Как начать реформы в авторитарном государстве. Метод Горбачева

«Лидер должен был соблюдать предельную осторожность, обладать качествами политического притворства»

Впервые слово «перестройка» Михаил Горбачев употребил 35 лет назад, обозначая «комплексный подход к обновлению всех сторон жизни нашего общества». С того дня это слово пишется с заглавной буквы: Перестройка. Впрочем, возможности заявить об обновлениях предшествовал долгий путь — от вынужденного лицемерия и попыток договориться с бюрократией до крестового похода против нее. Возможно, реформаторам России XXI века пригодится опыт: как брать и удерживать власть в условиях авторитаризма и всевластия бюрократии ради проведения демократических реформ.

«Горбачев-фонд»

Горбачев входил в «группу быстрого реагирования»: по первому же сигналу из Кремля принимался критиковать правительство

Убежденность в необходимости Перестройки Михаил Горбачев, внук репрессированных, вынашивал с начала комсомольско-партийной работы. После окончания юрфака МГУ Горбачев вернулся в свое родное Ставрополье, где у него и начала складываться карьера. В начале 1960-х его приметил партийный руководитель Кубани Федор Кулаков. Сначала он сделал Горбачева главой крайкома комсомола, затем перевел на ключевые должности в крайком партии. И когда в 1964 году, в благодарность за поддержку при свержении Хрущева, Брежнев назначил Кулакова секретарем ЦК КПСС по сельскому хозяйству, тот продолжил покровительствовать ставропольскому любимцу. В 1966 году Горбачев возглавил Ставропольский горком КПСС.

Еще через три года ему, как потом оказалось, щедро улыбнулась удача: будучи вторым секретарем краевого комитета партии, он организовывал отпуск в Железноводске председателя КГБ, уроженца Ставрополья Юрия Андропова. И тому Горбачев тоже приглянулся. 

«В 1969 году его чуть не назначили главой ВЛКСМ — по возрасту он еще годился на такую должность, но помешала лысина», — сообщает американский биограф Горбачева Уильям Таубман.

Еще через год, не достигнув 40-летия, предварительно пройдя смотрины у «генерального», Горбачев возглавил Ставропольский крайком.

В этой должности он, как и другие полновластные в своих «вотчинах» партийные «князья», подчинялся напрямую Брежневу. «В этом была уязвимость, двойственность положения первого секретаря — каждый прекрасно знал, что он тут же лишится и должности, и власти, как только будет потеряно доверие генсека», — вспоминает Михаил Сергеевич.

Михаил Горбачев во время работы в Ставрополье«Горбачев-фонд»

Поэтому, как и все его коллеги, Горбачев славословил в адрес «выдающегося политического деятеля современности». И надо сказать, пользовался его благосклонностью. В числе избранных Горбачев входил в так называемую «группу быстрого реагирования»: по первому же сигналу из Кремля принимался критиковать правительство премьера Алексея Косыгина, авторитет и самостоятельность которого раздражали Брежнева. Хочешь княжить — вассальствуй, это вечное правило работало и при социализме.

Впрочем, Горбачев не был заурядным, подобострастным холуем. «Дитя ХХ съезда», делегат XXII съезда, проголосовавшего за вынос тела Сталина из Мавзолея, как и его супруга Раиса Максимовна, любознательный, высокообразованный, воспитанный на идеалах гуманизма, в меру демократичный, сторонившийся номенклатурных продуктовых «распределителей» и «спецателье», целеустремленный, инициативный, энергичный и пробивной, дисциплинированный и ответственный, Михаил Горбачев резко отличался от многих представителей партийного аппарата. «Он был практически уникальным явлением среди ставропольских чиновников», — оценивает его Уильям Таубман, ссылаясь на отзывы хорошо знавших Горбачева людей.

На комсомольских и партийных должностях Горбачев исколесил и истоптал все Ставрополье, насмотрелся кампанейщины, некомпетентности и наплевательства, начальственного чванства, грубости, распущенности, повсеместного «бардака» и очковтирательства, изматывающей крестьянской неустроенности и отчаянной бедности. 

«Сколько раз я, бывало, приеду в [родное] Привольное, а там идет разговор о 20 рублях: где их взять, при том что отец работает круглый год. Меня просто захлестывает обида.

И я не могу, честное слово, удержать слез. В то же время думаешь: а ведь они живут еще неплохо. А как же другие? Очень много надо еще сделать. Как наши родители, так и тысячи таких же заслуживают лучшей жизни».

