Спецпроект: «58-я. Неизъятое»

В лагере музыку я слышала всего один раз, в Ташкенте, где попала в лагерную больницу. У меня была пеллагра, дизентерия, ходить я уже не могла, доходяга была совсем. Умирали в больнице ужасно. В основном лежали с пеллагрой, представляете: все руки — сплошное мясо, кожи уже нет.

Роман по переписке продолжался два года, когда Ирочка освободилась, мы даже съездили друг к другу, но на этом все и закончилось. Видимо, Ирина стала для меня собирательным образом женщины в лагере. Осужденные по 58-й статье мужчины («фашисты», как нас называли) были для лагерной администрации замечательной обслугой: не смухлюют, не украдут. А женщины прежде всего интересовали как женщины, жилось им плохо, и все сочувствие к ним для меня собралось в Ирочке.

«Я горжусь тем, что я относился к категории, которую Сталин должен был сажать. Меня взяли в десятом классе за листовки в защиту учителя истории Павла Артуровича Дуковского. Он был замечательным учителем, заставлял нас мыслить, четко давать объяснения событиям...»

Мне и еще девяти нашим — тем, кому было по 16—18, — дали 25 лет лагерей. К тому времени я уже слишком много знала про органы и не надеялась, что когда-нибудь освобожусь. Было понятно: в лагере я — до конца.

В лагере меня взяли работать токарем, в ремонтно-механическую мастерскую. Срок у меня был 25 лет, к тому времени я уже девять месяцев проработал на общих работах, долбил вечную мерзлоту и понимал, что 25 лет на морозе не выдержу, а в тепле на токарном станке — возможно...