"Кровавая Мэри"

Книжка была пухлая, растрепанная, остро пахнущая аптекой, утратившая обложки и переплет. Не было у нее ни начала, ни конца, но было то магнетическое притяжение, каким обладают все зачитанные книжки. Я нашла ее на чердаке деревенского дома и принялась читать прямо там, под нагретой летним солнцем тесовой крышей, в его причудливо сплетенных лучах. Вокруг фланировали разноцветные пылинки, где-то внизу квохтали теткины куры, и сама она время от времени подавала голос, лениво переругиваясь с недружелюбной соседкой.

Я же очутилась в Германии, пережившей страшную Первую мировую, в непривычной обстановке, где два человека поздравляли третьего с днем рождения. Танцующая старуха... Готтфрид Ленц... знак Стрельца... составленный ночью гороскоп... "Чем меньше человек заботится о своем душевном состоянии, тем большего он стоит, Робби." Это были "Три товарища" Ремарка, но я еще не знала названия романа, который уже начинала любить долгой преданной любовью.

Вернувшись в город с недочитанным томиком и тоскливым предчувствием смерти Пат, я почти сразу же подошла к бабушке, ткнула пальцем в нижнюю часть пожелтевшей страницы, в мелким шрифтом набранное - Эрих Мария Ремарк - и нетерпеливо спросила, есть ли у нас в доме такая книга. Подписное собрание сочинений Ремарка перекочевало из взрослого книжного шкафа в мою комнату. Пат умерла. Я простила автору ее смерть. И надолго погрузилась в новый для себя мир его тихой мужественной прозы.

Первого сентября я пришла в девятый класс с горящими глазами миссионера-неофита и томиком Ремарка в школьной сумке. К Новому году "Трех товарищей" прочитал почти весь класс. Ремаркомания бушевала в юных душах подобно бубонной чуме. Мы говорили фразами из романа. Повзрослевшие за лето мальчишки примеряли образы Роберта, Последнего Романтика и Отто Кестера. Девчонок лишила покоя Патриция Хольман.

Ни одна литературная героиня не оставила в моей душе такого восторга подражания, никакие Джен Эйр и Скарлетт О,Хара не затмили ее образ в последующие годы. У меня было всего две любимые книжные героини - кэрролловская Алиса в детстве и Пат - в юности. Именно она помогла мне понять, что перед настоящей женщиной мужчины снимают не штаны, а шляпы, что о любви должны говорить глаза, а не слова, что самое лучшее с нами случается, а не происходит...

Ворвавшийся в начинавшуюся юность роман высветил простоту и неуклюжесть нашей школьно-поселковой жизни. Родные бревна, на которых мы так любили собираться, коротая осенние вечера, теперь казались смешным приютом играющих в казаки-разбойники детишек, ведь Пат жила в изящной комнате, катая сервировочный столик по красивому ковру. Старый кинотеатр "Ракета" с маленьким фойе и залом, полным допотопных лаковых кресел, утратил былое очарование, ведь Роберт и Пат проводили время в ресторанчиках с парусниками-светильниками... Острое желание быть похожей на героиню "Трех товарищей" тревожило воображение - хотелось красиво курить, говорить "крепко, крепко", есть раков, облачившись в белоснежный халат, мастерить шляпки, сидя на уютном ковре и как-нибудь безопасно заболеть неизлечимым смертельным недугом. Кроме того, все герои Ремарка каждый день пили что-нибудь по настоящему алкогольное. И у них была "Кровавая Мэри"! Эта спиртосодержащая особа не давала мне покоя. Задавая маме осторожные наводящие вопросы, я сумела выяснить, что "Кровавая Мэри" - это водка, смешанная с томатным соком.