Он и сам намаялся на «ответственных постах». «Нескончаемые битвы за урожай, за поголовье скота, за птицепром велись, по сути, не против неблагоприятных климатических условий, а против всепогодной Системы», — отмечает будущий пресс-секретарь Горбачева-президента, другой его биограф Андрей Грачев. «Складывалось впечатление, что там, наверху, твердо убеждены: без их бюрократических инструкций и трава не вырастет, и корова не отелится, а экономика вообще может функционировать лишь в режиме „мобилизационной модели“, напрочь лишена способности к саморазвитию», — пишет Михаил Сергеевич в мемуарах.

По воспоминаниям дочери Ирины, «дома царил дух неприятия всей этой затхлости и понимания абсурда сложившегося порядка». «На партийных заседаниях он оставался на удивление молчаливым и крайне редко вступал с другими ораторами в ритуальные обмены репликами, сходившие за дебаты. Делиться вслух радикальными взглядами, которых он придерживался, было небезопасно», — излагает Таубман.

Горбачев с женой Раисой и дочкой Ириной«Горбачев-фонд»

В то же время по мере упрочения власти Брежнева необходимость в «группе быстрого реагирования» и конкретно в аппаратных услугах Горбачева ослабла. Показательно, что за все восемь лет его руководства Ставропольем ему ни разу не довелось выступить на пленуме ЦК. Наболевшее он изложил в служебной записке, которую адресовал ЦК. В ней он откровенно назвал деревню «русской колонией», перечислил причины экономической неэффективности сельхозпроизводства, дал картину социальной отсталости на селе. В Москве записка произвела эффект разорвавшейся бомбы, но осталась без последствий. «Неужели ты не видишь, что вокруг происходит?» — спросила как-то Горбачева бывшая школьная подруга и первая любовь. «Я все вижу, но не все могу», — было ответом.

Сыграли свою роль и зарубежные поездки: Горбачев, в составе делегаций и с супругой, побывал не только в «братских социалистических» ГДР, Чехословакии и Болгарии, но и в ФРГ, Франции, Бельгии, Нидерландах, Италии. На Западе супруги с удивлением обнаружили, что жизнь там вовсе не так ужасна, а у советских людей совсем не так хороша, как убеждает пропаганда. Больше всего поразила свобода слова и, конечно, товарное изобилие, высокое качество продуктов и невысокие цены.

Однажды усталость и разочарование Горбачева от застоя в стране и в собственном деле, собственных возможностях руководителя достигли такой степени, что он всерьез подумывал оставить партийно-хозяйственную карьеру, уйти в науку, по примеру жены взяться за диссертацию (к тому времени он получил второе высшее, нас этот раз агроэкономическое образование).

Новые смотрины у Брежнева и повышение

Но помогли устойчивые связи «на самом верху»: у «курортного секретаря» Горбачева в лечебницах Минвод гостили, отдыхали и лечились и те же Косыгин с Андроповым, и несменяемый и всесильный секретарь ЦК по идеологии Михаил Суслов, кстати, возглавлявший Кубань в предвоенные и военные годы. Непьющая пара Горбачевых была для них идеальной компанией.

Догматика Суслова, у которого на любой случай была припасена цитата из Ленина, подкупало, что ставропольский персек уверенно цитировал классиков марксизма-ленинизма. С Андроповыми Горбачевы, можно сказать, сдружились: играли в домино, прогуливались в окрестностях Кисловодска, ездили в горы, устраивали пикники, допоздна засиживались у костра, жарили шашлыки, слушали Визбора и запрещенного Высоцкого, однажды состязались в знании казачьих песен — Юрий Владимирович выиграл.

Как-то академик Георгий Арбатов посетовал ему на дряхлость советских вождей. «Андропова это разозлило (может быть, потому, что он в глубине души сам с такой оценкой был согласен), и он начал резко возражать: ты, мол, вот говоришь, а ведь людей сам не знаешь, просто готов все на свете критиковать.

— Слышал ли ты, например, такую фамилию — Горбачев?

— Нет, — отвечаю.

— Ну, вот видишь. А подросли ведь люди совершенно новые, с которыми действительно можно связать надежды на будущее».

