ВЗАИМНЫЕ ОБРАЗЫ РУССКИХ И ЯПОНЦЕВ (по фольклорным материалам)

В статье проводится сравнительный анализ русских и японских фольклорных материалов, показывающих историю формирования и особенности образов японцев и Японии в России, русских и России – в Японии. Главным объектом исследования избраны разножанровые произведения устного народного творчества, собранные автором из научных и литературных источников и в Интернете, а также в ходе собственных полевых исследований в России (песни, частушки, считалки, устные рассказы, легенды, былички, каламбуры, анекдоты и т. д.); привлекаются примеры и из области изобразительного творчества (русские лубки, японские картины нисикиэ и эма).

    Образы двух народов одинаково формировались на пересечении таких мотиваций к само- и взаимопознанию, как интерес к незнакомой, представляющейся экзотической, культуре, ненависть и/или надменное отношение к врагу, поиск самоидентификации в пределах оппозиции «Запад – Восток». И русским, и японцам присуще использование при взаимном «портретировании» устоявшихся фольклорных способов объяснения; в настоящее время обе стороны несвободны от влияния европоцентристской парадигмы. В то же время заметны и существенные различия в акцентах, расставляемых народным сознанием при выстраивании образов «другого». В русском фольклоре, с одной стороны, больше уделяется внимания стереотипизации национальных черт японцев, с другой, в зависимости от исторических обстоятельств представления о них и о Японии зачастую «растворяются» в более обобщенных образах, например, в образе врага во времена конфликтов. В японских фольклорных представлениях о русских и России, напротив, этностереотипы выражены слабо, зато русские и Россия чаще играют роль своеобразного референтного фона для самоутверждения японцев в кругу народов, разделяющих достижения западной цивилизации, а Японии – среди ведущих мировых держав.

     Для русско-японских отношений были характерны две исторические особенности: вплоть до середины XIX века – отсутствие официального межгосударственного общения, в XX веке – длительный период напряженности, не раз переходившей в военные конфликты. Однако бывали и такие ситуации, когда представители обоих народов жили рядом, непосредственно взаимодействуя друг с другом; ситуации эти возникали в условиях эмиграции русских в Манчжурию и Японию и трудовой миграции японцев на Дальний Восток России. Следовательно, представления русских о японцах и японцев о русских формировались под влиянием не только государственной политики, но и на основании личного опыта отдельных людей. Однако до последнего времени эта чрезвычайно интересная тема – взаимные представления русских и японцев – рассматривалась главным образом с позиций властей и интеллигенции обеих стран 1; взгляды обычных людей, проявлявшиеся в разных формах, не были достаточно исследованы. В настоящей статье мы попытались проанализировать именно их. При этом основным объектом нашего внимания стал образ соседнего народа, каким он предстает в русском и японском фольклоре.

    Результаты изучения образа Японии и японцев в русском фольклоре автору уже доводилось излагать в своих прежних работах 2, поэтому здесь они будут представлены в сжатом виде. Что касается образа России и русских в японском фольклоре, то до сих пор никто из исследователей не предпринимал попыток систематического сбора, классификации и публикации соответствующего материала. С учетом данного обстоятельства, его анализу в статье отводится значительно большее место. Кроме того, в статье поставлена цель выделить общее и особенное в тенденциях формирования образа России и русских в японском фольклоре, образа Японии и японцев – в русском.

    Термин «фольклор» определяется нами как народное творчество в широком смысле, включая не только устное, но и изобразительное и музыкальное творчество. Однако в рамках данной работы мы сосредоточили основное внимание на устном творчестве. Как будет показано ниже, в нем можно обнаружить немало примеров появления новых версий уже известных ранее текстов, то есть позднейших переработок произведений конкретных авторов. Тем не менее мы решили причислить и их к фольклорному жанру, поскольку на их примере можно наблюдать процесс, который М. Сэрто называл «творчеством в повседневной жизни»3.

    Хотя главными объектами наблюдения для нас являются русские и японцы, для сравнения мы иногда обращали внимание и на представителей других народов4. Использованные фольклорные материалы собраны двумя способами: в ходе интервьюирования, а также путем изучения литературы по данному вопросу и поиска в Интернете. Некоторые из материалов были получены автором в научных экспедициях в европейской части России и в Забайкалье. В будущем представляется целесообразным продолжить исследования по данной теме, сосредоточившись на поисках новых материалов в наиболее «контактных» регионах двух стран – на российском Дальнем Востоке и в северной части Японии.

     Статья состоит из пяти разделов. В первом обосновываются цель и задачи исследования, во втором кратко рассматриваются тенденции формирования имиджа соседнего народа у русских и японцев на основе изучения работ, написанных историками, литературоведами и социологами. В третьем разделе излагаются результаты анализа русских материалов, представленные в других статьях автора. Четвертый раздел посвящен анализу японских материалов. В пятом, заключительном, разделе мы выделяем, с учетом исторических особенностей двух стран, сходства и различия между взаимными образами в русском и японском устном фольклоре.

    Многими исследователями было отмечено, что в образах «чужих» народов нередко соединяются компоненты, резко различающиеся по своему эмоциональному «заряду»: идеализирующие «чужаков» и передающие ненависть к ним5. Первоисточником идеализации обычно бывают экзотические черты чужой культуры, интерес к женщинам других национальностей; ненависть, как правило, воплощается в образах мужчин-солдат. Фольклорные отражения взаимоотношений между Россией и Японией не являются в этом смысле исключением.

