Открывая Чехова - 3

Чехов был одарён не только талантом, но и счастливым характером без крайностей,  а также исключительной силой воли. Та же природа на опыте, на  ошибках, о которых мы мало знаем, научила его мужеству и терпению и ничего – ни часа, ни строчки – не дала ему даром. «Он пятнадцать лет был болен изнурительной болезнью, которая неуклонно вела его к смерти; но знал ли это читатель – русский читатель, который слышал столько горестных писательских воплей?» – писал о Чехове И.А.Бунин. Вот строки из письма Антона Павловича к жене, О.Л.Книппер: «Ты пишешь, что завидуешь моему характеру. Должен сказать тебе, что от природы характер у меня резкий, я вспыльчив…, но я привык сдерживать себя, ибо распускать себя порядочному человеку не подобает».
В этой связи хочется коснуться отношений Чехова к старшим братьям. Чехов высоко ценил Александра как литератора и Николая, одарённого прекрасными способностями художника, и обращался к ним в надежде, что они поймут: опрятная, трезвая жизнь без душевных надрывов и ежедневных драм проще, чем полупьяное существование, когда каждый день начинается с похмелья и все дела откладываются на понедельник. В письме к Николаю Чехов говорил: «Сказывается плоть мещанская, выросшая на розгах, … на подачках. Победить её трудно…» – и сожалел о его жизни: «…Гибнет хороший, сильный, русский талант». Сломили Николая не труды непосильные (он работал очень мало), а всего лишь обычное на Руси пристрастие к беспечальному житью-бытью, к случайным подружкам, к мечтам о великих трудах, отложенных до вдохновения, до счастливой удачи… 26-летний Антон писал своему старшему брату: «Воспитанные люди, по моему мнению, должны удовлетворять следующим условиям:
•    Они уважают человеческую личность, а потому всегда снисходительны, мягки, вежливы, уступчивы…
•    Они не играют на струнах чужих душ, чтоб в ответ им вздыхали и нянчились с ними.
•    Если они имеют в себе талант, то уважают его.
•    Они воспитывают в себе эстетику… Они стараются возможно укротить и облагородить половой инстинкт… Им нужны свежесть, изящество, человечность…»
 Письма к братьям одушевлены стремлением помочь им взглянуть на себя со стороны, вырваться из болота самодовольства и заурядности. Странно звучат в бытовом словаре слова «деспот», «жертва». Но можно истово верить в Бога, как  Павел Егорович, можно быть человеком с университетским образованием, каким был Александр, и в то же время тиранить близких, отравлять страхом души детей: «Я прошу тебя вспомнить, что деспотизм и ложь сгубили молодость твоей матери. …Вспомни те ужас и отвращение, какие мы чувствовали во время оно, когда отец за обедом поднимал бунт из-за пересоленного супа и ругал мать дурой. Отец теперь никак не может простить себе этого…»
Антон Павлович не принимал ненавистные ему жалобы на «среду», жизнь, которая отняла молодость и силы. В одном из писем он как-то обронил, что ни разу не имел зимнего пальто дороже 50 рублей. Он мечтал о путешествиях, очень нуждался в отдыхе и лечении, но должен был неустанно работать: на его попечении были сестра и родители. «Брось я сейчас семью на произвол судьбы, я старался бы найти себе извинение в характере матери, в кровохарканье и проч. …Пропадёт порядочность, … и перестанешь чувствовать ложь…»
Существовала во времена Чехова и существует сейчас целая философия российского ничегонеделания, душевной праздности и умственной лени. Как современна мысль Антона Павловича о том, что прежде всего не нужно усложнять жизнь, и тогда, может быть, удастся понять, каких она стоит трудов и как она сложна в действительности. Начинать нужно с себя, не философствуя, не откладывая на завтра: пока мы откладываем жизнь, говорили древние, она проходит… «Тут нужны беспрерывный дневной и ночной труд, вечное чтение, штудировка, воля… Тут дорог каждый час…»
И.А.Бунин вспоминал о Чехове: «Один писатель жаловался: «До слёз стыдно, как слабо, плохо начал я писать!» - «Ах, что вы, что вы!

