Аморит, любовь моя. Продолжение

                                                                                                 Глава  4

                                               РЕВОЛЮЦИЯ.


                 Юно прибежала к самому закрытию парка и радостно сообщила, что дедушка готов нас принять. 
                 Она пошла к  директору, наверное, чтобы отпросить нас.   Мы стали приводить себя в порядок.  Я причесал пятерней свои кудри.  Нина  заплела в толстую косу  отросшие до пояса волосы,  подкрасила губы   и нарядила в  комбинизончик   Алешку. Я ею залюбовался: разве можно сравнить ее с этими лоханками?
                 Юно пришла вместе с директором. Я едва узнал его. На нем был розовый спортивный  костюм и такого же цвета пляжные  тапочки.

                 На выходе из парка нас ожидали три бежевых  охранника.  Они усадили нас в полуцилиндр, и уже через две минуты мы были на площадке перед президентским  дворцом.  Как и все дома на Аморите, он был из металла, похожего на титан, и стеклопластика,  и внешним видом  напоминал  мечеть или планетарий.  Его корпус представлял собой цилиндр с куполообразным верхом, увенчанным   наверху вращавшимся шаром из мозаики. Я бегло насчитал порядка десяти рядов круглых, похожих на бойницы  окон на цилиндрических лоджиях. Еще вчера я подметил, что аморитяне не любили  углы и  везде их округляли. Возможно, этого требовала технология литья  из пластика, а может,  им просто нравились  овалы, не в пример, кажется, Михаилу Светлову, который  «не любил овал и с детства угол рисовал»
                  
                 Через овальную калитку мы прошли во двор, усаженный разноцветными поющими деревьями. Их нежная мелодия была, на мой слух,   приятнее, чем  в парке. А внутри дворца в нос шибанул густой аромат цветов, хотя их самих  я не увидел, не считая тех, что были  на картинах.  Весь огромный холл  был уставлен, как в музее,  оживленными скульптурами, а стены украшали телекартины. Рассматривать их нам не дала Юно, которая повела нас к лифту. Робот открыл перед нами дверь. Лифт, как я и предполагал, оказался цилиндрическим. 
                 Остановился он на нашем третьем вдохе, и мы за Юно проследовали  через несколько дверей в большую комнату с кроватью посередине. На ней полулежал элитянец с морщинистым  восковым   лицом,   одетый в точно такой, как у директора, розовый костюм.    Юно подбежала к деду и коснулась спинки. Изголовье кровати приподнялось, и Президент, не меняя позы, принял почти вертикальное положение. Уставившись на Алешку, он расплылся в улыбке и поманил  к себе. Взглянув на меня, Нина  неуверенно подошла к кровати,  показывая  Алешку на расстоянии от Президента. Тот сделал пальцем подобие козы и довольно низко прожужжал. К своей радости я  все понял: 
                  -       Сними-ка с него одежку и покажи его соску.
                  Соска меня поставила в тупик, но не Нину.   Она  расстегнула две кнопки на плечах  сына и спустила вниз комбинзончик.  Осмотрев Алешкино богатство, Президент оценил его, поясняя пальцами:
                  -       Для его роста, пожалуй, маловато. Надо срочно удлинять. Могу порекомендовать хорошие гормоны, которые на себе испытал. Очень, скажу вам, эффектны. Вот посмотрите…
                  Он стал  спускать штаны. Юно ухватила его за руку и запищала:
                  -       Деда, не надо. У них это не принято показывать. 
                  Президент поднял густые брови.
                  -       Как это не принято? У мужиков всех планет это считается предметом гордости. Конечно, если есть что показать и что вспомнить. У меня было и то и другое, верно, Яхото? –  посмотрел Президент на директора.
                  -       Да, Ясото, этим ты можешь гордиться, как никто другой, - подтвердил директор. – Но, к сожалению, для нас с тобой это все в прошлом.  В связи с этим я хочу тебя спросить вот о чем.  Сейчас, когда мы  дошли до обрыва в темноту, неужели ради только этой гордости стоило нам приходить в этот мир?
                  По  лицу Президента пробежала тень неудовольствия.  Блеклые глаза потемнели. Он вздохнул и ответил:
                  -       Я  об этом  все время думаю, Яхото.    А вчера, после того как увидел их по телевизору, -  Президент показал глазами почему-то на одного меня, – я не спал всю ночь. Я – Президент Аморита, как говорится, выше меня тут никого нет, а перед смертью мне не с кем поделиться, не говоря уж о том, чтобы пожаловаться на боли в пояснице. Видишь, сидеть не могу.
                  -       Деда, а я?  Ты мне жаловался.  Ты что, забыл? -  возразила  деду Юно,  подтягивая  его штаны.
                  Он  ласково погладил ее по голове.
                  -       Разве что ты у меня одна осталась. Но я не  тебя имел в виду, а женщин, которые у меня были. Если верить моим биографам, их у меня  было более ста   тысяч, а я  не могу вспомнить ни одну из них, которая   любила бы меня так, как  она его. –  На этот раз он поочередно  глянул  на Нину и меня. -  Разве что твоя бабушка. Но тоже не так. –  Он помолчал   и уставился  на  Нину. –  Сейчас я променял бы  их всех  на  одну такую верную и любящую, как ты.  Мне сказали, что ты  не подпускала к себе здесь никого из наших мужиков.  Неужели тебе они так не  нравятся?
                  Нина ответила, застегивая на  Алешке кнопки:
                  -       Нравятся, но я люблю одного мужа.
                  Президент раскинул руки и сказал директору:
                  -       Вот о чем я тебе и говорю, Яхото.  У тебя ведь тоже нет такой рядом, хотя ты всегда придерживался высокой морали.
                  -       Я-то, может, и придерживался, да  женщины, которые мне попадались,    уже были  заражены пропагандируемым тогда тобой духом  разврата, -   ответил директор и, помолчав, добавил с грустью. – Гибнет наш Аморит. Ты это хотя бы  сейчас понимаешь, Ясото?
                  -       Понимаю, Яхото, - не сразу ответил, вздохнув, Президент. -  Поэтому и позвал тебя вместе с ними. Но об этом я  поговорю с тобой чуть позже. А сейчас  я бы хотел  остаться с ним, - Президент указал на меня  рукой и посмотрел на Юно,  - один на один. 
       