     Россия стала проявлять интерес к Японии, начиная со второй половины XVII века, в связи с осуществлением политики территориальной экспансии на побережье Тихого океана6. В то время российское правительство не раз пробовало войти в контакт с «закрытой» Японией, стремясь заключить с ней торговый договор и определить границу между двумя государствами. Дипломатические отношения были установлены во второй половине XIX века, незадолго до «Реставрации Мэйдзи» (1868). Затем японо-китайская война 1894 – 1895 годов и последующее столкновение интересов России и Японии в Манчжурии обострили отношения между двумя странами7. Работы ряда исследователей показывают, что в то время представителям русской интеллигенции образ японцев виделся по-разному: от народа фантастического, экзотического и прекрасного до хитрого, враждебного и отсталого8. С началом русско-японской войны интерес русской интеллигенции к японской культуре значительно и надолго снизился. Но после того, как Япония отказалась от обла-дания собственными вооруженными силами (1945), опасения русских в отношении Япо-нии значительно уменьшились. На это, без сомнения, повлияло и окончание «холодной войны», которая завершилась вместе с распадом СССР.

     Что касается японцев, то, несмотря на ряд конфликтов между Японией и Россией в первой половине XIX века9, некоторые представители японской интеллигенции, видя проявления вежливости и соблюдение надлежащего этикета со стороны российских посольств, считали ее «страной справедливости»10. Вместе с тем нельзя не отметить, что японцы все время боялись и по-прежнему в значительной степени боятся российской державы. Боязнь возросла во время русско-японской войны и еще более усилилась после выступления советской армии на стороне США против Японии в 1945 году11. В то же время русская культура (литература, музыка, балет и т. д.) способствовала возникновению у японцев идеализированного представления о России. Раньше японцы часто объясняли свое противоречивое отношение к России так: «Ненавидим Советский Союз (советских людей), но любим Россию (русских, россиян)»12. После распада СССР страх японцев пе-ред Россией уменьшился, но одновременно стал ослабевать и интерес к ней.

     В ходе опросов общественного мнения двух стран, проведенного Сектором информации при секретариате кабинета министров Японии и Министерством иностранных дел Японии в 2001–2002 годах, 77,7 % японцев заявили, что они «не очень ощущают» (45,4 %) или «совсем не ощущают» (32,3 %) симпатии к России, тогда как 45 % российских граждан сказали, что «любят Японию»13. Все же следует отметить, что большинство представителей как японского, так и русского народа видят друг друга в более или менее «кривом» зеркале.

    Собранные автором статьи русские фольклорные материалы, касающиеся образа Японии и японцев, относятся к периоду, охватывающему почти весь XX век. По времени возникновения их можно разделить на две группы: первая содержит материалы, которые ассоциируются с событиями, происходившими до 1945 года, вторая – современный фольклор.

    1. Представления русских о Японии до 1945 года

     В первую группу входят песни, частушки и устные рассказы. Среди них только три текста передают идеализированные представления русских о Японии, остальные затрагивают тему войн и конфликтов между двумя странами.

     До русско-японской войны идеализация образа Японии в России была тесным образом связана с интересом к восточной экзотике и с утопическими представлениями, мечтами и легендами русского народа о далекой прекрасной стране. Примером первого варианта идеализации может служить песня «Далеко Нагасаки». Она была записана автором у одного московского знакомого, родившегося в 1916 году; в молодости он был моряком на Дальнем Востоке. Песня состоит из двух частей. В первой части красиво и романтически изображается город Нагасаки, вторая во многом тождественна песне «Девушка из Нагасаки» (известной также в исполнении В. Высоцкого), слова которой первоначально были опубликованы в сборнике сочинений советской поэтессы В. Инбер14. Нет никаких сомнений в том, что на появление ряда песен с «японским мотивом» сильное влияние оказали роман французского писателя П. Лоти «Мадам Хризантема» (1887)15 и опера Дж. Пуччини «Мадам Баттерфляй» (1904).

     В отличие от представлений с акцентом на экзотике, утопические мечты русских о Японии имеют ярко выраженный локальный характер. Накамура Eсикадзу, основываясь на опубликованном очерке уральского казака-старовера Г. Хохлова16, описал, как в конце XIX века этот казак со своими товарищами путешествовал в «Беловодское царство», то есть в Японию17. Впрочем, о «спасительной» Японии мечтали не только русские: в дви-жении бурханизма, развернувшемся среди тюрков-алтайцев (ойратов) во время русско-японской войны 1904 – 1905 годов, наряду с элементами буддизма и шаманизма, присут-ствовала идея-мечта о приходе спасителя по имени «Япон-каан». Иноуэ Коити считает, что она возникла на Алтае под влиянием более ранних старообрядческих легенд18.

     К теме русско-японских военных конфликтов из проанализированных нами материалов относятся двадцать частушек, девять песен и десять устных рассказов19. Они делятся на две группы. Пятнадцать частушек и две песни отсылают нас ко времени русско-японской войны, все остальные (кроме одного устного рассказа, время создания которого определить невозможно) – ко времени интервенции японской армии на российском Дальнем Востоке20. Тексты первой группы были записаны в центральной и северной части европейской России, тексты второй – в юго-восточной Сибири и на Дальнем Востоке.

     В большинстве частушек и песен о японских солдатах повторяются четыре основные темы: 1) описание военных действий (победа, поражение, жестокость врагов и смелость своей армии); 2) военный оптимизм (уверенность в победе); 3) тяжелая участь народа во время войны; 4) насмешка над врагом и побежденными. Стоит отметить, что проанализированные здесь частушки по содержанию и форме очень похожи на частушки о рекрутах царского времени21. То же самое можно сказать и про песни: многие из них восходят к одному источнику. По существу, одни и те же тексты использовались при описании разных войн, менялись лишь имя врага и название местности22.

     В рассказах о японской армии наиболее часто встречается тема жестокости японцев23. Типичным примером может служить рассказ об убийстве известного революционера С. Лазо, брошенного в топку паровоза. Есть немало рассказов, которые в большей или меньшей степени фольклоризированы. Например, в русских селах Республики Бурятии нами были зафиксированы следующие виды рассказов о японской интервенции: 1) о жестокости японцев (и семеновцев) и борьбе партизан с ними; 2) об избежании гибели (японцы намереваются сжечь село – это удается предотвратить с помощью переговоров либо от пожара защищает бог или дух); 3) анекдот про трусливых мужиков, убежавших и оставивших без защиты женщин (жен), когда японцы зашли в село. В последнем случае отмечены два варианта: по первому из них японцы заставили женщин готовить им обед и после ушли, не причинив физического ущерба; по второму варианту оказалось, что то бы-ли не японцы и вообще не люди, а стадо овец.

