработать репутацию, которая выражается в словах «она за ним бегает». Бегать могли только мальчишки. Но разве мы обращаем внимание на тех, кто за нами бегает? 
       Рядом со мной сидит небольшого роста, бедно одетый мальчик из многодетной семьи. Фамилию Кусков мы переделали в КУсочку, или Кусочек.
Разве Кусочку можно полюбить? Тоня по секрету мне сказала, что он просит меня завтра не покупать билет в кино. Вот ещё новость! Я демонстративно прохожу мимо него в кассу. Кто-то из девчонок толкает меня в бок: «Ну не бери билет, Миша уже купил и стоит ждёт тебя». Ха! Пусть лакомый Кусочек смотрит кино с двумя билетами, он того стоит.
       Купидон-несмышлёныш наделяет влюблённых розовыми очками, а того, по ком дённо и нощно болит душа, рядит в белые одежды, которые спадут с него только тогда, когда съешь с человеком не один пуд соли, а может, по воле случая и много раньше.
Володя умный воспитанный мальчик, которому интересно со мной болтать, шутить, но не более того.
       Места за партами были закреплёнными, потому что наша «классная мама» знала, кого с кем посадить, чтобы дети, даже если они старшеклассники, учились, а не паясничали на уроках.
       Но как только начинался урок географии, мы пересаживались по своему желанию, потому что Ольга Николаевна постоянно посматривала на свои часики, готовая уйти по делами ещё до звонка. Она репой усаживалась за стол и, не вставая, длинной указкой водила по карте, вещая самой себе о Южном и Северном полушариях.
       Володя подходил к КУсочке и вежливо просил пересесть на его место, а мы, мол, с Шурой пообщаемся. Миша молча сидел с опущенной головой, будто не понимая, чего от него хотят.
- КУсочка, - шепчу я ему на ухо, - ну пересядь всего на один урок, пожалуйста.
       Бедный Миша сдёргивается с места и выходит из класса — географичка всё равно ничего не заметит.
- Шур, ну ты меня любишь? - а у самого весёлые чёртики в глазах.
Чтобы не выдать себя и чтобы ответ не выглядел серьёзно, я пишу ему по-немецки: «Naturlich, ich liebe dich, sehr, sehr”
       Прочитав, смеётся, довольный.
- А что за книжку ты читаешь на уроках?
- «Сельские Ромео и Джульета».
- Это не Шекспир?
- Ну раз сельские, то не Шекспир.
- Ты хорошая девчонка, вот выучусь на инженера, женюсь на тебе.
       Вот так раскованно и весело идёт разговор до самого звонка. Для Володи он — приятное развлечение, для меня же ночные муки и утренние грёзы в полудрёме.

Мы закончили девятый класс. Расстаёмся на три летних месяца. Разлетелись, как напуганные воробьи, в разные стороны. Ожидание всегда длится долго, для меня оно оказалось целой жизнью, новой, возвышенной, научившей меня видеть мир волшебным и красочным.
       В нашем саду уже не один год живёт пара диких голубей. Но только сейчас я начала размышлять об их птичьей жизни. Интересно, птицы когда-нибудь стареют? Вам приходилось видеть птиц дряхлыми и немощными? Наверное, их не берёт старость оттого, что они постоянно летают... Своим крохотным сердечком они, верно, переносят трудности, страхи бытия и чувствуют нежную привязанность друг к другу. А когда они поют, может, им горько плачется? И у них, как у людей, несомненно, есть свой ангел-хранитель.

Жан-Марк Жаняньчик

       Вчера мой дедушка привёз нас с подружкой на колхозную пасеку. К вечеру ему надо вернуться домой. А нам так хочется остаться и провести ночь в шалаше.
- Оставайтесь, - приглашает Люба Дзюба, девушка постарше нас с музыкальнымсочетанием имени и фамилии. - И мне веселее будет.