Мои отношения с алкоголем были печально непродолжительны: как всякий любознательный ребенок, всюду сующий свой нос, я попробовала водку лет пяти от роду, когда мы с дружком моим Витькой стащили недопитую рюмку с праздничного взрослого стола. Распив запретное зелье во дворе за сараями, мы долго плевались, дышали разверстыми ртами и дружно решили, что взрослые, пьющие эту гадость - большие дураки. Магазинный плакат "Водка - яд, водка - зло" довершил впечатление и до встречи с "Тремя товарищами" я была убежденной трезвенницей. Ремарк и в этой сфере моей жизни произвел радикальный переворот. Мне вообразилось, что водка, перемешанная с томатным соком, должна быть очень вкусной. Я любила томатный сок.

Все эти разномастные желания, объединившись, породили некий навязчивый фантом, смутную мечту о притягательном мире ремарковского романа, где все мы, друзья и одноклассники, должны были очутиться, чтобы пить "Кровавую Мэри", говорить о любви исключительно глазами и красиво выдыхать сигаретный дым под звуки любимой музыки...

Конечно, у меня, как у любой пубертатно расцветающей отчаянной девицы, уже был свой собственный рыцарь, терпеливо сносивший мои выкрутасы во имя преданной платонической любви. Звали рыцаря просто и незатейливо - Длинный. Длинный был на две головы выше меня, носил джинсовую жилетку, сносно играл на гитаре и сочинял мудрёные стихи. В дополнение к этим личным качествам были у Длинного и социальные преимущества - его очень моложавая мама работала в одном из городских ресторанов.

Именно поэтому жизнь Длинного существенно отличалась от жизни наших с ним одноклассников. Все мы жили в двухэтажных домиках с очень скромными удобствами или в частном секторе небольшого рабочего поселка. Длинный и его мама обитали в новенькой девятиэтажке, выстроенной на окраине все того же поселка, в кооперативной трехкоматной квартире с огромной лоджией и раздельным санузлом. Только у Длинного, единственного в нашем классе меломана, была классная стереосистема, огромная коллекция пластинок на любой, даже очень требовательный вкус, хорошая гитара и настоящие фирменные джинсы.

Его молодая веселая мама говорила, что мне нужно, закончив школу, поступать в торговый институт, чтобы она могла после его окончания найти мне хорошую работу. Ей дружно вторили школьные учителя, сокрушавшиеся о маленькой зарплате и нелегкой жизни, полной непровереных тетрадей и бесконечных уроков. Учителя категорично утверждали, что идти работать в школу - самоубийство, нужно пробиваться в общепит - к котлам и кастрюлям. Меня совершенно не интересовали котлы, но наличие у Длинного хорошей музыки, которую его мама регулярно обновляла, принося в дом дефицитные зарубежные диски, убеждало в преимуществе котлов перед школьными тетрадками. Кроме того, я ведь тоже носила фирменные джинсы, которые мама Длинного "достала" мне "по блату", как внушавшей доверие будущей снохе.

Как же неблагодарны бываем мы, охваченные буйными фантазиями! Именно эту квартиру, в которой меня радушно встречали, принимали и любили, я и выбрала для воплощения своих навеянных Ремарком мечтаний. Впрочем, выбор был невелик - большинство из наших одноклассников жили в совсем уже неподходящих условиях. Итак, я тихо тиранила Длинного, Длинный тиранил маму, замысел зрел и жажда его осуществления не иссякала. Наконец, бастион родительского недоверия пал и нам было благосклонно объявлено, что восьмого марта мы можем собраться у Длинного дома, чтобы отметить праздник и повеселиться. Одни. Без взрослых. Это была победа! Узнав радостную новость, мы с Длинным сейчас же отправились в гастроном "Сибирь", где и прикупили трехлитровую банку томатного сока. Первый шаг в сторону "Кровавой Мэри" мы благополучно сделали!

Теперь нужно было найти водку. Разочарование ждало нас, как терпеливый влюбленный под часами. Это в теперешнее время предприимчивый подросток может без особенных усилий купить оружие и героин, получив в виде бонуса очаровательную черную рабыню. В те далекие времена пятнадцатилетним недорослям негде было купить водку, нам бы ее никто не продал. Но рыцарь не был бы рыцарем, если бы не исполнил заветное желание дамы сердца! Длинный нашел водку. Вернее, он отыскал человека, у которого водка была.

