Антихрущевские выступления в СССР

На модерации Отложенный

Антихрущевские выступления в СССР

Авт.: work | Опубликовано: 11.03.2013 | Просмотров: 317

• В России бытует мнение, что советский народ не сопротивлялся очернению Сталина, повсеместному сворачиванию сталинской внутренней политики и идиотским хрущевским реформам, по сути уничтожавшим советский социализм. Это не так, советские люди, протестовали, как могли. Но протест их был стихийным и неорганизованнным, потому что его оказалось просто некому возглавить — коммунисты уже тогда оказались оторванными от пролетарских масс и не соответствовали роли их авангарда, каким по определению и признала быть коммунистическая партия.

Кемеровская стачка, сентябрь 1955 года

Произошедшие в Кемерово волнения мобилизованных представляли собой социально осмысленный протест против несправедливого решения власти. По своему сценарию они очень походили на стихийную рабочую стачку дореволюционных времен. Однако рабочие имели дело со специфическим собственником – государством, что предопределило как характер конфликта, так и особую чувствительность московского «начальства» к требованиям участников беспорядков.

Расследование обнаружило в Кемерово стандартный набор причин, вызывавших повышенную агрессивность мобилизованных рабочих: множество нарушений трудовой дисциплины, прогулы, простои и в то же время отмены выходных дней и удлинение рабочего дня в случае «авральных» работ, задержки и незаконные удержания из зарплаты, тяжелые условия труда. В некоторых общежитиях было сыро и холодно, столовые и магазины – грязные, рабочих в них часто обсчитывали и обвешивали.

Суть вспыхнувшего в сентябре 1955 года конфликта сводилась вкратце к следующему. 18 июля 1955 года Совет министров СССРсекретным постановлением продлил до 1 апреля 1956 года (на полгода!) срок работы строителям, демобилизованным в свое время из строительных батальонов и переданным на строительство двух номерных заводов и Новокемеровского химического комбината. Это постановление противоречило предыдущим обещаниям власти – отпустить домой вместе со сверстниками, проходившими срочную службу в регулярной армии. О принятом решении мобилизованным ничего не сообщили. Более того, строительное начальство пустилось на недостойные уловки, пытаясь решить проблему кадров за чужой счет. Всех мобилизованных перевели на те стройки, откуда (по новому распоряжению Совета министров) после общего приказа о демобилизации никто уехать домой уже не мог.

6 сентября 1955 года в газетах был опубликован приказ министра обороны, маршала Советского Союза Г.К.Жукова об увольнении в запас отслуживших свой срок военнослужащих срочной службы. Мобилизованные, остававшиеся в неведении относительно закулисных бюрократических игр, ждали скорого возвращения домой. Однако власти безмолвствовали. И тогда утром 10 сентября, через три дня после публикации приказа, большая группа рабочих строительных батальонов пришла к управляющему трестом и потребовала расчета и увольнения в соответствии с приказом Жукова. В ответ было зачитано упомянутое выше распоряжение от 8 августа со ссылкой на распоряжение Совета министров СССР от 18 июля 1955 года. Узнав, что по непонятным причинам и вопреки данным ранее обещаниям срок работы им продлили на полгода, люди возмутились.

О дальнейших событиях подробно рассказал впоследствии управляющий трестом Степаненко (запись беседы заверена заместителем начальника следственного отдела управления КГБ по Кемеровской области, стиль документа оставлен без изменений): «Вопрос: Воспроизведите картину происходивших массовых беспорядков в тресте № 96. Ответ: 10 числа, это было в начале десятого часа, пришла большая группа из 606-го общежития, где проживают люди разной национальности… начали вести беседу. Все было спокойно. Как только зачитали, что правительство приняло решение временно задержать на строительстве до 1 апреля 1956 года, после этих слов, тут ничего нельзя было разобрать, все начало трещать, стали ломать, бить. Стали кричать: «Давай отменяй приказ маршала Жукова». Один встал на ноги, берет ручку, дает мне – подписывай! Каждый вооружен газетами. «Подпиши, что отменяешь приказ Жукова, и ставь круглую печать». Я говорю: «Я не маршал Жуков и не правительство, я каких-либо документов не имею права подписывать». Потом они начали показывать свои документы, которые они получили из министерства обороны».

Судя по рассказу Степаненко, толпа в это время еще была открыта для диалога с властями. Захватив с собой управляющего трестом, люди отправились в областной военный комиссариат. Но военком заявил, что его это дело не касается, что «это солдаты не мои, они демобилизованные, я к ним никакого отношения не имею, и веди их отсюда, куда хочешь». После препирательств рабочие разошлись, пообещав в понедельник вернуться. Степаненко отправился в обком КПСС. Там собрались областной прокурор и заведующий административным отделом обкома. Прокурор, подобно военкому, попытался от ответственности уклониться: «Это не решение, а распоряжение, а для этого дела нужен указ о продлении службы, они отслужили свое время». Стали звонить в Москву. Добрались до заместителя министра строительства СССР. Тот тоже решить ничего не мог и принялся звонить заведующему строительным отделом ЦККПСС. Но в 6 часов вечера никого на месте не оказалось.

11 сентября, в воскресенье, казалось, что все успокоилось. В саду организовали гуляния строителей. Рабочие подходили к Степаненко, выслушивали его обещания и миролюбиво расходились. В общежитие отправили члена партии, который попытался убедить людей выйти в понедельник на работу и прекратить волынку. Никаких эксцессов в этот день не было, и начальство несколько успокоилось. Впоследствии бюро Кемеровского горкома КПСС, разбирая ход событий, «указало», что заместитель начальника управления КГБ «проявил беспечность и не знал, что делалось среди рабочих накануне массовых беспорядков».

Пока власти тешили себя надеждой на мирное урегулирование конфликта, рабочие уже обрели неформальных лидеров, которые занялись подготовкой стачки. Один из них, уроженец Таджикистана, узбек по национальности, имевший всего два класса образования и работавший бригадиром, ездил к своим знакомым из числа бывших солдат строительного батальона. Вернувшись в общежитие, он рассказал, что они 12 сентября не выходят на работу и все направляются в трест требовать увольнения с работы. Призывал рабочих поддержать своих товарищей и не выходить на работу. После этого трое бывших солдат направились в стройгородок и распространили это сообщение среди всех рабочих, также призывая их к стачке.

Утром 12 сентября, в понедельник, на дверях одного из общежитий была обнаружена анонимная полуграмотная прокламация: не выходить на работу, а идти к зданию треста для решения вопроса о демобилизации с «высшим начальством с министерства строительства». Степаненко так описывал события этого дня: «А в понедельник пришли в кабинет, побили стол, графин, кричали: «Когда нас отпустишь?»… Я стал говорить, что вот есть решение правительства, предложил записать себе номер, но дать его я вам не могу, так как оно секретное. Затем говорю, что есть такое решение и в облвоенкомате… Тут военком говорит: «Что вы их мне привели?». Я ему говорю: «Я не вожу, а они меня водят». Он опять сказал, что это не мои солдаты, и мы никакого отношения к ним не имеем, и мы никакого права не имеем их привлекать, служащие твои, и как хочешь, так и делай. Потом, когда они начали переть, лезть, он начал звонить в гарнизон, чтобы прислали войско. Я говорю: не делайте этого, ведь это не полтысячи, не двести человек, это же две-полторы тысячи. Я говорю: я к ним пойду, я не боюсь. Вопрос: Где он с ними говорил? Ответ: Он с ними говорил из окна второго этажа. Я вышел во двор и говорю: «Пойдемте в клуб». Здесь начались выкрики: «Дайте генерала!» Я говорю: я генералом не распоряжаюсь. И все мы, полторы тысячи человек, прямо пошли в клуб. Я позвонил по телефону в трест, к нам приехал наш парторг Семенов, приехал начальник политотдела – полковник. Там начали разговаривать, я объяснил, что я сообщил в Москву, должны приехать из главка, давайте разойдемся, выйдем на работу. А завтра нужно будет машины, я дам… и будет какая-то ясность… Слушать они не хотели, но разошлись».

Вечером того же дня прилетел из Москвы начальник управления по строительству в районах Сибири министерства строительства СССР(«Сибстрой»). А 13 сентября, во вторник, рабочие, около 2000 человек, собрались у здания треста. Места для всех в клубе не было, и митинг переместился на стадион. Туда же прибыли представители обкома и горкома партии, областной прокурор и военный комиссар, заместитель начальника областного управления КГБ, прилетевший из Москвы начальник «Сибстроя» и управляющий трестом Степаненко. Они попытались «разъяснить» распоряжение правительства. Сначала рабочие слушали спокойно, но когда, вопреки их ожиданиям, руководитель «Сибстроя» опять повторил, что срок им продлен до 1 апреля, поднялся шум. Начальство с этого момента потеряло контроль за ситуацией. Рабочие стали выходить на трибуну и читать «гарантийные письма», обещавшие демобилизацию вместе со сверстниками. Успокоить их обещаниями не удалось. Официальный митинг был сорван.

«Все бросились ко мне, – рассказывал Степаненко, – начали матом: «Так ты распускай». Один толкнет, второй толкнет, я поднялся, они меня ударили по голове, потом под бок, потом по ногам. Затем они меня обыскали, они думали, что решение правительства у меня. У меня был партийный билет. Посмотрели его и положили в карман плаща. Потом они говорят: «Где решение?». Я говорю: «У меня в тресте», – и повели меня к тресту. Когда меня вели, я помню, что один черный человек стоял и меня защищал, он говорил: «Убивать не надо». Меня повели к тресту, я посидел и чувствую, что я теряю сознание. Там они кричат: «Давай приказ». Я говорю: «Этот приказ не будет иметь силы. Я не могу отменять приказы правительства…» Потом они все навалились, я чувствую, что уже все и подписал приказ. Милиции не давали подходить. Какой-то подошел ко мне в штатском, они говорят: «Это шпион, гоните всех этих шпионов». Вытолкнули его». В конце концов, Степаненко потерял сознание и был доставлен в больницу. А толпа, получив «приказ», постепенно успокоилась.