     В Архангельской области, где японской армии и в помине не было, записан мистический рассказ, который можно считать одним из видов предания об апокалипсисе. «У Архангела (название местности – И. Н.), вот еще в революцию, – там есть камень такой: вот дойдет японец до этого святого камня, что мол, все…(пропуск сделан самой рассказчицей. – И. Н.) и война кончится»24. Даже в таком неполном виде эту запись можно считать образчиком милленаристской легенды о будущем или о «конце света». В то же время в нем соединились предание о некоем «святом камне» и известие про какую-то войну с японцами.

     Вообще при обращении к русским фольклорным текстам, созданным до 1945 года, мы видим, что некоторые из них сохраняют тесную связь с локальной фольклорной традицией (легенда о Беловодье, о «святом камне»), тогда как большинство, особенно тексты про войны, имеют общую основу без каких-либо специфических местных отличий.

     На пропагандистских лубках времен русско-японской войны японцев изображали некрасивыми карликами25. В отличие от изобразительного в устном творчестве насмешки над визуальными особенностями телосложения японских солдат встречаются редко, внимание акцентируется не столько на внешнем виде самого японца, сколько на типичном для русского фольклора – и схематизированном, обобщенном – образе «врага» или «чужака». Поэтому-то рассказчики прямо или косвенно использовали для изображения японцев (как потом и немцев) сформировавшиеся модели и типы врагов, меняя лишь отдельные детали или названия местности.

    2. Современный фольклор

     В нем мотив войны встречается гораздо реже, зато наблюдаются возвращение интереса русских к японской экзотике и восхищение уровнем развития японской техники.

     В данном случае первое место по количеству собранного автором материала занимают анекдоты, второе – каламбуры. Кроме этих двух жанров есть, хотя и в гораздо меньшем количестве, и другие материалы о японцах. Это выражения: «Японский городовой», «Япона мать», «Японский бог», скороговорка «Жили-были три японца: Як, Якци-Драк…»26 и «обрусевшие» японские сказки27.

     В каламбурах, которые часто считаются «детским фольклором», имитируются японские слова и особенности японского произношения, например: «Японский гонщик Тояма Токанава» (обыгрывается русское «то яма, то канава»), «Кимоно-то хирагана» («кому-то херовато»)28 и т. д. В них японская окраска достигается регулярным сочетанием гласных и согласных звуков и употреблением отдельных японских слов.

     Анекдоты о японцах, собранные через Интернет29, по содержанию разделяются на три группы. В анекдотах первой группы акцент делается на экзотике («японизме»), в анекдотах второй – на национальных чертах и положении страны, третьей – на особенностях внешности японцев. Экзотика обычно передается в форме опять-таки каламбура и с помощью таких стереотипных символов, как «Фудзияма», «харакири» и т. п.30. В анекдотах второй группы отражаются такие черты японцев, как трудолюбие и серьезность, экономическое и географическое положение Японии, ее высокое технологическое развитие и уровень жизни, а иногда и малый размер территории31. Что касается описания физических черт японцев, то было обнаружено не очень много анекдотов, в которых эти черты прямо высмеиваются. Другое дело, что аналогичные черты часто фигурируют в анекдотах про чукчей, что, возможно, обусловлено некоторой расовой общностью внешности и фонети-ческими особенностями речи японцев и чукчей с точки зрения русского человека32.

     В современном фольклоре уже трудно выделить какие-то локальные особенности. Вместе с тем образ японцев в русских анекдотах как бы колеблется между «азиатским» и «неазиатским» их отождествлением, между «экзотикой» и «цивилизацией», что, собственно, и доказывается сближением японца из анекдота и с чукчами, и с европейцами. По мнению Шмелевых, японцы являются одними из определенных действующих лиц в русских анекдотах, где кроме них и (реже) китайцев, из «иностранцев» фигурируют только американцы и некоторые из европейских народов33. Между прочим, нечто подобное обнаруживается и в образных представлениях японцев о русских. Дальше, в ходе сравнительного анализа японских материалов о России и русских, мы обратим на это внимание.

    Итак, теперь мы попытаемся проследить особенности образов России и русских в японском фольклоре разных периодов. Бoльшая часть материалов для анализа собрана из книг и журналов, а также в Интернете34. Они достаточно разнообразны и охватывают период с конца XVIII века по настоящее время. Мы будем рассматривать их по времени возникновения и по тематике: сначала относящиеся к эпохе до конца Второй мировой войны (как к мирному, так и к военному периоду), потом – отражения образа России в современном японском фольклоре.

    1. Первые контакты – первые отклики в фольклоре

     Начнем наш анализ с двух песен и одной легенды или слуха, которые возникли при первых встречах русских и японцев35. Песни относятся к периоду сёгуната Токугава, когда Япония проводила политику самоизоляции, а слух – к эпохе Мэйдзи, когда страна открылась для иностранцев.

     В тексте хороводной песни начала XIХ века, включенной в книгу Сугаэ Масуми «Хина но хитохуси» («Песни на краю», 1809), встречается русское слово «сахар»36.

    Eмэ о торо нара / Нихон но яу ни / Мэгуро камигуро / Тору га eй. / Сахара, сахара, сахара, сахара. / Сахара сато о иу то нан.

     Если взять невесту, / Как в Японии, / Девушку с черными глазами и черными волосами / Хотим взять. / Сахара, сахара, сахара, сахара / Сахара – это, говорят, «сахар».

