ДАТЬ РОССИИ ШАНС

Я недавно разговаривал с двумя русскими — оба они решительно в оппозиции к властям в Кремле, но, несмотря на это, очень по-разному смотрят на сегодняшнюю Россию. Первый — это известный правозащитник Лев Пономарев, его можно встретить на любом антипутинском митинге. Он протестовал против войны в Чечне, против репрессий в отношении нефтяного короля Михаила Ходорковского, требовал отыскать убийц журналистки Анны Политковской. В позапрошлом году осмелился протестовать против российской агрессии в Грузии, постоянно протестует против вытеснения оппозиции из политики, затыкания рта прессе и запретов на уличные демонстрации демократов.

В последнее время Пономарев ведет кампанию под лозунгом «Нет концентрационным лагерям в Европе!» — за улучшение ситуации в российских тюрьмах и исправительных колониях. Фотографии, свидетельствующие о страшном положении в российских тюрьмах, говорят сами за себя. Но это одна сторона медали. Потому что при этом Пономарев говорит о России то, что необычайно интересно и неоднозначно: «В России уже нет тоталитаризма, а лишь авторитаризм, да и то довольно мягкий».

Разные России

Всё зависит от региона, конкретного губернатора, начальника тюрьмы, начальника милиции. Есть гуманные, старающиеся что-то исправить, а есть такие, кто ведет себя хуже, чем во времена Брежнева.

Пономарев признаёт, что нет общей закономерности, что не везде плохо. Есть регионы, в которых удается разговаривать с властью.

Вот такая Россия. Словно одна и та же, но разная. В конце концов, это самая большая страна в мире. Смотреть на нее сквозь призму почти что западной Москвы и Петербурга — это ошибка. А с другой стороны, Россия — это не только ущемление прав человека в Чечне и телевидение, целиком подчиненное Кремлю.

Соратница Пономарева Татьяна Рудакова рассказывает, что власти в некоторых регионах даже благосклонно смотрят на деятельность правозащитников. Часто они не могут официально помочь, чтобы не конфликтовать с местным начальством милиции, прокуратуры или ФСБ, но хотя бы не мешают. То есть в российском монолите путинизма есть дыры, и довольно большие. Проблема в том, что иногда их трудно заметить, а чаще мы, пожалуй, просто не хотим их видеть. «Правозащитники в определенном смысле стали частью этой системы. Власть начала нас терпеть, принимать наше существование, но это не значит, что она нас слушает или тем более считается с тем, что мы говорим», — говорит Пономарев.

Ничего здесь не меняется?

Мой второй собеседник — это Виктор Суворов, живущий ныне в Великобритании, автор популярных исторических книг, когда-то резидент советской военной разведки ГРУ в Женеве, который в 70 е годы перешел на сторону Запада. Он утверждает, что Медведев ничего не может сделать, потому что сознательно согласился с ролью марионетки в окружении Путина. «По правде говоря, за это я еще меньше уважаю Медведева, чем Путина, — говорит Суворов. — Путин сформирован КГБ и не может быть другим. А Медведев — интеллигентный, образованный, видел мир, но при этом осознанно принял роль куклы».

Вместе с тем Суворов считает, что агрессивная, националистическая риторика Кремля и части российской элиты — это блеф. На самом деле их интересуют деньги, вывоз капитала на Запад, размещение нажитого в безопасном месте, вне досягаемости российской казны или ФСБ, обучение детей в престижных западных школах — словом, обустройство собственной жизни. «Я не верю в угрозу новой гонки вооружений, потому что деньги, идущие в России на вооружение, где-то исчезают, — говорит Суворов. — Наши олигархи покупают зарубежные футбольные клубы, яхты, виллы, но не построили ни одного моста, больницы или кусочка дороги в России. Наша элита действует не как патриоты, а как колонизаторы. С такой ментальностью нельзя вести гонку вооружений».