В сентябре 1978 года Андропов устроил Горбачеву еще одни смотрины у Брежнева: поезд «генерального» ненадолго остановился в Минводах по пути в Баку. На платформе собрались сразу четыре генсека — действующий и будущие: Андропов, Черненко и Горбачев. После нескольких маловразумительных реплик Леонид Ильич поинтересовался: а речь-то как? «Горбачев, поначалу ничего не понял, подумал, что генсек имеет в виду свое предстоящее выступление в Баку. Только позднее ему пояснили: оказывается, после перенесенного инсульта у Леонида Ильича была некоторое время нарушена речь, и он не был вполне уверен, что окружающие его понимают», — рассказывает Андрей Грачев.

Не переставал протежировать Горбачеву и Федор Кулаков, которого одно время молва в «высших кругах» прочила в преемники Брежнева. Но в 1978 году Федор Давыдович угодил в опалу и после разноса его работы, крепко выпив, умер от сердечного приступа (также поговаривали, что его отравили политические соперники).

В конце сентября Михаила Горбачева неожиданно вызвали к генеральному секретарю. Причем разыскали не сразу: Горбачев в это время находился в компании у московского друга. «Из кабинета [ближайшего помощника Брежнева, секретаря ЦК Константина] Черненко позвонили в квартиру горбачевского друга, но его маленький сын поднял трубку и, услышав, что к телефону требуют человека с незнакомой фамилией, сказал, что такой здесь не живет», — добавляет детали Уильям Таубман. Наконец чуть выпивший Горбачев примчался к Черненко и узнал от него, что назавтра будет избран «аграрным» секретарем ЦК вместо Кулакова, самым молодым в Центральном комитете партии. «Потянешь, не потянешь — не о том речь, а о том, что Леонид Ильич тебе доверяет», — заверил Черненко.

Правда, при личной встрече «генеральный» свое доверие никак не проявил. «Вообще никак не реагировал ни на мои слова, ни на меня самого. Мне показалось, что в этот момент я был ему абсолютно безразличен. Единственная фраза, которая была сказана им: „Жаль Кулакова, хороший человек был…“».

Важнейшие вопросы жизни страны обсуждались за 15-20 минут: «Это мы уже решили… Это вам надо зачитать сейчас…»

В Москве семью новоиспеченного секретаря поселили в казенной атмосфере бывшей госдачи Черненко (когда-то ее занимал сталинский нарком Серго Орджоникидзе) и окружили неусыпной опекой охраны. Как-то по старой памяти Горбачевы пригласили в гости соседей — Андроповых. Рассказывает сам Михаил Сергеевич:

«– Да, хорошее было время, — ровным, спокойным голосом ответил Андропов. — Но сейчас, Михаил, я должен отказаться от приглашения.

 — Почему? — удивился я.

— Потому что завтра же начнутся пересуды: кто? где? зачем? что обсуждали?

— Ну что вы, Юрий Владимирович! — совершенно искренне попытался возразить я.

— Именно так. Мы с Татьяной Филипповной еще будем идти к тебе, а Леониду Ильичу уже начнут докладывать. Говорю это, Михаил, прежде всего для тебя».

Рубеж 1970-80х — период уже полного когнитивного и физического распада Леонида Брежнева и некоторых его престарелых соратников. Так, близкий друг генсека, секретарь ЦК Андрей Кириленко досидел на своем посту до старческого маразма, путал и забывал имена сослуживцев, читал по складам, но ушел на пенсию только после смерти Брежнева и под большим нажимом «беспощадного» Андропова.

Михаил Горбачев, Андрей Громыко и Николай Рыжков«Горбачев-фонд»

В соответствующем состоянии находилась и советская экономика: жуткая централизация и зарегулированность, невероятно разбухший государственный и партийный аппарат, при этом апатичный, затиравший здоровую инициативу, стремительно нарастающее технологическое отставание от мировых лидеров, всеобщая бесхозяйственность, расточительность, неэффективность, приписки и коррупция, тотальный дефицит товаров — не то что бытовой техники, даже продуктов питания. Будущий помощник Горбачева-генсека и президента Анатолий Черняев привел в дневнике выдержку из письма в ЦК из Углича:

«В магазинах только хлеб, соль, маргарин да банки с различными компотами. Поверьте, мы не знаем, чем кормить детей. Молоко распорядились продавать по талонам, но их выдают только тем, у кого дети не старше 3-х лет».