Звали человека тоже очень просто - Колхозник. Он приехал в наш поселок из деревни заканчивать среднюю школу и учился в параллельном с нами девятом классе. У Колхозника была бабушка, у бабушки был иде фикс - бабушка Колхозника маниакально копила водку. Цель была святая - свадьба любимого внука. Вдохновленная целью бабушка Колхозника, получив пенсию, шла в винный магазин, покупала несколько бутылок водки и прятала их в подпол своего небольшого деревянного домика. На этот винный погреб мы и решили совершить набег.

Колхозник оказался замечательным парнем и наотрез отказался красть водку у любимой бабушки. Пришлось убеждать и доказывать, что крадут у чужих и всё сразу, а мы возьмем у своих и только часть. Кому принадлежит водка? - конечно же, ему самому. Зачем же ждать какой-то свадьбы, которая неизвестно, когда еще будет, если водка нужна сейчас и позарез! Разумеется, я немедленно вручила Колхознику роман "Три товарища" и рассказала о "Кровавой Мэри". На "Мэри" парень сломался - было, было в ней что-то влекущее и манящее!

Операция прошла блестяще. Пока я заговаривала зубы колхозниковой бабушке, рассказывая басни о бубновом короле, по которому я вяну, чахну, сохну и пропадаю, пока мы раскладывали колоду на обожаемого мною короля, парни спустились в подпол и тихо вытащили оттуда шесть бутылок водки. Вожделенная "Мэри" стала почти реальностью!

И вот он настал, долгожданный праздник Восьмого Марта! Все мы явились в дом Длинного, предвкушая взрослое веселье, над которым будет витать дух Ремарка. Хлебосольная мама расстаралась и накрыла длинный полированный стол в большой светлой комнате. Там были пироги, мясной и яблочный, какие-то салатики, печенье-хворост, огромное блюдо свежих зеленых яблок и много-много газводы в стеклянных бутылках, которые мы почему-то называли тогда "чебурашками". При виде "чебурашек" всем стало смешно и неловко - никто из нас не собирался пить детскую газировку, имея все необходимое для создания взрослой "Кровавой Мэри".

Как только за доверчивой мамой Длинного закрылась дверь, с антресолей быстро сняли большую компотную кастрюлю с наивными грибочками на желтом эмалированном боку. В кастрюлю опрокинули трехлитровку томатного сока и началось незабываемое. Нужно было видеть серьезные лица наших мужчин-девятиклассников, сосредоточенные и старательно-взрослые, когда шестеро из них открывали водочные бутылки и выливали в кастрюлю прозрачную огненную воду. Мешали новорожденную "Кровавую Мэри" большой суповой поварешкой. Кто-то предложил посолить. Головы собравшихся сейчас же повернулись ко мне, специалистом по Ремарку была, все-таки, я. Растерявшись от неожиданности, я замерла в гамлетовском выборе - солить или не солить? С одной стороны, герои Ремарка никогда не солили свою "Кровавую Мэри". С другой, все мы постоянно присаливали томатный сок - в буфете кинотеатра, в гастрономе, где его продавали стаканами, дома и в школе. Посовещавшись, решили пить несоленую.

Долгожданная жидкость, разлитая хозяином дома по высоким стаканам, наконец-то, очутилась в моих нетерпеливых руках - "Кровавая Мэри", мечта и греза! Я сделала первый осторожный глоток и ... не знала, куда бежать! Распроклятая эта Мэри оказалась отвратительным пойлом! Она противно воняла, она была горькая, мутная, обжигающе невкусная и пить ее было совершенно невозможно!

И, наверное, история сложилась бы иначе, если бы мне хватило сил отказаться от продолжения банкета. Но на меня смотрели глаза моих одноклассников. И самые главные, ореховые глаза рыцаря, внимательно изучали мою физиономию. Длинный обладал редким в мужчинах качеством - тем снисходительным великодушием сильного, уверенного в себе человека, которое дается только природой и любящей мамой, умеющей оставаться женщиной даже в роли родительницы. Благодаря этой замечательной особенности, он всегда легко и весело прощал женские слабости и капризы, не пытаясь изменить нашу природную суть. Сейчас в его смеющемся взгляде пряталась ироничная подначка, этакое откровенное - ну? что? - которое я не в состоянии была перенести из-за отсутствия опыта и умения ценить мужское великодушие.

