Собака Янка

В куртке под мышкой я несу домой маленького щенка, тёплого, м ягкого и с мокрым носом, который тычется мне в голую руку и кажется ребёнком, таким безобидным и беспомощным. Час, проведённый на остановке и в троллейбусе, сделал нас почти родственниками: я — человеческая большая мама, а она (это была именно она) — крохотное собачье дитя, данное мне на воспитание одной собачницей, которая долго думала и выбирала хозяев для четырёх кутят от всеобщей любимицы Янки. Всех девочек заботливая хозяйка называла тоже Янками, мальчиков — именами папы, соседского звонкого кобелька с пушистым хвостом и ушками домиком.
Моя Янка толстая, с маслянистыми, ещё не совсем раскрытыми глазками и короткими ногами. Кряхтя, она направилась к батарее, где тепло, как у мамки под мягким боком.
Ночью она начала жалобно и тонко скулить. Включаю свет: беспокойно кружит по паласу, принюхивается и плачет. Ах вот оно что: ищет отхожее место! И где это сделать, когда нет вокруг мягкой податливой землицы? Жёсткая цветная подстилка не поддаётся, как ни скреби, чтобы сделать удобную ямочку для таких целей.
- Яночка, моя хорошая, иди, вот твой туалет.
Я опускаю её в обувную коробку с ворохом мелко порванной газетной бумаги.
Обрадовалась! Греблась, тщательно усаживая свой зад в сделанное гнёздышко. С минуту сидела, задумчиво уставившись мокрыми глазками в никуда. Выбираясь из коробки, смешно ткнулась носом в петельчатую подстилку, но тут же, перебирая передними лапками, понесла своё облегчённое тело опять к теплу.
Ранним утром мы уже сидим в электричке; рядом на сиденье из лукошка с дугой-ручкой выглядывает перепуганная мордочка. Мать моя собачья! И куда это мы попали? Под нами что-то так громко и страшно стучит: сты-дык, сты-дык, сты-дык... Какие-то неугомонные, резко пахнущие люди, с большими сумками, которые они выставляют вперёд и подталкивают собою, словно они у них живые.
- Нечем платить, нет денег — выходите на следующей остановке, - кричит разбушевавшаяся тётка, обтянутая синим форменным пиджаком и с сумкой на животе.
Несколько молодых цыганок орут наперебой, машут руками, поправляют на голове шёлковые сползающие платки и трясут подолами длинных рясных юбок.
Кондукторша, ничего не добившись от них, подходит к нам, но уже молча шуршит длинной лентой, отрывает небольшой кусок и суёт мне в руку вместе со сдачей, смотрит преданно в глаза и с ласковой улыбочкой зажимает мои пальцы, ну прямо будто ей, голодной, дали плохо обгрызанную косточку, такую аппетитную и пахучую.
И снова бесконечное сты-дык, сты-дык, сты-дык.
Наконец стало тихо, и мы оказались на свежем воздухе среди множества людей, которые быстро исчезли, направившись в разные стороны
Я выпустила кутюху на травку, и она сразу поняла, что ей надо сделать — опустить задок и посидеть подумать.
Мы идём по каменистой дороге, лукошко мерно покачивается наискосок, заставляя кланяться маленькую псинку. Нас догоняет фыркающая, резко пахнущая чем-то удушливым машина. Остановилась, гостеприимно распахнув перед нами дверцу. Полчаса урчания и частого подпрыгивания на крупных булыжниках — и мы дома.
Загороженный по улице бабушкин двор, в нём выкрашенная, давно пустующая собачья будка. Вот тут и поселим новую хозяйку всего подворья. Выпущенная на землю, Янка с радостью стала обнюхивать своё новое место жительства: жмурила от ветра ещё не блестящие томные глазки, тыкалась носом в будку, потом со знанием дела погреблась в сырой податливой земле и не мешкая уселась в мелкую ямку, чувственно уставясь в одну точку: писаю, не мешайте процессу, как говаривал Михаил Сергеевич.
Через год по двору бегала полноправная хозяйка: приземистая, с густой рыжей шерстью, которая пробором разваливалась на спине и чуть-чуть свисала с боков. Кривоватые ножки клацали коготками по асфальту, острые ушки с закрученными кисточками всегда были настороже: не стоит ли за воротами чужак, а может, соседская кошка пытается преодолеть забор в поисках мышей потолще, а молока послаще.
Янка в первую очередь подружилась со старой Анькой: она пахнет молоком, немного навозом и каким-то особенным потом. Каждый вечер подходит к будке с неполным ведром пенящегося парного молока и щедро наливает в чашку. «Йишь, - говорит она ласково, - та ночью ны дуже гавкай, а то взяла моду спать ны давать.
Анькиного мужа Янка недолюбливает: от него воняет табаком и противным зельем, которое хозяйка называет ракА. Смесь табака и ракИ Янка не переносит и старается побыстрее залезть в будку, не будет же она рычать на хозяина, а тем более гавкать.
 Анька-а-а, - протяжно кричит хозяин, когда от него особенно резко пахнет этой мерзостью, а ноги идут неровно и неуверенно.
Старая Анька появляется на пороге, всплёскивает руками и почему-то не рада тому, что её Грыня пришёл домой накормленный и сытый.
 Уже нажрався, - удивляется она, но на лице её нет умиления и радости.
 Она, резко повернувшись, захлопывает за собой дверь, а Грыня пытается поставить одну ногу на порог, а другой оттолкнуться от асфальта. Получилось не очень удачно, и Грыня скатился с порога до самой будки. Надо срочно звать хозяйку, пусть забирает его отсюда, ибо спать в будке будет невозможно.
 Анька, анька, анька, - звонко зовёт Янка свою спасительницу, но та не торопится выходить из дома.
Грыня тем временем хочет подняться и для упора хватается рукой за порог-перекладину собачьего жилья. Ну не изверг этот вонючий Грыня! Сейчас подвинет голову прямо к лазу и будет стонать и смердеть прямо на меня, это же гораздо хуже, чем у отхожего места за сараем.
Грынь, грынь, грынь, - пытается защитить себя отчаявшаяся псина, не то рыча, не то уговаривая хозяина отодвинуться подальше от лаза и дать выскочить ей на свежий воздух.
Спасение наконец-то появилось на пороге, сделав руки в боки, и начало петь свою старую песню:
- Хлыбэсь, мамо, чертя впало! Та й ны вбывся ж, паразит! И колы ж ты уже нажрэсся ции заразы?
- Дык, нажрался уже севодни, больше не буду, - бурчит Грыня себе под нос, совая по асфальту ногами.
Анька хватает хозяина за шкирку и, подталкивая сзади коленом, подвигает его на порожки дома. Вытянув вперёд ногу, она открывает ею дверь и впихивает обвисшего в безрукавке, совсем обессилевшего Грыню.
Янка радостно виляет пушистым хвостом, готовая в благодарности стать на задние лапки и служить хозяйке без всякой команды.
Около будки она вдруг замечает что-то изогнутое подковой: сверху розовый ободок, из которого торчат плотно подогнанные белые зёрна кукурузы. Нюхнула — и отпрянула: пахло так же мерзко, как от хозяина. Без Аньки тут не обойтись.
-Анька, анька, анька, - заливается собака у порога. - Иди посмотри, лежит что-то непонятное и дурно пахнет, забери его и кинь в мусорное ведро.
Старая Анька, привлечённая назойливым лаем, появляется на пороге. Обрадованная псина бежит к розово-белой подкове, нагибает к ней голову, показывает, дескать, посмотри, что за вещь непонятная валяется.

