"Нестареющая Любовь Орлова"

Мы легко вываливаем вчерашних кумиров в грязи. Каждый раз с очередной сменой политического курса.

К столетию Любови Орловой, первой в СССР кинозвезды и фактически символа советской эпохи, скоропостижно нашлись какие-то дальние родственники ее мужа, знаменитого режиссера советского музыкального кино Григория Александрова, и газеты наперебой принялись смаковать слухи о ее скверном характере, о странной личной жизни - частично придуманные, частично порожденные личными обидами. Отметили юбилей ведрами помоев.

А еще раньше объявили фильмы с ее участием - советским враньем.

И вот близится уже сто десять лет со дня рождения актрисы, в свете улыбки которой прошла добрая половина советского века. Попробуем ответить на простой вопрос: почему мы с трудом вспоминаем героев сегодняшних кинотелеэкранов, а Орлову до сих пор любим, смотрим и пересматриваем ее фильмы? Фильмов, в общем, немного: из по-настоящему популярных всего пять: "Веселые ребята", "Цирк", "Волга-Волга", "Весна", Светлый путь". Но каждый просмотрен десятки раз. Каждый до сих пор в числе суперхитов.

Почему? Вранье так долго не живет.

Была ли Орлова великой актрисой? Нет: в драматических киноролях («Композитор Глинка», «Встреча на Эльбе», «Дело Артамонова», «Русский сувенир») она вполне заурядна. Но в музыкальных фильмах ей не было равных. Даже ближайшая ее конкурентка по музыкальным комедиям – Марина Ладынина – не пользовалась такой славой.

Может, была выдающейся танцовщицей? Но все, что она станцевала на экране, - это чечетка на пушке в фильме «Цирк»: три притопа – два прихлопа. И еще несколько пародийных танцевальных па в «Волге-Волге» и опереточный танец в «Весне». Очень мило пела, но - не Обухова, не Нежданова, не Фирсова, даже не Русланова.

А в комплексе эти качества излучали такое сияние, что глазам было больно – люди влюблялись раз и навсегда. Она была – недосягаемой. Она принесла с собой в советское кино само это понятие – звезда. Любили Целиковскую, обожали Раневскую, восхищались Серовой – а звездой была Орлова. Они великолепно играли, она – сияла. Этот талант дается очень немногим.

Орлову считают порождением Голливуда. Они с Александровым не раз там бывали, дружили с Чаплиным. И очень серьезно относились к опыту американского киномюзикла, перенеся многие его принципы, самую его технологию в советское кинопроизводство. Там же Орлова постигала тайны «звездности». Звезда не перевоплощается, не становится письмоносицей, ткачихой, домработницей, - она всего лишь прикидывает на себя их платья. Как в карнавале: «маска, я тебя знаю!». В сравнении с традициями русского реалистического театра это совершенно другие условия актерского существования.

В «Цирке» ее героиня, американская актриса Марион Диксон приезжала на гастроли в СССР, влюблялась в русского гимнаста и впервые понимала, что такое свобода. В этом откровенно пропагандистском сюжете заложен и универсальный принцип воздействия Орловой на советскую публику: звезда сходила с небес, меняла сверкающее платье на свитер и становилась такой же, как все мы. То есть свершалось чудо. Оно возвышало нас в собственном сознании. Мы начинали больше себя уважать и ценить те реальные приметы жизни, к которым привыкли: кумач первомайских парадов («Цирк»), строгую тишину научных институтов («Весна»); мощный гул растущей индустрии казался еще более горделивым («Светлый путь»), вечерние набережные Москвы-реки – еще более прекрасными, в них оживали строки Пушкина («Весна»). Орлова словно сходила в наш мир, как фея, в ее присутствии исполнялись желания, легенды и мифы становились явью. Она умела дарить людям минуты счастья – иллюзорного, виртуального, но от этого не менее настоящего Счастья с большой буквы. Ее фильмы воспринимались как красивая сказка, источавшая дивные мелодии Дунаевского. В этих фильмах страна представала человеческим братством, которому действительно нет преград. После них хотелось жить и смеяться, как детям.

Фильмы Орловой-Александрова доказали непреходящую востребованность кино как «фабрики грез». Это кино не уводило от действительности, как принято думать. Оно делало ей инъекцию оптимизма и человечности, торило ей дороги к идеалу, позволяло сверить себя с этим идеалом и побуждало к нему стремиться. Орлова воплощала в себе этот идеал – но в ходе сюжета границы между идеалом и реальностью размывались, таяли, и получалось, что не идеал спускался к нам с небес, а реальность оказывалась его достойной, ему соразмерной. Эти картины были как живительный душ, после которого зрители становились чище душой и помыслами. А песни, которые сами собой вливались в память, закрепляли идеал в нашей жизни – мы уносили его мелодии с собой.