Сам Горбачев приводит такие данные: в сфере электроники СССР отстал от передовых стран на 10-15 лет. Да еще вступление в войну в Афганистане и жесткие санкции Запада… И все под навязчивую, трескучую пропаганду и бряцание оружием. «Брежневское руководство оказалось несостоятельным перед лицом вызовов своего времени. Слепо придерживаясь старых догм и представлений, оно проглядело наступление глубоких перемен в науке и технике, условиях жизни и деятельности людей, стран, всего мирового сообщества, знаменующих зарождение новой цивилизации. Переменам в стране был поставлен прочный шлагбаум», — образно сформулировал Горбачев в мемуарах.

Важнейшие вопросы жизни огромной страны обсуждались на Политбюро за 15-20 минут. По воспоминаниям Горбачева, «Черненко постоянно вскакивал с места, подбегал к Леониду Ильичу и начинал быстро перебирать бумаги: „Это мы уже решили… Это вам надо зачитать сейчас… А это мы сняли с обсуждения…“ Делалось все это открыто, без всякого стеснения. На одном из заседаний Политбюро председательствующий „вырубился“, потерял смысловую нить обсуждения. Все сделали вид, что ничего не произошло. В общем, картина была тягостная».

Брежнев несколько раз просился в отставку, но сподвижники не отпускали его: уж слишком сладко им жилось при «дорогом Леониде Ильиче». От добра добра не ищут, и кремлевские старцы о каких-либо переменах и не помышляли. Да и «Ильич» не сильно настаивал.

На фоне мастодонтов — Суслова, Андропова, Черненко, министров обороны и иностранных дел Дмитрия Устинова и Андрея Громыко — Михаил Горбачев был «заднескамеечником», не только ввиду «юного» возраста: приоритетом советской экономики было совсем не производство сельхозпродукции, а военно-промышленный комплекс. Похожий дискомфорт испытывала и Раиса Максимовна. Читаем у Таубмана: «В марте 1979 года, оказавшись на официальном приеме в честь иностранных гостей, элегантно одетая Раиса Горбачева, не подозревая о том, что здесь действует строгая субординация и что кремлевские жены должны занимать места в соответствии с рангом мужей, заняла свободное место — рядом с женой Кириленко. „Ваше место — вот там, — холодно сообщила соседка и даже указала пальцем. — В конце“».

«Лет через 15-20 мы сможем позволить себе то, что позволяет себе сейчас Запад — большую свободу мнений, информированности, разнообразия в обществе, в искусстве»

Положение Горбачевых круто изменилось со смертью Брежнева и воцарением Андропова на посту генерального секретаря в 1982 году. Едва заступив на высший партийный пост, Юрий Владимирович рекомендовал Горбачеву: «Знаешь что, Михаил, не ограничивай круг своих обязанностей аграрным сектором. Старайся вникать во все дела. Вообще, действуй так, как если бы тебе пришлось в какой-то момент взять всю ответственность на себя. Это серьезно».

«Горбачев начал встречаться с различными экспертами из правительственных ведомств, директорами научно-исследовательских институтов, академиками и университетскими учеными. Потом Горбачев вспоминал, что еще до того, как он возглавил КПСС, сейф для секретных документов в его кабинете ломился от писем академиков и других людей, предлагавших всевозможные реформы. По его словам, в каждом таком письме звучал крик души, что по-старому дело вести больше нельзя», — сообщает Таубман.

Именно Горбачеву, а также новому секретарю ЦК Николаю Рыжкову Андропов поручил разработать идеологию и план экономических преобразований. Ближайшее андроповское окружение надеялось на то, что Михаила Сергеевича поставят во главе советского правительства — взамен престарелого и «морально устаревшего» Николая Тихонова. Но, хоть к концу андроповского правления поменяли пятую часть министров и первых секретарей обкомов, а также порядка трети руководителей райкомов в крупных городах, даже могущества Андропова не хватило, чтобы кардинально изменить кадровую, а уж тем более экономическую политику. Тихонов ушел на пенсию только по требованию генсека Горбачева, в 1985 году, восьмидесятилетним.

Горбачев с Андроповым в Ставропольском крае«Горбачев-фонд»

Также не стоит забывать, что Андропов был в числе противников реформ Алексея Косыгина во второй середине 1960-х годов. Они предусматривали разбюрокрачивание производства, резкое повышение хозяйственной самостоятельности предприятий (право выбора ассортимента выпускаемой продукции, поставщиков и потребителей, объемов инвестиций, численности персонала и размеров его поощрения), введение показателей прибыли и рентабельности, планирование с применением новейших вычислительных технологий. Часть косыгинских идей генсек Андропов в усеченном виде использовал в своей экономической программе.

