"Тарас Бульба" или двойной удар

«Тарас Бульба» или двойной удар.

  Свидетельств тому, что разум человека способен иногда подключаться к мировому информационному полю и считывать оттуда информацию, пропуская её через призму своего восприятия, множество. Это и гениальные рисунки и изобретения Леонардо да Винчи. И до сих пор необъяснимые и непревзойдённые изобретения Никола Теслы.

  В этот же ряд можно поставить и работы таких гениев как Александр Сергеевич Пушкин, Гоголь, Чехов.

Поэма Пушкина «Руслан и Людмила», является художественным отображением Руси. Где образ Руслана символизирует собой Русь как государство, а Людмила – народ. Стоит только вслушаться в эти слова.. Рус-Лан, Люд-мила. И всё становится понятно. И сам сюжет находит своё объяснение. Предательски убитый во сне Руслан, оживает и спасает Людмилу.  Разве не это не раз происходило с нашим государством? Разве не была уничтожена языческая, древняя, во многом неизвестная и забытая стараниями историков, наша Русь.

  Однажды я эту тему уже затронул на примере «Вишневого сада» Антон Павловича Чехова и популярной песни семидесятых прошлого столетия – «Поспели вишни в саду у дяди Вани». Где в обоих случаях авторам удалось рассмотреть сквозь будущие годы, события и отобразить их в своих произведениях, а именно уничтожение Российской империи и Советского Союза.

  Этот список можно продолжать и дальше, но я хочу остановиться на примере, мало изученном в этом отношении и несколько неожиданном.

  Они пересеклись эти люди, (Пушкин и Гоголь), пусть ненадолго, но все же эстафета не прервалась.  Великий русский писатель Николай Васильевич Гоголь, так же является одним из тех выдающихся людей в мировой истории, который был способен  подключаться к тому самому мировому информационном полю, о котором я сказал вначале. Да и чему удивляться. Ведь гений всё же…

  Вот я и хочу рассмотреть его замечательное произведение – « Тарас Бульба»

Что же там происходит? Старый Тарас вырастил двух прекрасных сыновей Остапа и Андрея и отправляется с ними на Сечь. А впоследствии, сам убивает своего младшего сына Андрея, а старшего Остапа казнят поляки. Что ж это за Тарас Бульба, что это за сыновья такие?

  Начнём от печки, с самого начала.

-А поворотись-ка, сын! Экой ты смешной какой! Что это на вас за
поповские подрясники? И эдак все ходят в академии? - Такими словами встретил
старый Бульба двух сыновей своих, учившихся в киевской бурсе и приехавших
домой к отцу.
Сыновья его только что слезли с коней. Это были два дюжие молодца, еще
смотревшие исподлобья, как недавно выпущенные семинаристы. Крепкие, здоровые
лица их были покрыты первым пухом волос, которого еще не касалась бритва.

  Вот и состоялось наше знакомство. «Дюжие», вот на это и обратим своё внимание.

А про Тараса тут же узнаём:

"Вишь, какой батько! - подумал про себя старший сын, Остап, - все
старый, собака, знает, а еще и прикидывается".

  Характеру тяжёлого, нетерпеливого.

Бульба был упрям страшно. Это был один из тех характеров, которые могли
возникнуть только в тяжелый ХV век на полукочующем углу Европы, когда вся
южная первобытная Россия, оставленная своими князьями, была опустошена,
выжжена дотла неукротимыми набегами монгольских хищников;

  Такой вот народ населял тогда нашу землю, и такой вот народ в любой момент вставал на защиту этой земли.

стоило только есаулам пройти по рынкам и площадям всех сел и
местечек и прокричать во весь голос, ставши на телегу: "Эй вы, пивники,
броварники! полно вам пиво варить, да валяться по запечьям, да кормить своим
жирным телом мух! Ступайте славы рыцарской и чести добиваться! Вы, плугари,
гречкосеи, овцепасы, баболюбы! полно вам за плугом ходить, да пачкатъ в
земле свои желтые чеботы, да подбираться к жинкам и губить силу рыцарскую!
Пора доставать козацкой славы!" И слова эти были как искры, падавшие на
сухое дерево. Пахарь ломал свой плуг, бровари и пивовары кидали свои кади и
разбивали бочки, ремесленник и торгаш посылал к черту и ремесло и лавку, бил
горшки в доме. И все, что ни было, садилось на коня. Словом, русский
характер получил здесь могучий, широкий размах, дюжую наружность.