     E. Накамура высказал предположение о связи этой песни с появлением на Хоккайдо русского первопроходца Д. Я. Шабалина, а также с историей потерпевших кораблекрушение японцев, спасенных русскими и впоследствии отправленных в Иркутск преподавать там японский язык. Позже он нашел четыре ее варианта в японской литературе XIX века, в том числе два текста на русском языке37. В книге «Кодаю данва» («Рассказы Кодаю», 1805, автор не известен) имеется вариант «Черные глаза, черные брови, черные волосы, в чаянии (или венчать, венчана. – И. Н.), в чаянии, ах, в чаянии»38; здесь же объясняется, что песню эту пел А. Лаксман, глава российского посольства в Японию в 1792 году. Когда оно прибыло в Нэмуро на острове Хоккайдо, японцы захотели услышать русскую песню, и Дайкокуя Кодаю, японский купец, вернувшийся в Японию вместе с этим посольством, попросил Лаксмана спеть вышеуказанную песню39. С учетом того, что варианты на японском языке звучат как японские песни, E. Накамура построил гипотезу о том, что «Черные глаза» стали петь впоследствии на японском языке в северной части Японии.

     Вторая песня, «Бурабура буси» («Песня прогулки»), является известной нагасакской песней, довольно популярной во второй половине XIX века40. Она состоит из нескольких строф, в них рассказывается о Нагасаки, в том числе о местных новостях, праздниках, достопримечательностях и т. д. В одной строфе речь идет о прибытии в 1853 году российского посольства во главе с адмиралом Е. В. Путятиным.

    Котося дзусан цуки, / Хидзэн сан но бан гавари. / Сирогасима кэнбуцу гатэрани, / Орося га бура бура, / Бурари бурари то иута мондайтиу41.

     В этом году тринадцать месяцев42. / В этом году очередь Хидзэн-сана (феодал Набесима) охранять город и порт Нагасаки. / Говорят, что Орося (русские) гуляют, / Гуляют, осматривая остров Сирогасима.

     На острове Сирогасима есть крепость, построенная феодалом Набесима для защиты от иностранных кораблей. В песне довольно забавно изображается паника, возникшая в городе из-за внезапного прибытия российского флота.

     Спустя почти сорок лет после посещения Японии Путятиным в 1891 году в Японию приехал цесаревич Николай Александрович. Во время его поездки в Токио в окрестностях г. Оцу местный полицейский Цуда Сандзо совершил на него покушение. Перед прибытием цесаревича в японских газетах распространился слух, будто известный японский политический деятель Сайго Такамори, погибший в 1877 году в гражданской войне (так называемая война Сэйнан), на самом деле живет в России и вернется в Японию с наследником российского престола43. Очевидно, что этот слух был переработкой известной японской легенды о самурае XII века Минамото Eсицунэ – трагическом герое эпоса «Хэй-кэ моногатари». Он был популярен в народе, и после его убийства родилась легенда о том, что он не погиб, а убежал в Монголию через остров Хоккайдо (Эдзо) и стал Чингис-ханом. Как легенда о Eсицунэ соотнесена с нападением монгольского войска на Японию в конце XIII века, так и слух о возвращении Сайго в конечном счете отражает опасения, которые вызывала у японцев политика России.

     Из разобранных нами материалов видно, что редкие контакты с иностранцами, с одной стороны, стимулировали растущий интерес японцев к внешнему миру, с другой, рождали страх перед ним. При этом, в отличие от песен, не получивших известности за пределами мест их первоначального бытования, слух о возвращении Сайго распространился при помощи нового средства передачи информации, газет, по всей Японии. Японцы в эпоху Мэйдзи стали видеть и оценивать другие страны не только на основании личного или локального опыта (точки зрения), но и с позиции «среднего японца» – представителя единого государства.

    2. Фольклорные материалы, возникшие в местах совместного проживания

     С середины XIX века и до конца Второй мировой войны в Японии и на российском Дальнем Востоке встречались районы, где японцы и русские (россияне) проживали как соседи. История такого их проживания делится на два периода: до революции 1917 года и после нее. Первый период характеризируется сравнительно свободным и активным общением представителей обоих народов. Так, в Нагасаки у российских офицеров и матросов было свое поселение Инаса, во Владивостоке имелся целый японский квартал44. Особенность второго периода заключается в том, что в ходе Гражданской войны из России в зарубежные страны, включая Китай и Японию, переселились многочисленные эмигранты. В этот период некоторые японцы продолжали работать на территории Советского Союза, но въезд японцев в СССР был в целом ограничен и отношения между ними и местными жителями сильно изменились.

     Надо сказать, что исторических данных о совместном проживании имеется довольно много, но вот фольклорных материалов по той же теме автору настоящей статьи еще не удалось собрать в достаточном количестве. В качестве задела для будущего исследования представлены обнаруженные нами фольклорные материалы о жизни японских проституток в Нагасаки и Владивостоке и о поездках японцев на заработки в северную часть Сахалина во время японской интервенции.

     Со второй половины XIX века и до войны 1904 – 1905 годов российский флот, базировавшийся во Владивостоке, регулярно зимовал, как это описано у В. Пикуля в романе «Три возраста Окини-сан» (1984), в Нагасаки. На время пребывания там некоторые русские офицеры «покупали» для сожительства японских женщин45. Основываясь на статье Н. Куприанова (1895), Тюдзe Наоки и Миядзаки Тихо представляют уникальную песню «Джонкине, джонкине, кине, кине джонкине, Нагасаки, Иокогама, купи мама рюски шон»46.

Пели ее и русские, и их японские «жены». Приведенный здесь фрагмент является русским вариантом японской песни «Тeнкина буси», которой сопровождается кицунэ кэн – один из вариантов игры-считалки. Песня появилась в 60-х годах XIX века и вскоре стала популярной среди иностранных матросов. Первая часть фрагмента почти тождественна оригинальному японскому тексту, во второй части перемешаны названия известных японских портов и бессмысленный набор русских слов, отчасти искаженных «на японский манер». Думается, что в те годы подобных песен существовало немало.

