Сергей Глазьев: Решение поставленных Путиным задач требует мобилизации ресурсов

 С просьбой прокомментировать предвыборные программные тезисы В.В. Путина в области экономической политики, изложенные в его статье «О наших экономических задачах», опубликованной в газете «Ведомости» 30 января 2012 года, заместитель главного редактора журнала «Однако» Андрей КОБЯКОВ обратился к известному российскому экономисту академику РАН Сергею ГЛАЗЬЕВУ.

Сергей Юрьевич, центральным положением статьи Владимира Владимировича Путина, посвященной его экономической программе, является мысль о том, что нам необходимо построить новую экономику. Среди прочих ваших должностей есть такая — директор Института новой экономики Государственного университета управления. Поэтому первый мой вопрос: так что же такое «новая экономика»?

— Под новой экономикой обычно понимается экономика знаний, которая ведет себя совершенно иначе, чем привычная нам экономика материальных благ. К примеру, последние исчезают в процессе потребления, а знания, наоборот, прибавляются. При этом чем больше в обществе потребляется знаний, тем больше их становится. Путин совершенно правильно ставит задачи диверсификации и повышения конкурентоспособности экономики на современной технологической базе, резкого подъема инновационной активности и увеличения доли высокотехнологичных и интеллектуальных отраслей. Научно-технический прогресс обеспечивает сегодня основную часть прироста валового продукта развитых стран — по эконометрическим моделям свыше 90%. Однако традиционно доминирующая в макроэкономических исследованиях неоклассическая теория рыночного равновесия этого не замечает, окончательно запутавшись в схоластических моделях и банальных рассуждениях. Смысл этих рассуждений сводится обычно к обоснованию свертывания государственного вмешательства в экономику, которое очень не нравится крупному бизнесу, пока он может эксплуатировать ситуации рыночного неравновесия, извлекая сверхприбыли за счет либо монопольного положения, либо природной ренты, либо ренты административной. Примеры такого рода банальных рассуждений с критикой проводившейся Путиным политики формирования институтов развития и призывами к приватизации созданных им государственных корпораций мы слышим на всех организуемых сегодня окологосударственным бизнесом экономических форумах.

Вы хотите сказать, что, настаивая на либерализации экономики, нынешние оппоненты Путина лукавят?

— Именно так. Обратите внимание на то, что главными либертарианцами у нас являются владельцы монопольных структур. Они не хотят государственного вмешательства, потому что богатеют на извлечении монопольной сверхприбыли, которая не должна иметь место в условиях нормальной рыночной конкуренции. Любопытно при этом, что сами эти структуры они получили от государства в ходе приватизации, как правило, используя свою близость к власти. А наиболее фанатичные либертарианцы, такие как Чубайс, Греф или Кудрин, вообще никогда частного дела даже не начинали, строя свое благополучие и влияние на полноправном распоряжении государственной собственностью и бюджетными средствами. Наши либералы, получив от государства много имущества и денег, просто не хотят, чтобы оно вмешивалось в процесс распоряжения ими. Но в этом нет ничего нового. Придворный бизнес ведет себя таким же образом во всех странах — одновременно наживаясь на государстве и критикуя его как обузу для себя.