  Давайте взглянем на сыновей повнимательней…

Он сначала хотел было отправить их
одних. Но при виде их свежести, рослости, могучей телесной красоты вспыхнул
воинский дух его, и он на другой же день решился ехать с ними сам, хотя
необходимостью этого была одна упрямая воля.

  Есть ещё один образ, мимо которого невозможно пройти, почти незаметный, но не менее сильный. Это мать Остапа и Андрея.

Одна бедная мать не спала. Она приникла к изголовью дорогих сыновей
своих, лежавших рядом; она расчесывала гребнем их молодые, небрежно
всклоченные кудри и смачивала их слезами; она глядела на них вся, глядела
всеми чувствами, вся превратилась в одно зрение и не могла наглядеться. Она
вскормила их собственною грудью, она возрастила, взлелеяла их - и только на
один миг видит их перед собою. "Сыны мои, сыны мои милые! что будет с вами?
что ждет вас?" - говорила она, и слезы остановились в морщинах, изменивших
ее когда-то прекрасное лицо. В самом деле, она была жалка, как всякая
женщина того удалого века. Она миг только жила любовью, только в первую
горячку страсти, в первую горячку юности, - и уже суровый прельститель ее
покидал ее для сабли, для товарищей, для бражничества. Она видела мужа в год
два-три дня, и потом несколько лет о нем не бывало слуху. Да и когда
виделась с ним, когда они жили вместе, что за жизнь ее была? Она терпела
оскорбления, даже побои; она видела из милости только оказываемые ласки, она
была какое-то странное существо в этом сборище безженных рыцарей, на которых
разгульное Запорожье набрасывало суровый колорит свой. Молодость без
наслаждения мелькнула перед нею, и ее прекрасные свежие щеки и перси без
лобзаний отцвели и покрылись преждевременными морщинами. Вся любовь, все
чувства, все, что есть нежного и страстного в женщине, все обратилось у ней
в одно материнское чувство. Она с жаром, с страстью, с слезами, как степная
чайка, вилась над детьми своими. Ее сыновей, ее милых сыновей берут от нее,
берут для того, чтобы не увидеть их никогда! Кто знает, может быть, при
первой битве татарин срубит им головы и она не будет знать, где лежат
брошенные тела их, которые расклюет хищная подорожная птица; а за каждую
каплю крови их она отдала бы себя всю. Рыдая, глядела она им в очи, когда
всемогущий сон начинал уже смыкать их, и думала: "Авось либо Бульба,
проснувшись, отсрочит денька на два отъезд; может быть, он задумал оттого
так скоро ехать, что много выпил".

  Вот она вторая половина Тараса и что ещё можно тут добавить?

А сыновья преображаются на наших глазах.

Бурсаки вдруг преобразились: на них явились, вместо
прежних запачканных сапогов, сафьянные красные, с серебряными подковами;
шаровары шириною в Черное море, с тысячью складок и со сборами, перетянулись
золотым очкуром; к очкуру прицеплены были длинные ремешки, с кистями и
прочими побрякушками, для трубки. Казакин алого цвета, сукна яркого, как
огонь, опоясался узорчатым поясом; чеканные турецкие пистолеты были
задвинуты за пояс; сабля брякала по ногам. Их лица, еще мало загоревшие,
казалось, похорошели и побелели; молодые черные усы теперь как-то ярче
оттеняли белизну их и здоровый, мощный цвет юности; они были хороши под
черными бараньими шапками с золотым верхом. Бедная мать как увидела их, и
слова не могла промолвить, и слезы остановились в глазах ее.

  А впереди их ждала Сечь. Легендарная, грозная наследница былой, исчезнувшей Руси.

  А между тем в народе стали попадаться и степенные, уваженные по
заслугам всею Сечью, седые, старые чубы, бывавшие не раз старшинами. Тарас
скоро встретил множество знакомых лиц. Остап и Андрий слышали только
приветствия: "А, это ты, Печерица! Здравствуй, Козолуп!" - "Откуда бог несет
тебя, Тарас?" - "Ты как сюда зашел, Долото?" - "Здорово, Кирдяга! Здорово,
Густый! Думал ли я видеть тебя, Ремень?" И витязи, собравшиеся со всего
разгульного мира восточной России, целовались взаимно; и тут понеслись
вопросы: "А что Касьян? Что Бородавка? Что Колопер? Что Пидсышок?" И слышал
только в ответ Тарас Бульба, что Бородавка повешен в Толопане, что с
Колопера содрали кожу под Кизикирменом, что Пидсышкова голова посолена в
бочке и отправлена в самый Царьград. Понурил голову старый Бульба и
раздумчиво говорил: "Добрые были козаки!"