     До Второй мировой войны на российском Дальнем Востоке, особенно во Владивостоке, жило немало японских проституток47. В те времена девушки из бедных сельских семей (нередко из района Нагасаки) были одним из японских «экспортных товаров». Их часто звали караюки-сан («поехавшие за рубеж»). Тоскуя по родине, они пели разные пес-ни, три из которых зафиксированы на российском Дальнем Востоке48.

    1. Орося ва ковайси, / Мандза ва кусай, / Икина нихондзин ва канэга най.

     Орося (русские) страшны, / Манза (китайцы) пахнут, / У шикарных японцев нет денег.

     2. Урадзио буси / Хайсэ то ивансу кэрэдо, / Амари вагами га цураса юэ.

     Приказали не петь / «Урадзио буси». / (А нельзя не петь) от тяжести своей судьбы.

     3. Мандза мадоросу / Канэ ториагэтэ, / Сукина нихондзин ни миагари су.

     Взяв деньги / у манза и матросов (русских), / Проведем время с любимым японцем.

     Первая песня наиболее известна и называется «Урадзио буси», то есть «владивостокская песня». Остальные две – ее варианты, у них нет собственных названий. По мнению Курахаси Масанао, «Урадзио буси» показывает, что японские публичные дома не принимали японских, обычно бедных, клиентов; чтобы встретиться с ними, женщины са-ми платили хозяевам. Видно также, что японские проститутки, несмотря на то что принадлежали к низшему слою общества, разделяли пренебрежительное отношение русских к китайцам49. Позже «Урадзио буси» стали петь и в других краях, в Манчжурии и даже в Юго-Восточной Азии, только при этом в тексте менялись национальности клиентов50.

     Одному из мужчин-отходников, около 1920 года работавшему на занятом японской армией Северном Сахалине, в г. Александровске, мы обязаны примером песенного смешения русского и японского языков. Этот японец вспоминает оскорбительные напевки местных (вероятно, русских) детей51. Цитируемый ниже текст был нами буквально перенесен с японской письменности на кириллицу, японские слова выделены курсивом.

    1.Японсукэ ва маринки да, росукэ ва борисeи да.

     Японский маленький, русский большой.

     2. Ниппонсукэ хода, иппонсукэ хода.

     Японский (мужик с двумя палками) худо, японский (мужик с одной палкой) худо.

     Как видим, русские слова в этих ругательных «дразнилках» подверглись японизации: дети пели по-русски, но тот, кто их слышал, запомнил текст в виде японско-русского гибрида. Хотя в сегодняшней Японии росукэ считается презрительным прозвищем русских, в первом тексте оно является прямым производным от слова «русские»52 и составляет пару с «японсукэ» = «японские».

     Судя по вышеприведенным примерам, фольклор, возникавший в местах совместного проживания, в целом так и не вышел за их пределы. Одновременно он отражает опыт личного общения, прямых контактов, поэтому для него характерен довольно-таки трезвый, совершенно не романтический взгляд на иноэтнических соседей. В этом отношении он резко отличается от таких материалов, как русская песня «Далеко Нагасаки» и упоминаемые ниже японские детские песни с насмешками над врагами. Одновременно он свидетельствует о дистанции между японцами и русскими, которая не могла исчезнуть даже при наличии прямых контактов в повседневной жизни. Тогдашние социальные и международные обстоятельства – экономическое и культурное превосходство России над азиатами, низкий социальный статус женщин, оккупация японской армией Северного Сахалина – не позволяли японцам и русским относиться друг к другу как к равным; они всегда находились в отношениях подчинения одного другому: «хозяин / клиент и купленная женщина / проститутка», «оккупант и оказавшийся в оккупации». Положение сторон изменилось в ситуации проживания российских эмигрантов в Манчжурии, занятой японцами, и в самой Японии; однако тут требуется дополнительное исследование. Вообще же мы надеемся, что дальнейшее сравнение материалов обоих периодов приведет нас к интересным выводам.

    3. Фольклор времен русско-японской войны

     Для японцев она имеет особое значение, так как придала Японии статус одной из ведущих держав мира. К тому же первые войны модернизированной Японии – с Китаем и Росси- ей – дали толчок развитию японской военной культуры, которая сыграла важную роль в милитаризации страны. В настоящем разделе, прежде чем перейти к фольклорным тек-стам, сравним рисованные образы врагов в период русско-японской войны.

     Напомним: в русских лубках того времени японцев изображали карликами и некрасивыми53. В картинах стиля нисикиэ, часто служивших пропагандистским целям, японцы, как отметила Э. Суинтон, старались показать себя равными русским, доказать свою циви-лизованность в глазах европейских держав54. Такая же тенденция заметна и в эма – произ-ведениях японской народной религиозной живописи, приносимых в синтоистские храмы в знак благодарности за исполнение желания. Например, в одной известной эма, хранящейся в храме около города Мацуяма, где в 1904 – 1906 годах был расположен лагерь для русских военнопленных, показаны японские военные врачи, которые на поле боя оказывают медицинскую помощь не только японцам, но и русскому солдату55. По мнению Э. Суинтон и Ю. Михайловой, разница между образами врагов в Японии и России объяс-няется различием в государственном статусе тогдашней Японии и России на мировой по-литической арене: первая еще только стремилась вступить туда, куда вторая уже вошла, – в ряды передовых держав, разделяющих плоды западной цивилизации56.

     Но мы должны заметить, что по своему содержанию и настроению подобные японские картины (как, впрочем, и русские лубки) далеко не всегда тождественны устному на-родному творчеству. В русско-японскою войну японцы пели разные песни, в том числе созданные во время японо-китайской войны 1894 – 1895 годов57; после 1905 года также сочинялись песни о важных событиях русско-японской войны, долго использовавшиеся при обучении в школах58. Но если темы песен, созданных по заказу японского правительства, вполне сходны с темами картин – победа над великим врагом, равенство японцев с русскими, то в народных песнях появляются и другие темы: защита со стороны богов (духов), грусть и скорбь народа, призраки русских, надменное обращение с врагами-русскими.