Путин призывает их к финансированию научно-технических разработок…

— Да, он ставит перед частными корпорациями задачу направлять 3—5% валового дохода в исследования и разработки, одновременно предлагая создать соответствующие налоговые стимулы. Это правильно — в отличие от передовых стран, в которых давно действуют налоговые премии по расходам корпораций на научные исследования и разработки, так же как и на образование и переподготовку кадров, у нас эти расходы предприятия вынуждены финансировать из налогооблагаемой прибыли. Несколько лет назад Путиным были инициированы поправки в налоговое законодательство, которые позволили расходы на разработку и освоение новой техники относить на себестоимость продукции и вычитать тем самым из налогооблагаемой прибыли. Нужно делать следующие шаги в этом направлении: расширять перечень таких расходов, предоставлять налоговые кредиты и премии на внедрение новой техники, освобождать от налогообложения расходы предприятий на образование кадров, инвестиции в создание фондов финансирования научно-технических разработок. Вместе с тем, как правильно отмечает Путин, главным стимулом для обновления производства является конкуренция. У олигархических структур, занимающих монопольное положение и на рынке, и в приемной партии власти, таких стимулов нет. Извлекая сверхприбыли из своего монопольного положения и распоряжения принадлежащими государству недрами, они «не парятся» освоением новых технологий. Даже в самой благополучной нефтяной отрасли частные компании свернули расходы на исследования в геологоразведке, инжиниринг передали американским фирмам, производимое в России оборудование стали закупать за рубежом. Производительность труда в нефтяной промышленности сегодня втрое ниже, чем была двадцать лет назад в советское время. Зато руководители приватизированных предприятий обзавелись армией прислуги, личными самолетами и роскошными дворцами.

Путин пишет о росте социальной ответственности бизнеса …

— Мне кажется, что это скорее пожелание, чем констатация реального достижения. Во время кризиса государство спасло бизнес ряда крупных собственников, закрыв глаза на их вопиющую некомпетентность как управленцев, не обративших внимание на многочисленные прогнозы российских экспертов о надвигающемся глобальном кризисе. Однако далеко не все из них услышали выдвинутое Владимиром Владимировичем требование вложить полученные от государства почти бесплатные кредитные ресурсы в реальный сектор. Триллионы рублей полученных от Центрального банка кредитов были направлены банкирами на спекуляции против рубля, следствием чего стало обрушение его курса, обесценение сбережений поверивших государству граждан и всплеск инфляции. Банкиры на этом заработали около 300 млрд рублей, а объемы производства машиностроения упали на 40%. К сожалению, выросший на присвоении государственной собственности в 90-е годы олигархический бизнес болен социальным аутизмом. Перевод им своих активов в заграничные офшоры объясняется скорее их стремлением спрятать от государственного контроля незаконно присвоенные доходы и уйти от налогов, чем плохим деловым климатом. Путин честно указывает на одну из главных причин неудовлетворительного состояния последнего — системную коррупцию. Но не будем забывать и о том, что она стала следствием разгрома государственности, учиненного под либеральными лозунгами теми же олигархами, подкупавшими ради присвоения госсобственности и обхода законодательства чиновников, судей, депутатов…

Где же выход? Владимир Путин пишет о продолжении линии на дальнейшее разгосударствление экономики и приватизацию ключевых госактивов. Вы согласны с таким направлением в контексте поиска необходимого соотношения между ролью государства и частной инициативой? Ведь Путин полагает, что в отличие от других стран, которые тоже заняты поиском этого баланса, у нас еще слишком много государства, а не наоборот.

— Вопрос, как мне представляется, заключается не в том, много у нас государства или мало. Речь должна идти о повышении его эффективности, так же как и рыночных механизмов. У нас не работает должным образом ни то, ни другое. Как показывает опыт развивающихся стран, это взаимосвязанные вещи. Без эффективного государственного регулирования невозможна нормальная работа рыночных механизмов — они зарастают монополиями. И, наоборот, без здоровой конкурентной среды государственная машина вязнет в коррупции. Наивно надеяться на чудодейственность приватизации — весь российский опыт 90-х годов опровергает излюбленный тезис либералов о том, что частная собственность всегда управляется эффективнее, чем государственная. Все зависит от того, как она была получена. Если предприятие было приватизировано посредством подкупа чиновников по многократно заниженной цене, то мотивов ее легального развития у новых собственников не возникает. Приватизированные таким образом в 90-е годы многие промышленные предприятия были разграблены и перепроданы уже в виде недвижимости. В этом прежде всего заключается причина чудовищной деградации и деиндустриализации российской экономики. В Китае, где частный сектор развивался при поддержке государства, но не за счет его разграбления, была построена эффективная модель смешанной экономики. У нас же возник не госкапитализм, как сетуют многие наивные эксперты, а олигархический неофеодализм. При этом высокотехнологичные производства сохранились только в госсекторе, почти все приватизированные конструкторские бюро, научно-исследовательские институты и машиностроительные заводы были новыми собственниками перепрофилированы в складские помещения или объекты недвижимости. Путин в этих условиях принял единственно правильное решение по созданию крупных вертикально интегрированных госкорпораций и промышленных холдингов, собрав в них оставшиеся после приватизационного разгрома жизнеспособные предприятия и научно-исследовательские коллективы в целях сохранения производственного и интеллектуального потенциала. Он правильно пишет о том, что в этих секторах частной инициативы просто не было — госкорпорации созданы в секторах наукоемкой промышленности с олигополистической глобальной конкуренцией. И речь сегодня должна идти прежде всего о повышении эффективности их работы, для чего нужна не приватизация, а четкие требования к их управляющим, которые должны отвечать за результаты своей деятельности. Это, в свою очередь, требует прозрачности и четкой системы показателей, отчетности и соревнования между менеджерами за лучшие достижения. Все это невозможно без системы стратегического планирования.