С одной стороны, это правда. Самый крупный филантроп из российских олигархов, Михаил Ходорковский, уже шесть лет сидит в тюрьме. Он поддерживал не то, что власти считали приоритетным. А с другой стороны, русская угроза реальна, ведь прошлогодняя война с Грузией не была фиктивной. В ней не применялось, возможно, суперсовременное оружие, это не был шедевр военного искусства, но при всем при том Россия первый раз после распада СССР решилась использовать армию за пределами своих границ. Поэтому Суворов считает, что попытки диалога Запада с Россией — это как разговор мышки с кошкой: рано или поздно кошка набросится и сожрет мышь, ибо такова кошачья природа.

Не так страшна Россия

Вопрос, чью точку зрения принять. Пономарева, видящего ситуацию во всей сложности, или Суворова, ставящего однозначный, простой диагноз. Польскому мироощущению ближе взгляд Суворова. Может, мы уже и не боимся России как агрессора, который непосредственно на нашу страну нападет, но опасаемся ее — и по историческому опыту имеем к тому основания. Война в Грузии, интернет-атака на Эстонию, когда там демонтировали памятник советскому солдату в Таллинне, или недавняя газовая война с Украиной показывают, что поводы для опасений существуют, а наши фобии — это не навязчивая идея.

Есть ли по ту сторону нечто, что успокоит наши страхи, продемонстрировав, что сегодняшняя Россия качественно другая, чем во времена Брежнева, Андропова или даже раннего Горбачева? Есть ли нечто, что можно признать очевидным успехом российских перемен после 1991 года?

По-моему, это «нечто» — российский стиль жизни. Русские могут сегодня (т.е. приблизительно со времени краха СССР), в первый, пожалуй, раз в истории, сами формировать свою частную жизнь. Государство перестало навязывать, каким ты должен быть, какие иметь взгляды, какие ценности исповедовать. Конечно, если ты хочешь сделать карьеру государственного чиновника, здесь все далеко не так. Но даже если ты государственный служащий, то в частной жизни полностью свободен. Нам это может показаться смешным, потому что даже в условиях ПНР можно было позволить себе определенную свободу духа, внутреннюю эмиграцию, частичную интеллектуальную или моральную свободу. В советской России не то чтобы это было совершенно невозможно, но несказанно труднее, чем в коммунистической Польше.

Высокий рейтинг команды Путина и Медведева вовсе не обеспечен тем, что русские органически не способны к демократии, как утверждает часть польских и не только польских исследователей с Ричардом Пайпсом во главе. В самой России, самим русскими, последние десятилетия видятся как период относительной стабильности, процветания, сопряженный с чувством безопасности, возрождением национальной гордости, уязвленной распадом СССР. Одновременно сохраняется невероятно широкое — во всяком случае, с точки зрения среднего гражданина — поле свободы, какой не знали, как минимум, несколько поколений. Для русских то, что произошло после 1991 г., — это действительно революционное изменение, и этого не затмевает регресс прав и свобод в период правления Путина. Важно, что можно иметь заграничный паспорт, дающий возможность ездить по всему миру, если только есть деньги, что можно безнаказанно обогащаться и открыто тратиться, вполне легально повышать свой материальный уровень. Что места, в которых можно предаваться блаженству потребительства и западного образа жизни, находятся уже не только за западной границей и на страницах запретных журналов, а рядом.