…

Вся Сечь представляла
необыкновенное явление. Это было какое-то беспрерывное пиршество, бал,
начавшийся шумно и потерявший конец свой. Некоторые занимались ремеслами,
иные держали лавочки и торговали; но большая часть гуляла с утра до вечера,
если в карманах звучала возможность и добытое добро не перешло еще в руки
торгашей и шинкарей. Это общее пиршество имело в себе что-то околдовывающее.
Оно не было сборищем бражников, напивавшихся с горя, но было просто бешеное
разгулье веселости. Всякий приходящий сюда позабывал и бросал все, что
дотоле его занимало. Он, можно сказать, плевал на свое прошедшее и
беззаботно предавался воле и товариществу таких же, как сам, гуляк, не
имевших ни родных, ни угла, ни семейства, кроме вольного неба и вечного пира
души своей. Это производило ту бешеную веселость, которая не могла бы
родиться ни из какого другого источника.

…

Остапу и Андрию казалось чрезвычайно странным, что при них же приходила
на Сечь гибель народа, и хоть бы кто-нибудь спросил: откуда эти люди, кто
они и как их зовут. Они приходили сюда, как будто бы возвращаясь в свой
собственный дом, из которого только за час пред тем вышли. Пришедший являлся
только к кошевому; который обыкновенно говорил:
- Здравствуй! Что, во Христа веруешь?
- Верую! - отвечал приходивший.
- И в троицу святую веруешь?
- Верую!
- И в церковь ходишь?
- Хожу!
- А ну, перекрестись!
Пришедший крестился.
- Ну, хорошо, - отвечал кошевой, - ступай же в который сам знаешь
курень.
Этим оканчивалась вся церемония. И вся Сечь молилась в одной церкви и
готова была защищать ее до последней капли крови, хотя и слышать не хотела о
посте и воздержании. Только побуждаемые сильною корыстию жиды, армяне и
татары осмеливались жить и торговать в предместье, потому что запорожцы
никогда не любили торговаться, а сколько рука вынула из кармана денег,
столько и платили. Впрочем, участь этих корыстолюбивых торгашей была очень
жалка. Они были похожи на тех, которые селились у подошвы Везувия, потому
что как только у запорожцев не ставало денег, то удалые разбивали их лавочки
и брали всегда даром.

…

- А с чем приехали? - спросил кошевой, когда паром приворотил к берегу.
Все рабочие, остановив свои работы и подняв топоры и долота, смотрели в
ожидании.
- С бедою! - кричал с парома приземистый козак.
- С какою?
- Позвольте, панове запорожцы, речь держать?
- Говори!
- Или хотите, может быть, собрать раду?
- Говори, мы все тут.
Народ весь стеснился в одну кучу.
- А вы разве ничего не слыхали о том, что делается на гетьманщине?
- А что? - произнес один из куренных атаманов.
- Э! что? Видно, вам татарин заткнул клейтухом уши, что вы ничего не
слыхали.
- Говори же, что там делается?
- А то делается, что и родились и крестились, еще не видали такого.
- Да говори нам, что делается, собачий сын! - закричал один из толпы,
как видно, потеряв терпение.
- Такая пора теперь завелась, что уже церкви святые теперь не наши.
- Как не наши?
- Теперь у жидов они на аренде. Если жиду вперед не заплатишь, то и
обедни нельзя править.
- Что ты толкуешь?
- И если рассобачий жид не положит значка нечистою своею рукою на
святой пасхе, то и святить пасхи нельзя.
- Врет он, паны-браты, не может быть того, чтобы нечистый жид клал
значок на святой пасхе!
- Слушайте!.. еще не то расскажу: и ксендзы ездят теперь по всей
Украйне в таратайках. Да не то беда, что в таратайках, а то беда, что
запрягают уже не коней, а просто православных христиан. Слушайте! еще не то
расскажу: уже говорят, жидовки шьют себе юбки из поповских риз. Вот какие
дела водятся на Украйне, панове! А вы тут сидите на Запорожье да гуляете,
да, видно, татарин такого задал вам страху, что у вас уже ни глаз, ни ушей -
ничего нет, и вы не слышите, что делается на свете.