     Обратимся сначала к рассказам про защиту богов. В серии «Сборник современных народных рассказов», опубликованной в 1985 году, их насчитывается девять59. В качестве спасителей в них предстают не только общепризнанные буддийские и синтоистские боги, но и всевозможные местные духи локального значения: изображения лошадей и драконов в храмах, леших тэнгу и т.д. Ниже в сокращенном варианте приводится характерный образчик такого рода быличек с острова Сикоку (префектура Эхимэ) – рассказов о енотовидных собаках-оборотнях тануки.

    Тануки под именем «Умэноки-сан» (Сливовое дерево) вместе со своим родом участвовал в японо-китайской и русско-японской войнах. В последней войне все тануки-оборотни превратились в войско в красных мундирах. Ни одна пуля армии русских солдат не попадала в них, тогда как оборотни без промаха поражали русских. Перед концом Второй мировой войны прошел слух о том, что в этой войне «Умэноки-сан» не участвует, поэтому Япония может ее проиграть60.

     Согласно другому рассказу, даже русский генерал Куропаткин отмечал в своем донесении о наличии на фронте японских солдатах в красных мундирах61. Такие рассказы зафиксированы и относительно других войн, но встречаются реже, видимо, по причине поражения в них японцев.

     Многие русские песни и частушки о войне передают настроения грусти и скорби. Среди японских фольклорных материалов, относящихся к периоду русско-японской вой-ны, мы пока нашли только одну песню неизвестного автора с аналогичным настроением, «Катян горан-e» («Посмотри, мама!»)62. Песня эта получила распространение сразу после окончания войны, в атмосфере победного триумфа. В ней поется о том, как мальчик, уви-дев солдат, вернувшихся с войны, спрашивает у матери, нет ли среди них его отца. Мать объясняет, что отец погиб в русско-японской войне и не вернется к ним никогда. Причина малочисленности таких текстов – вовсе не в том, что японский народ якобы мало страдал от этой войны: просто скорбь выражалась в других жанрах, например в литературе и ав-торских песнях63. Следует также иметь в виду отсутствие опыта больших войн в течение трехсотлетней эпохи Эдо, поэтому в тогдашнем японском фольклоре не получили разви-тия сюжеты и мотивы, отражающие скорбь солдат и их семей.

     Напротив, сюжет призраков имеет традиционную основу в японском фольклоре. Нами найдены два рассказа времени русско-японской войны о призраках русских. Суть первого – муки совести у японца. В кратком пересказе он сводится к следующему: в бою у Порт-Артура один японец жестоко убил русского солдата; через двадцать лет призрак это-го русского стал угрожать убийце каждую ночь, и тот заболел и умер64. Второй рассказ, созданный скорее всего в наши дни («современная легенда»), обнаружен нами в Интернете, передаем его опять-таки в сокращенном виде.

     Когда в русско-японской войне погибло много солдат, их тела волны вынесли на берег Японского моря в префектуре Тоттори. Там их захоронили всех вместе, и русских и японцев, и поставили указатель могилы. Сейчас песок уже покрыл это место, и стало невозможно узнать, где находилось кладбище. Иногда в завывании ветра людям слышится русская речь65.

     Все же в период русско-японской войны самым распространенным у японцев было надменное отношение к врагам-русским. Об этом свидетельствуют две детские песни, связанные с определенными играми и распространенные на всей территории Японии вплоть до 1950-х годов.

     Распевая первую песню, девочки играли в отэдама – мешочки с бобами. Первые слоги в каждой песенной строке, выделенные нами курсивом, означают цифры от 1 до 10. Мелодия взята из «взрослой» военной песни 1891 года «Мити ва 680-ри» («Дорога длиной в шестьсот восемьдесят верст»), а слова – за исключением привязывающих текст к событиям русско-японской войны – также из военных песен кануна японо-китайской войны: из «Кинбу буси» («Песня для танца радости») (1889 и 1892) и «Тэки ва икуман («Сколько бы ни было тысяч врагов») (1891)66.

Итирэцу данпан харэцу ситэ, Переговоры были прерваны,
Нитиро сэнсо хадзиматта. Началась русско-японская война.
Сассато нигэру ва Росия но хэй, Быстро убегала российская армия,
Синдэмо цукусу ва Нихон но хэй. Японские солдаты не боятся отдать жизнь за Родину
Гоман но хэй о хикицурэтэ, Мы вели 50 тысяч солдат,
Рокунин нокоситэ минагороси. Убили всех, кроме шести человек.
Ситигацу eка но татакай дэ, В бое восьмого июля67,
Харупин мадэмо сэмэиттэ, Мы дошли до Харбина,
Куропатокин но куби о тори, Разрезали (разрежем) голову Куропаткина.
Того тайсe бан бандзай! Да здравствует генерал Того!68

     Вторую песню можно классифицировать как разновидность групповой игры «Сиритори», в ходе которой называют слово, начинающееся с последнего слога предыдущего слова. Ниже мы приводим самый простой вариант, так как играющие часто старались усложнить структуру, добавляя новые слова.

     Ниппон но, / Ноги-сан га, / Гайсэн су. / Судзумэ, / Мэдзиро, / Росия, / Ябан коку, / Куробатокин, / Кин но тама, / Макэтэ нигэру ва Чанчан-бо. / Бо дэ татаку га ину гороси. / Сибериа тэцудо нагакэрэ ба, / Барутикку кантай дзэнмэцу су. / Судзумэ...69

     Японский / Генерал Ноги / возвратился с победой. / Воробей, / Белоглазка, / Россия, / Дикая страна, / Куропаткин, / Золотой шар (яичко). / Проиграли Чанчан-бо70 и убежали. / Собак убивают палкой. / Сибирская магистраль длинная, / А уничтожен Балтийский флот. / Воробей... и т. д .