Анька подбегает и, не рассматривая, хватает замысловатую вещицу и кладёт в фартук.
- От паразит, дожрався, шо уже и зубы потеряв.
Янка знает слово «зубы» и удивляется, как это можно потерять сразу столько зубов.
В прошлом году привезли на лето пятилетнего внука, и у него заболел шатающийся передний зуб. Анька сказала, что это молочные зубы и что их можно вырывать, потом якобы новые вырастут. Бабушка долго уговаривала пацана перетянуть больной зуб толстой ниткой, даже уточнила, какой, - десятым номером. Перевязанный, он перестанет болеть и сам выпадет. Внук- несмышлёныш стоял и ждал, когда же не будет больно. Тогда Анька предложила привязать нитку за дверную ручку, она медная и утолит боль даже по нитке. Бедный ребёнок на всё соглашался, лишь бы не болело. Тогда Анька подошла к нему сзади и резко дёрнула его за плечи. Серёжа крикнуть не успел, как зуб повис на нитке и тукнулся о деревянную дверь.
 
- Ой, лыхо мое, та я ж нычаянно тыбэ дёрнула! - уговаривала хитрая Анька внука, который, закрыв ладошкой рот, тихо скулил, ну прямо как настоящая собака.
 
- Ну вот, отнимает она ладошку ото рта, - дай посмотрю. Уже ны болыть! Правда ж ны болыть?
 
