Казус Siemens: Россия теряет свой суверенитет

В 1999 году, узнав о начале бомбардировок Югославии, премьер Евгений Примаков, летевший в США, царственным жестом приказал развернуть свой самолет над Атлантикой, вызвав переполох в мировых столицах. Восемнадцать лет спустя, когда самолет S7 с вице-премьером Дмитрием Рогозиным на борту, направлявшимся в Кишинев, вынудили развернуться над Румынией и вернуться в Минск, это вызвало лишь смех в соцсетях, а вице-премьер, написавший грозный твит «ждите ответа, гады», сам же его и стер.

Потеря за потерей

Этот эпизод не заслуживал бы внимания, Дмитрий Рогозин – персонаж карнавальный, предлагающий то построить базы на Луне, то подводные города в Арктике, но его последний конфуз свидетельствует о куда большей проблеме, с которой сталкивается современная Россия: она стремительно теряет свой внешнеполитический суверенитет – а как иначе назвать ситуацию, когда вице-премьер правительства не может осуществить миссию в стране ближнего зарубежья?

Но вот проблема куда более серьезная: скандал вокруг турбин Siemens, контрабандой поставленных в Крым вопреки заверениям, которые давал немецкому руководству Владимир Путин. Здесь речь идет о том, что в результате европейских санкций и неуклюжих попыток их обойти Россия оказалась не в состоянии обеспечить электрогенерацией часть стратегической территории, – то есть о подрыве суверенитета уже энергетического. Более того, эта неуклюжая попытка вызвала в свою очередь новые европейские санкции.

И наконец, последний пакет американских санкций, подписанный Дональдом Трампом 2 августа: их объем и эффект пока еще неясен (вплоть до потери трети газового экспорта России в Европу), но очевидно, что они существенно ограничивают внешнеполитические и внешнеэкономические возможности России. И если в целом оценивать ситуацию последних трех лет, резко сократившееся поле для маневра, политические и репутационные ресурсы России, то нельзя не увидеть, что наша страна неуклонно утрачивает свой суверенитет.

Одним из признанных теоретиков суверенитета в политической науке является американец Стивен Краснер. В его хрестоматийном труде 1999 года «Суверенитет. Организованное лицемерие» (тут явная отсылка к веберовскому определению государства как «организованного насилия») он пишет, что слово «суверенитет» имеет четыре смысла: международный правовой суверенитет (юридическое признание государства в его границах), вестфальский суверенитет (исключение внешних воздействий на власть), внутренний суверенитет (способность власти осуществлять контроль в пределах тех же границ) и суверенитет взаимозависимости – возможность строить политику в отношении трансграничных потоков информации, людей, идей, товаров и угроз. При взгляде на политику путинской России становится очевидно, что она лишь с грехом пополам отвечает первым двум требованиям суверенитета – ее признают в ООН (хотя и без Крыма), и «иностранные агенты» были изгнаны из внутренней политики. В то же самое время способность власти осуществлять контроль над происходящими внутри страны процессами и тем более встраиваться в глобализацию драматически ослабла.

Отрицательный суверенитет

Проблема российского политического класса в том, что он мыслит исключительно ретроградно: международную политику он мечтательно видит в рамках некой «Ялты» или даже «Венского конгресса», а внутреннюю политику и того древнее – в рамках «Вестфалии» (Вестфальский мир 1648 года положил конец Тридцатилетней войне и впервые признал государства полновластными субъектами в рамках своих границ). Он не хочет видеть того, что «Вестфалия» давно закончилась, государства не контролируют глобальные потоки и делятся властью с транснациональными организациями. Неслучайно Краснер называет абсолютный суверенитет «лицемерием» и сравнивает его со швейцарским сыром с множеством дырок.

Впрочем, если взять даже самое базовое значение слова «суверенитет» из любого политического словаря, то оно означает независимость государства во внутренней и внешней политике, а о какой независимости можно говорить, когда Россия зависима от Siemens в энергоснабжении Крыма и от Румынии – в пролете вице-премьера в Молдавию, зависима от Америки во всей своей внешней политике и от Украины – во внутриполитической повестке. В самом деле, внешняя политика России есть не что иное, как мучительный, глубокий, по Фрейду или по Достоевскому, диалог с Америкой по поводу сфер влияния, великодержавности и амбиций – диалог, то и дело превращающийся в монолог уязвленного самолюбия России. Сама одержимость российской власти американскими выборами, по-детски наивная борьба с Бараком Обамой и Хиллари Клинтон, затем водевильный роман с Дональдом Трампом, неуклюжая медвежья попытка вмешательства в выборы, недавний отчаянный твит Дмитрия Медведева об «унизительной» передаче Трампом власти Конгрессу – все это признаки безнадежной, патологической, психологической зависимости от «вашингтонского обкома».