     Эти и подобные им песни долго пользовались популярностью среди детей. После Второй мировой войны в результате политики разоружения культура прославления военских доблестей быстро сошла на нет. Но оставшиеся от нее песни до сих пор сохраняются в памяти японского народа...

    4. Другие столкновения с Россией / СССР и фольклор

     В серии «Сборник современных народных рассказов» опубликованы тексты, посвященные разным войнам. Среди них нами было обнаружено более 60 рассказов о войнах с СССР. Подавляющее большинство из них (56) – о нападении в 1945 году Советской Армии на японцев в Манчжурии и о пребывании японских военнопленных в советских лагерях. К сожалению, крайне мало материалов (всего по два рассказа) о таких событиях, как японская интервенция в Сибири и на Дальнем Востоке (1918 – 1925), сражение на Халхин-Голе (1939) и владычество Японии в Манчжурии (1931 – 1945). Такое соотношение, конечно, зависит от времени возникновения рассказов; но надо добавить, что ограниченность информации о неудачах в сражениях с советскими войсками объясняется также стремлением командования японской армии скрыть их от японцев. Как бы то ни было, соотношение это надо учитывать, и потому далее мы проанализируем преимущественно рассказы о событиях 1945 года и интернировании японцев.

     По содержанию они делятся на три группы: 1) о тяготах войны; 2) о маленьких развлечениях; 3) о мистических и невероятных событиях. В материалах первой группы чаще всего описываются факты грабежа и насилия со стороны советских солдат, лишения, страдания и смерть в лагерях военнопленных от болезни, голода и холода. Один из распространенных образов в них – это советский солдат, который, угрожая оружием, отбирает у японцев часы, ручки и т.д., крича при этом: «Давай!»71. Но есть и рассказы о русских, погибших в результате жестоких медицинских экспериментов, которые ставились на них японцами в спецотряде 731, а также об издевательствах и случаях линчевания, имевших место среди самих японцев в советских лагерях72.

     В рассказах второй группы говорится об общении японцев с русскими (россиянами). Из этих историй видно, какое глубокое впечатление у японцев оставили простые, добрые и часто бедные русские люди. Они помогали японским военнопленным, порой русские и японцы получали взаимную выгоду от подобных контактов. Многие рассказчики приводят примеры курьезных ситуаций, возникавших из-за разницы в обычаях и языке73 . Контраст между жестокими солдатами и простым народом произвел на японцев яркое впечатление и оказал большое влияние на дальнейшее формирование их представлений о русских.

     Рассказы о мистических и невероятных происшествиях в свою очередь группируются по четырем темам: 1) о защите богов; 2) о предвидении солдатами смерти родных; 3) о том, что в Советском Союзе видели японцев, которые, освободившись из русского плена, не пожелали возвращаться на родину; 4) о встречах с призраками74.

     Аналогичные сюжеты встречаются и в рассказах о войнах Японии с другими странами. Правда, есть одно существенное различие: там много историй о призраках убитых врагов, тогда как в нашем случае эта тема представлена сравнительно небольшим количеством рассказов. В «Сборнике» вообще находим только одну такую быличку; к тому же она представляет собой не что иное как один вариант упоминавшегося выше рассказа о звучащей на кладбище русской речи. «В иркутских лагерях ночью в морге, где лежат тела японских военнопленных после вскрытия, почему-то горит свет, хотя лампа не включена. И иногда слышно, как много людей разговаривают»75. Причина подобного отличия заключается в том, что, во-первых, советские солдаты в глазах японцев была не мучениками, а мучителями, во-вторых, тяготы эвакуации японцев из Манчжурии и жестокая реальность советских лагерей не давали рассказчикам фольклоризировать свой опыт.

    5. Современный японский фольклор

     Сегодня в Японии, как и в России, многие фольклорные традиции постепенно утрачиваются. Но все же можно найти несколько более или менее распространенных жанров, причем для них характерна переработка новых знаний на основе традиционных форм. Ниже мы покажем, как это происходит в трех жанрах японского фольклора: в языковой игре, каламбурах и народных объяснениях различных жизненных явлений.

     Нынешние дети, как и дети прежних времен, играют в различные языковые игры, но военная тема почти полностью вышла из употребления. Например, в считалке «Данго ни ботамоти», опубликованной в 1972 году76, вместе с названиями европейских стран используется и слово «Сибэрия» (Сибирь), но вне какой-либо связи с темой войн и конфликтов. Причины выбора названий стран в считалке иные: во-первых, эти названия имеют фонетическое сходство с японскими словами, описывающими разные явления, например, та же «Сибэрия» напоминает «субэру» (скользить); во-вторых, японские дети просто луч-ше знают европейские страны, чем азиатские.

     С каламбурами, использующими русские слова в повседневной жизни, можно встретиться в Интернете и в рекламе. Недавно мы нашли в Интернете следующий каламбур: «Росия но коросия осоросия» («Российские наемные убийцы страшны»). Это, по существу, новая версия известного старого каламбура, который хорошо отражал страхи японцев в отношении России: «(O)росия осоросия» («Россия страшная»). В рекламных каламбурах обыгрываются известные японцам русские слова («калинка», «хорошо» и т. д.) и типичные окончания русских фамилий (-ский, -ов). Вот типичный пример, разго-вор двух русских: «Какиский? – Мучаский». По-японски это означает: «Хурму любите?» – «Очень люблю».