…

А старому Тарасу любо было видеть, как оба
сына его были одни из первых. Остапу, казалось, был на роду написан
битвенный путь и трудное знанье вершить ратные дела. Ни разу не растерявшись
и не смутившись ни от какого случая, с хладнокровием, почти неестественным
для двадцатидвухлетнего, он в один миг мог вымерять всю опасность и все
положение дела, тут же мог найти средство, как уклониться от нее, но
уклониться с тем, чтобы потом верней преодолеть ее. Уже испытанной
уверенностью стали теперь означаться его движения, и в них не могли не быть
заметны наклонности будущего вождя. Крепостью дышало его тело, и рыцарские
его качества уже приобрели широкую силу льва.
- О! да этот будет со временем добрый полковник! - говорил старый
Тарас. - Ей-ей, будет добрый полковник, да еще такой, что и батька за пояс
заткнет!
Андрий весь погрузился в очаровательную музыку пуль и мечей. Он не
знал, что такое значит обдумывать, или рассчитывать, или измерять заранее
свои и чужие силы. Бешеную негу и упоенье он видел в битве: что-то
пиршественное зрелось ему в те минуты, когда разгонится у человека голова, в
глазах все мелькает несется, - летят головы, с громом падают на землю кони,
а он несется, как пьяный, в свисте пуль в сабельном блеске, и наносит всем
удары, и не слышит нанесенных. Не раз дивился отец также и Андрию, видя, как
он, понуждаемый одним только запальчивым увлечением, устремлялся на то, на
что бы никогда не отважился хладнокровный и разумный, и одним бешеным
натиском своим производил такий чудеса, которым не могли не изумиться старые
в боях. Дивился старый Тарас и говорил:
- И это добрый - враг бы не взял его! - вояка! не Остап, а добрый,
добрый также вояка!

…

- За Сичь! - сказал Тарас и высоко поднял над головою руку.

- За Сичь! - отдалося густо в передних рядах. - За Сичь! - сказали тихо
старые, моргнувши седым усом; и, встрепенувшись, как молодые соколы,
повторили молодые: - За Сичь!
И слышало далече поле, как поминали козаки свою Сичь.
- Теперь последний глоток; товарищи, за славу и всех христиан, какие
живут на свете!
И все козаки, до последнего в поле, выпили последний глоток в ковшах за
славу и всех христиан, какие ни есть на свете. И долго еще повторялось по
всем рядам промеж всеми куренями:
- За всех христиан, какие ни есть на свете!
Уже пусто было в ковшах, а всь еще стояли козаки, поднявши руки. Хоть
весело глядели очи их всех, просиявшие вином, но сильно загадались они. Не о
корысти и военном прибытке теперь думали они, не о том, кому посчастливится
набрать червонцев, дорогого оружия, шитых кафтанов и черкесских коней; но
загадалися они - как орлы, севшие на вершинах обрывистых, высоких гор, с
которых далеко видно расстилающееся беспредельно море, усыпанное, как
мелкими птицами, галерами, кораблями и всякими судами, огражденное по
сторонам чуть видными тонкими поморьями, с прибрежными, как мошки, городами
и склонившимися, как мелкая травка, лесами. Как орлы, озирали они вокруг
себя очами все поле и чернеющую вдали судьбу свою. Будет, будет все поле с
облогами и дорогами покрыто торчащими их белыми костями, щедро обмывшись
козацкою их кровью и покрывшись разбитыми возами, расколотыми саблями и
копьями. Далече раскинутся чубатые головы с перекрученными и запекшимися в
крови чубами и запущенными книзу усами. Будут, налетев, орлы выдирать и
выдергивать из них козацкие очи. Но добро великое в таком широко и вольно
разметавшемся смертном ночлеге! Не погибнет ни одно великодушное дело, и не
пропадет, как малая порошинка с ружейного дула, козацкая слава. Будет, будет
бандурист с седою по грудь бородою, а может, еще полный зрелого мужества, но
белоголовый старец, вещий духом, и скажет он про них свое густое, могучее
слово. И пойдет дыбом по всему свету о них слава, и все, что ни народится
потом, заговорит о них. Ибо далеко разносится могучее слово, будучи подобно
гудящей колокольной меди, в которую много повергнул мастер дорогого чистого
серебра, чтобы далече по городам, лачугам, палатам и весям разносился
красный звон, сзывая равно всех на святую молитву.