Путин в своей статье отмечает необходимость выбора приоритетов, называя ряд отраслей наукоемкой промышленности. При этом он оговаривается, что эта политика не соответствует чистой экономической теории. Что вы можете сказать на этот счет как признанный авторитет в экономической науке и академик РАН?

— В данном случае Владимир Владимирович рассуждает в точном соответствии с рекомендациями теории экономического развития. Он правильно пишет об успешном опыте модернизации Кореи и Китая. Я бы к этому добавил и опыт других новых индустриальных стран, современных Индии и Бразилии, послевоенных Японии и Западной Европы, да и нашей страны, которая в конце XIX — начале XX века совершала свой индустриальный рывок одновременно с США, в которых тогда тоже проводилась активная государственная и во многом протекционистская политика. В такие структурные кризисы, как нынешний, когда идет смена технологических укладов, роль государства в стимулировании обновления экономики на новой технологической основе незаменима. Рыночные механизмы в эти периоды дают сбой, так как привычные направления инвестирования капитала перестают давать прибыль и нарушается механизм его воспроизводства.

Экономика впадает в депрессию, а финансовый рынок переходит из стационарного режима в турбулентный — высвобождающийся из останавливающихся производств капитал не находит себе приложения и вовлекается в пирамиды финансовых спекуляций. Выход из кризиса на новую волну экономического роста происходит по мере становления нового технологического уклада, создающего качественно новые возможности для производства и потребления, многократно повышает эффективность использования ресурсов. Для обеспечения этого становления нужен мощный инициирующий импульс со стороны государства, так как депрессивное состояние экономики и турбулентность на финансовых рынках блокируют нормальную работу рыночных механизмов воспроизводства и сопровождаются обесценением значительной части финансового, физического и человеческого капитала. О масштабе такого импульса свидетельствует опыт преодоления глобальных кризисов такого рода в прошлом. В 70-е годы прошлого века переход к новому технологическому укладу был опосредован «звездными войнами», а депрессия 30-х годов была преодолена ценой катастрофы Второй мировой войны. Выход из нынешнего глобального кризиса также требует достаточно мощных усилий государства по обеспечению структурной перестройки экономики на основе нового технологического уклада. Названные Путиным приоритетные отрасли связаны с его ядром, которое растет в развитых странах, несмотря на кризис, с темпом около 35% в год. Нужную для реализации этих приоритетов концентрацию ресурсов может обеспечить только государство. И это надо делать масштабно и быстро — те, кто раньше других оседлает новую волну экономического роста, станут лидерами нынешнего века. Чтобы преодолеть нарастающее отставание, нам нужно увеличивать финансирование ключевых направлений становления нового технологического уклада (кластеры нано-, био- и информационно-коммуникационных технологий) в десятки раз. При этом расходы на науку должны в целом вырасти втрое, а норма накопления — не менее чем в полтора раза — до 35—40% ВВП.

