"Антисемитизм" и Сибирь. Примерчик

На модерации Отложенный

Изменено немножко имён, и не так чтоб совсем уж сильно :)

 

- Охх, Моисеевна! Скажу я Мишке, чтоб он пристрелил твоего пустобреха! Ну не пройти ж никому по улице! Всех обгавкает! Ни телик посмотреть, ни радио послушать!

- Я Вам так скажу, Елена Степановна – Вы моего Бимку обижать – даже до головы не берите, то я Вам лично попорчу немножко лица, а Мише Вашему - ружье таки будет сильно мешать ходить там, куда я ему его запихаю! Мой Бима – пайку свою отлаивает так, как Ваш Миша не в состоянии сделать своей молодке приятно, шоб мине жить ровно так, как он стерегёт! Сделать телевизор погромче, Елена Степановна – оно немножечко умнее, чем грозить моему пёсу своим шлемазлом!

Такой ленивой перебранкой был проиллюстрирован вечер обычного жаркого дня на Индии(район индивидуальной застройки поселка Падун). Соседки «премило беседовали» у калитки. Мимо проходила парочка слегка подгулявших молодых парней, и один из них выдал фразу: «Во! Лёха, чего это жидовня у вас тут рот открывать смеет? Что за дела??это непо…»

Далее события развивались неожиданным образом, Леха всхрапнул натурально как конь, и с правой засветил «приятелю» в нос, после чего пнул его в живот, и уже свалившегося начал со злобой бить ногами. Елена Степановна сквазанула до дому мгновенно, А Людмила Моисеевна понесла на парней отборным матом, ухватила Лёху за шкирку, оттащила от парня, и заорала громким, звонким голосом уже без матов

- Этто что еще за хипеж у моей калитки?! Один шлемазл вякнул не от головы а от тухеса, второй ему в шнобель засветил! Оно мине этот геволт надо? А ну геть домой трезветь счас же! Лёшка, то помяни моих слов, я тебя лопатой буду гнать до дому, чтоб думал другой раз, как бздеж от слов отличить, да хороших людей тревожить!

Напутственно сдобрив конец фразы качественной матерщиной, Людмила Моисеевна отвесила Лехе подзатыльник. Выглядело забавно, маленькая бабулька треснула по башке здоровенного парнягу, который мгновенно стал напоминать всем видом школьника попавшегося на мухлевке с записями в дневнике.

- Баб Люся, ну чего он говорит такое!

- Треп неуми, Лешка – таки еще не повод сразу внедрять в табло! Ты ж его забьешь насмерть, и сядешь, шлемазл! А Светку твою с огольцами кто кормить будет? Пушкин? Или того веселее – я? Пшел до дому, и спать! У тебя и так голова не от Сенеки, а как водку жрать начнешь так вообще дурной становишься! И шоб жену с дитями не беспокоил, пока пьяный, я тебе устрою тут такой гвалт, шо ты будешь бедный! Дурила, да ты ему нос сломал! А ну домой!

Сбитый с ног парень с разбитым лицом лежал в пыли, и с хрипением пытался восстановить дыхание, и хоть сколько-нибудь реальное восприятие действительности.

- а ну вставай, ранетый! Потом уже будешь думать, с чего вдруг морда разбита!

Довольно грубовато Баба Люся помогла парню подняться, и за руку завела слабо соображающего балбеса во двор, усадила на лавочку под черемухой.

- Сиди пока здесь, шлемазл. Счас тебе нос рихтовать обратно будем. С лавки не дергайся, Бим с тебя штаны спустит как шкурку с крола, я тебе говорю! Да морду вверх держи, юшкой мине тут грязи не наводи!

Баба Люся ушла в дом, и вернулась с парой полотенец, тазом воды и целлофановым пакетом мороженой ягоды.

- счас будет больно, терпи. Надо.

Умелыми движениями Баба Люся ощупала распухший нос пациента, обмыла расквашеное в грязь лицо, задрала парню голову, приложила пакет с мороженой брусникой к должному месту, и велела сидеть так, пока кровь не остановится.

- Я тебе так скажу – на Лёшку зла не держи. Он по пъянке нутром болеет, когда про меня кто чего не так скажет. А дурной жеж… Да и ты хорош тоже мне! Ляпнул – как в лужу бзднул, и шо теперь? Себе рожа разбитая, Лёшке цорез в семействе, а мине возись тут с тобой балбесом!

- Лешкин отец в свое время под штабель попал, побило его сильно. Я его в больнице выходила, когда врачи инвалидность ему вписать хотели уже. Леша тогда совсем шкет был, но помнит это прочно. Пьяный, трезвый - неважно, все ко мне зайдет и  за «что Вам сделать» расспрашивает.

Так, за мерным говорком Бабы Люси – парень окончательно пришел в себя, кровь перестала сочиться из разбитого лица.

- Ну давай, шлемазл. Единичка там вон останавливается, езжай домой. Завтра с утра сходи в больницу, хрящ в носе у тебя треснул, надо б в порядок привести, то будешь мало того что глупости говорить, так еще и гундосить. Иди давай, я Бимку подержу.

Проводив парня до калитки, Баба Люся вернулась, села на лавочку и задумалась. Кто его знает о чем? То ли вспоминала, как в войну мать с ней пряталась от румын и немцев… То ли голодные послевоенные годочки… То ли свой приезд на комсомольско-молодежную стройку да житье во времянке, где вечером от натопленной сварной печки жарко как в бане, а под утро уже вода в ведерке застывает… То ли родную Одессу, из которой приехала в Братск молоденькой, горластой медсестричкой….

А может своего кудрявого Витю, под конец жизни облысевшего и растолстевшего. Или дочерей, уехавших сначала в Москву к хорошей жизни, а там и в Ашдод и Хайфу. Или как дочери звали ее к себе, а она отказалась, сказав что осибирячилась, да и от могилки Витиной не поедет никуда…

Умерла Баба Люся через полгода. Просто села чайку попить в кухоньке – и больше не поднялась.

 

Земля тебе пухом, Людмила Моисеевна! Немало людей ты с того света вытащила, и немало людей тебя добрым словом поминают. А уж как ты переругивалась с соседками-бурундУчками, от чего все кто слышал - смеялись до колик, и всегда-то любого соседа выручала. Не осталось у тебя родни в Братске, но каждый год твоя могилка на старом Правобережном кладбище, рядом с могилой твоего мужа Виктора Сергеевича ухожена и прибрана. Знать не один человек помнит. А пока о тебе помнят, Баба Люся, ты с нами.