Я вспомнила старинный стих, читанный бабушкой в далеком детстве - "На помост к петле подымался и в самой петле улыбался..." - и принялась обреченно хлебать свою томатно-водочную мечту.

Были в нашем классе две не разлей-вода-подружки, две попугайки-неразлучницы, две Оли, мнения которых по любому вопросу всегда совпадали, создавая впечатление, что у них один мозг на двоих. При одинаковости имен, фамилии у девчонок были разные - Камышева и Родионова. Поскольку в те годы по радио ежедневно звучала производственная гимнастика, неизменно заканчивавшаяся фразой - "Передачу вели преподаватель Камышев и пианист Родионов" - придумать прозвище для двух подружек нам было совсем не сложно.

Сидевшие сейчас за праздничным столом Преподаватель Камышев и Пианист Родионов вдруг произнесли едва ли не хором, что они не будут пить "Кровавую Мэри", потому что она противная. Разумеется, несогласные были строго поправлены всем коллективом! Им сейчас же сообщили, что если они такие маленькие глупые ляльки, что даже не могут выпить Мэри, пусть они пойдут в детский садик и лепят там куличики вместе с малышней, а не мешают здесь взрослым людям праздновать праздник и веселиться. Отщепенки пристыженно умолкли и принялись глотать отраву, покорно потупив глаза. Мне было их искренне жаль, но история уже вершилась сама собой, Мэри пошла в народ и народ ее принял.

Допив первый стакан томатно-водочной гадости, я тихо подкралась к кастрюле и, заглянув в ее глубины, молча ужаснулась - распроклятой Мэри было еще много! Значит, второго стакана не миновать! Наверное, не мне одной ремарковская "Мэри" показалась дрянью, потому что вкусив ее, все дружно накинулись на еду и шустро снесли со стола почти все, что на нем было. Веселившийся Длинный уже разливал по стаканам вторую порцию. Присмотревшись к мужской половине собравшихся, я поняла, что мальчишки умнее нас - они пили содержимое стаканов залпом, как горькое лекарство. Зажмурившись и втянув в себя воздух, я осторожно вылила в душу вторую порцию отвратительной Мэри и поняла, что залпом хорошо не только из пушек палить. В голове приятно шумело, в комнате шумело тоже, все разговаривали, ели яблоки и печенье, кто-то включил музыку, кто-то уже танцевал... Запретный вкус сигарет стал острее и слаще, сизый слоистый дым тянулся в сторону приоткрытого окна...

Через некоторое время началось неизбежное - молодые здоровые организмы начали мощно отторгать попавший в них яд. В раздельный санузел образовались нетерпеливые очереди, кто-то заперся в ванной, кого-то тошнило на кухне... Некоторых Кровавая Мэри великодушно пощадила. Мы с Длинным чувствовали себя несколько мутно, отчего и вышли на лоджию вдохнуть свежего мартовского воздуха.

Вывесив слегка осовевшие головы за перила, с высоты седьмого этажа мы увидели внизу у подъезда милицейскую машину и двух стражей порядка, стоявших неподалеку. Я задумчиво догрызла яблоко, тщательно прицелилась и запулила в крайнего мента свежим огрызком: плюх! - маленький снаряд приземлился точно в центр ментовской фуражки. Жандарм задрал голову. "Это не я! - открестившись от содеянного, я нахально ткнула пальцем в Длинного, - это он!" "Да, это я!" - пьяным счастливым голосом признал мой рыцарь и мы дружно захохотали, игнорируя представителей власти. Почему-то мы решили, что наказание неизбежно, и, заливаясь смехом, покинули лоджию.