- Пра-а-вда, - тянет заплаканный пацанёнок, приоткрыв в улыбке щербатый рот.
 - А мы этот зубик в землю закопаем, и у тебя вырастет новый, белый, крепкий и никогда не будет болеть.
Так пацан же, думает Янка, потерял один только зуб, а Грыня - сразу целую жменю, наверное, ракА так подействовала.
Баба Анька ежегодно сажала в огороде толстокорую скибастую тыкву сероватого цвета. Разрубит, бывало её пополам, выберет семечки, вычистит жабурыння, посыплет сахарком — и в духовку.
Запах — на весь дом! Достанет запечённую половинку — ну просто загляденье: присохшая мякоть поблёскивает кристалликами сахара, а на дне крохотная лужица прозрачного сиропа. Остывать своё любимое блюдо Анька ставила на цементный пол в веранде, там было прохладнее.
Услышав о приезде гостей из Армавира, прибежали к нам две моих двоюродных сестрицы, две хохотушки, моложе меня на 12 и 10 лет. Особой разницы в возрасте мы не чувствовали, у меня наготове всегда были какие-нибудь забавные семейные истории, и девчонки, хватаясь за животы, смеялись до слёз.
Запах печёной тыквы разжигал аппетит, и мы, не дождавшись, пока она остынет, решили подшутить над заботливой бабушкой. Пока она хлопотала по хозяйству, мы поставили душистую половинку на стол и ложечками стали выбирать горячую сладкую мякоть, с удовольствием отправляя её в рот. Вскоре от половинки осталась твёрдая засохшая корка в виде глубокой чашки. Выеденную форму мы положили на место в веранде, дескать, понятия не имеем, кто так постарался над нею.
 Слышим возбуждённый голос расстроенной бабушки:
- Та ны зараза оця проклята собака, уже й до гарбуза добралась!
В доказательство собачьей вины она приносит пустую «чашку» в комнату, где мы сидим.
 Ось подывиця, шо вона наробыла - выжрала гарбуз и ны вдавылась...
Мы, не выдержав, хохочем, Анька в недоумении смотрит на нас.
 Ой, цэ вы його зйилы? Ну слава Богу, а то я вже хотила палкой оттянуть нашу рыжу шельму. Вона ж на всэ способна...
История с гарбузом надолго осталась в нашей памяти как весёлое семейное приключение.
Сепаратора у бабы Аньки ещё не было, и она ставила банки с молоком на прокисание. Молоко было жирное, и сверху почти на треть баллона отстаивались густые жёлтые сливки, которые хозяйка аккуратно вычерпывала ложкой. А потом хоть хлебом макай в них, хоть вареники с творогом помасти - - всяко было вкусно и сытно.
Вот и на этот раз она поставила в веранде два трёхлитровых баллона: тут было прохладно и сливки застывали, как ремень. Накрыв банки металлическими крышками, достаточно тяжёлыми, сделанными из нержавейки, бабуля ушла по своим делам с чувством сделанного большого дела.
Ища прохлады, Янка забрела в веранду. Что же здесь так вкусно пахнет? Ага, молочко старая Анька поставила... Ну можно же хоть облизать? Старательно обтирая банку своим розовым шершавым языком, Янка нечаянно — или чаянно? - толкнула крышку, и перед её подрагивающим носом заблестели ещё не застывшие желтоватые сливки. Она быстро стала их лакать, забрасывая языком в рот и немного разбрызгивая по сторонам.
Довольная и сытая, она уселась около будки, а на концах усов застыли капельки густого молока, ей уже и облизываться было лень.
Баба Анька, к обеду обнаружившая шкоду, гонялась по двору за зловредной псиной, обзывая её самыми последними словами, обидными даже для собачьих ушей.
В следующий раз на металлических крышках появились круглые, величиной с добрый кулак, камешки. Вряд ли такую тяжесть может сдвинуть собачий нос.
Один раз в году к Янке прибегали стаей женихи. Они подрывали с улицы забор, забегали со стороны огорода, безжалостно вытаптывали только что высаженную рассаду, а оказавшись во дворе, колошматили цветы в палисадах.
Бедная старая Анька, сколько ни гонялась за кобелями с дрыном в руках, избавиться от них до определённого времени было невозможно. И до каких же пор можно терпеть такое безобразие.
- Дед, - просила она своего Грыню, - найди людей, которым нужна собака, и отдай её котную, от щенков она не уйдёт, а мы потом кобелька себе выберем.
Искать пришлось недолго: на конце хутора жила одинокая Марфа Гончарька, у которой старый дряхлый пёс не успел увильнуть от колёс грузовой машины.
Посадив любвеобильную Янку в мешок, - чтоб не видела, куда её несут, - дед одарил Марфу замечательной собакой, способной стеречь двор как зеницу ока. Но первое время, предупредил Грыня, надо подержать её на цепи, пока не обживётся и не родит щенков.
К Марфе Янка никак не могла привыкнуть: она и пахла совсем не так, как её крикливая, но быстро прощавшая все собачьи грехи Анька, и кормила её прокисшим борщом, и разговаривала с ней сиплым, как будто простуженным голосом.
- У, яка пындыкова, ны хоче вона борща, захочишь йисты, усэ слопаешь.
Каково же было удивление бабы Аньки, когда утром она увидела Янку, мелко и аккуратно переставлявшую свои кривые ножки по планке, прибитой по верху штакетника. Идёт, как обученная в цирке! На улице умная псина прыгнула на лавочку, с неё - на внутренний забор, отделявший двор от палисада. Бросилась, радостная, к хозяйке, облизывая ноги и руки, и так жалобно тявкает:
- Анька, анька, анька, как я по тебе скучала, не прогоняй меня больше, буду служить тебе верно и долго...
Так Янка, бросив своих детей во дворе ненавистной Марфы, вернулась в свой двор, к родной Аньке, пахнущей молоком и немного коровой, к шебутному, но доброму Грыне, от которого постоянно несло табаком и ракОй.
И жила она у них долго, до самой старости, а почувствовав смерть, ушла ночью в овраг, как будто её и не было.
Сентябрь, 2014.