И точно так же Россия зависима от уплывшего обломка империи – Украины, отстраивая всю свою внешнюю и внутреннюю повестку от демонизированного Майдана, заполнив свои теле- и радиоэфиры бесконечным сериалом про Украину, заменив украинской повесткой внутрироссийскую, так что если Украины вдруг не станет, то Россия, кажется, повиснет в воздухе и обрушится на землю. Все это свидетельствует о том, что у России, в сущности, нет собственной повестки дня, ее политика – это спорадические реакции на внешние раздражители, неумение и нежелание принять мир таким, какой он есть, признать свою зависимость от него, а такое нежелание и есть самый верный симптом зависимости.

По соседству с Северной Кореей

Чтобы лучше понять свою ситуацию, Кремлю стоит взглянуть на тех, кто ушел по пути суверенитета еще дальше, – на Иран, а еще лучше на Северную Корею: кичащаяся своей абсолютной независимостью, эта страна находится в состоянии абсолютной уязвимости – под санкциями и под постоянной угрозой военного удара, она может держаться, лишь поднимая ставки в смертельной игре в покер, ее суверенитет держится на тонкой ниточке ядерного блефа, на торговле угрозой.

Ирония судьбы заключается в том, что в основе нынешних российских бед лежит именно война за суверенитет, ставшая основой путинского консервативного поворота с 2003–2004 года. Сначала были отъем ЮКОСа и трагедия Беслана, в которой Путин обвинил Запад, стремящийся урвать от России «куски пожирнее», затем были неведома зверушка «суверенной демократии», мюнхенская речь и Грузия, и потом уже настали Крым, Донбасс, Новороссия, борьба с сепаратизмом и «иностранными агентами», уничтожение санкционных персиков и строительство суверенного интернета. Но чем глубже Россия зарывалась в почву воображаемого «вестфальского» суверенитета, тем больше она теряла реальный суверенитет, независимость внешней политики, контроль за экономикой и обществом, способность адаптироваться к глобализации.

Ключевой ошибкой здесь была аннексия Крыма (в точности согласно поговорке: «Это хуже, чем преступление, это ошибка»): казалось, что Россия укрепляет территориальный суверенитет, начинает собирать свои земли, но в итоге этот акт радикальным образом подорвал независимость нации. Через три с лишним года становится очевидно, что Россия теряет свой технологический суверенитет (спросите нефтяников, которые не могут бурить на суверенном арктическом шельфе без западных технологий), внешнеполитический суверенитет (перейдя в режим конфронтации с Западом, Россия каждым следующим шагом сужала свое пространство маневра, пока не уперлась в стену последних санкций) и даже внутренний суверенитет: дело даже не в том, что в Крыму не хватает электричества, а в Чечне не действует Конституция РФ, а в том, о чем пишет все тот же Краснер: правители часто путают власть (authority) с контролем – а в России при формальном укреплении вертикали власти реальный контроль над экономической и социальной ситуацией слабеет с каждым днем. Одно из главных завоеваний путинского правления, о котором трубит пропаганда, – укрепление суверенитета, – на поверку оказывается фикцией.

В итоге выходит привычная российская история: какие детали ни вынеси с завода, получается пулемет; сколько ни борись за суверенитет, укрепляется только власть. А может быть, укрепление власти и было единственной целью Кремля, а поход за суверенитет – лишь идеологическим прикрытием, легитимацией? Но возникает обратная пропорция: чем больше власти у Кремля, тем меньше суверенитета у России. В конце концов может случиться так, что власть окажется в одном лишь Кремле, Запретном городе, императорском дворце – а страна будет оставлена на волю судьбы. В российской истории такое уже было, когда в декабре 1565 года Иван Грозный выехал с двором, казной, иконами и символами власти в село Коломенское, а оттуда в Александровскую слободу, где основал свою опричнину. Фактически царь взял с собой всю власть, оставив Русь на разграбление татарам, затем своим опричникам, а по смерти – и польско-литовскому войску, в итоге лишив страну суверенитета на многие годы, вплоть до Земского собора 1613 года и воцарения Романовых.

Суверенитет – это не обоз царя с иконами и не прямая линия президента, это не «вежливые люди» в Крыму и не военные базы в Арктике, не парад «Тополей» на Красной площади и не дефиле кораблей в День ВМФ в Петербурге; это постоянная работа власти по преобразованию страны, интеграции ее в большой мир и признанию ее этим миром. И в этом смысле казус Siemens – это тревожный знак для России: территорию можно присоединить, зачистить, нафаршировать оружием и провести парад, но без турбин и международного признания суверенитет не работает – Крым получается той самой дыркой в сыре суверенитета, о которой пишет в своей книге Стивен Краснер.