"А это что это за шаги такие на лестнице?" - покатываясь со смеху спрашивал рыцарь. "А это нас арестовывать идут!" - радостно отзывалась я, раскисая от смеха. Вернувшись к одноклассникам, мы сейчас же доложили собутыльникам, что скоро за нами придут. Кто-то предложил забаррикадировать дверь и не пускать ментов в квартиру. В коридор потащили стулья, все смешалось в общей веселой суматохе и Длинный куда-то пропал.

Отправившись на поиски верного рыцаря, я забрела в спальню доверчивой мамы. На ковре, широко раскинув руки, спал всеми забытый Колхозник. На лацкане его новенького вельветового пиджака сохла печальная шпрота. Взгляд у шпроты был такой укоризненный, что я, не вынеся, рявкнула: "Отстань, дура!" - и испугавшись самой себя, разговаривающей с консервированной рыбкой, поспешно устремилась к двери. Кажется, она смотрела мне вслед строго и осуждающе.

В большой комнате вяло топтались две задумчивые парочки, не замечая, что музыка уже не звучит. Вокруг опустевшего стола, икая и бормоча околесицу, бродили в поисках еды пьяные расхристанные мальчишки... Еды не было. Одинокая кастрюля с противной Мэри возвышалась в центре разоренного стола в окружении пустых высоких стаканов.

В комнате Длинного на узком диване спал хозяин дома, сложившись в трогательную позу эмбриона, замерзающего на лютом морозе. В огромном кресле, где я любила сидеть, слушая дефицитную музыку, плакали обнявшись, как родные братья, Преподаватель Камышев и Пианист Родионов. Девчонки рыдали так искренне и самозабвенно, что я, неожиданно для себя, взялась подвывать, но быстро обнаружила, что не звучу хором и спешно ретировалась, жалея насильственно отравленных попугаек.

В голове моей крутилась дурацкая приблатненная песенка про сонечкины именины и ее ехидная строчка - "На Аргентину это было непохоже..." - казалась издевательским запоздалым пророчеством. Это не было похоже на Аргентину, это не было похоже на Ремарка, это вообще не было похоже на что-нибудь интересное и взрослое!

Обидевшись на беспардонную строчку, я побрела в сторону кухни и обнаружила неожиданное - пол под моими ногами плавно вращался по часовой стрелке. Решив, что мир затеял со мной забавную игру, я одобряюще захихикала, поскольку всегда любила опасные аттракционы. В кухне выяснилась еще более странная вещь - кухонные стены тоже вращались, но - против часовой стрелки. Сочетание пола и стен, раскручивавшихся в разные стороны, меня несколько встревожило. Пытаясь обрести равновесие, плюхнулась я на кухонный табурет и выявила совсем уже безумное явление - вращался также и потолок. Но потолок вел себя совсем по-свинки, становясь то выпуклым, то впуклым, что вместе со стенами и полом подсказывало один-единственный вывод - окружающий меня мир сошел с ума! В ужасе закрыла я глаза и поняла страшное - мир продолжал сходить с ума, даже когда я его не видела! Не видела, но знала совершенно точно - он вращается во все стороны одновременно!

Ко всем этим тягостным ощущениям добавилась стойкая уверенность, что некая сила пытается стащить меня с табурета и бросить на пол, чтобы окончательно уничтожить. Несколько раз открыв и снова закрыв глаза, я поняла - мир не собирается останавливаться и поэтому жить в нем я больше не могу. Значит, я должна умереть. Как Патриция Хольман! Прямо сейчас! Какой-то крохотной частью сознания я еще могла определить, что весь этот вестибулярный ужас был связан с распроклятой "Кровавой Мэри". И с Ремарком! И с Пат! Но печальные умозаключения существовали отдельно от меня, вращающейся среди взбесившегося мира! Сознание покинуло юный, налакавшийся отравы организм...

Именно в это время по свидетельствам очевидцев мама Длинного решила вернуться домой. Почему она пришла раньше, чем обещала? Может быть, ее материнское сердце-вещун подсказало, в какой опасности находится ее, пребывающий в спячке, эмбрион? Может быть, она просто хотела сделать сюрприз друзьям своего эмбриона? Так или иначе, входная дверь отворилась и мама Длинного вошла в родной дом...