Когда в 2003 г. я стал корреспондентом «Газеты выборчей» в России, то, хотя часто раньше бывал в этой стране, все же очень опасался, что должен буду поменять стиль жизни, что буду делать покупки не в гипермаркетах, а на сермяжных базарах и в грязных магазинах, где сначала платишь в кассу, а потом получаешь покупки у прилавка (как это было в СССР), что буду отрезан от развлечений вроде кегельбана, похода в ресторан или просмотра более или менее нового западного фильма. Я боялся, что поездка в Россию, пускай сама по себе чрезвычайно интересная, лишит меня возможности проводить время так, как я привык в Польше в 90 е годы. Ничего подобного. В том и состоит русская революция последних двадцати лет, что из «иного мира», которым с любой точки зрения СССР был еще в 80 е годы минувшего века, русские попали в водоворот глобальной и рыночной массовой культуры. Ее можно назвать дешевкой, возмущаться ее уравнительной мелкотравчатостью, но в ней есть место и элитарности, индивидуализму, поиску самовыражения, что русские неустанно пробуют делать. Этот процесс затронул уже не только Москву и Петербург, но и периферию — прежде всего, понятно, богатые регионы. 35 самых крупных российских городов, насчитывающих свыше миллиона жителей, более напоминают Запад, чем прежний советский Восток. Русская политика и ментальность заметно отстают от изменившегося стиля жизни, но все же есть надежда, что это когда-нибудь изменится. И это не только мое личное суждение. «России нужно время. Это бредни, что мы не способны к демократии. Просто это продлится дольше. Может, 15, 20, а может, и 25 лет», — объяснял мне когда-то Григорий Явлинский, бывший лидер либеральной партии «Яблоко».

Бывший советник премьера России, известный экономист Михаил Делягин восхищался в конце 90 х китайской моделью развития. Он убеждал, что это намного лучше для России, чем либеральный капитализм. Так, впрочем, считала значительная часть российской элиты, восхищенная тем, что можно осуществлять хозяйственную трансформацию, не утрачивая власть и не меняя политических правил игры. Делягин отправился по гранту в Китай. По возвращении я спросил его, восхищается ли он по-прежнему китайской моделью. «У нас это не пройдет», — услышал я в ответ. — «Почему?» — «Наше общество не такое, как китайское», — ответил Делягин.

Можно считать, что по сравнению с нами и с западным миром русские иначе ведут себя по отношению к государству, они более покорны, менее смелы. Но им далеко и до обществ, готовых принять «казарменный капитализм», как китайцы или корейцы. И мы должны это учесть. Есть шанс, что западный образ жизни быстрее изменит сознание и потребности русских, чем китайцев.

А заявления, что только мировой хозяйственный кризис изменит Россию, — это, как минимум, наивность. Конечно, кризис заставит смягчить риторику, но этого мало для реальных перемен, необходимо переосмысление целей. А оно произойдет только тогда, когда российская элита захочет решительно сделать ставку на Запад, потому что сочтет это выгодным. Давайте, умудренные ошибками 90 х годов, создадим такую ситуацию.

Открытая России — это не утопия

Поэтому меня и удивляет, что, когда новый президент США протягивает руку России и его в этом поддерживают французы, немцы и итальянцы, в Польше оживают страхи, что Запад в очередной раз нас предаст, что-то решит за нашей спиной, поступится нашими интересами. Сегодня Запад — это и мы. Быть может, рождается шанс помочь России сделать выбор, на который она не может решиться со времен распада СССР. С точки зрения образа жизни она уже стала Западом. Скептики скажут, что им стали и мегаполисы в Китае, но это не влияет на демократизацию Срединного царства. Русских, однако, намного меньше, и Россия в большей мере укоренена в европейской культуре, чем Китай, что парадоксальным образом легко наблюдать, двигаясь к востоку от Москвы. Возможно, под воздействием жестов Обамы российские элиты после 20 лет реформ задумаются, выгодно ли им углубить изменения последних лет или остаться при видимости демократии и руководимом государством свободном рынке — в надежде, что через какое-то время снова вырастут цены на сырье. Правда, по прогнозам экспертов, действительно вырастут, поэтому времени у нас не так много. Нефтяное Эльдорадо снова позволит Москве ни с кем не считаться.

Россия, тесно сотрудничающая с США и Западом, не сможет оставаться такой, как сегодня, не сможет оставаться только видимостью демократии, не сможет вести себя так, как в прошлом году в Грузии или недавно на Украине. Россия, более тесно связанная с Западом, автоматически станет более дружественной к Польше и другим своим соседям. А если предложение Обамы будет отвергнуто или Россия не захочет вести честную игру, то Запад, в том числе и Польша, скорректирует свою политику. Мяч сегодня на половине русских. В наших долгосрочных интересах начать эту игру, а не высказывать опасения, когда игра еще не началась.