События в Кемерово отличались довольно высокой самодисциплиной участников. В толпе явно чувствовалась сдерживающая сила, не допустившая бессмысленной крови – несмотря на провокационные выкрики и призывы. Участники волнений не занимались грабежами и погромами. Материальный ущерб поражает мизерными для такого большого числа участников размерами.

У стачечников была своя идеология, основанная на коллективной солидарности, уверенности в силе объединенных справедливой идеей людей. В то же время в мотивах действий участников стачки присутствовала знакомая российским властям еще со времен крестьянской реформы 1861 года идея о «поддельной грамоте» и нерадивых чиновниках, исказивших волю высшей власти, в данном случае – маршала Жукова.

КГБ, несмотря на все усилия, так и не удалось обнаружить в действиях участников беспорядков даже намека на «антисоветскую агитацию». Участники волнений в Кемерово готовы были ждать (и ждать достаточно терпеливо), когда, наконец, придет «правильная бумага» из Москвы. Московское руководство, со своей стороны, решило в этом случае пойти на компромисс с «народом». 300 агитаторов, направленных в трест «для проведения политработы» не уставали повторять: «имеется распоряжение правительства о демобилизации их с 1 декабря 1955-го». Целых четыре месяца бунтовщики у начальства отыграли!

По делу об организации массовых беспорядков в строительном тресте № 96 к уголовной ответственности было привлечено пятеро молодых людей (1931-1932 года рождения). В ноябре 1955 года судебная коллегия по уголовным делам Кемеровского областного суда вынесла жестокий приговор. В.П.Михневич был осужден к 10 годам лишения свободы с конфискацией имущества и последующим поражением в избирательных правах на 5 лет, А.В.Новгородцев – к семи годам с конфискацией имущества и последующим поражением в избирательных правах на 3 года, А.Д.Диденко – к 6 годам с конфискацией имущества и последующим поражением в избирательных правах на 3 года. Длительные сроки получили Т. Кулахматов и И.И.Сивчук. Однако судебная коллегия по уголовным делам Верховного суда РСФСРв процессе пересмотра дела выяснила, что никто из осужденных ни 10, ни 11 сентября в беспорядках не участвовал, вооруженного сопротивления не оказывал, тем более, не был организатором и руководителем волнений. 24 февраля 1956 года приговор Кемеровского областного суда был отменен, деяния, осужденных переквалифицированы, а сроки лишения свободы снижены.

Спустя месяц отголоски кемеровских событий донеслись до Киселевска – небольшого городка в той же Кемеровской области. Тридцатишестилетний Иван Трофимович Жуков – заместитель начальника Киселевского городского отдела МВД по политической части, член КПСС, участник Великой Отечественной войны, имевший боевые награды, сформулировал бессознательно мучившую «бунтовщиков» мысль о неправильном коммунизме и несправедливостях власти. Добропорядочный советский гражданин под впечатлением событий в Кемерово написал, расклеил по городу и отправил в ЦК КПСС несколько листовок: «Товарищи шахтеры, рабочие! Рабочие Кемерово в сентябре бастовали. Почему бастовали? Они бастовали против противозаконных действий, произвола советской буржуазии, а не против советской власти. Основной закон советской власти – это все для блага народа. Так говорят в лекциях и пишут в газетах. Что же на деле? На деле другое. Благами жизни пользуется небольшая кучка людей – советская буржуазия и их прихвостни… Рабочим муки нет или один мешок на 1000 человек, а для горкома партии привозят для закрытого распределения. Товарищи, критика на собраниях не помогает. Читайте наши листовки и передавайте их содержание своим товарищам. Выявляйте советских буржуев, произвол их в отношении вас и пишите листовки. Ищите контакт с нами. За советскую власть без буржуазии. «Союз справедливых».

Те слова, которые кемеровская толпа не умела и не могла сформулировать и произнести, но которые искала, мучаясь косноязычием, – о неправильных и неправедных чиновниках, советской буржуазии, подрывающей правильную советскую власть, в конце концов, прозвучали – в другом месте и в другое время, но по тому же поводу. Рай на земле был украден советской буржуазией у народа.

Политические волнения в Грузии после XX съезда КПСС

Тбилиси, март 1956 года

25 февраля 1956 года на закрытом заседании XX съезда КПСС прозвучал «секретный доклад» Н.С.Хрущева «О культе личности Сталина. Слухи о том, что великий Сталин объявлен чуть ли не «врагом народа», быстро распространились по стране.

Исторический миф и народная память связывают начало волнений в Грузии со спонтанным порывом детей – пионеров и школьников Тбилиси – почтить память Сталина 8 марта 1956 года. Однако из специального сообщения министра внутренних дел Грузинской ССРВ.Джанджгавы и начальника управления милиции МВД Грузии О.Мусеридзе в МВД СССР следует, что события начались уже 4 марта 1956 года. В собравшейся в этот день у монумента Сталину толпе некоторые, по определению милиции, вели себя «вызывающе». 50-летний сельский житель, член КПСС Н.И.Парастишвили «взобрался на постамент монумента и выражался нецензурными словами. При этом он, отпив из бутылки вино, а затем разбив ее, сказал: «Пусть так же погибнут враги Сталина, как эта бутылка». Один из организаторов возложения венков к монументу Сталину студент-заочник Грузинского политехнического института, житель города Кутаиси 23-летний 3.Деврадиани в грубой форме потребовал от неизвестного майора Советской армии встать в почетный караул. Когда офицер отказался, Деврадиани якобы «попытался ударить его ножом», но был задержан милиционерами. По дороге в городское управление милиции большая толпа (до 300 человек) отбила задержанного. Стихийный митинг продолжался до 12 часов ночи. Уже в этот день на территории монумента Сталину находился наряд милиции – 84 человека (половина из них была в гражданской одежде).

На следующий день, 5 марта, как рассказывал очевидец событий, корреспондент газеты «Труд» Статников, в центре города в десять часов утра раздались резкие продолжительные гудки автомашин, запрещенные в обычных условиях автоинспекцией. Вскоре журналист увидел: по середине улицы шла процессия студентов (человек 120-150) без головных уборов. Передний ряд нес портрет Сталина. Организаторы шествия призывали стоявших на тротуарах зевак почтить память вождя и снять шапки. Время от времени кто-нибудь требовал от водителей машин давать продолжительные гудки. Всего прошло несколько процессий. Все они направлялись на площадь к монументу Сталина и возлагали венки.

Начавшиеся 5 марта траурные шествия имели все обязательные атрибуты официального государственного мероприятия, и, вероятно, мало кто из очевидцев понимал поначалу, что проводятся они без разрешения свыше. Высшее же грузинское начальство пока отмалчивалось, траурных шествий не запрещало. Возникший организационный вакуум был заполнен стихийной самоорганизацией и действиями неформальных лидеров. Движущей силой событий стали молодежь и студенты.

Демонстрации продолжались на следующий день. Но теперь они стали более организованными и многочисленными, особенно в середине дня, когда закончились занятия в институтах. К портретам Сталина добавились портреты Ленина, появились флаги с траурными лентами. В 4 часа дня в ЦК КП Грузии состоялось заседание, на котором присутствовали руководители министерств, газет и журналов – человек 70-80. Открыл заседание первый секретарь ЦК Мжаванадзе. Извинившись перед собравшимися, он быстро ушел. Зачитали закрытое письмо ЦККПСС «О культе личности». С документом предполагалось ознакомить всех коммунистов и комсомольцев. Молва быстро разнесла слухи об этом по городу. Вместо оплакивания великого покойника ему было нанесено новое оскорбление.

Ничего более глупого и беспомощного, чем слепо выполнять команды из Москвы и немедленно зачитывать «Закрытое письмо» в подобной ситуации придумать было нельзя. Ослушаться коммунистические руководители Грузии не осмелились, хотя и с опаской взирали на разгоравшуюся просталинскую «истерию».

Утром 7 марта студенты Государственного университета имени Сталина вместо лекций вышли на улицы. Их поддержали студенты сельскохозяйственного, политехнического и некоторых других институтов (всего в городе было 19 вузов). Вместе со студентами в манифестации участвовали школьники. Иногда, по сообщению Статникова, студенты выводили школьников на улицы чуть ли не силой, срывали занятия, угрожали директорам. Манифестанты шли по главной улице – проспекту Руставели – к площади Ленина. Толпа остановилась у Дома правительства и под продолжительные гудки машин выкрикивала: «Слава великому Сталину!». Следующая остановка – у здания горсовета на площади Ленина. Несколько человек прочитали стихи о Сталине. Хор исполнил песни в его честь. Милиция пыталась остановить манифестацию или изменить ее маршрут. К месту событий была направлена оперативная группа, «которая дважды в пути следования студентов врывалась в их среду», но остановить демонстрантов не сумела. У монумента Сталину вновь начался стихийный митинг. Выступавшие обрушились с проклятиями в адрес очернителей Сталина. Толпа была настроена агрессивно. Милиции пришлось спасать от побоев М.Пышкова (его заподозрили в фотографировании выступавших) и Л.Г.Иванову (майора в отставке), которая сказала окружавшим ее людям: «Почему эти бездельники и дураки стоят здесь, неужели у них нет другого дела?». В результате с места событий ее увезла машина скорой помощи. Полковник милиции Осепайшвили был избит до бессознательного состояния. К концу дня число манифестантов достигло 70 тысяч человек. Судя по всему, руководство МВД в Москве не придало большого значения начавшимся 7 марта демонстрациям. Информация в ЦК КПСС со ссылкой на доклад министра внутренних дел Грузии Джанджгавы была отправлена только во второй половине дня 8 марта.

