Реквием

Как обычно, утром человек со своей собакой вышел на ежедневную прогулку. Шел тяжеловато, еще не оправившись от недавней, до конца не изгнанной изнутри болезни, так некстати свалившей его на несколько дней. Зато собака, соскучившаяся за время кратковременных прогулок по продолжительному вольному бегу по территории, где она давно чувствовала себя полноправной хозяйкой, несмотря на обилие бродячих и домашних собак различных пород и размеров, рыскала по округе, выискивая новые запахи, которые могли появиться в ее вынужденное отсутствие.

Мерзкая промозглая погода, по причине которой недавний глубокий слой снега превратился в грязное мокрое месиво, совершенно не располагала к бодрящим утренним прогулкам завсегдатаев этого места, так что собак почти не было, а иные категории граждан в это время года здесь почти и не бывали. Без энтузиазма помесив с полчаса грязь, человек подозвал собаку, и они отправились по обратному маршруту, впрочем, на середине пути слегка изменив его и сместившись на тротуар, соседствующий с проезжей частью дороги.

Здесь дорожка была чище и суше, однако также пустынной; лишь в сотне метров впереди знакомая бродячая псина из прижившейся здесь стаи, которую махом многократно гоняла со «своей» территории собака человека, что-то усердно и резко трепала. Человеку показалось, что она сумела утащить с близлежащей помойки мешок мусора и теперь пыталась добраться до его содержимого; собака человека также насторожилась, пристально всматриваясь вперед. В ее напрягшейся позе чувствовалось желание изгнать чужака и с этой, строго говоря, «ничейной» территории, и отнять то, что она считала по праву своей военной добычей.

Выше по склону, чуть в стороне от вожака стаи, приватизировавшего трофей, сидело еще несколько псов, но увидев своего недруга (точнее, «недружку», поскольку собака человека была сукой), да еще со своим хозяином, они нехотя поднялись еще выше; за ними последовал и пес, терзавший «мешок».

Подойдя ближе, человек увидел, что это был вовсе не мешок. На боку, спиной к нему, неподвижно лежала небольшая черная лохматая собачонка. Судя по объемному животу, в недалеком времени ее ждало прибавление семейства. Ранее эту собачонку человек здесь не встречал, она явно к местной популяции беспризорного собачьего племени не принадлежала. Рядом с ней, дугообразно на асфальте отпечатался след от протекторов шин, берущий начало на стыке дорожного полотна с тротуаром и возвращающийся туда же через пару десятков метров. Несомненно, собака была либо выброшена из машины, либо сбита ей на тротуаре.

Ее тельце было абсолютно недвижно, голова была неестественно вывернута назад и человек решил, что она мертва. Его собака осторожно и тщательно обнюхала комок грязной мокрой шерсти и села рядом. Человек присел на корточки перед распростертым телом и тут встретился с взглядом мертвой, как он полагал, собаки. Она вовсе не была мертва, и у нее были очень красивые глаза, светившиеся на узкой черной мордочке двумя большими бусинами ярко-желтого янтаря. Таких глаз прежде ему видеть не доводилось. Словно два маленьких янтарных солнышка смотрели на него из черной глубины Вселенной. Ее тело не производило ни малейшего движения, не было даже хотя бы едва заметного содрогания ни единой его мышцы. Оно очевидно было уже мертво и лишь глаза еще сохраняли жизнь в этом собачьем существе.

Эти глаза были удивительно спокойны. В них совершенно не было ни боли, ни страха, не отражалось ни малейшего намека на попытку бороться за жизнь. Несколько минут человек и собака смотрели друг на друга. Человек глядел не отрывая взгляда, зрачки собаки несколько раз на короткий миг уводили взгляд вниз, на землю под головой, но затем снова резко поднимались к зрачкам человека. Соединившись взглядами, казалось, они с этого момента сплелись и душами.

Человек понимал, что он бессилен чем-либо помочь умирающему псу, а тот чувствовал, что смерть близка и неотвратима. Глядя в глаза незнакомому животному, мужчина ощущал, что такого молчаливого взаимопонимания у него не было даже со своей любимой собакой с ее незаурядными интеллектуально-природными данными. Возможно потому, что обычно, при общении с другими собаками, ему приходилось одновременно иметь дело сразу со всей совокупностью разнообразных проявлений их живой натуры, не сосредотачиваясь на одном. Сейчас же перед ним было только одно-единственное сверхконцентрированное выражение жизни этого существа, воплотившееся в собачьих умирающих глазах. Как ни странно, но именно смерть, мрачно стоящая у изголовья в готовности пополнить свой земной скарб, сделала их настолько живыми – гораздо более живыми, чем глаза здоровой подвижной собаки. Впрочем, он знал, что грань между жизнью и смертью есть единственная точка бытия, в которой обретаешь возможность видеть квинтэссенцию той и другой, разумеется, как только их можно увидеть по эту сторону мира. В прошлом человек уже был вынужден шагнуть в эту точку, когда принял рукой, разумом и душой последний вздох матери. Теперь, волей случая, он оказался в той же точке, и хотя обстоятельства были другими, сути дела это не меняло: ему вновь выпала участь видеть эту грань.