       К вечеру сонные цветы и травы тоже пахнут мёдом. Медленно наступают сумерки, и чуть позже ночь вползает в пасеку огромным тёмно-бурым медведём. Постепенно начинает светлеть небосвод, по которому невесомо роятся звёзды-светлячки, прогоняя неповоротливого мохнатого любителя мёда.
       Втроём мы укладываемся головами наружу, чтобы подольше, пока не одолеет сон, полюбоваться ночным небом.
       Сквозь заросли лесополосы к нам пробрался игривый и тёплый ветерок и начал весело теребить наши волосы. Вверху, наверное, ветер-дед погнал по небу облака-парусники которые, клубясь, превращаются в убегающих шаловливых девчонок с распущенными волнистыми волосами. Крадучись, с востока приплыла полная луна.     Она то совсем спрячется за белым кораблём, то вдруг остановится и повиснет котелком, раскалённая, с закопчёнными смугами. Маленькие недотроги-облака, боясь расплавиться, обходят оранжевый шар стороной. «Скорей — скорей, бегом-бегом» - шепчут они, догоняя большие тучи, чтобы спрятаться в их живительной влаге.
       Перед утром нас разбудило какое-то странное тявканье, отрывистое и звонкое. Собака? Не собака!
- Да это лисица, - говорит нам Люба.
- А что, лисы тоже мёд едят?
- Да нет, им курочка лучше всякого мёда. Старшая пасечница, Смоленская Нина, принесла десяток подросших цыплят, пусть, говорит, на воле вырастут. Смотрим, через неделю осталось только восемь. Тут же рядом, в посадке, нашли разбросанные перья. Унюхала-таки, плутовка. Для оставшихся пришлось соорудить загородку, а на ночь закрывать их в пустующей собачьей будке. Вот она, рыжая собака, и тявкает по утрам.
       Нам нравится слушать Любу. Мы уже чувствуем, как душная ночь сменилась нежной прохладой. Небо на востоке начало тихо розоветь: по краю горизонта образовалась длинная кайма, которая на глазах росла в высоту, быстро превратившись в огромный алый плед.
       А вот и огненный сегмент солнца выплыл из-за горы и начал постепенно увеличиваться до полного круга, который, поднимаясь, съел зарю и, как хамелеон, стал приобретать другую окраску — голубоватую, на которую уже больно смотреть.
       На старых деревьях застучал неугомонный дятел. В литках уликов стали показываться пчёлы. Какие они осторожные! Высунут головку — и назад, и так несколько раз: туда-сюда, туда-сюда. Наверное, они, как синоптики, определяют влажность воздуха. Станет сухо — сразу же за работу.
       Над костерком, огороженным кирпичами, уже дышит паром чумазый чайник. На небольшом столике с двумя парами скрестившихся ножек стоит тарелка, полная пахучих кремовых сот. Но после вчерашнего медового изобилия мы с удовольствием едим сало с печёной картошкой и крутыми яйцами. А вот чуть остывший кипяток можно подсластить кусочками мёда в сотах.
       Издали раздаётся скрип телеги, а затем и сдержанное, почти ласковое поругивание деда привередливой Ласточки.
       Мы не мешкая, пока дед сливает родниковую воду для пчёл, усаживаемся на бричку.
       Через полчаса мы уже едем по просёлочной дороге, которая разрезает пополам широкое поле скошенного овса. Ласточка в весёлом настроении, без понуканий спешит домой. У бегущего рядом жеребёнка в короткой светлой гриве играет ветер, как в молодом шёлковом ковыле.
       Заслышав скрип телеги и разговор людей, дорогу беребегает испуганный заяц. Дед, приложив к губам два пальца, пронзительно свистит. Ласточка от непривычного звука прядёт ушами, тянет голову набок, словно оглядывается в недоумении на возницу.
       Мы спускаемся с горы прямо к речке. Мягкими губами Ласточка тянет в себя воду, потом поднимает голову, неспешно смотрит по сторонам, роняя кисею прозрачных капель, и опять пьёт, пьёт.
       Я встаю с телеги сразу за речкой, чтобы идти домой не по улице, а по-за огородами: тут всегда прохладно и мягко босым ногам. Вьюнок покрывает разросшуюся крапиву, напоминая военную маскировку. У самой воды поднимаются рыжие свечи камыша — признак приближающейся осени.
       Торжественных сборов накануне нового учебного года в наше время не было. Но 1-го сентября мы, не договариваясь, приходили заранее, чтобы встретиться, поговорить и порадоваться друг другу после долгих каникул.
       Захожу в класс — гул приветствия, восторг, обнимания с девчонками. Глаза мои ищут того, кто незримо был рядом со мною бесконечное лето.
       Одноклассники, повзрослевшие, загорелые, один за другим появляются на пороге с лучезарными улыбками на лице. Всякий раз, когда открывается половинка двери, сердце моё комочком падает вниз, но, получив сигнал «напрасная тревога», медленно возвращается обиженным ребёнком, которому посулили конфетку, а потом, развернув пустую обёртку, сказали, что это была шутка.
      Что с ним случилось? Опаздывает? Заболел? По каким-то причинам бросил школу? Спросить бы у кого-нибудь... Нет! Спросить — значит, выдать себя. И так девчонки подначивают: светится, как будто влюбилась...
        Прозвенел звонок. На пороге Галина Петровна, наша классная. Высокая, причёска всегда подобрана и держится на голове пышной буханкой хлеба. Лёгкий пиджак с короткими рукавами и строгая прямая юбка. Нос с небольшой горбинкой делает похожей её на юношу. Потому и получила она прозвище Паренёк, необидное и соответствующее её характеру. Подошла к столу, заваленному астрами; кивнув в знак благодарности, улыбается и начинает так мило, по-детски краснеть. Говорила что-то приветственно-торжественное, потом, произнеся фразу из Пушкина «Кто не пришёл? Кого меж нами нет?», начала делать перекличку по прошлогоднему журналу.
- Плужников!
        Тишина. Замешкавшаяся староста класса, Люся Дьяченко, вскочив, объясняет: « Володя уехал в Таганрог к маме, там и будет учиться»
        Господи! Средь ясного неба со взрывом треснула шаровая молния! Её искры, горячие и колючие, мелкими осколками бьют по моим щекам и глазам — так больно!     Беседа Галины Петровны с классом слилась в общее звучание, без слов и отдельных реплик. Иногда раздавался дружный короткий смех.
        Очнулась, когда прозвенел звонок.

Эмилия Шанкс

   
       Любовь как болезнь: у кого-то она со временем исчезает бесследно, а у кого-то переходит в хроническую. От большого восторженного чувства остался спресованный ком, спрятавшийся где-то в груди. Он, как пуля под сердцем раненого, нет-нет, да и напомнит о себе, иногда тупой болью, иногда нежным толчком ещё не родившегося ребёнка.