Под утро 8 марта в студенческий городок явился неизвестный, заявивший, что «у монумента снимают венки». В ответ на это сообщение большая группа студентов (до 1000 человек) к 4 утра собралась у монумента. Утром 8 марта город частично не работал. Одни просто не пошли на службу. Другие в течение дня оставляли рабочие места и выходили на улицы. В Верховном суде республики отменили слушание назначенных к рассмотрению дел – подсудимых просто не привезли из тюрьмы. Очевидно, боялись эксцессов на улицах. Появились грузовые машины, заполненные людьми. Они разъезжали по городу с флагами и портретами Ленина и Сталина. С машин кричали «Ленин-Сталин!», «Слава Сталину!» и т. д. Журналист Статников был уверен, что эти машины никто не выделял. Их просто захватывала толпа. По сообщению МВД Грузии, захват машин и автобусов начался после того, как один из выступавших на митинге на площади Ленина (после полудня) сказал с трибуны, что «все принадлежит народу, в том числе и транспорт». Одного из водителей, отказавшегося везти демонстрантов, сбросили с моста в Куру. По свидетельству Ф.Баазовой, демонстранты «регулировали движение транспорта, в некоторых случаях останавливали его». Произошло несколько столкновений с работниками милиции, пытавшимися останавливать захваченные машины. Один из водителей был задержан; после этого от стихийного митинга у монумента Сталину отделилась толпа в 700-800 человек, которая сначала избивала сотрудников ГАИ на площади Меликишвили, а затем окружила отделение милиции и потребовала освободить всех задержанных, в том числе и водителя машины, кстати, отобранной у законного владельца. Требования сотрудников милиции, пытавшихся останавливать захваченный автотранспорт, не выполнялись, участники беспорядков отвечали им упорным сопротивлением. Стычки чаще всего заканчивались в пользу толпы. Например, в течение 9 марта милиции удалось задержать лишь 80 машин: с некоторых из них, «чтобы временно исключить возможность использования», милиционеры снимали отдельные детали.

Демонстрации приобрели массовый характер. Одна колонна (около 3 тысяч человек) собралась на площади им. Ленина, напротив здания ЦК КП Грузии. Вторая (до 4 тысяч человек) – около монумента Сталину на набережной. Демонстранты держали портреты Ленина, Сталина, Молотова. Выкрикивали лозунги «С Лениным и Сталиным к победе коммунизма», «Сталина не забудем». Изображений Ленина с каждым часом появлялось все больше. Демонстранты потребовали выступления первого секретаря ЦК КП Грузии «в связи с решениями XX съезда КПСС». По рассказу Ф. Баазовой, «выбранная делегация вошла в комендатуру и передала требование демонстрантов – вызвать первого секретаря ЦК партии Василия Мжаванадзе». «В тот период мавзолей на Красной площади, – поясняет Баазова, – где рядом с Лениным лежал Сталин, был закрыт. Утверждали, что Мао Цзэдун потребовал выдачи праха Сталина». Теперь демонстранты, якобы, «решительно потребовали от Мжаванадзе поддержать усилия Мао по восстановлению чести Сталина». В 12 часов дня 8 марта Мжаванадзе действительно выступал перед толпой и обещал «Сталина в обиду не давать». Но после выступления первого секретаря собравшиеся предъявили властям следующие требования: «9 марта объявить нерабочим траурным днем. Во всех местных газетах поместить статьи, посвященные жизни и деятельности И.В.Сталина. В кинотеатрах демонстрировать кинофильмы «Падение Берлина» и «Незабываемый 1919 год». Пригласить на митинг представителя Китайской Народной Республики Чжу Дэ. Исполнение гимна Грузинской республики в полном тексте».

После речи Мжаванадзе толпа захотела услышать маршала Китайской Народной Республики Чжу Дэ (он гостил в Грузии после участия в XX съезде КПСС). Немедленно снарядили делегацию. Фигуре маршала Чжу Дэ принадлежала важная функция – он должен был подтвердить международное значение Сталина. Встреча демонстрантов с Чжу Дэ действительно состоялась и была продолжением начавшихся в городе беспорядков. Попытки малочисленных милицейских заслонов остановить огромную толпу (около 5 тысяч человек), двигавшуюся к даче в Крцаниси на захваченных машинах и пешком, не удались. Демонстранты, вооружившись палками, «прорвали заслоны и ворвались на территорию дачи, где вели себя необузданно и дерзко».

Чжу Дэ дважды выступал с приветствиями. Однако толпа не расходилась и требовала принять ее представителей. Пятеро студентов, по сведениям МВД Грузии, действительно встретились с маршалом КНР. Вскоре кто-то из китайцев выступал на митинге у монумента Сталина в Тбилиси. Журналист Статников в это время был на площади Ленина. Кто-то с трибуны крикнул: почему в городе нет траурных флагов? Почему на здании горсовета не вывешено положенное в таких случаях панно с портретами Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина? Площадь одобрительно загудела и немедленно проголосовала «за». Несколько десятков человек немедленно нашли коменданта здания, и панно было вывешено. Та же история повторилась со зданием штаба Закавказского военного округа. После попытки штурма двум молодым людям удалось взобраться по водосточной трубе на балкон и вывесить два траурных флага. Затем военное начальство, видимо, отдало приказ, и появилось большое полотно с изображением Ленина и Сталина.

Милиция очень вяло реагировала на происходящее. Она была психологически блокирована апелляцией участников митинга к патриотическим чувствам, сохранявшимся почтением к Сталину, красным «цветам» толпы, очевидной «нормальностью» большинства присутствовавших и их неподдельным энтузиазмом. В итоге власти полностью упустили инициативу. На вопрос руководства МВД СССР, почему в самом начале беспорядков не были приняты «необходимые профилактические меры», министр внутренних дел Грузии Джанджгава ничего вразумительного ответить не сумел. МВД СССР обвинило его в трусости.

Весь день на площади Ленина продолжались выступления. Работали микрофоны. Некая женщина заявила: «Слышите, грузины! Нас поддерживают в Москве. Сейчас митинги проходят не только в Грузии, но и других городах. Будем бороться за дело Сталина, клянемся!» На трибуну подняли молодого поэта Нонейшвили, который под гул одобрения прочитал стихи о Сталине и закончил словами: «Я тоже с вами». Участвовали и некоторые другие представители творческой интеллигенции.

У памятника Сталину, усыпанного венками, тоже шел митинг. Статников на нем не был. По свидетельству одного из участников, «я выступал с речью возле монумента Сталина по своей доброй воле. Я говорил, что от имени Сталина я на фронте много бомб бросал в врагов Сталина». В редакции республиканских газет «Коммунист» (на грузинском языке) и «Заря Востока» (на русском) «ворвались неизвестные и пригрозили, что если не будут выпущены траурные номера, то разнесут здания редакции и типографии (после этого случая в обеих редакциях была установлена охрана)».

Утром 9 марта власти попытались, наконец, перехватить инициативу и ввести траурные манифестации в официальные рамки. Газеты вышли с передовыми статьями «Третья годовщина со дня смерти И.В.Сталина» и с фотографией Ленина и Сталина в Горках (1922 год). Было объявлено о проведении в 13 часов траурных митингов на всех предприятиях, в учреждениях и учебных заведениях республики. Все это выглядело и на самом деле было уступкой местной власти митингующим. Ведь по всей стране в это время в закрытых, «коммунистических», аудиториях читали письма ЦК КПСС о культе личности Сталина. Но запоздалая попытка властей перехватить инициативу и ввести траурные митинги в рамки официальных мероприятий провалилась. «Фанатизм, – рассказывал Статников, – предельно накалился. На улицах бесновалась не только молодежь, но и взрослые. Большинство артелей были закрыты. Служащие мелких учреждений бросали работу и выходили на улицу. Были случаи невыхода на работу в нескольких предприятиях легкой и пищевой промышленности». Нарушилась работа городского транспорта. Десятки грузовых машин, набитых людьми, целый день разъезжали по городу с флагами и портретами. Люди пели песни и кричали «Ленин-Сталин», «Слава Сталину». Некоторые ругали Хрущева, а для убедительности потрясали ножами и финками. Утром 9 марта по городу распространились написанные от руки листовки, «призывающие рабочих и служащих оставлять работу и принять участие в шествиях и сборищах».

Митинги в Тбилиси состоялись. Они представляли собой странное смешение коммунистического официоза (выступления «начальства» повторяли передовые утренних газет, рабочие рассказывали о выполнении плана и т.д.) с нападками на власть. В митинге на площади Ленина принял участие первый секретарь ЦК КП Грузии Мжаванадзе. После его краткой речи люди начали было расходиться. Но тут какая-то женщина крикнула в толпу: «Остановитесь! Меня сегодня вызывали в МВД и взяли расписку, что я не буду выступать. Я спрашиваю вас, почему это делается?» Толпа осталась на месте. Ее поведение сделалось более агрессивным. Были случаи избиений неизвестными лицами работников органов внутренних дел. Судя по докладной записке начальника главного управления милиции министру внутренних делСССР от 10 марта 1956 года, аналогичные события имели место также в Гори, Сухуми и Кутаиси. Уже на дневных митингах в Тбилиси прозвучали политические требования «о немедленной смене руководителей партии и правительства», «о необходимости захвата почты, телеграфа, редакций». Кроме того, приняли какое-то обращение ко всем советским республикам с просьбой о помощи и поддержке.

Первый заместитель министра внутренних дел Грузии Асмолов, докладывая о ночи с 9 на 10 марта, сделал вывод о существовании в Тбилиси «какого-то подпольного центра, который руководит всеми этими беспорядками». В другом милицейском документе мнение о существовании такого «центра», о «подготовленности» волнений оценивается как «твердое предположение».

Существование одного или нескольких организующих центров, благодаря которым события явно вышли за рамки «стандартных» массовых беспорядков, косвенно подтверждается нападением на автобусный парк для захвата большого числа автобусов, не вышедших в этот день на линию, попыткой группы молодых людей направить обращение «к студентам нескольких центральных городов Союза» по радио (около полуночи 9 марта), наконец, обнаруженным у одного из арестованных 10 марта радиопередатчиком.

Вечером 9 марта, по свидетельству начальника пограничных войск Закавказского военного округа генерал-майора Банных, Тбилиси, по существу, был «во власти стихии. Никакого порядка. Полная анархия. Транспорт – легковые и грузовые автомобили, такси, автобусы, троллейбусы – находятся в руках толпы. Машины разъезжают по городу с непрерывными гудками. Митингующими предъявлен ультиматум – заменить местное правительство. Выражается недовольство верхами». По утверждению генерал-майора Банных, в конце дня из Гори приехали на грузовиках около двух тысяч человек. Головная машина была оформлена под броневик. На ней стояли два человека, загримированные под Ленина и Сталина, в окружении одетых в матросскую форму людей с пулеметными лентами через плечо. Достоверность этой информации другими источниками не подтверждается. Известно, что «колонна из Гори выехала поздно ночью. 9 марта («к концу дня») она никак не могла оказаться в Тбилиси. Может быть, речь идет о другой колонне, а возможно Банных, который должен был оперативно информировать Москву и не имел возможности для немедленной проверки поступавших сведений, поверил ходившему по городу слуху. В любом случае, появление (действительное или мнимое) в колоннах демонстрантов «оживши» Ленина и Сталина придавало событиям некий сакральный смысл, освящая действия организаторов волнений именами великих вождей.