Эксперты, привлеченные Горбачевым и Рыжковым, настаивали на сокращении полномочий и численности бюрократического аппарата, повышении самостоятельности директората и «роли трудовых коллективов в управлении предприятиями», на развитии хозрасчета и привязке зарплат к производительности, на технической модернизации.

Но основную ставку Андропов, 15 лет возглавлявший КГБ, сделал на «усиление дисциплины», «чистку рядов», «наведение порядка». Началось наступление на самозанятое население — борьба с прогульщиками (милицейские облавы в банях, парикмахерских, кинотеатрах, очередях, электричках, штрафы за опоздания на работу и простои), спекулянтами и «нетрудовыми доходами».

О демократизации и речи не шло. «Лет через 15-20 мы сможем позволить себе то, что позволяет себе сейчас Запад, — большую свободу мнений, информированности, разнообразия в обществе, в искусстве. Но только когда удастся поднять жизненный уровень населения», — рассуждал Юрий Владимирович.

С таким напутствием Андропов, умерший в феврале 1984 года, оставил партию, государство и Горбачева. Уходя, он сделал было попытку передать верховную власть молодому «наследнику» (Горбачеву на тот момент было без малого 53 — «поросль» в сравнении с партийным синклитом). Но поручение умирающего генсека положили под сукно. «С Костей [Черненко] будет проще, чем с Мишей», — постановили Тихонов с Устиновым.

«Хотелось взбаламутить стоячее болото. Но ему мешали, как могли» 

Впрочем, Горбачев не сильно расстроился: чем хуже — тем лучше, время работало на него. «Михаил Сергеевич хорошо усвоил два урока, преподанных ему Андроповым своим примером: лояльность и терпение. Следование этим ключевым аппаратным заповедям в конце концов привело Юрия Владимировича к заветной должности. И из-за них же он ждал этой возможности почти до конца жизни, когда уже был неспособен что-либо реально осуществить. Горбачеву повезло больше. Оказавшись на расстоянии вытянутой руки от высшего партийного и государственного поста в расцвете лет, можно было не торопить события. К тому же попробуй он сделать это — то рисковал потерять все», — поясняет Андрей Грачев. Тем более что вокруг Константина Устиновича вились свои претенденты на партийно-государственный престол, например, «хозяева» Москвы и Ленинграда Виктор Гришин и Григорий Романов.

«Горбачев-фонд»

«Стоячее болото, покрытое ряской. Ни новых идей, ни новых людей. В этой обстановке Горбачеву было очень трудно. Хотелось взбаламутить это стоячее болото, он горел желанием работать. Но ему мешали, как могли. Непосредственное окружение Черненко было на редкость ортодоксальным и делало все возможное, чтобы власть не оказалась в руках Горбачева, от которого они ничего хорошего для себя не ждали», — повествовал в мемуарах ближайший соратник Горбачева по Перестройке Александр Яковлев.

Впрочем, за Горбачевым, ставшим секретарем ЦК по идеологии, вторым человеком в партии, стоял авторитет «андроповского» КГБ, армии (несмотря ни на что у него сложились теплые отношения с Дмитрием Устиновым, тот покровительствовал Горбачеву и «прикрывал» его в аппаратных интригах) и все реформаторское крыло. Поэтому Михаил Сергеевич не только частенько подменял немощного (его буквально носили на руках) и неуверенного в себе генсека на заседаниях Политбюро, но и позволил себе однажды отчитать того за отмену большого партийной конференции по идеологии.

Конференция состоялась. В своем докладе Горбачев впервые перед широкой аудиторией употребил понятия «перестройки» и «гласности», правда, без детальных разъяснений. Печатный орган ЦК журнал «Коммунист» тот доклад обошел молчанием. «Но после этого, видимо, утратив последние силы и волю к сопротивлению, Черненко дал наконец добро на переезд Горбачева в кабинет бывшего главного идеолога партии Суслова», — подмечает Грачев.

«Пора России иметь настоящего лидера»

В марте 1985-го угас и Черненко. И когда встал вопрос о назначении председателя похоронной комиссии (ее по традиции возглавлял следующий генсек), Гришин, под которого давно и плодотворно «копал» КГБ, первым предложил кандидатуру Горбачева.