Человеку до боли хотелось помочь умирающему псу. Хотя бы на время стать Богом, дарующим изменение судьбы тому, у кого, по его мнению, она оборвалась нелепо и нелогично. Как и у тех, кто незадолго до этого дня нелепым и нелогичным мгновением оказался в конечной точке своей судьбы, кому скорбящие земляки несли на место трагедии цветы, мандарины и елочные игрушки, отдавая дань памяти жертвам недавних актов террора, случившихся в его городе. Но, увы, его желание ничего в его земном статусе не меняло.

Глядя в глаза умирающего пса, он бы ради его спасения не счел зазорным обратиться и к Богу. Но он давно знал, что это бессмысленно, потому что Бога нет.

Есть человек, выдумавший Бога. Чтобы увидеть, принять и познать Бога, человеку самому придется стать Богом. Придет время, так и будет, Homo Sapiens станет Homo Divinus, из человека разумного превратится в человека божественного, но время это находится далеко за пределом нынешнего человеческого понимания.

Несколько минут человек пристально всматривался в глаза собаки, пытаясь уловить в них хоть малейшее изменение, хотя бы крохотное проявление жажды жизни, попытки изменить судьбу, но они оставались все такими же спокойными, принимающими выпавшую участь так же, как ясно понимал ее человек. Он хотел мановением руки сделать ее вновь живой, веселой и кому-то нужной – такой, какой ее душа в облике щенка появилась на Свет. Но он был всего лишь человеком и не умел этого. Он хотел прикоснуться к ней Божьей рукой и забрать ее жизнь тихо и мирно, как и должно быть с безгрешным земным созданием. Но он не был Богом. Тогда он захотел передать людям чувства, которые испытывал, глядя в угасающие глаза лежащего перед ним создания, чтобы они также как и он, ощутили скорбь от ухода на ту сторону Света этой маленькой души. Но умение разговаривать чувствами – прерогатива богов, удел людей – пользоваться их жалким суррогатом, словами, и он не был здесь исключением.

Какие муки ей пришлось бы пережить, если бы он попытался поднять ее или даже просто сдвинуть с места? Человек знал, что милосерднее всего для собаки в такой ситуации - усыпить ее. Здесь и сейчас, чтобы проявить истинную гуманность, он должен был сжать руками ее шею. Но на это у него не хватило духу.

В конце концов, человек поднялся и пошел было дальше; отойдя несколько десятков метров от лежащего тела, он обернулся. К тому вновь спустился изгнанный ранее пес. Его дальнейшее поведение было важно, поэтому человек остановился и стал наблюдать. Ему показалось, что, возможно, прежде пес вовсе не трепал свою товарку, а пытался ее поднять. Однако расчет, к его сильному огорчению, оказался неверным, поскольку тот, схватив тело за шею, стал с остервенением его трясти, будто рвал половую тряпку. Собака человека ринулась обратно, и пес, как и в прошлый раз, вновь ретировался без боя. Человек вернулся к лежащей собаке. Ее глаза были подернуты тусклой дымкой, однако когда он наклонился, они опять ожили, озарившись изнутри тем же янтарным сиянием. Человек дал команду своей собаке, и она направилась в сторону стаи. Сегодня ее представляли всего три собаки, обычно она была вдвое больше. Через несколько секунд стая исчезла из поля зрения.

Человек еще несколько минут постоял возле собаки, чтобы удостовериться, что в последние минуты ее больше никто не потревожит. Стаю видно не было, по всей видимости, она была уже на значительном удалении. Черные зрачки собачьих глаз все чаще теряли взгляд человека и опускались к земле. Сила жизни ее покидала. Теперь она должна была остаться одна, чтобы земля могла принять ее последний вздох, а пасмурное небо над городом – ее упокоенную душу. Человек бросил на собаку прощальный взор, и они со своим псом ушли.

Потом, чуть позже, он вернулся на то место, чтобы удостовериться, что земля и небо – эти истинные отправители ритуала завершения судеб на нашей планете – исполнили свой траурный обряд.

Затем были переговоры с муниципальными службами.

А потом были поздняя прогулка, ночное небо и звезды. Всё как всегда. Но в этот вечер человеку почудилось, что их тропинка была озарена ярче, чем обычно. Возможно потому, что этой ночью наверху одной маленькой звездочкой стало больше…

*

Человек хотел выразить свои чувства и мысли словами, но понимал, что человечество еще не придумало слова, способные спуститься до самых глубин его души, впитать в себя те мысли и чувства, которые бушевали в ней в это время, и, впитав, поднять их на Свет, чтобы в перворожденном виде передать окружающему миру. Это под силу сделать только Homo Divinus – через время, равное в эволюционном развитии человечества почти бесконечности. И все же…

И все же, существует нечто, способное гораздо точнее слов передать состояние души, силу переживаемых чувств, более значительное, чем слова, которые мог подобрать человек. Слова – это речь разума, а музыка – это речь эмоций. Более того, музыка – это речь Вселенной, сопровождающая пребывание всякой души в этом мире. Каждое ее движение, любое соприкосновение с другой душой, формируют только ей присущую мелодию жизни, рассказывающую Вселенной о ее печали и радости, мечтах и несбывшихся надеждах, любви и предательстве, страхе и боли, раскаянии и прощении.

Мир наполнен музыкой, но только очень немногим дано ее слышать.

Человек придвинул к себе лист бумаги, взял ручку и написал сверху листа: «Реквием». Несколько секунд помедлил, вслушиваясь в тихую наплывающую на него откуда-то издалека, из другого мира, печальную мелодию, рассказывающую о маленькой душе, о ее рождении и смерти, и добавил: «Одинокой собаке».