Когда в 22-25 министр внутренних дел Дудоров проинформировал секретаря ЦК КПСС Аристова о нарастании напряженности в городе, а Аристов, в свою очередь, распорядился проинформировать другого секретаря ЦК – М.Суслова, выяснилось, что последнему «все известно», а командующему войсками Закавказского военного округа Федюнинскому уже «отданы все необходимые указания». Москва приняла решение пустить в дело армию.

9 марта ближе к вечеру появилось «Обращение к коммунистам, комсомольцам, к рабочим и служащим, ко всем трудящимся Тбилиси!». В обращении говорилось, что «дни с 5 по 9 марта были для трудящихся Тбилиси днями траура». Однако «нашлись бесчестные люди – дезорганизаторы и провокаторы». Они «встали на путь бесчинств, нарушений общественного порядка с целью помешать нормальной работе учреждений, предприятий, учебных заведений и жизни города». Зачем «бесчестным людям» это понадобилось, обращение не объясняло. Короткий документ заканчивался призывом «восстановить полный порядок в городе» и «обуздать дезорганизаторов и провокаторов». «Обманутым» предлагали «немедленно вернуться к обычным занятиям». Приказом №14 начальника тбилисского гарнизона с 0 часов 10 марта вводилось военное патрулирование. Оба документа передавали по радио 9 и 10 марта каждые 15-20 минут на грузинском и русском языках. Утром 10 марта приказ был расклеен на улицах. Кое-где его немедленно сорвали. Люди почувствовали надвигавшуюся угрозу. Началось бегство многих участников митинга из центра города.

Еще во время митинга у монумента Сталину было решено послать группу приблизительно в десять человек к Дому связи (около 400 метров от монумента) для отправки какой-то телеграммы в Москву. Делегацию впустили в здание и задержали для «выяснения личности». Когда об этом стало известно у монумента, часть толпы бросилась на выручку. Между 11 и 12 часами вечера произошло кровавое столкновение. «Путь к зданию, – рассказывает Статников, – естественно, преградила охрана. Толпа наседала, солдатам пришлось отбиваться прикладами. Хулиганы все пустили в ход: кулаки, камни, пояса. В воздух дали предупредительные залпы. Дезорганизаторы продолжали наседать. У бойцов выхода не было, жизнь их находилась под угрозой. Пришлось принять оборонительные меры (характерно, что для описания этого и последующих эпизодов Статников использует эвфемизмы. Выстрелы военных в толпу он предпочитает называть «оборонительными мерами»). И только после этого толпа была рассеяна». При штурме Дома связи были жестоко избиты несколько офицеров милиции.

По докладу генерал-майора Банных, после первых выстрелов у Дома связи толпа отхлынула с проспекта Руставели в окрестные переулки, где «крики и митинговщина» продолжались. Позднее от Дома связи вновь стали доноситься «стрельба, крики «ура», гудки автомашин». На проспекте Руставели выросли две баррикады из троллейбусов и автобусов: одна – возле гостиницы «Тбилиси», вторая – около Дома связи.

Одновременно с попыткой захватить Дом связи демонстранты попытались (безуспешно) захватить редакцию газеты «Коммунист». Около полуночи возбужденная толпа (около 3 тысяч человек), возвращавшаяся от Дома связи, начала осаду городского управления милиции «с целью разоружения работников милиции и захвата оружия». В ход пошли камни и палки, были выбиты окна и двери в дежурном помещении, некоторые сотрудники милиции избиты. Кто-то угнал 4 служебных легковых автомобиля «Победа». Три были наутро найдены в городе, одна утоплена в Куре.

С помощью танков скопление людей на площади имени Ленина было рассеяно. Многие разбежались по домам. Но у Дома правительства, который охраняли пограничники, еще митинговала толпа около 500 человек.

Митинг у монумента Сталину, на котором, по некоторым оценкам, около 1 часа ночи 10 марта присутствовало около 5 тысяч человек, продержался дольше всех остальных. Митинговавшие выкрикивали некие «призывы к свержению центрального правительства». Особенно резко нападали на Микояна, Булганина и Хрущева. Этим «изменникам» кто-то из выступавших противопоставил Молотова: «Да здравствует новое правительство во главе с товарищем Молотовым!». В район монумента были направлены бронетранспортеры. Разогнать митингующих было здесь труднее, чем в других местах. Монумент находился в парке и был окружен деревьями. Из толпы кричали: «За Сталина уже пролита кровь, продолжать будем борьбу, ни один грузин не должен уходить». Военные окружили парк и предложили разойтись. «В ответ, – как рассказывал журналист Статников, – послышались насмешки и оскорбления. На неоднократные предупреждения показывались кулаки и ножи. И когда около трех часов ночи их стали оттеснять, то хулиганы и провокаторы оказали сопротивление – стали нападать на солдат, вырывать автоматы, среди военных появились раненые. Снова пришлось применить оружие».

Корреспондент «Труда» склонен был представить события как «необходимую самооборону» солдат. Этой же версии придерживалось иМВД Грузии: когда (после 2 часов ночи) солдаты попытались рассеять толпу, им было оказано «сильное физическое сопротивление, били солдат камнями, палками, металлическими прутьями, бутылками и другими предметами», называя военнослужащих фашистами, гестаповцами, извергами. По утверждению МВД Грузии, солдаты открыли огонь вверх без команды офицеров, а через минуту, уже по команде, прекратили его. Толпой был затоптан молодой человек. Кроме того, на площади была обнаружена девушка «с тяжелым ранением в области головы тяжелым предметом>. Оба скончались в больнице. Еще двое – парень и девушка – отказались сойти с пьедестала памятника. Девушка была сброшена ударом штыка и умерла на месте, парень – убит выстрелом из пистолета. Один из очевидцев (свидетельство недостаточно достоверно, но заслуживает упоминания хотя бы как пример слухов о волнениях в Тбилиси) рассказывал спустя год после событий: «По демонстрантам открыли огонь, и одна тяжело раненная девушка заявила подошедшим к ней представителям власти: «Уходите, я вас ненавижу…»

Когда у монумента Сталина появились танки (впоследствии они открыли огонь) и начали теснить толпу, безоружные люди полезли на боевые машины, бросали под них портреты и знамена. На некоторые танки была наклеена свастика. В адрес пограничников, разгонявших толпу у Дома правительства, раздавались выкрики: «Зачем вы пришли сюда?», «Здесь армия не нужна!», Когда по городу разнеслись слухи об убитых, зазвучал лозунг «Кровь за кровь». Полной информации о числе жертв с обеих сторон мы, к сожалению, не имеем. Очевидно, что был приказ стрелять. Кроме того, как пишет Баазова, когда после полуночи в город вошел 8-й полк, вооруженный танками, его солдаты неожиданно, без всяких предупреждений, стали в упор расстреливать школьников и студентов. Только во время столкновений у Дома связи и у монумента Сталину было, по данным МВД Грузии, убито 15 (из них 2 женщины) и ранено 54 человека (7 человек впоследствии умерли). По некоторым сведениям, пострадавшие были также среди солдат. Кроме того, за несколько дней волнений были избиты толпой 146 работников милиции. За ночь в городе было арестовано около 200 человек (на следующий день – еще 100 человек), главным образом, учащаяся молодежь. У некоторых были отобраны револьверы или холодное оружие – кинжалы, финки, ножи. Арестованные оказались во внутренней тюрьме КГБ под усиленной охраной. Они были возбуждены ночными событиями, вели себя достаточно смело (по определению милиции, «нагло»), время от времени выкрикивали: «Сегодня нас придут и освободят».

Утром 10 марта жители Тбилиси обсуждали ночной расстрел, обвиняли правительство и солдат. Вокруг монумента стояло оцепление из автоматчиков. По основным улицам, на перекрестках, мостах, на выездах с магистралей располагались войсковые пикеты с пулеметами на машинах. Люди пытались собираться в группы (особенно у монумента Сталина и у вокзала), но их разгоняли патрули. В 11 часов из Гори поездом приехала группа молодежи (около 150 человек). Она попыталась организованно, колонной, с красными флагами пройти в центр города, но была остановлена войсками. Власти опасались попыток освобождения арестованных (получив об этом информацию по оперативным каналам). Около 12 часов дня группа демонстрантов, собравшаяся на мосту, бросилась к монументу. Предупредительные выстрелы в воздух рассеяли толпу. В тот же день кто-то пытался захватить военный склад.

Во второй половине дня некий «Организационный комитет» (именно так были подписаны обнаруженные между 3 и 4 часами дня 4 рукописные листовки) попытался устроить акцию гражданского неповиновения. «В ночь на 10 марта, – говорилось в листовках, почему-то на русском языке, – расстреляны наши лучшие люди, в том числе студенты. Завтра (11, воскресенье) созывается траурный митинг, посвященный этим жертвам. Место митинга – площадь Ленина и у монумента Сталина». Аналогичные обращения и призывы распространялись устно.

Около 7 часов вечера войска и милиция получили ориентировку КГБ о том, что, якобы, из центра города в армянский район Авлабара трамвайными маршрутами «направляются погромщики». Информация не подтвердилась, но дополнительные меры безопасности были приняты.В течение дня более двух тысяч человек, по данным милиции, выехали из города в деревню. После 11 вечера народ с улиц разошелся.

11 марта милиция отмечала на улицах «нормальное наполнение». Были зафиксированы «единичные случаи, когда к рабочим, идущим на работу, подходили личности и предупреждали, чтобы на работу не ходили, так как сегодня, 11 марта, будет митинг в память погибших жертв». Розыск «личностей» оказался безрезультатным. На рассвете было подобрано еще несколько листовок на русском языке (снова о траурном митинге). Через оцепление к памятнику Сталину пропускали только небольшие группы людей. Во второй половине дня боевую технику с улиц и площадей убрали.