Рассуждая об источниках получения необходимых для модернизации экономики длинных денег, Путин рассчитывает в основном на частный сектор. Вы думаете, названных им механизмов формирования длинных денег на основе частных сбережений будет достаточно для совершения модернизационного рывка?

— Теоретически это возможно — норма сбережений в нашей экономике все постсоветские годы в полтора раза превышает норму накопления. Оставшаяся часть вывозилась и до сих пор вывозится за рубеж. Это делали как бизнесмены, так и государство. И дело отнюдь не в отсутствии проектов — более миллиона умных голов покинули Россию и успешно реализуют свои проекты за рубежом. И не в избытке капитала. Испытывая инвестиционный голод (а объем инвестиций сегодня все еще на треть ниже советского уровня), Россия на мировом рынке играет роль финансового донора. А отвечающие за деловой климат министры не устают уговаривать иностранных инвесторов вкладывать деньги в российскую экономику. Не парадокс ли? Вывозя за рубеж сотни миллиардов долларов сбережений под 2—3% годовых, Россия привлекает иностранный капитал под 7—8% годовых. Тем самым мы фактически меняем свои кровные длинные дешевые деньги на дорогие краткосрочные кредиты зарубежных эмиссионных центров.

Вы как-то назвали эту политику «кудрявой экономикой», намекая на ключевую роль в ее разработке и проведении Алексея Кудрина, неоднократно признававшегося лучшим в мире министром финансов…

— Конечно, для американских денежных властей он действительно был лучшим, обеспечивая российскими нефтедолларами поддержку их финансовой пирамиды. Нетрудно посчитать, что российской финансовой системе эта политика обходилась прямой потерей 20—50 миллиардов долларов в год только на разнице процентов. А если к этому прибавить упущенную выгоду от неразмещенных в России инвестиций на развитие новых производств, от нереализованных из-за отсутствия средств проектов, авторы которых уехали их осуществлять за рубеж, от непостроенных дорог и незавершенных научных исследований, то нанесенный этой политикой ущерб тянет на полтриллиона долларов. Соответствующие расчеты я действительно приводил в статье «Кудрявая экономика», опубликованной еще в 2006 году.

Это вредительство или некомпетентность?

— Это современная неоколониальная политика, навязываемая вашингтонскими финансовыми институтами. Проводившаяся Кудриным политика является разновидностью так называемого валютного правления, применявшейся англичанами для управления некоторыми своими колониями. Им разрешали выпускать собственные деньги только под покупку фунтов. Таким образом, развитие экономики этих стран направлялось исключительно спросом со стороны метрополии, сырьевым придатком которой они автоматически становились. Так и наш Центральный банк эмитировал рубли главным образом под покупку долларов, евро и фунтов. Таким образом, новые деньги поступали в российскую экономику только под экспорт, который является в основном сырьевым, и под иностранные кредиты для его же наращивания. Внутренне ориентированные сектора, включая машиностроение и агропромышленный комплекс, при такой политике не могут получить кредит на рыночных условиях и деградируют. В этом, собственно, и заключается главная причина продолжающейся деградации нашей экономики. Созданные по инициативе Путина институты развития, а также возросшие ассигнования на модернизацию вооруженных сил в некоторой степени смягчили этот процесс, но имели частичный эффект. При политике валютного правления наша экономика автоматически лишается внутренних источников кредита и обречена жить на коротких иностранных кредитах.

Где же вы предлагаете, выражаясь словами путинской статьи, взять капитал?

— Накопления частного сектора могут дать определенный эффект в таких отдельных направлениях, как ипотека или потребительский кредит. Но они не могут по масштабу сравниться с механизмом рефинансирования банковской системы под спрос на деньги со стороны производственной сферы, который является главным механизмом финансирования экономического роста в современном Китае и был использован при восстановлении послевоенной Европы. В наших условиях, когда все активы российских банков не превышают по размеру активы одного крупного американского или японского банка, частный сектор не в состоянии обеспечить модернизацию экономики инвестициями. Тем более его основную часть еще надо вытянуть из офшорной трясины. Без дальнейшего быстрого наращивания мощности государственных институтов развития нам не обойтись. Так же как без активного использования механизма рефинансирования коммерческих банков под залог платежных обязательств производственных предприятий. И нефтедоллары необходимо направлять на цели развития экономики, а не на крайне рискованные инвестиции в дефолтные американские бумаги.