– воскликнул он. – Это же чудесно – плохо начать! Поймите же, если у начинающего писателя сразу выходит всё честь-честью, ему крышка, пиши пропало! – И горячо стал доказывать, что рано и быстро созревают только люди способные, то есть неоригинальные, таланта, в сущности, лишённые, потому что способность равняется умению приспособляться и «живёт она легко», а талант мучится, ища проявления себя».
 В рассказах Чехова завершилась тема маленького человека – трогательная тема Гоголя и Достоевского, поднявших унижение до трагедийных высот. Ему принадлежат удивительные слова о человеке, в котором всё должно быть прекрасно – «и лицо, и одежда, и душа, и мысли», и люди в его глазах, вероятно, вообще не могли быть «маленькими». Быть может, весь секрет заключается в том, что Чехов изображал не «маленьких» людей, а то, что мешает им быть большими. Из записной книжки Чехова: «Мы переутомились от раболепства и лицемерия». В образе «футлярного человека» им снижена и развенчана тема тиранической власти, в старой литературе воплощавшаяся в образах такого масштаба, как Макбет. Чехов развенчал трагедийный образ, лишил его даже тени величия, потому что тиран велик лишь в глазах раба, в глазах свободного человека тиран – ничтожество. А свободный человек, не порабощённый деньгами, чином, авторитетом, властью, а самое главное – страхом всё это потерять – этот человек поступает всегда по совести. «Академический инцидент», когда Чехов сложил с себя почётное звание в знак протеста против жандармского вмешательства в дела Академии наук, – яркое, но далеко не единственное свидетельство независимости и личного мужества Чехова, его духовной свободы.
По мере того как предреволюционная чеховская Россия уходила в прошлое, стало выясняться, что из огромного множества рассказов, из «кирпичиков» эстетического мироздания Чехов сложил грандиозное целое – не роман, а целый своеобразный мир. Оказалось, что в прозе Чехова живут и действуют почти восемь с половиной тысяч персонажей. Сам Чехов говорил, понимая связь внутреннего мира со средой и бытом: «…Люди обедают, только обедают, а в это время слагаются их судьбы и разбивается их жизнь». В статье Андрея Белого «Чехов» сделана первая попытка определить его место в русской литературе: «Чехов был истинным художником…». И далее: «Пусть герои Чехова говорят пустяки, едят, спят, живут в четырёх стенах, бродят по маленьким, серым тропинкам, – где-то там, в глубине, чувствуешь, что и эти серые тропинки – тропинки вечной жизни, и нет четырёх стен там, где есть вечные, неизведанные пространства».
Едва ли есть в нашей литературе что-нибудь более чеховское, чем доверие к читателю, к его душевной одарённости и уму. «Когда я пишу, я вполне рассчитываю на читателя, полагая, что недостающие в рассказе субъективные элементы он подбавит сам»,– этот афоризм известен не менее, чем чеховские слова о краткости. При чтении Чехова приходится подниматься на определённый интеллектуальный уровень, ниже которого все связи обрываются, а понимание исключено. Это чтение приводит нас к сложным житейским коллизиям и проблемам, к вещам, о которых хотелось бы, может быть, позабыть, оно пробуждает сознание личной ответственности и совесть, и мы говорим тогда о чеховских героях, что это люди с тревожной, мятущейся совестью, как будто эти люди – не мы…
Горький разглядел самую суть Чехова: «Вы, кажется, первый свободный и ничему не поклоняющийся человек, которого я видел». Более ста лет назад А.П.Чехов, внук и сын русских крепостных крестьян, на вершине жизни сказал о себе: «Я свободен». Им было доказано ясно и спокойно, что татарщина, крепостничество, рабская кровь и мещанская плоть не так сильны в человеке, как чувство свободы, труд и талант.
 Мы учимся у него не поддаваться судьбе, не растворять себя в будничном течении дел и забот, когда день прошёл – и с плеч долой: чем бы ни занимался человек и что бы ни создавал, он создаёт свою судьбу и самого себя.