Военное патрулирование продолжалось.

Сильным раздражающим фактором для всего населения города оставался нерешенный властями вопрос о похоронах жертв. Родственники убитых настаивали на выдаче трупов. Партийное руководство республики с ужасом представляло себе, какой взрыв эмоций могут вызвать такие похороны. Раненые находились в больницах под охраной милиции, а родственники и знакомые допускались к ним «организованно». По ориентировке органов милиции, отмечалось «обилие различных провокационных слухов и угроз». Поговаривали о возможном повторении беспорядков вечером 11 марта. Однако вечером ничего не случилось. Агентура сообщила, что траурный митинг, намеченный на 11 марта, «переносится провокаторами на 24 марта». Косвенно это подтверждает существование организационного центра волнений. Его влияние каким-то образом распространилось даже на другие города республики. Во всяком случае в Гори аналогичный митинг был также перенесен на 24 марта.

Несмотря на отмену траурного митинга, грузины все-таки выразили свое отношение к трагедии. Например, на рынках города Сочи (Краснодарский край РСФСР) появились жители Грузии с траурными повязками на рукавах. Кое-кто выражал сожаление, «что у них нет оружия», распространялись «большие угрозы в адрес начальника гарнизона, по приказу которого был открыт огонь».

Гори, март 1956 года

5 марта 1956 года на родине Сталина, в городе Гори, на площадь Сталина и к домику, где он родился, пришло около 50 тысяч человек, главным образом молодежь. Столпотворение продолжалось весь день, а некоторые даже ночевали у памятника. 6-8 марта площадь и домик Сталина ежедневно посещали 5-6 тысяч человек. Кто-то организовал почетный караул. Шел стихийный митинг, на котором читали стихи о Сталине и выступали с речами. Утром 9 марта толпа значительно увеличилась в размерах. К жителям города присоединились делегации (организованные группы) жителей других городов и районов республики, в том числе из Тбилиси.

В 1 час дня, так же как и во всей республике, состоялся официальный митинг. И так же как и в Тбилиси, он был захвачен неформальными лидерами. Среди них особенной страстью в защите Сталина выделялась 25-летняя Маквала Окроперидзе, литературный работник местной партийной газеты «Сталинели». У нее впоследствии было изъято 45 заявлений и предложений, оглашенных на митинге. Другой активной участницей стихийного митинга была 28-летняя швея Мери Джиоева. Она также зачитывала с трибуны заявления и призывы. Всего милиция обнаружила в венках и цветах у памятника Сталину 323 написанных от руки документа, спрятанных там, по всей вероятности М. Джиоевой. Выступавшие на площади имени Сталина уверяли толпу, что она не одинока, что подобные митинги проводятся и в других городах СССР. Заодно ругали Хрущева и все московское начальство за клевету на Сталина.

Во второй половине дня площадь Сталина и прилегающие улицы были заполнены народом (до 70 тысяч человек). Вечером с трибуны прозвучало требование освободить двух человек, задержанных милицией в ночь на 9 марта. Огромная толпа (около 5 тысяч человек) окружила городское отделение милиции. «Во избежание осложнения и нежелательных последствий», как говорилось в спецсообщении МВДГрузии МВД СССР, задержанные были отпущены.

Несколько машин с рабочими комбината уехали в столицу республики. Большинство было задержано в пути заслонами войсковых частей и милиции. Некоторые к утру пробрались в Тбилиси и с портретами Ленина и Сталина, транспарантами и венками попытались подойти к монументу Сталина. Угрозами и уговорами их вернули обратно.

Митинг в Гори продолжался до 9 часов утра 10 марта, постепенно затихая. Этот митинг не был разогнан силой. Его прекратили по предложению с митинговой трибуны. Кто-то из президиума заявил, что выдвинутые требования должны быть выполнены властями к 24 марта. Если же последует отказ, то тогда следует объявить всеобщую забастовку и остановить движение транспорта. После этого народ с площади разошелся. В город были введены войска. У памятника оставалась лишь небольшая группа молодежи – почетный караул. В полночь с 10 на 11 марта власти потребовали, чтобы они покинули площадь. Молодые люди выполнить это требование отказались и были задержаны милицией. Один из них попытался обезоружить полковника милиции. В ответ раздался выстрел и нападавший был ранен в ногу. Но этим дело не ограничилось.

После подавления волнений в Тбилиси в ночь с 11 на 12 марта 1956 года на квартире старшего лейтенанта И.Кухианидзе (работал в Горийском военкомате) собралась группа организаторов и активных участников траурного митинга – старший лейтенант Георгадзе и артист Гонгадзе. Они обсудили события в Гори и Тбилиси и перспективы проведения нового митинга, назначенного на 24 марта. Кухианидзе предложил перенести место его проведения, чтобы обмануть бдительность властей. Выбрали Кутаиси, где, по мнению Кухианидзе, можно было «опереться на одну из воинских частей». Кухианидзе заверил своих товарищей, что может достать оружие. Все трое решили укрыть Маквалу Окроперидзе от возможного ареста, той же ночью отправились к ней и предложили спрятать ее в Кутаиси, Сванетии или в Тбилиси. Окроперидзе согласилась и перебралась на квартиру Гонгадзе, где находилась до утра 12 марта 1956 года. Вероятно, неудавшиеся заговорщики были арестованы 12 марта и их «план» продолжения политических выступлений в Грузии так и не вступил в силу. Кухианидзе впоследствии утверждал, что все им сказанное было «шуткой». Даже военный трибунал в действиях Кухианидзе не обнаружил ни покушения на организацию вооруженного восстания, ни «особо тяжкого вида пропаганды и агитации» при отягчающих обстоятельствах. Приговор тем не менее был жесток – 8 лет лишения свободы за антисоветскую агитацию и пропаганду.

Сухуми и Батуми, март 1956 года

События в Сухуми развивались, как зеркальное повторение волнений в Тбилиси и Гори, хотя и протекали в менее агрессивной форме. Косвенно это еще раз свидетельствует о возможности общенациональной координации действий лидеров и руководителей стихийных митингов и манифестаций. С утра 5 марта 1956 года в центральном парке Сухуми у памятника Сталину стали собираться группы учащихся грузинских школ с венками. Это продолжалось до 9 марта.

С каждым днем количество митингующих увеличивалось, достигнув в конце концов 2-2,5 тысячи человек. Они беспрерывно выступали с речами и читали стихи. С вечера 6 марта участники стихийного митинга установили у памятника свою охрану. 7 марта митинг продолжался с неослабевающей силой. 8 марта митингующие установили в парке прожекторы, а для укрытия от дождя натянули два брезентовых полога. До поздней ночи с чтением стихов выступали школьники, студенты и взрослые. 9 марта в 13 часов, как и во всей Грузии, в Сухуми прошел официально объявленный властями митинг. Как и в Тбилиси, его участники отказались разойтись после официальной церемонии. Выступления продолжались. От толпы стали отделяться большие группы людей. Они останавливали проходившие мимо парка машины и угрозами заставляли водителей давать продолжительные сигналы. Отказавшихся (водители трех легковых автомобилей и четырех автобусов) избивали. По улицам пошли манифестации. В организации этих манифестаций активное участие приняли изгнанные с руководящих постов после смерти Сталина партийные и государственные функционеры – бывший первый секретарь Сухумского обкома КП Грузии и бывший заместитель председателя Совета министров Абхазской АССР.

Одна из групп (вновь, как в Тбилиси) начала стихийный митинг у здания Абхазского обкома КП Грузии. Вторая – организовала митинг у Дома правительства, а затем направилась на так называемую гору Сталина. Там также прошел митинг. Женщины после этого митинга разошлись по домам. Мужчины, возвращаясь назад, забросали камнями окна педагогического училища. После остановки на непродолжительный митинг у дома отдыха Закавказского Военного округа группа направилась в Сухумский морской порт. От капитана стоявшего там теплохода потребовали, чтобы он дал продолжительные гудки в память Сталина. Капитан категорически отказался. Из порта группа молодежи (около 200 человек) перебралась к городскому театру. Там как раз закончился спектакль. Расходившиеся зрители были втянуты в новый митинг, который продолжался 40 минут. Толпа в конце концов распалась на мелкие группы и расползлась по городу. Эти группы были, по определению милиции, «рассеяны» только к трем часам утра 10 марта.

В столице Аджарии Батуми беспорядков не было. 5 марта у памятника Сталину прошел довольно спокойный митинг, в котором, как и всюду в этот день, участвовали дети и молодежь. 9 марта в 13 часов состоялся разрешенный властями митинг. Он продолжался, уже после официального закрытия, до 23 часов. После этого народ разошелся. По сведениям милиции, в Батуми «хулиганских проявлений и нездоровых выступлений не было».

Политическое эхо грузинских событий

Достоверно зафиксировано несколько случаев распространения (или попыток распространения) листовок и анонимных писем, прямо или косвенно откликавшихся на события в Тбилиси. Известен также случай спонтанного выступления молодежи Тбилиси на месте кровавых событий на проспекте Руставели у Дома связи. По спецсообщению МВД Грузии в МВД СССР, 3 октября 1956 года группа студентов (25 человек) пошла к зданию Дома связи, остановились на ступенях, установила глиняный горшок с цветами и запели любимую песню Сталина «Гапринди шао мерцхало». Требованию заместителя начальника городского управления милиции разойтись студенты не подчинились и запели еще громче. 15 человек были задержаны милицией. Остальные разбежались. Ночью (в присутствии родителей задержанных) были составлены административные протоколы о нарушении общественного порядка, и молодые люди в сопровождении родных были отпущены по домам. Когда же о событиях у Дома связи стало известно милицейскому руководству республики, был отдан приказ о «выявлении организаторов данного происшествия». История в конце концов дошла до ЦК КПРС.

Антихрущевские протесты 1961-64 годов

Среди документов, собранных аппаратом ЦК КПСС к заседанию своего Президиума 19 июля 1962 года, оказались справки КГБ при Совете министров СССР. Они прямо говорили о симптомах социально-политического кризиса на территории СССР. Приказ председателя КГБ «Об усилении борьбы органов государственной безопасности с враждебными проявлениями антисоветских элементов» (1962 год) констатировал: «В последние годы в некоторых городах страны произошли массовые беспорядки, сопровождавшиеся погромами административных зданий, уничтожением общественного имущества, нападением на представителей власти и другими бесчинствами. Зачинщиками этих беспорядков, как правило, были уголовно-хулиганствующие элементы».