     Теперь давайте посмотрим, что из себя представляет жанр, который мы обозначили как «народное объяснение»77. Нам известны два примера «объяснений» подобного рода, в которых фигурируют русские. Первый связан с oни – рогатыми духами-великанами. По всей Японии существуют легенды о том, что когда-то oни жили в глубине гор или на морских островах. Сегодня происхождение этих легенд часто объясняется следующим образом: «Иногда японцы неожиданно встречались на побережье с европейцами, потерпевшими кораблекрушение, и ошибочно принимали их за oни, демонов-великанов». Выступают в такой роли и русские. Нам довелось однажды наблюдать, как в Киото, в местном музее, таксист, показывая своему клиенту-туристу старые картины, рассказывал ему легенду об известном oни (в данном случае – разбойнике) Сютен додзи78 и в конце предположил: «Наверное, он был русским». В XVIII–XIX веках японцы называли русских Ака-эдзо – «красные северные люди (варвары)»79. Возможно, употребление по отношению к русским определения «красный» (ака) объясняется наличием красного цвета в их обмун-дировании, а затем «красные» русские были соотнесены – и отождествлены – с красными демонами-oни. К этому традиционному по своей природе отождествлению восходит при-равнивание русских к oни в наши дни; хотя те, кто так делают, полагают, что основыва-ются на «научном» мышлении («ошибочно принимали за...»).

     Второй пример – распространенное «объяснение» японского термина «хаккэй росиадзин» (или «хаккэй родзин»). Буквально его можно перевести как «белые русские / россияне». На самом-то деле он означает русских / российских эмигрантов – участников Белого движения, противников советской власти. Но многие современные японцы из-за незнания истории понимают его либо буквально (белокожие русские или белокожие россияне), либо как этноним (белорусы). К тому же его часто употребляют с коннотацией «красавицы», что можно считать проявлением комплекса неполноценности японцев перед европейцами.

     В целом современный японский фольклор представляет неясный образ русских, складывающийся из их европейского облика и некоторых простых русских слов. В нем отсутствуют стереотипизированные представления о национальных чертах, столь характерные для русских анекдотов. Более сложные представления о русских можно найти в авторских произведениях – в литературе, кино, комиксах и т. д. С распадом СССР привычный образ русских начал меняться: если раньше он чаще всего ассоциировался со шпионами и военными, то теперь – с девушками в ночных клубах, моряками и мафиози. Поэтому не исключено, что в скором будущем в Японии создадутся городские легенды80, где появится образ русских нового типа.

    В исследованном нами японском фольклоре встречаются совсем разные по содержанию и по времени материалы. Объясняться это тем, что в отличие от России, где в советскую эпоху сбор фольклорных материалов был существенно ограничен идеологическими рамками, в Японии подобных проблем было меньше. Следует также иметь в виду различие в масштабе восприятия: для русских Япония – одна из небольших соседних стран, для японцев Россия всегда была гигантским соседом, каждая встреча с русскими производила на них глубокое впечатление.

     Тем не менее в японском и русском фольклоре обнаруживается много общего. Проведенное нами исследование показало, что как в японском, так и в русском фольклоре подчеркиваются экзотические и опасные черты соседа. На ранней стадии контактов народы обеих стран пытались понять друг друга с помощью фольклорного (иногда мифологического) мышления: сравните русские легенды о «Беловодье» и «святом камне» и японскую легенду о Сайго. Впоследствии экзотика уступает место стереотипным представлениями, общим для Японии и России: красивые женщины, несколько элементов из тради-ционной культуры и простые, легковоспроизводимые русские или японские слова.

     Что касается фольклорных материалов о войнах, то как в русском, так и в японском фольклоре не всегда изображается конкретный образ врага, и часто вместо него мы находим образ своего народа, страдающего от войн. Причем в обеих странах опять-таки активно использовали сформировавшиеся модели фольклорной традиции. Но надо признать, что тенденция к этому более четко прослеживается по русским материалам. Так, в японском фольклоре реже встречаются случаи использования одних тех же песен для описания разных войн. В качестве объяснения различий можно предложить две гипотезы: либо в них проявляется незрелость японского военного фольклора из-за сравнительно короткой истории войн Японии с другими странами, либо военная тема забылась после разоружения Японии в послевоенные годы. Представляется, что для окончательного ответа надо провести специальное исследование.

     В заключение необходимо отметить одну общую черту во взглядах на японцев в русском фольклоре и на русских – в японском: оба народа считают друг друга своеобразным мостом между Европой и Азией. Мы видели, что японцы в современном русском фольклоре наделяются как азиатскими, так и европейскими чертами, японцы так же оценивают в своем фольклоре русских. В живописи «нисикиэ», в эма, в неправильном понимании термина «хаккэй росиадзин» мы находим свидетельства того, что, в отличие от презрительного отношения к китайцам, японцы испытывали уважение к русским как к представителям европейской державы и европейцам. Правда, в японском военном фольклоре, особенно в рассказах о лагерях, нельзя не заметить ненависть японцев к Советскому Союзу и «диким» русским и одновременно насмешку над ними. Но параллельно отмечаются проявления «неевропейских» черт в русском характере – простота и доброта русского народа.

     Сходная тенденция прослеживается и в литературных произведениях обоих народов. Б. Хэлдт отметила связь образа японцев в русской и советской литературе с поиском русскими своей идентичности, которая у них колеблется между европейской и азиатской81. Японская интеллигенция эпохи Мэйдзи, с одной стороны, прекрасно осознавала отсталость самодержавной России от передовых стран Европы82, с другой, от всего сердца сочувствовала русской интеллигенции и восхищалась ею83.

     Вспомним, что в современном мире, где Европа и США давно установили свою гегемонию, вырабатываемые в них взгляды и оценки оказывают очень сильное воздействие на взгляды и оценки в других странах. Это четко продемонстрировал Э.В. Саид в своей известной работе «Ориентализм»84. Поскольку Россия и Япония оценивают друг друга сквозь призму понятий «Европа» и «Азия», они тоже не могут освободиться от влияния парадигмы европоцентризма. Чтобы заметить, в какое «кривое зеркало» мы смотрели и смотрим – не только на других, но и на себя, – мы должны осторожно относиться к тому противоречивому положению, которое мы занимаем в современном мире. Поэтому необходимо продолжить изучение взаимных образов и в Японии, и в России, причем не только с точки зрения русских и японцев, но и с точки зрения других народов, проживающих на территории двух стран, провести для этого интенсивный поиск фольклорных материалов по разным направлениям.