Вы многократно последовательно критиковали стерилизацию нефтяных доходов в Стабилизационном фонде. Вы и сейчас считаете создание этих резервов напрасными? Ведь один из популярных тезисов, который часто приходится слышать, заключается в том, что они позволили сбалансировать российский бюджет в период кризиса.

— С макроэкономической точки зрения стабилизационный фонд является частью валютных резервов государства, он так и учитывается в платежном балансе. И его расходование по своим макроэкономическим последствиям эквивалентно расходованию валютных резервов Центрального банка — это эмиссия рублей под продажу валюты правительством. С таким же успехом последнее могло бы занять деньги у Центрального банка. Все дело в размере валютных резервов. Теоретически считается достаточным покрытие валютными резервами полугодового объема импорта. У нас их объем был и остается на порядок больше. При таких резервах государства их наращивание путем стерилизации бюджетных доходов не имело смысла. Оно достигалось путем недофинансирования расходов на науку, образование и здравоохранение, доля которых в ВВП в России была в 2—3 раза меньше среднемирового значения и в 3—4 раза меньше, чем в развитых странах. Вместо того чтобы замораживать эти доходы в Стабилизационном фонде и вывозить их за рубеж, лучше было инвестировать их в создание предпосылок для становления нового технологического уклада. Тогда сегодня мы были бы в числе лидеров по росту новых производств, и кризис могли бы пройти на волне начавшегося подъема, как это делают Китай, Индия и Бразилия. Важно понимать, что в преодолении структурного кризиса важен момент, в который происходит освоение производств нового технологического уклада. Те, кто это делают в начальной фазе его развития, получают сверхприбыль, вкладывая при этом немного средств и формируя новую волну роста. Те, кто опаздывает, наталкиваются на уже созданные барьеры, для преодоления которых требуются большие средства без гарантий достижения технологических преимуществ. Владимир Владимирович правильно пишет о сложностях конкуренции на рынке высоких технологий — их просто нельзя купить, не предложив партнерам что-либо аналогичное взамен.

Обладатели технологических преимуществ стараются сохранить свою монополию на технологическое превосходство. Поэтому, если мы хотим развиваться, надо вкладывать нефтедоллары в освоение прорывных технологий нового технологического уклада. Глобальный кризис создает «окно возможностей» для технологического прорыва. Не использовать эти возможности — это все равно что крестьянину вместо новой посевной кампании заморозить полученную выручку от урожая на безотзывном депозите в банке. Он получит свои проценты, но хозяйством заниматься больше не сможет. Я не думаю, что наша страна сможет жить на проценты. Решение поставленных Путиным задач требует мобилизации всех имеющихся ресурсов на цели опережающего развития.

Вы считаете поставленные Путиным задачи повышения доли высокотехнологичных производств в полтора раза, двукратного роста производительности труда, повышения реальной зарплаты в 1,6—1,7 раза реальными?

— Я бы рассматривал их как программу-минимум. Если мы правильно выберем приоритеты и создадим финансово-промышленный механизм их реализации, ориентированные на опережающее становление нового технологического уклада, то успеем оседлать разворачивающуюся на наших глазах новую волну глобального экономического роста. Летом группа ученых секции экономики нашей Академии наук представила Владимиру Владимировичу стратегию опережающего экономического развития страны, основанную на использовании закономерностей современного технико-экономического развития и понимании наших конкурентных преимуществ. Она предусматривает вывод российской экономики на траекторию устойчивого подъема с темпом не менее 8% прироста ВВП в год за счет быстрого наращивания инвестиций в становление нового технологического уклада и включает конкретные механизмы многократного повышения инновационной активности. Реализация этой стратегии укладывается в высказанное Путиным понимание новой экономики и путей ее построения.