В начале 1960-х годов руководство СССР своими собственными размашистыми действиями спровоцировало конфликт и создало опасность «соединения» народного недовольства с идеологией политического протеста. В короткое время, практически одновременно, были проведены денежная реформа 1961 года, повышение цен на основные продукты питания и пересмотр норм выработки в сторону их увеличения. Все это вызвало массовое недовольство, которое сочеталось с обострением проблем социальной справедливости, массовой эгалитаристской критикой новых «советских бар» и «дачного капитализма». В итоге, как отмечалось в информации КГБ в ЦК КПСС от 25 июля 1962 года, «после длительного перерыва вновь начали рассылаться анонимные документы с восхвалением участников антипартийной группы (Молотова-Маленкова-Кагановича)». Общее количество так называемых враждебных проявлений в первом полугодии 1962 года в 2-3 раза превысило уровень 1961 года. Среди авторов такого рода «антисоветских» документов (писем и листовок) около трети составляли рабочие, почти половина была моложе 30 лет.

За полгода до повышения цен, в ночь с 30 на 31 декабря 1962 года в Чите были обнаружены листовки, иллюстрирующие растущее возмущение: «Внутренняя политика Хрущева – гнилье!»; «Долой диктатуру Хрущева!»; «Болтун Хрущев, где твое изобилие?»

В надписях на избирательных бюллетенях, опущенных в урны для голосования в день выборов в Верховный Совет СССР 10 марта 1962 года, часто звучали мотивы выравнивания или повышения зарплаты и снижения цен на продукты, обувь, одежду. При этом народное сознание апеллировало к положительному опыту предшественника: «Тов. Хрущев! За время вашего вступления на пост вы еще не сделали ни одного снижения цен. Время снижать и улучшать материальное положение трудящихся».

Важным симптомом кризиса личной репутации Хрущева в начале 1960-х годов стали время от времени раскрывавшиеся органами госбезопасности заговоры с целью его физическою уничтожения. Ничего серьезного для практического осуществления своих намерений потенциальные «террористы», правда, не делали. Но показательным было само по себе появление террористической темы. Среди арестованных КГБ террористов были, например, два молодых человека из Тбилиси – Шота Меквабишвили и Альберт Меладзе. По даннымКГБ, они собирались в конце 1960 года совершить покушение на Хрущева во время его предполагаемого приезда в Грузию. Похоже, молодые люди считали, что террористический акт повлек бы «за собой изменение внешней и внутренней политики Советского государства». Заговорщики долго обсуждали возможный сценарий покушения, где достать оружие, как изготовить бомбу и т. д. К счастью для Хрущева, практически ничего сделано не было.

Еще один террорист был арестован КГБ в Душанбе (Таджикская ССР). 1 октября 1962 года во время визита Хрущева в Таджикистан. Станислав Воробьев (осужден впоследствии на 12 лет лишения свободы) взял огромный булыжник, засунул его в букет цветов и приготовился швырнуть его в проезжавший по улицам кортеж. За полчаса до торжественной встречи Воробьева задержали. На суде он сказал: «Я хотел убить Хрущева за неправильную его политику».

Повышению цен сопутствовал пересмотр (в сторону ужесточения) норм выработки и расценок на целом ряде предприятий. Многим известная Новочеркасская трагедия (массовые беспорядки и массовые жертвы в результате попыток властей силой подавить недовольство) была лишь видимой частью айсберга.

После официального сообщения о повышении цен на мясо, мясные продукты и масло КГБ при Совете министров СССР ежедневно информировал ЦК КПСС о настроениях народа. Докладные записки за 1-4 июня 1962 года, хранящиеся в Архиве президента РФ, были опубликованы в 1993 года. Из этих документов следует, что листовки с протестами появились даже в Москве: «Сегодня повышение цен, а что нас ждет завтра?» (улица Горького, ныне Тверская, главная улица Москвы). На Сиреневом бульваре листовка призывала рабочих «бороться за свои права и снижение цен». На подмосковной железнодорожной станции «Победа» (Киевская железная дорога) была «учинена надпись с клеветническими измышлениями в адрес советского правительства и требованием снизить цены на продукты». Уже в первый день пришли сообщения о различных проявлениях недовольства в Донецке, Днепропетровске, Павловском Посаде, Загорске, Ленинграде, Выборге, Тбилиси, Новосибирске, Грозном. Имели место попытки открытых протестов: рабочий Карпов из Выборга прикрепил себе на грудь надпись «Долой новые цены» и попытался пройти с ней по городу.

В следующие дни сфера критики расширилась. Раздались многочисленные призывы к забастовкам протеста. Некоторые ссылались на опыт борьбы западных рабочих: «если бы рабочие по примеру Запада забастовали, то сразу бы отменили повышение цен». По имеющимся в нашем распоряжении отрывочным данным, уже в 1961 году появились первые намеки на стихийное забастовочное движение. Его начало было связано не с ростом цен, а с политикой в области труда и заработной платы. Например, все три известных нам случая коллективного невыхода на работу на предприятиях Приморского края в 1961 году были связаны либо с повышением норм выработки, либо с задержкой выплаты заработной платы. 7 декабря 1961 года на ткацкой фабрике Горийского хлопчатобумажного комбината после введения новых норм выработки отдельные рабочие остановили станки. Работа фабрики возобновилась лишь на следующий день. Нараставшая на протяжении 1961-го – первой половины 1962-го социальная напряженность завершилась ситуативным всплеском оппозиционных настроений и действий в июне 1962 года непосредственно спровоцированным повышением цен. Вершиной кризиса стали забастовки и восстание в Новочеркасске.

Листовки на ремонтно-механическом заводе Краснодара, январь 1961 года

В полдень, в обеденный перерыв, 16 января 1961 года на ремонтно-механическом заводе Краснодара было обнаружено несколько листовок. Одну из них тут же порвали, еще две немедленно сдали в партком завода. Попытка агитации с треском провалилась, а члены подпольной группы фактически прекратили свою деятельность.

Автором листовок и фактическим руководителем этой группы был Владимир Горлопанов. Жизнь этого 35-летнего человека, имевшего двоих детей, сложилась неудачно. Он прослужил в армии 14 лет (с 1943 по 1957 годы), после демобилизации заболел и превратился в инвалида. Группа Горлопанова возникла в конце декабря 1960 года. Горлопанов был в гостях у Решетова (впоследствии признан «пассивным соучастником преступления»), под выпивку состоялся откровенный разговор между Горлопановым, Решетовым и Луневым – слесарем на заводе, отцом двоих детей, 31 года от роду, с пятиклассным образованием. По определению следствия и суда, все трое были недовольны «материальными условиями жизни в СССР» и договорились о «совместном распространении антисоветских листовок». Вообще же разговор носил сугубо бытовой характер и не выходил за рамки обычного «ворчания» на власть: «Говорили о рынке, распределении квартир, понижении зарплаты». Горлопанов рассказывал о своих встречах с начальниками и об их бездушном отношении. Лунев, судя по показаниям на следствии и суде, находился под впечатлением многочисленных разговоров в рабочей среде («зарплату не добавляют, а снижают, и условия ухудшаются») и думал, что «рабочие завода соединятся и добьются того, что расценки снижать не будут».

Горлопанов начал сочинять текст листовки. В первых числах января он закончил и прочитал Луневу черновик. Тот посоветовал добавить в текст критику на Хрущева. Так появился окончательный вариант листовки, разбросанной 16 января 1961 года в одном из цехов ремонтно-механического завода №4: «Обращение. Ко всем рабочим, крестьянам, солдатам, офицерам и трудовой интеллигенции. Дорогие товарищи! Помните, что положение нашей Родины критическое. И спасти это положение можете только вы; больше спасать некому. Вы должны объединиться вокруг честных, твердых избранных вами товарищей, которые сумеют объединить вас в твердую ударную силу для борьбы с советским капитализмом. После свершения Октябрьской революции был допущен ряд ошибок, особенно после смерти Сталина. Сынки и дочери старой русской буржуазии, пролезшие нелегальным путем в ряды партии и на руководящие посты, почувствовали полную свободу действий… А эти взяточники, в свою очередь, среди Вас служат рассадником травли в подстрекательстве. Вы прекрасно видите сами и много говорите о сложившихся обстоятельствах, т.е. тех жизненных условиях, в которых Вы живете в данный период времени. Многие из Вас уже неоднократно слышали о борьбе в Союзе за улучшение жизненного уровня и прожиточного минимума. Забастовки в Москве, Ленинграде, Грозном, Горьком, Донбассе и др. О восстании на Ангарстрое, Братская ГЭС – где расстреляны тысячи рабочих. А о забастовках у нас в крае: камвольно-суконный комбинат, сахарный завод в Гиагинской… Дорогие товарищи! Дело революции, спасение революции в ваших руках! К борьбе, товарищи! Иного пути у вас нет! Организационная группа. С осторожностью передай товарищу».

Для Горлопанова система была плоха потому, что в ней мало «настоящего коммунизма», потому что она переродилась в «советский капитализм». При этом он апеллирует правильному, по его мнению, сталинскому коммунизму. При Хрущеве, как он считает, появилось ухудшение условий жизни, эксплуатация рабочих. «Я боролся за ту правду, – говорил сам Горлопанов, – за которую боролся Ленин». Эффективным методом борьбы за права рабочих он считал только забастовку. «Главный идеолог» не был причастен к распространению листовок на заводе 16 января. Их, по собственной инициативе и под влиянием момента, на свой страх и риск разбросал Лунев, «после чего стал наблюдать, какая будет реакция рабочих». Реакции никакой не последовало.