Решающее значение для «общественного мнения» в Политбюро имела позиция Андрея Громыко: все остальные кремлевские «старожилы», кроме него да Тихонова, к тому времени ушли из жизни. По причине преклонного возраста Андрей Андреевич уже не мечтал о вожделенном кабинете генерального секретаря, но хотел бы закончить карьеру председателем Президиума Верховного Совета СССР — конституционным главой государства (формально Советский Союз был парламентской республикой). Когда до Горбачева донесли это пожелание, он ответил витиевато, но определенно: «Мне всегда было приятно работать с Андреем Андреевичем. С удовольствием буду это делать и дальше, независимо от того, в каком качестве оба окажемся. Добавь также, что я умею выполнять свои обещания».

«Горбачев-фонд»

В ночь перед избранием Михаил Сергеевич приехал домой на рассвете. Супруги вышли в сад. Для Раисы Максимовны новость оказалась неожиданностью и потрясением. «Столько лет работал на Ставрополье. Седьмой год работы здесь, в Москве. А реализовать что-либо крупное, масштабное, назревшее — невозможно. Как будто стена. Если я действительно хочу что-то изменить, надо принимать предложение, если, конечно, оно последует. Так дальше жить нельзя», — объяснил ей муж.

Стратегической задачей Горбачева было не угодить в зависимость ни от одного из аппаратных кланов и в то же время обеспечить себе безоговорочную поддержку.

«Если бы в Политбюро и в ЦК возникла дискуссия по этому вопросу, я снял бы свою кандидатуру, потому что для меня уже было ясно, что мы должны пойти далеко», — признался в мемуарах Михаил Сергеевич. Поэтому в те же часы Николай Рыжков «обрабатывал» правительственных чиновников, а еще один секретарь ЦК Егор Лигачев, которого Горбачев перетащил в команду Андропова из Томского обкома, готовил руководителей других областных комитетов. Никого особенно уговаривать не пришлось. Мнение было практически единодушным: «Двух раз нам уже хватило. Очередного старика мы не поддержим». У себя в регионах партийные «удельные князья» мучились точно так же, как Горбачев во время руководства Ставропольем, долгими годами ожидая дальнейшего продвижения по карьерной лестнице.

На заседании Политбюро 11 марта 1985 года неожиданностей не случилось. «Когда [преемник Андропова на посту председателя КГБ Виктор] Чебриков сообщил, что чекисты поручили ему назвать кандидатом Горбачева, добавив для убедительности: „Вы понимаете, что голос чекистов, голос нашего актива, это и голос народа“. Дальнейшее обсуждение утратило смысл для всех, кроме тех, кто желал во что бы то ни стало зафиксировать в протоколе свою преданность новому руководителю, — иронизирует Андрей Грачев. — Как это уже не раз бывало в российской истории, ожидания наиболее современной части бюрократического и даже репрессивного аппарата власти совпали с реформистскими устремлениями и надеждами либеральной интеллигенции». Благодарный Горбачев без промедлений сделает Чебрикова членом Политбюро.

На открывшемся сразу после этого пленуме ЦК предложение Громыко «об избрании генеральным секретарем Центрального комитета КПСС товарища Горбачева Михаила Сергеевича» было одобрено единогласно и с воодушевлением. Анатолий Черняев вспоминал: «Зал взорвался овацией, сравнимой с той, которая была при избрании Андропова (и ничего похожего на кислые аплодисменты, когда избирали Черненко). Овация шла волнами и долго не успокаивалась. 

В атмосфере не было ни грамма огорчения и печали [по поводу смерти Черненко] — мол, отмучился, бедолага, случайно попавший на неположенное место… Затаенная, если не радость, то „удовлетворение“ царило в воздухе — кончилась, мол, неопределенность, и пора России иметь настоящего лидера», — записал в тот день в дневнике Черняев.

«Домой после пленума я вернулся поздно. Все меня ждали, даже пятилетняя внучка Ксения, которой надо было уже спать. Все были торжественны, взволнованы, но ощущалась и тревога за будущее. Внучка сказала мне: „Дедуленька, я тебя поздравляю, желаю тебе здоровья, счастья и хорошо кушать кашу“. Расхлебывать кашу мне действительно пришлось», — делится Михаил Горбачев.

