Как пережить смерть ребёнка, сохранив любовь к своей семье?

Мать говорила о каких-то пустяках: дочка иногда просыпается ночью, один раз описалась во время долгой прогулки, как-то после посещения гостей у нее возникло раздражение на руке… Девочка тихо переставляла кукол на банкетке и выглядела совершенно обычной. У матери было лицо трагической актрисы во время произнесения заглавного монолога. Я ничего не понимала. Может быть, девочка тут вообще ни при чем и все дело во взаимоотношениях родителей?

— Ваша семья состоит из?..

— Мы с мужем, Аня и моя мама.

Вроде бы ничего трагического. Объединила себя с мужем, стало быть, там отношения в любом случае не катастрофические.

— Какие у вас отношения с вашей матерью?

— Хорошие. А почему вы спросили? — удивилась. Уже хорошо. Я решила идти напрямую.

— Ваше выражение лица и содержание проблем, о которых вы рассказываете, решительно не совпадают между собой. Есть что-то еще?

— Да, — тут же ответила она. (Явно ждала моей реплики. И чего я тянула?) — Все дело во мне самой. Я на грани самоубийства.

— Стоп! — я подняла вверх обе ладони. Девочке уже восемь лет, ей это надо? Хотя мамочка и дома наверняка все это транслирует по полной, но все равно… — Придете ко мне завтра в девять утра. Без Ани.

Про себя я решила, что, поскольку проблема моей посетительницы, в чем бы она ни заключалась, явно не касается детей, буду уговаривать ее обратиться к психотерапевту для взрослых.

***

— Я не могу общаться со своей дочерью. Виню ее, себя, Бога, всех вокруг, не могу жить. Мне кажется, если меня тоже не будет, всем будет легче…

Слово «тоже»! Кого уже нет? Все вроде бы на месте.

— В чем вы вините свою дочь?

— В том, что она убила свою сестру, мою вторую дочь.

Оп-ля! Приехали!

Если честно, то я так и не поняла, от чего именно умерла младшая девочка. Какой-то спазм? Чем-то подавилась? Разрыв аневризмы? Бывают ли у пятилетних детей инсульты? Но это уже не так и важно.

Девочки были погодками. Младшая слегка приболела, и в детский сад не повели обеих. Бабушка и папа на работе. Матери понадобилось в магазин и получить какую-то справку в конторе. Сестер и раньше оставляли дома одних, они прекрасно играли вместе, ничего не портили и очень редко ссорились. Мать пообещала быстро вернуться, купить им шоколадки, и ушла. Они даже не вышли ее проводить, только весело помахали руками из детской, где расставляли на ковре кукольный городок.

Когда младшая девочка упала, забилась, а потом замерла в неподвижности, Аня вроде бы пыталась ее звать, трясти, а после убежала и спряталась в ванной. В конторе оказалась очередь. У сестер был мобильный телефон, которым Аня умела пользоваться и часто звонила с него второй бабушке и даже подружкам по детскому саду. Обе сестры знали телефон службы спасения. Уходя, мать положила телефон на комод в детской. Там он и остался лежать. Аня никуда не позвонила. Психиатр сказал, что у нее был шок. Она почти ничего не помнит.

— Я все понимаю, она ребенок, ей было всего шесть лет. Мама и муж пытаются меня как-то увещевать, психиатр прописал таблетки, я их почти год пила, но я все равно не могу… — Странно, но трагическая маска с лица женщины исчезла. Теперь на ее лице вообще нет никакого выражения. — Не могу говорить, слушать, дотрагиваться, смотреть, а она… Неделю назад Аня за ужином сказала: «Слушайте, мама и папа, я понимаю, что вы другого ребенка, вместо Светы, пока не хотите. Но я же не привыкла одна играть, мне без нее скучно, заведите мне тогда хотя бы собаку вместо нее, что ли…» В этот момент я почувствовала, что я могу… Нет, такое нельзя говорить вслух!.. Я записалась к вам… Но тут ничего уже не поделать, лучше, если меня вообще не будет…

— Да что вы заладили: не будет, не будет! — с досадой проворчала я, не имея ни малейшего представления о том, что предпринять дальше.