Листовки шлифовальщика Баскакова, июнь 1962 года

Власти приложили все усилия, чтобы «запереть» информацию о забастовке и массовых беспорядках в Новочеркасске, но эта информация все-таки просочилась наружу. Многие разделяли недовольство новочеркасских бунтовщиков и возмущались кровавой расправой. Но лишь немногие решились на выражение своего протеста. 4 и 6 июня 1962 года так называемые «антисоветские» листовки появились в городе Зернограде Ростовской области. Их автором оказался М.П.Баскаков, 25-летний шлифовальщик механического завода, беспартийный, ранее не судимый. Баскаков был женат, в 1962 году у него родился ребенок. Молодая семья жила трудно: не было своей квартиры, зарплата маленькая. А тут еще цены на продовольствие повысили. На молодого человека, по его собственному признанию, произвели глубокое впечатление слухи о событиях в Новочеркасске, где рабочие пытались отстоять свои интересы и были расстреляны властями. В первой листовке, написанной 4 июня и ночью прикрепленной к доске объявлений на улице Ленина, Баскаков не касался событий в Новочеркасске. Однако все, что он написал, вполне могло прозвучать где-нибудь в курилке тамошнего завода им. Буденного в первый день волнений:

«Товарищи! Подумайте над тем, сколько у нас еще простых честных людей живет в нищете и недостатках. Сколько в нашем городе бесквартирных людей. Да не пора ли обратить все наше внимание, все наши силы, чтобы в ближайшие два-три года искоренить эти недостатки. Может нам все это не под силу? Извините, народу все по плечу, да плюс к этому теперешнее развитие науки, техники. Как несовместимо заключение нынешнего правительства о повышении цен на такие основные для человека продукты как жиры, масло, мясо. Что же остается делать человеку? Если он за свой месячный заработок не может хорошо покушать, хорошо одеться, а значит и хорошо отдохнуть. А о таких, названных Хрущевым, предметах роскоши, как приемники, телевизоры, пылесосы, холодильники, автомашины, простому человеку и мечтать о них нечего. Хрущев говорит, что все это – роскошь. Тогда выходит, что и трактора, комбайны – машины, облегчающие человеческий труд, тоже для Хрущева роскошь. Так дайте же господину Хрущеву в руки мотыгу каменного века, пусть не роскошничает».

6 июня в новой листовке Баскаков уже прямо отсылал читателя к опыту Новочеркасска. Не приводя подробностей, он говорил о расстреле как о факте, который хорошо известен всем в Зернограде. Абстрактный протест против несправедливости и жестокости власти во втором произведении Баскакова трансформировался в некое подобие программы действий и требований:

«Граждане! Товарищи! Отцы мои, мои братья и сестры! Не может же так продолжаться дальше. Не можем же мы со спокойной и черствой душой отнестись к этим грубым, ничем не оправданным попыткам правительства задушить голос нашего народа. Только в капиталистических странах, да в царской России прибегали к таким мерам, на которые пошло наше правительство в г. Новочеркасске… они же боятся своего смелого и правдивого народа – не меньше, чем боялся отцов и дедов наших царь Николай. И поступили они в Новочеркасске нисколько не лучшим образом. Ведь такое важное народное дело должен решать весь советский народ, а они решают его сами, да еще прибегают к танкам и оружию на безоружных мирных людей. Позор и стыд нашему правительству! Клеймящее пятно легло на вашу совесть. Вам нечем смыть его, и в конце концов придется держать ответ перед всем народом. Молчат все радиоприемники, газеты, но вам не отмолчаться… Граждане! Давайте все вместе добьемся хотя бы общего городского собрания нашего Зернограда, а затем и остальных городов…»

Автор документов заимствовал риторические приемы советской пропаганды (например, тему «братьев и сестер» из известного заявления Сталина о начале Великой Отечественной войны), а основой своих разоблачений сделал популярнейшую в то время в «антисоветских» документах тему измены Хрущева делу Ленина, рабочего класса и социализма: «списанные у проклятых капиталистов» законы, уподобление расстрела рабочих в Новочеркасске действиям царского правительства и т. п. Однако существенным отличием от большинства подобных документов была практическая программа действий (создание городского общественного комитета), критически использовавшая неудачу новочеркасцев. Своеобразным идеологическим обоснованием программы М. Баскакова стало его анонимное письмо с критикой правительства, которое он дополнил еще одним традиционным «антисоветским» сюжетом – призывом вернуть в власти свергнутых Хрущевым вождей. Как и многие другие «антисоветчики-ленинцы», Баскаков отправил свое письмо прямо в главный печатный орган ЦК КПСС – газету «Правда», требуя, чтобы его мнение «дошло до народа, если не через вашу газету, то через нелегальную действительную правду».

Позволь власти слухам о Новочеркасске распространиться сколько-нибудь широко, то значительная часть просоветски настроенного населения страны реагировала бы на происшедшее «по-баскаковски».

Воззвания генерала Шапошникова, 1962-63 годы

События в Новочеркасске заставили задуматься о сущности режима не только «простых» людей. Недовольные нашлись и среди представителей советской элиты. 7 сентября 1967 года в качестве обвиняемого по уголовному делу по ст.70 ч.1 УК РСФСР был привлечен бывший первый заместитель командующего Северо-Кавказским военным округом, член КПСС с 1930-го, генерал-лейтенант танковых войск, Герой Советского Союза Матвей Кузьмич Шапошников, уволенный в запас в 1966 году. Следователи КГБ утверждали, что в июле 1962 года он «изготовил и хранил в своей квартире анонимное письмо-воззвание антисоветского содержания». В письме содержалось осуждение новочеркасского расстрела, говорилось о необходимости создать политическую организацию, именуемую «Рабочей партией большевиков», а на предприятиях, в совхозах, колхозах – «производственные комитеты». Письмо заканчивалось словами: «Мы призываем вас бороться за политическую власть мирными средствами под руководством рабочей партии (большевиков). В условиях создавшейся политической ситуации в общественно-политической жизни мы можем поставить перед собой задачу завоевания политической власти мирным путем».

Письмо, размноженное на пишущей машинке, 30 июня 1962 года было отправлено по почте в адрес Союза писателей СССР, Союза писателей Грузинской ССР и студентов 4 курса филиала Новочеркасского политехнического института в г. Шахты, а 12 ноября 1963 года – комитету ВЛКСМ Тбилисского госуниверситета и комитету ВЛКСМ завода им. Кирова в Ленинграде. Конверты писем, отправленных из Москвы 30 июня 1962 года, были подписаны псевдонимом «Неистовый Виссарион» (все со школьной скамьи знали, что так называли известного революционного демократа и литературного критика XIX века В.Г.Белинского). Этим же псевдонимом были подписаны еще 6 писем, объединенных единым замыслом и отправленных в 1961-1963 годах некоторым писателям. Копии всех упомянутых писем, включая письмо-воззвание, были найдены у генерала Шапошникова при обыске. Шапошников признал авторство всех найденных у него документов кроме письма-воззвания. В последнем случае он утверждал, что, обнаружил это письмо у себя в служебном кабинете в штабе СКВО в марте 1963 года и ввиду его «оригинального» содержания переписал дословно в записную книжку, изъятую у него при обыске. Печатный текст письма-воззвания тогда же уничтожил, не доложив об этом вышестоящему командованию и не сообщив органам КГБ. Доказывая вину Шапошникова, предварительное следствие опиралось на общий псевдоним («Неистовый Виссарион») во всех найденных у генерала письмах.

Шапошников, возмущенный событиями в Новочеркасске, лично презиравший Хрущева, фактически стоял на достаточно ортодоксальных позициях марксизма. Генерал осуждал не Советскую власть, а ее «плохих вождем – изменников делу рабочего класса». Не принимая режима Хрущева, Шапошников, судя по показаниям одного из свидетелей, в свое время отрицательно отнесся к решениям XX съезда КПССи разоблачению культа личности Сталина. С этой точки зрения позиция Шапошникова смыкалась с довольно распространенным в то время «народным сталинизмом».

Письмо инженера Велика писателю Паустовскому, 6 июня 1962 года

Вскоре после снятия Хрущева И. В. Велик, осужденный в святи с новочеркасскими событиями, направил жалобу Брежневу с просьбой пересмотреть приговор. История И.В.Велика, который, по его утверждению, в начале беспорядков осуждал забастовщиков и был лояльным сторонником власти, а затем, потрясенный расстрелом, не смог сдержать своего негодования, раскрывает важную сторону новочеркасского феномена: отторжение от власти даже тех, кто никогда ни в какой «антисоветчине» замечен не был, а «бунтовщиков» поначалу осуждал. В конце концов, Прокуратура СССР в протесте по делу Белика (март 1965 года) признала: «Установлено, что письмо о событиях в г. Новочеркасске по содержанию своему является неправильным, но не антисоветским. Как пояснил Велик, он не смог самостоятельно разобраться в причинах массовых беспорядков, был потрясен их последствиями и «излил душу» в письме к своему любимому советскому писателю Паустовскому.

Забастовка «чернышевских крабов», май 1961 года

31 мая 1961 г. все 70 ловцов плавучего завода «Чернышевский», занятого крабовым промыслом в Охотском море у западного побережья Камчатки, отказались выйти на работу. Они требовали повышения оплаты труда. Поводом стало снижение сдельных расценок по сравнению с предыдущим годом.

Расследование показало, что инициаторами и активными участниками забастовки были два коммуниста, впоследствии исключенные из партии: помощник старшины мотобота Иван Пукман, 30 лет от роду, член комитета комсомола завода, и двадцатичетырехлетний ловец Алексей Ивлев. Иван Пукман первым высказал идею. Алексей Ивлев был первым, кто ее поддержал. Он же перевел разговор о забастовке в практическую плоскость: «Завтра, как договорились, на работу не пойдем. Кто пойдет на мотобот, тому грузилом сверху». Еще одним участником «сговора» стал 32-летний ловец Александр Семеренко. В конце концов Ивлев и Семеренко через своих знакомых связались с ловцами других мотоботов и заручились их поддержкой.

31 мая Пукман сказал своим товарищам, что забастовку надо продолжать, пока не увеличат зарплату. Показательно, что ни организаторы, ни участники событий, ни начальство в своих разговорах ни разу не употребили крамольного слова «забастовка», всячески избегая связанных с этим революционным термином аллюзий и ассоциаций. Они заменяли «забастовку» различными эвфемизмами, подсознательно уходя в разговорах от «неприятного» слова, связывавшего Советскую власть с «капитализмом», а их самих чуть ли не с «антисовєтчиками». В день событий администрация и партийная организация провели общее и партийное собрания. Общее собрание только подлило масла в огонь. На нем выступил капитан-директор завода Левченко, который не утруждал себя дипломатическими изысками и оказался единственным оратором: «Кто не хочет работать, пусть пишет заявление об увольнении». Возмущенные рабочие дружно разошлись. На следующих собраниях выступавшие рабочие, в том числе Семеренко, потребовали восстановить расценки прошлого года. Больше того, оформили это решением судового комитета профсоюза.

