Бегущие из ада

На модерации Отложенный

Бегущие из ада

 
 
 
   Летом сорок второго арестованных в оккупированной Варшаве мирных граждан затолкали в товарные вагоны и много дней, почти без воды и пищи, везли к месту назначения. Слабые и больные не выдерживали: умирали от жажды и духоты.
   Два года назад, в первые дни существования лагеря Аушвиц, эсэсовцы старались скрыть свои злодеяния.     
  Прибывших пассажиров встречал представитель «зондеркоманд». В небольшой речи он говорил о работе в трудовом лагере, обещал справедливое обращение и достаточное питание. Но прежде чем следовать дальше, предлагал помыться в бане, а одежду продезинфицировать. Со временем, когда на станцию стало прибывать в день по пять эшелонов, немцы отбросили все стеснения и с жертвами не церемонились: подгоняли прикладами и хлыстами, пускали в ход кулаки и дубинки, нередко травили собаками.
    Когда ничего не подозревающие узники вышли на небольшую, окруженную зеленью платформу, у них стало складываться впечатление, что их привезли на обычную станцию: с вывесками "буфет", "телеграф", "зал ожидания", графиком движения поездов и путевыми столбами, указывающими узловую станцию и путь на Восток. Никто не мог подумать, что на станции был устроен бутафорский вокзал. Людей в спешном порядке разделили на группы: мужчин отобрали для работ на строительстве военного химического завода, а женщин и детей, под нагайками раздетых донага, повели в так называемую баню. Улица, по которой шли обреченные, называ¬лась "химмельфартштрассе" - "дорога на небо".
    - Шнель, шнель! - торопил узников тучный офицер. - Вы не одни: после вас скоро придут другие. Людей гнали, как стадо: грубыми окриками с пинками.
    Услышав детский плач, приказывали мол¬чать и щелкали затворами. Матери успокаивали малышей, которые все время просили пить. Солнце палило нещадно. Сотни узников медленно двигались в сторону кирпичного здания с высокой закопченной трубой, из которой вместе с клубами густого смолянистого дыма вырывались большие языки пламени, образуя на небе зарево. Чуть поодаль стояли машины с прицепами. Кто-то из пленников поверил в то, что здесь они пробудут недолго, кто-то плакал, кто-то прощался друг с другом.   
    У дверей "купальни" встревоженных дурным предчувствием пленников встречали рослые банщики в черных форменных колпаках со свастикой, повязанные кожаными фартуками. Рядом стоял охранник, придерживая за поводок приземистую, массивную овчарку темно-рыжего окраса. Она сидела без движения, не сводя с колонны настороженных глаз, но было в ее позе, во взгляде что-то такое, что невольно обращало на себя внимание.
    - Мамочка, это же Аста! - радостно воскликнула светловолосая девчушка лет шести. - Аста, Аста! - приветливо помахала она и выбежала из колонны.
    -  Марыля, доченька! - в ужасе вскрикнула молодая женщина и бросилась следом. Ее удержали: -
    -  Что ты! Дочку погубишь и себя.
   Девочка подбежала к овчарке и стала гладить ее.
Собака оживилась: каждый день, утром и вечером, она внимательно наблюдала, прислушиваясь к детским голосам, за длинной чередой идущих мимо людей, но никто ни разу не решился приблизиться к ней. Хозяин собаки, молодой худосочный охранник, стоял с равнодушным видом, лениво играя желваками на надменном лице. Он нисколько не сомневался в том, что его любимица, самая умная, самая преданная собака на свете, могла ослушаться своего господина. Он даже мысли не допускал об этом. В лагерной охране его помощница считалась образцом послушания и верности хозяину.
    Марыля нежно провела ладошкой по густому загривку, затем прижалась щекой к морде, заглядывая в глаза овчарки. Темные миндалины загорелись любопытством, а уши, казалось, стали еще острее. Охранник 
    - Молчать! - спокойно, но твердо скомандовал хозяин.
   Овчарка угрожающе зарычала. Курт опешил: подобного не было за все время его службы в лагере. Маленькая узница приподнялась на носочки, подтянулась и с легкостью наездницы, забросив гибкое, как лозинка, тельце на спину собаки, обхватила ее за шею. Та напряглась, застыла на мгновение, словно обдумывая дальнейшие свои действия, затем рванулась с места и бросилась бежать, даже не вспомнив про своего хозяина.
   - Ирма, цу мир! Ирма, ко мне! - запоздало рявкнул охранник.
   Но овчарка и не думала слушаться: со всех ног она мчалась к главным воротам лагеря. Вдогонку беглецам неслись грозные окрики, из казармы повыскакивали солдаты. Не скрывая изумления, они хлопали в ладоши и гоготали:
    - Циркус! Рихтингер циркус! Цирк! Настоящий цирк!
    Началась беспорядочная стрельба. Собака словно обезумела: она стрелой неслась к заветной цели, не реагируя на поднявшуюся вокруг суматоху.
   Ирма, хальт! Ирма, стой! - Хальт! Хальт! - разрезали гудящий от летнего зноя воздух резкие, обрывистые команды, еще больше подстегивая бегущую овчарку.
   Охранники открыли прицельный огонь. Ирма скользила между бло¬ками, укрываясь от смертельного огня за каменными стенами. Наконец, ей удалось выскочить на дорогу. По булыжной мостовой она устремилась к воротам, но там ее встретили часовые. Еще вчера, сопровождая заключенных на каторжные работы, она беспрепятственно проходила через эти ворота, а сегодня они были для нее закрыты. Теперь ее встречали здесь огнем и проклятиями. Ирма повернула вп¬раво, но и оттуда раздалась автоматная очередь. Со всех сторон с криками на нее бежали вооруженные люди. Ирма припала к колючей проволоке.
   - Хальт, Ирма! Стой, Ирма! - услышала она до боли знакомый, теперь уже недобрый. голос. Она почувствовала это.
    Разъяренный, взмокший от преследования, хозяин собаки дрожащим от волнения пальцем нажал на спусковой курок. Овчарка взвизгнула, дернулась и тяжело задышала. Собрав последние силы, она с трудом повернула истекающую кровью морду к обмякшей девочке, лизнула ее в щеку и затихла. Стрельба, как по команде, прекратилась, и над лагерем повисла мертвая тишина.
г. Краснодар