…

Хочется мне вам сказать, панове, что такое есть наше товарищество. Вы
слышали от отцов и дедов, в какой чести у всех была земля наша: и грекам
дала знать себя, и с Царьграда брала червонцы, и города были пышные, и
храмы, и князья, князья русского рода, свои князья, а не католические
недоверки. Все взяли бусурманы, все пропало. Только остались мы, сирые, да,
как вдовица после крепкого мужа, сирая, так же как и мы, земля наша! Вот в
какое время подали мы, товарищи, руку на братство! Вот на чем стоит наше
товарищество! Нет уз святее товарищества! Отец любит свое дитя, мать любит
свое дитя, дитя любит отца и мать. Но это не то, братцы: любит и зверь свое
дитя. Но породниться родством по душе, а не по крови, может один только
человек. Бывали и в других землях товарищи, но таких, как в Русской земле,
не было таких товарищей. Вам случалось не одному помногу пропадать на
чужбине; видишь - и там люди! также божий человек, и разговоришься с ним,
как с своим; а как дойдет до того, чтобы поведать сердечное слово, - видишь:
нет, умные люди, да не те; такие же люди, да не те! Нет, братцы, так любить,
как русская душа, - любить не то чтобы умом или чем другим, а всем, чем дал
бог, что ни есть в тебе, а... - сказал Тарас, и махнул рукой, и потряс седою
головою, и усом моргнул, и сказал: - Нет, так любить никто не может! Знаю,
подло завелось теперь на земле нашей; думают только, чтобы при них были
хлебные стоги, скирды да конные табуны их, да были бы целы в погребах
запечатанные меды их. Перенимают черт знает какие бусурманские обычаи;
гнушаются языком своим; свой с своим не хочет говорить; свой своего продает,
как продают бездушную тварь на торговом рынке. Милость чужого короля, да и
не короля, а паскудная милость польского магната, который желтым чеботом
своим бьет их в морду, дороже для них всякого братства. Но у последнего
подлюки, каков он ни есть, хоть весь извалялся он в саже и в поклонничестве,
есть и у того, братцы, крупица русского чувства. И проснется оно
когда-нибудь, и ударится он, горемычный, об полы руками, схватит себя за
голову, проклявши громко подлую жизнь свою, готовый муками искупить позорное
дело. Пусть же знают они все, что такое значит в Русской земле товарищество!
Уж если на то пошло, чтобы умирать, - так никому ж из них не доведется так
умирать!.. Никому, никому!.. Не хватит у них на то мышиной натуры их!
Так говорил атаман и, когда кончил речь, все еще потрясал
посеребрившеюся в козацких делах головою.

  Мы можем  процитировать почти всё, что написал Гоголь в «Тарасе Бульбе», наверно лучше просто взять и перечитать его. Нам же нужно только понять характеры главных героев и что они собой олицетворяют.

  Приведённые характеристики, прекрасная тому иллюстрация, теперь же постараемся понять, что с ними произошло, и что хотел сказать нам сам автор?

 Андрей, влюбившийся в польскую панночку, переходит на сторону врага и погибает от руки отца.

Оглянулся Андрий:
пред ним Тарас! Затрясся он всем телом и вдруг стал бледен...
Так школьник, неосторожно задравши своего товарища и получивши за то от
него удар линейкою по лбу, вспыхивает, как огонь, бешеный выскакивает из
лавки и гонится за испуганным товарищем своим, готовый разорвать его на
части; и вдруг наталкивается на входящего в класс учителя: вмиг притихает
бешеный порыв и упадает бессильная ярость. Подобно ему, в один миг пропал,
как бы не бывал вовсе, гнев Андрия. И видел он перед собою одного только
страшного отца.
- Ну, что ж теперь мы будем делать? - сказал Тарас, смотря прямо ему в
очи.
Но ничего не знал на то сказать Андрий и стоял, утупивши в землю очи.
- Что, сынку, помогли тебе твои ляхи?
Андрий был безответен.
- Так продать? продать веру? продать своих? Стой же, слезай с коня!
Покорно, как ребенок, слез он с коня и остановился ни жив ни мертв
перед Тарасом.
- Стой и не шевелись! Я тебя породил, я тебя и убью! - сказал Тарас и,
отступивши шаг назад, снял с плеча ружье.
Бледен как полотно был Андрий; видно было, как тихо шевелились уста его
и как он произносил чье-то имя; но это не было имя отчизны, или матери, или
братьев - это было имя прекрасной полячки. Тарас выстрелил.
Как хлебный колос, подрезанный серпом, как молодой барашек, почуявший
под сердцем смертельное железо, повис он головой и повалился на траву, не
сказавши ни одного слова.