Да, конечно, в то самое время, когда Марион Диксон предпочла расистской Америке советский интернационализм, советских людей тысячами гнали в ГУЛАГ.

Но толковать об этом в связи с фильмами Орловой - это не умнее, чем напоминать зрителям шикарной голливудской кинооперетты «Роз-Мари», что жизнерадостные, поющие и пляшущие индейцы на самом деле были сосланы в резервации, после чего им было не до плясок. Музыкальный жанр не занимается текущей политической конъюнктурой, иначе «Цирк» не был бы так востребован и спустя полвека после смерти Сталина. Он имеет дело с категориями более общими и вечными: в данном случае – нелепость расовых предрассудков, непреложность человеческого достоинства, способность брать судьбу в свои руки. Весь комплекс художественных средств вселял в зрителей уверенность в своих силах. И героини Орловой были главным аргументом.

Замарашка-домработница из «Веселых ребят» оказывалась в сто раз талантливее своей избалованной барыньки. Другая замарашка из «Светлого пути» одолевала свою деревенскую пугливость, становилась знатной ткачихой, одним из строителей великой индустрии, государственным человеком. Типичные сказки о современных Золушках - то, на чем от века стоит Голливуд. Но ведь сказки в руках талантливого человека и впрямь имели тенденцию обращаться былью: гаражный механик в США становился воплощением «американской мечты» Фордом, ткачиха в СССР становилась Фурцевой – не самым плохим министром культуры в нашей истории. Да и сама судьба Тани Морозовой из «Светлого пути» не была высосана из пальца: она повторяла трудовой подвиг сестер Виноградовых, ивановских ткачих, о которых тогда трубили все газеты.

Орлова как никто умела воплотить эту реальность сказки. Здесь и был необходим звездный ореол, обозначавший дистанцию между актрисой и ее героиней. Как высочайший профи, она строго блюла эту дистанцию: вела замкнутый образ жизни, никого в нее не впускала, даже с мужем-режиссером неизменно была на «вы» и упорно не хотела стареть – звезда не имеет на это права. Но – опять же как высочайший профи – полностью отдавалась работе, держала себя в замечательной форме, к воплощаемым образам подходила очень серьезно, даже дотошно. Известно, например, что готовясь сыграть Таню Морозову в «Светлом пути», она несколько месяцев провела на ткацкой фабрике, осваивая профессию ткачихи. А главное – в ней был кураж, настоящий актерский азарт. В “Веселых ребятах” есть кадр, где Орлова лихо скачет на разъяренном быке, нахлестывая его веником. Говорят, это должен был делать Утесов, но не рискнул – вызвалась Орлова. И кадр был снят, а актриса поплатилась за храбрость серьезной травмой позвоночника: бык ее все-таки сбросил. Этот азарт позволял ей заразительно передавать честолюбивый порыв молодой страны в “Волге-Волге”, в “Светлом пути”: «нам нет преград на море и на суше!». Причем, что совсем уже невероятно, - в стилистике по-русски разудалого лубка. В финале “Светлого пути” сказка напоминает о себе взмывшим в небеса автомобилем, несущим Таню Морозову над Москвой. А внизу – новенькие павильоны Сельскохозяйственной выставки, будущей ВДНХ, в глазах страны тоже воплощавшей тогда ставшую былью сказку, «осуществленную мечту».

В этом фильме-плакате – как ни странно, все правда. Конец 30-х – это не только ГУЛАГ, это рывок науки и техники, перелет через полюс, прокладка новых каналов, строительство индустриальных гигантов и всеобщий порыв к знанию, к поэзии, к подвигу. Только в сочетании всего этого: пропагандируемого, реального, мечтаемого и того тайного, что потом станет трагической явью, - содержится истина о сложнейшем времени, пережитом тогда страной. Интуитивное ощущение этой многослойности, этой диалектики эпохи всегда живет в людях. И чем больше новые пропагандисты будут твердить о лживости советской культуры тех лет - культуры на самом деле великой, - тем больше люди будут тянуться к восстановлению исторической справедливости и света, который реально существовал в любые, самые мрачные годы российской истории. Просто потому, что в любые годы в стране не переводились умы и таланты, и они честно осуществляли то, во что искренне верили.

Невозможно неискренне написать и исполнить такую музыку, какую оставил нам Исаак Дунаевский. Невозможно искусственно сконструировать атмосферу энтузиазма, человеческого достоинства, внутренней свободы и общественного темперамента, которая живет в фильмах Орловой и до сих пор не потеряла своей заразительности. И конечно, без абсолютной веры в свое дело и в свою миссию не было бы любимой всеми Любови Орловой, которая ни в одной из своих ролей не сфальшивила ни разу.