Не сумев преодолеть солидарное сопротивление ловцов, начальство применило эффективный в таких случаях метод «индивидуального убеждения». Прежде всего, обратились к коммунистам и потребовали от них выполнения «партийного долга» – немедленного выхода на работу. Стремясь не выпасть из системы существующих отношений, Пукман после долгих уговоров начальства вынужден был принять решение о возобновлении работы, но другим ловцам сказал, чтобы они на это внимания не обращали и продолжали действовать, как задумали. Даже Ивлев, который 31 мая вел себя наиболее активно (неоднократно заходил в кубрик, чтобы поддержать боевой дух товарищей, говорил, что надо стоять на своем, и даже угрожал колеблющимся физической расправой), покинул ряды забастовщиков после того, как вечером 31 мая с ним провели «беседу» капитан-директор и замполит. Он, подобно Пукману, призвал остальных не принимать свой поступок, во внимание. Однако дело было сделано. Организаторы «сломались», и рядовым забастовщикам, которые с самого начала чувствовали себя неуютно, этого было достаточно, чтобы от своих требований отказаться.

1 июня, когда стало известно, что некоторые из наиболее заметных забастовщиков уволены с работы, к Пукману вернулось мужество. Он предложил, чтобы в знак протеста все ловцы подали заявление об уходе с плавучего завода. Но было уже поздно. Пукмана никто не поддержал.

Собственно, в событиях на плавучем заводе «Чернышевский» не было ничего экстраординарного. Но эти события произошли за день до начала волнений в Новочеркасске, что и привлекло к ним повышенное внимание приморского начальства и превратило нескольких наиболее активных забастовщиков в «козлов отпущения>. На них власти, испуганные новочеркасским восстанием, сорвали свою злость и растерянность. Состав преступления активистов забастовки был определен неправильно. Их обвинили в организации массовых беспорядков, т.е. «подвели» под статью о государственном преступлении. Причем сделано это было не на основе юридической квалификации (участие в забастовке советский уголовный кодекс преступлением не считал), а по прямому указанию обкома КПСС. 3 октября 1962 года Иван Пукман и Алексей Ивлев были осуждены к трем годам лишения свободы, Александр Семеренко – к двум годам. Квалификация «преступления» была явно притянута за уши. Это сразу же поняли опытные законники из Прокуратуры СССР. Прокурор отдела по надзору за следствием в органах госбезопасности Степанов в своем заключении по делу Пукмана и других 26 марта 1963 года решился оспорить неправильную квалификацию состава преступления. В случаях массовых коллективных невыходов на работу в Приморском крае Степанов не увидел ничего из ряда вон выходящего по своему размаху или политической направленности. Более того, как писал Степанов, само бюро крайкома КПСС признало «недостатки в организации оплаты труда рабочих и обязало руководство Крабофлота упорядочить вопросы оплаты труда ловцам». Фактически ловцы добились своей цели, заплатив за это сломанной судьбой троих «зачинщиков».

Прокурор предлагал внести протест в президиум Верховного суда РСФСР «об отмене приговора и прекращении дела производством в отношении Пукмана И.Ю., Ивлева А.Ф. и Семеренко А.Н. за отсутствием в их действиях состава преступления, предусмотренного ст. 79 УК РСФСР». Генеральный прокурор СССР Руденко во внесении протеста отказал.

События в Сумгаите, 7 ноября 1963 года

Массовые беспорядки в азербайджанском городе Сумгаите произошли в священный день 46-й годовщины Октябрьской революции – 7 ноября 1963 года. В 10 часов утра, как обычно, по центральной площади города, как и повсюду, проходила официальная демонстрация трудящихся. С трибуны в микрофон выкрикивали лозунги и здравицы в честь КПСС и ее руководителя Н.С.Хрущева. Сам Никита Сергеевич взирал на демонстрацию своих подданных с огромного портрета, висевшего на стене Дворца культуры. Все шло по заведенному сценарию, много раз отрепетированному и отработанному, вошедшему в привычку и не сулившему неожиданностей. Однако на этот раз официальные торжества пошли наперекосяк.

Местные власти покусились на «народную традицию». Пока московские партийные руководители клеймили и разоблачали Сталина со всех трибун, сумгаитские рабочие продемонстрировали последнему верность. Как в ходе расследования сообщал Генеральному прокуроруСССР Руденко прокурор Азербайджанской ССР С.Акперов, «в городе Сумгаите не впервые во время демонстрации проносили портрет Сталина. Такие случаи были в первомайские демонстрации 1962 и 1963 годов и в октябрьские торжества в 1962 году». Демонстранты проносили обычно и маленькие портреты Сталина, «чему никто не препятствовал». В конце концов, нервы у городских руководителей не выдержали. Работники милиции, дружинники и ответственные за прохождение колонн демонстрантов «получили указания отнимать портреты Сталина, если таковые появятся».

В 11 часов 30 минут, когда шествие демонстрантов подходило к концу, на площади возникли беспорядки. Судя по противоречиям в источниках, волнения могли начаться сразу в нескольких частях демонстрации. По сообщению Акперова, поводом к беспорядкам «послужило то, что у одного из демонстрантов на лацкане пиджака был миниатюрный портрет Сталина. Секретарь парткома треста Керимов Аршад пытался его сорвать. Участники колонны оказали ему сопротивление». По первоначальной версии органов охраны общественного порядка (спецсообщение в ЦК КПСС от 10 ноября 1963 года «О праздновании 7 ноября») после окончания демонстрации на одну из автомашин, уходящих с центральной площади, «неожиданно вскочил молодой человек, личность которого пока не установлена, и начал размахивать фотографией Сталина. Группа дружинников пыталась призвать нарушителя к порядку. В ответ на эти действия образовавшаяся толпа, насчитывавшая примерно 100 человек, бросилась на дружинников, завязалась драка».

Начавшееся столкновение шло в звуковом сопровождении здравиц в честь покойного генералиссимуса. Портрет Хрущева, висевший у трибуны, забросали камнями. Откуда-то достали и подняли над толпой оставшееся со старых времен огромное изображение Сталина. При активном участии 24-летнего слесаря водоканала Мириша Алимирзоева (криминального прошлого не имел, с десятиклассным образованием, отец двоих детей) был разгромлен празднично оформленный лесовоз, с которого Алимирзоев сбивал молотком «портреты руководителей Коммунистической партии и Советского государства» хрущевской эпохи. Ему помогали Яшар Махмудов (22 лет от роду, холостой, несудимый, с десятиклассным образованием, без определенного места жительства и работы), который, кроме того, принимал участие в избиении офицера милиции и швырял камни в портрет Хрущева, а также 25-летний рабочий Николай Шевченко, не только пытавшийся сорвать щит с лесовоза, но и «поучаствовавший» в избиении капитана милиции.

Когда в портрет Хрущева полетели камни из толпы, вся городская верхушка сошла с трибуны и попыталась успокоить возбужденных сумгаитцев. Им это не удалось. Начальству надавали тумаков, несколько человек были серьезно избиты. Заместителя начальника горотдела милиции Кильдиашвили двое неизвестных на захваченном автобусе повезли в горотдел. На крыше этого же автобуса каменщик Анкер Махмудов (23 лет, несудимый, с семиклассным образованием) проехал по площади, выкрикивая «призывы к свержению руководителя ЦК КПСС»

Когда автобус подошел к зданию горотдела, толпа решила, что неизвестные, сопровождавшие Кильдиашвили, задержаны милицией. Зазвучала тема «освободите товарищей». Милиционерам, уверявшим, что эти люди ушли, никто, естественно, не поверил. Часть толпы прорвалась в помещение горотдела, в КПЗ, где в это время находились арестованные. Оставшиеся на улице и проникшие во двор горотдела «хулиганы» начали швырять в окна камни и куски выломанного из мостовой асфальта. Стоявшие во дворе милицейские мотоциклы были подожжены. Кроме того, получили повреждения еще две милицейские машины. Милиция, по ее уверениям, ответила выстрелами в воздух. Однако приблизительно в 100-150 метрах от горотдела был впоследствии подобран с огнестрельным ранением двенадцатилетний Айваз Айвазов. К счастью, мальчик остался жив.

Толпу рассеяли только после прибытия на место событий наряда милиции из Баку. В 14 часов 30 минут порядок в городе был полностью восстановлен, никаких эксцессов в Сумгаите больше не было.

Следствие вел КГБ при Совете Министров Азербайджанской ССР. Найти «серьезных» обвиняемых не удалось, да и вряд ли у беспорядков, неожиданно вспыхнувших и необычно быстро закончившихся, были действительные зачинщики. Шесть человек были осуждены к лишению свободы на срок от трех до шести лет.

Из монографии историка, руководителя Центра изучения и публикации документов Государственного архива Российской Федерации Владимира Козлова

Источник

 

 

Похожие статьи

• Железнодорожники Молдавии требуют погашения долгов по зарплате
• Продолжающаяся забастовка работников «Verizon Communications»
• Москвичи в защиту хлебокомбината
• О настоящей коммунистической партии. Организационные основы большевизма. ч.2.
• К забастовке дальнобойщиков 15 ноября. Что может обеспечить победу.

 

Метки: коммунисты, протест, свобода, социализм, СССР, хрущев

Один ответ к “Антихрущевские выступления в СССР”

1. 

   Ответить

   Владимир

   21.07.2017 при 10:28 #

    

   Спасибо за интересные факты. Всё-таки не совсем бесхребетно народ сползал в анти социалистическое болото. Только для меня всё-равно остаётся странной та лёгкость, с какой приняли 20- й съезд зрелые люди, участники великих свершений во главе со Сталиным, коммунисты, фронтовикии, ведь они ж ещё молодые были. Даже в этой статье отмечено, что в основном студенты поднимали волну протеста.