  Остап попал в плен и был казнён на глазах у Тараса, пробравшегося с помощью жида Янкеля в Варшаву.

Они шли с открытыми головами, с длинными чубами; бороды у них были
отпущены. Они шли не боязливо, не угрюмо, но с какою-то тихою горделивостию;
их платья из дорогого сукна износились и болтались на них ветхими
лоскутьями; они не глядели и не кланялись народу. Впереди всех шел Остап.
Что почувствовал старый Тарас, когда увидел своего Остапа? Что было
тогда в его сердце? Он глядел на него из толпы и не проронил ни одного
движения его. Они приблизились уже к лобному месту. Остап остановился. Ему
первому приходилось выпить эту тяжелую чашу. Он глянул на своих, поднял руку
вверх и произнес громко:
- Дай же, боже, чтобы все, какие тут ни стоят еретики, не услышали,
нечестивые, как мучится христианин! чтобы ни один из нас не промолвил ни
одного слова!
После этого он приблизился к эшафоту.
- Добре, сынку, добре! - сказал тихо Бульба и уставил в землю свою
седую голову.
Палач сдернул с него ветхие лохмотья; ему увязали руки и ноги в нарочно
сделанные станки, и... Не будем смущать читателей картиною адских мук, от
которых дыбом поднялись бы их волоса. Они были порождение тогдашнего
грубого, свирепого века, когда человек вел еще кровавую жизнь одних воинских
подвигов и закалился в ней душою, не чуя человечества. Напрасно некоторые,
немногие, бывшие исключениями из века, являлись противниками сих ужасных
мер. Напрасно король и многие рыцари, просветленные умом и душой,
представляли, что подобная жестокость наказаний может только разжечь мщение
козацкой нации. Но власть короля и умных мнений была ничто перед беспорядком
и дерзкой волею государственных магнатов, которые своею необдуманностью,
непостижимым отсутствием всякой дальновидности, детским самолюбием и
ничтожною гордостью превратили сейм в сатиру на правление. Остап выносил
терзания и пытки, как исполин. Ни крика, ни стону не было слышно даже тогда,
когда стали перебивать ему на руках и ногах кости, когда ужасный хряск их
послышался среди мертвой толпы отдаленными зрителями, когда панянки
отворотили глаза свои, - ничто, похожее на стон, не вырвалось из уст его, не
дрогнулось лицо его. Тарас стоял в толпе, потупив голову и в то же время
гордо приподняв очи, и одобрительно только говорил: "Добре, сынку, добре!"
Но когда подвели его к последним смертным мукам, - казалось, как будто
стала подаваться его сила. И повел он очами вокруг себя: боже, всь
неведомые, всь чужие лица! Хоть бы кто-нибудь из близких присутствовал при
его смерти! Он не хотел бы слышать рыданий и сокрушения слабой матери или
безумных воплей супруги, исторгающей волосы и биющей себя в белые груди;
хотел бы он теперь увидеть твердого мужа, который бы разумным словом освежил
его и утешил при кончине. И упал он силою и воскликнул в душевной немощи:
- Батько! где ты! Слышишь ли ты?
- Слышу! - раздалось среди всеобщей тишины, и весь миллион народа в
одно время вздрогнул.

 Так кто же они, Тарас и его сыновья? За внешней картиной гибели казаков, скрывается глубинный смысл. Сама Русь предстаёт перед нами во всём своём трагическом величии.

И пусть не смущает нас, что Остап и Андрей погибли по-разному. Смерть  пришла со стороны Запада и для одного, полюбившего польскую панночку и для другого, замученного и убитого польским палачом. Это-то противостояние Руси как истока (востока) с Западом и отображает на страницах своей повести Гоголь. И сама история многократно свидетельствует нам об этом. Это и уничтожение древнейшей Руси с её нехристианским укладом. И впоследствии, уничтожение двух родов, управлявших Русью,

Свыше тысячи лет. Вот Вам и два сына. И уничтожение двух империй, Российской и СССР, те же два сына, а Тарас олицетворяет ту стародавнюю Русь, о которой мы можем услышать только в легендах и сказках.