Большинство в партийной номенклатуре воспринимало нового генсека и его команду как обычных «лудильщиков»

Единственный, кто на тот момент варил по-настоящему крутую кашу — Александр Яковлев, в прошлом — посол СССР в Канаде, директор академического Института мировой экономики и международных отношений, а в 1985-м — завотделом пропаганды Центрального комитета (вскоре Горбачев сделает его секретарем ЦК по идеологии, затем введет в Политбюро). В недолгий период правления Андропова Яковлев организовал Горбачеву командировку в Канаду, посещение там ферм, перерабатывающих заводов и супермаркетов, несколько встреч с премьер-министром, увлеченным русофилом Пьером Трюдо. Увиденное потрясло Михаила Сергеевича. «У нас такого и через 50 лет не будет», — ошеломленно шептал он. Там, в Канаде, он нашел в лице Яковлева «брата по разуму». Они взахлеб обсуждали творящееся на Родине: догматизм, застой, отсталость.

При первой же возможности генсек Горбачев перевел Яковлева в ЦК. Уже в конце 1985 года Александр Николаевич предлагал своему шефу разделить КПСС на две конкурирующие партии, учредить пост президента, запустить демократические выборы президента и парламента, ввести подотчетность депутатов избирателям, демонтировать государственные монополии, провести переход к рыночной экономике, наделить независимостью суды. В общем, перейти от социалистической к социал-демократической модели. «Реакция Горбачева была спокойной, заинтересованной. Но он посчитал эти идеи преждевременными», — описал Яковлев в книге воспоминаний.

«Позднее Горбачев запишет в число своих роковых ошибок первых лет перестройки „запаздывание“ с принятием как минимум двух принципиальных решений: разделение партии, иначе говоря, высвобождение ее реформаторски настроенной части из-под пресса бюрократизированного аппарата, и начало радикальной переделки экономического „базиса“ по собственному проекту», — информирует Андрей Грачев.

Но в своей «тронной» речи 11 марта, а также на «историческом» пленуме ЦК 23 апреля Горбачев лишь призвал к «большему динамизму», «совершенствованию хозяйственных механизмов и всей системы управления», «ускорению социально-экономического прогресса», «усовершенствованию социалистической демократии». Причин такой осторожности несколько.

Во-первых, даже новый генеральный секретарь, приступая к перестройке, не представлял всей глубины упадка советской системы. Бодрые отчеты с мест не давали картины истинного положения страны, настраивали на обманчивый оптимизм. Недаром Юрий Андропов, возглавлявший, казалось бы, всевидящий КГБ, оборонил знаменитое: «Мы не знаем общества, в котором живем». (К слову, именно преодолевая ложь официальной статистики, Горбачев немного погодя перейдет от смутных деклараций гласности к ее практическому и полномасштабному воплощению: общество, средства массовой информации сами станут поставлять ему сведения о порядках в государстве и стране).

«Горбачев-фонд»

Во-вторых, поскольку знаний об обществе остро не хватало, отсутствовала и адекватная реформаторская программа. В течение года Михаил Горбачев не торопясь, но настойчиво выведет из Политбюро Тихонова, Гришина, Романова. Правительство возглавит Николай Рыжков, Москву — Борис Ельцин, заблаговременно переведенный из Свердловска, Ленинград — Лев Зайков, министерство иностранных дел вместо Громыко — давнишний товарищ Горбачева, глава Грузии Эдуард Шеварднадзе. Но и эти «официальные лица» взяли за основу своей реформаторской программы то, что имелось на тот исторический момент — то есть то, что осталось от Алексея Косыгина и Юрия Андропова: борьба с разгильдяйством, ужесточение производственной дисциплины и «организованности трудящихся», техническая модернизация, хозрасчет, сокращение чиновного аппарата.

Поэтому первыми, в том числе плохо продуманными и потому безрезультатными и даже вредными, инициативами реформаторов стали печально знаменитая антиалкогольная кампания, анекдотичная госприемка, программы развития машиностроения и интенсификации научно-технического прогресса, объединение нескольких сельскохозяйственных министерств в одно суперведомство — Госагропром. Реальным требованиям времени и общества эти полумеры, конечно, не соответствовали. 

В-третьих, Горбачев искренне рассчитывал на партию как на авангард перемен. Но быстро выяснилось, что единодушная поддержка — лишь обязательный придворный ритуал. Партийный аппарат — от Политбюро и до райкомов — не был готов к переменам, которые неизбежно предполагали частичный отказ от властных полномочий и, следовательно, от сословных привилегий. Для большинства «динамизм» и «ускорение», заявленные Михаилом Горбачевым, означали долгожданное продвижение по службе, то есть овладение еще большей властью и привилегиями, но только и всего. Большинство в партийной номенклатуре воспринимало нового генсека и его команду как обычных «лудильщиков» (определение Андрея Грачева): дескать, и не таких видали, и не такое проходили, пересидим и эту «бурю в стакане».