Дом был похож на знаменитый лондонский Бедлам. Всюду валялись недобитые "Кровавой Мэри" стонущие тела и перевернутые для сражения с ментами стулья. Как любая чуткая мать, обожающая своего ребенка, мама Длинного отлично знала, кто та змея подколодная, которую ее доверчивое дитя наивно пригрело на своей любвеобильной груди. Мама отправилась на поиски коварной рептилии.

Если верить рассказам очевидцев, рептилия в это время сидела на кухне, таращила глаза и махала руками, изображая птичку. Что я хотела сказать, останется тайною моей нелепой жизни. Возможно, я силилась объяснить всем, что невинна, как голубица. Возможно, хотела пожаловаться, что прямо сейчас окочурюсь и вознесусь на небо. А может быть, я просто пыталась сохранить равновесие и не свалиться с табурета?

Недоумевающая мама Длинного пронеслась по квартире, как перепуганный торнадо, вернулась на кухню к змее и принялась настойчиво твердить: "Лора, очнись! Что случилось? Что-слу-чи-лось?" Ответом ей были до предела выкаченные глаза и руки-крылья. Обнаружив на кухонном столе высокий стакан с мутной жидкостью, обманутая мать потянула носом и пелена заблуждений пала к ее взволнованным ногам. Наконец-то, она поняла... почти все. Одного только не могла понять прозревшая женщина, поэтому и начала нервно тормошить змею, восклицая: "Лора, Лора, что вы пили? Что-вы-пи-ли? Что-вы-пи-ли?!"

Вероятно, ко мне вернулось самосознание. Или ответственность. Все-таки, я была продуктом своего времени. Внуки Ильича не закладывают своих! Пионеры-герои ничего не рассказывают врагам! Большевики умирают, но не сдаются! Я открыла глаза. Я встала на ноги с неустойчивого табурета. И глядя прямо в лицо опасности произнесла громко, отчетливо и уверенно: "Га-зи-ров-ку!" После чего с чувством исполненного долга шмякнулась к ногам будущей свекрови подобно мешку с картошкой.

Конечно, проспавшись и ужаснувшись, все мы валялись в ногах у доверчивой мамы Длинного и искренне просили прощения. Конечно, она простила нас, мучимая чувством своей собственной вины. Конечно, история эта стала забавным воспоминанием. Но ни один из нас не сдал Ремарка и что именно мы пили в тот день, мама Длинного так и не узнала.

Я сказала ей об этом на его похоронах, пытаясь отвлечь ее потерявшую рассудок голову от страшного мучительного горя.

Длинный закончил школу, съездил в Рязань, недобрал полбалла при поступлении в военное училище и осенью ушел служить. В Афганистан. Вскоре его вернули в цинковом гробу.

Мы стояли на кладбище смирной, перепуганной стайкой, слушая речи директора школы и каких-то еще взрослых, чужих дядек и тетек. Мы не умели терять. Мы даже страдать еще не умели.

Ставшая за несколько дней такой же худенькой, как все наши девчонки, мама Длинного смотрела на его гроб одинокими пустыми глазами и гладила его маленькой ладошкой, быстро, торопливо и неловко. Как кошка - лапой.

Сочувствовать мы не умели тоже. Отворачивая головы от этой ладошки, мы видели фотографию Длинного в черной рамке и бездонную рыжую яму, ждущую своего часа. Мы не могли принять его смерть.

Тихое мужество героев любимого Ремарка стало той помощью, которая спасла нас от отчаянья. Роберт и Отто, склонившиеся над свежей могилой Ленца, одинокие, безмолвные, полные боли и скорби, незримо встали рядом... "Он так хорошо умел смеяться," - неслышно шептали зябнущие губы одноклассников.

И раскладывая свежие алые тюльпаны на невысоком земляном холмике, я все повторяла и повторяла мудрые слова из самого лучшего романа о войне, дружбе и любви -

"Цветы покрывают все. Даже могилы."