Убеждать в чем-то мать? Бесполезно: близкие, лечащий ее психиатр и она сама уже сказали ей все возможное. Работать с Аней? Но кончать с собой нешуточно собирается именно мать. Действительно удалить ее на время из семьи? Вот будет им всем радость… Да еще и она получит возможность невозбранно и непрерывно грызть себя изнутри и лелеять свои несчастья…

Парадоксальная интенция! — решила я наконец. Виктор Франкл, сознательное усиление симптома до его абсурдизации. Хуже, скорее всего, не будет, потому что хуже уже некуда. Если же ничего не предпринимать, что она реально сделает с собой, мне неизвестно, но семью точно разрушит, а дочь доведет до невроза или чего-нибудь похуже.

— Теперь пусть ко мне придет ваш муж. Один. Мне нужно знать обстановку в семье с разных сторон.

***

Слава богам, мужик оказался здравомыслящий и спокойный.

— Вы купите Ане собаку. Что-нибудь небольшое, но прыткое и противно лающее. Вроде фокстерьера.

— Жена с ума сойдет! Хотя…

— Да, да, вы, кажется, меня понимаете… А что вообще любит Аня?

— Да она веселая вообще-то девочка, сейчас только притихла. Учится от страха на одни пятерки. Музыкальная, кстати. Любит петь, танцевать, бренчать на старом бабушкином пианино. Но жена так смотрит на нее, когда она танцует…

— Бренчать на пианино? Отлично! Завтра пойдете в музыкальную школу.

— Но ведь середина года!

— Вас возьмут. Сейчас я напишу душераздирающую справку для тамошнего начальства. Часть психотерапии, музыка, чтобы ребенок мог выразить горе утраты. Они там проникнутся, я уверена…

— Я не знаю… — пробормотал отец. — Но это все-таки лучше, чем ничего. Потому что так дальше жить нельзя. Я бы ушел, но жалко Аньку и даже тещу…

— Будете тайно приходить ко мне раз в две недели и докладывать об успехах и неудачах.

— «Алекс — Юстасу…» — усмехнулся мужчина. — Ладно, договорились.

***

Метод Виктора Франкла сработал.

А ее фраза «не могу видеть, слышать, трогать…» сработала паролем для меня. После трагической гибели младшей дочери мать не могла выражать вообще никакие чувства в направлении старшей. Негативные (их было очень много) она и окружающие запрещали (нельзя, она не виновата!), позитивные — глушила самостоятельно (не хочу, она убила!). Но жить без чувств невозможно, и она уже почти решила — не жить.

Дурацкая, раздражающая собака появилась уже после смерти Светы. Запрет чувств на нее не распространялся. Бешенство (меня не спросили!), раздражение (она же всю квартиру записала!), умиление (это же маленький щенок!) и, наконец, попытка выражения амбивалентных чувств («Ах ты, мой маленький мерзавец! Иди сюда, я тебя поцелую!»). Музыкальная школа. Надо водить Аню, надо делать домашние задания, нас взяли без экзаменов, в середине года, это же ответственность! А ей лишь бы побренчать, а когда нужно серьезно работать, так она сразу… Возможность обсуждать, ругать за что-то, что опять же стало уже «после»…

Страница перевернулась. Мать немного оттаяла. Аня тоже ожила и… стала хуже учиться. По механизму обратной связи мать энергично включилась в учебу: «надо наверстывать!»

— Она почти полтора года все молчала, а теперь так орет… — задумчиво говорит отец. — Всех строит пуще прежнего. Это ничего?

— Ничего, — говорю я. — Потерпите немного, ей нужно.

— И… еще я думаю, может быть, нам… Мы ведь всегда хотели, чтобы был не один ребенок… Может быть, сын…

— Вы говорили с женой?

— Еще не пробовал, хотел с вами посоветоваться.

— Считайте, что посоветовались.

— «Юстас — Алексу»… Штирлиц понял. Я пойду?

— Идите. И удачи!