В-четвертых, в партии действительно хорошо помнили, как в 1957-м «ручные» с виду секретари обкомов–члены ЦК смели в интересах Никиты Хрущева «антипартийную группу» Молотова-Маленкова-Кагановича, а через 7 лет — самого Хрущева. Горбачев, который много лет посвятил восхождению к высшей власти, терпел унижение лицемерием ради осуществления преобразований, не мог себе позволить по-яковлевски размахивать шашкой, рискуя судьбой Перестройки. «В этих условиях лидер должен был соблюдать предельную осторожность, обладать качествами политического притворства, быть виртуозом этого искусства, мастером точно рассчитанного компромисса, иначе даже первые неосторожные действия могли привести к краху любые новаторские замыслы», — соглашался Александр Яковлев.

Оттого в первые два года за тактическим продвижением следовал откат. «Так, в течение одной недели, чуть ли не на одном и том же заседании Секретариата ЦК родились два взаимоисключающие постановления: „О поощрении индивидуальной трудовой деятельности“ и „О решительной борьбе с нетрудовыми доходами“, устанавливавшие в традициях блаженной памяти хрущевских, если не сталинских, времен жесткие лимиты на размеры частных жилых строений, теплиц, оранжерей и тому подобное», — напоминает Андрей Грачев.

«Началось невообразимое преследование частной торговли овощами, фруктами, цветами, охота за владельцами тех крохотных ферм в четверть гектара, развитие которых вширь определило бы всю дальнейшую судьбу Перестройки», — вспоминал Яковлев.

«Номенклатурные фундаменталисты не могли оказаться в одном лагере с Перестройкой. Рассчитывать на то, чтобы наладить с ними нормальные рабочие отношения, умиротворить, ублажить, успокоить, умаслить было, мягко говоря, заблуждением, поскольку за этой когортой людей стояли реальные интересы власти, которую они терять не хотели. Жажда власти над людьми как бы зацементировалась в сознании номенклатурного класса», — писал Александр Николаевич.

Из Горького бывший однокурсник по МГУ, университетский профессор писал Горбачеву: «Имей в виду, Михаил, в Горьком ничего не происходит, ни-че-го!». В том же Тольятти генеральный секретарь увидел небывалое «воодушевление масс» и в то же время столкнулся с полным равнодушием к идеям Перестройки со стороны местной бюрократии. «Очень тяжелое впечатление от обкома и городского руководства. Заелись. Партийный аппарат страшно обюрократился. Боли нет за народ», — переживал Горбачев, вернувшись в Москву.

А через две недели разразилась катастрофа на Чернобыльской АЭС. Михаил Горбачев убедился, что прогнили даже такие, казалось бы, передовые отрасли, как атомная. Недобросовестность на начальном этапе конструирования станции. Халатность ее руководителей и бестолковость исполнителей. Полная неготовность к оперативному устранению последствий взрыва. Рассогласованность бесконечных ведомств. Перепихивание ответственности друг на друга. Отсутствие точной информации.

Чернобыль открыл Горбачеву глаза. От попыток договориться с бюрократией он перешел к программе крестового похода против нее. В этих условиях ему не оставалось ничего, как, вооружившись тогда еще святым и неприкосновенным знаменем ленинизма, обратиться напрямую к народу, интеллигенции. «Только открытая позиция и политика способны были разрушить диктатуру аппарата», — делится рецептом Михаил Горбачев.

Спустя два года «холостых оборотов» Перестройка вступит во второй этап. В соответствии со сценарием Яковлева он приведет к созыву первого полновластного советского парламента, избранию президента и краху политической монополии КПСС.

Использованы материалы книг:

• Горбачев Михаил, «Остаюсь оптимистом», — Москва: издательство «АСТ», 2017 г.;
• Грачев Андрей, «Горбачев», — Москва: издательство «Вагриус», 2001 г.;
• Таубман Уильям, «Горбачев. Его жизнь и время», — Москва: издательство «АСТ», 2018 г.;
• Яковлев Александр, «Омут памяти», — Москва: издательство «Вагриус», 2001 г.