  Отыскался след Тарасов. Сто двадцать тысяч козацкого войска показалось
на границах Украйны. Это уже не была какая-нибудь малая часть или отряд,
выступивший на добычу или на угон за татарами. Нет, поднялась вся нация, ибо
переполнилось терпение народа, - поднялась отмстить за посмеянье прав своих,
за позорное унижение своих нравов, за оскорбление веры предков и святого
обычая, за посрамление церквей, за бесчинства чужеземных панов, за
угнетенье, за унию, за позорное владычество жидовства на христианской земле
- за все, что копило и сугубило с давних времен суровую ненависть козаков.

  Эта война происходит сегодня, сейчас, с нами. Именно про эту войну и писал Гоголь тогда почти два века назад. Западная система ценностей угрожает самому нашему с вами существованию. И кто победит в этой войне я не знаю. Нет ответа, куда несётся Русь.

Известно,
какова в Русской земле война, поднятая за веру: нет силы сильнее веры.
Непреоборима и грозна она, как нерукотворная скала среди бурного, вечно
изменчивого моря. Из самой средины морского дна возносит она к небесам
непроломные свои стены, вся созданная из одного цельного, сплошного камня.
Отвсюду видна она и глядит прямо в очи мимобегущим волнам. И горе кораблю,
который нанесется на нее! В щепы летят бессильные его снасти, тонет и
ломится в прах все, что ни есть на них, и жалким криком погибающих
оглашается пораженный воздух.

   Нет и не может быть мира у нас ними. Не может духовное сравниться с материальным.

Один только полковник не согласился на такой мир. Тот
один был Тарас. Вырвал он клок волос из головы своей и вскрикнул:
- Эй, гетьман и полковники! не сделайте такого бабьего дела! не верьте
ляхам: продадут псяюхи!
Когда же полковой писарь подал условие и гетьман приложил свою властную
руку, он снял с себя чистый булат, дорогую турецкую саблю из первейшего
железа, разломил ее надвое, как трость, и кинул врозь, далеко в разные
стороны оба конца, сказав:
- Прощайте же! Как двум концам сего палаша не соединиться в одно и не
составить одной сабли, так и нам, товарищи, больше не видаться на этом
свете. Помяните же прощальное мое слово (при сем слове голос его вырос,
подымался выше, принял неведомую силу, - и смутились все от пророческих
слов): перед смертным часом своим вы вспомните меня! Думаете, купили
спокойствие и мир; думаете, пановать станете? Будете пановать другим
панованьем: сдерут с твоей головы, гетьман, кожу, набьют ее гречаною
половою, и долго будут видеть ее по всем ярмаркам! Не удержите и вы, паны,
голов своих! Пропадете в сырых погребах, замурованные в каменные стены, если
вас, как баранов, не сварят всех живыми в котлах!

…

Смутны стояли гетьман и полковники, задумалися все и молчали долго, как
будто теснимые каким-то тяжелым предвестием. Недаром провещал Тарас: так все
и сбылось, как он провещал. Немного времени спустя, после вероломного
поступка под Каневом, вздернута была голова гетьмана на кол вместе со
многими из первейших сановников.

…

Когда очнулся Тарас Бульба от удара и глянул на Днестр, уже козаки были
на челнах и гребли веслами; пули сыпались на них сверху, но не доставали. И
вспыхнули радостные очи у старого атамана.
- Прощайте, товарищи! - кричал он им сверху. -Вспоминайте меня и
будущей же весной прибывайте сюда вновь да хорошенько погуляйте! Что, взяли,
чертовы ляхи? Думаете, есть что-нибудь на свете, чего бы побоялся козак?
Постойте же, придет время, будет время, узнаете вы, что такое православная
русская вера! Уже и теперь чуют дальние и близкие народы: подымается из
Русской земли свой царь, и не будет в мире силы, которая бы не покорилась
ему!..
А уже огонь подымался над костром, захватывал его ноги и разостлался
пламенем по дереву... Да разве найдутся на свете такие огни, муки и такая
сила, которая бы пересилила русскую силу!

08.02.12