                  Когда вышедшая  последней  Юно, обернувшись,  закрыла за собой    дверь, Президент  стал с интересом рассматривать меня. При этом  его выцветшие глаза несколько раз задержались на моей мотне.   
                  -       Внучка мне рассказала о вашем желании вернуться на Землю. Я не возражаю и дам указание, - медленно проговорил он,   оскалив  сплошные  пластины зубов.   – Но при выполнении ряда  условий.
                 Что еще за условия, мелькнуло у меня, прежде чем я открыл рот, чтобы  сказать, что согласен на всё. Лишь бы вернул нас домой.
                 -        Вот и договорились, - опередил меня Президент, прочитав мои мысли. – А условия мои такие. Первое и самое главное. Ты не должен пытаться узнать место нахождения Аморита во вселенной, если ты это еще не знаешь.
                 Я поспешил его заверить:
                 -        Клянусь вам, что ни я и ни моя жена  не имеем об этом представления. Единственное, что я знаю, что летел сюда  тридцать шесть наших дней. Но про это я могу   не сказать. Если спросят, скажу, что всю дорогу спал, как и было на самом деле, а,  сколько спал, не имею представления. Сошлюсь, что часов у меня с собой не было. Могу оставить их вам. А жена их  не носит. И вообще мы с ней в астрономии профаны. Так что об этом вы можете не беспокоиться.  А насчет того, что мы здесь видели, мы можем там рассказать, что вы нам  скажете.  Если даже нас заставят сделать это  под гипнозом, то ничего  существенного об Аморите  они  от нас не узнают.  Что  у вас принято ходить голыми и без всякого стеснения  заниматься сексом на виду  у всех? Что здесь такого?  У нас сейчас почти то же самое. Что еще? Что у вас сисястые женщины и у мужиков длинные члены?  У нас все хотели бы походить на вас. Но это, если нас заставят силой. А так  мы  сделаем все, как вы  скажете. Только отпустите нас домой, бога ради. 
                  Мне показалось, что мои слезные доводы его убедили, что он и подтвердил согласным кивком головы. Я поспешил закрыть его первое условие вопросом:
                  
                  -        А еще какие будут ваши условия?
                  -        Не спеши. Закончим с первым условием. Я скажу, чтобы до вас довели, что вам  можно рассказать о нас на Земле, - проговорил он после недолгого раздумья. -  Но имейте в виду, что там  за вами мы будем  следить, и если вы нарушите данное обещание, вы все трое опять окажетесь здесь, и ваша судьба будет очень  трагична.
                  -  Мы не нарушим, - повторил я в отчаянии. – Я готов вам поклясться чем и на чем угодно.   
                  Он растянул в улыбке губы.
                  -  Клясться не надо. Вместо этого ты должен сделать вот еще что.   Ты задурил моей внучке голову обещанием, что на Земле она будет первой красавицей   и   будет иметь  парней лучше тебя, сколько захочет.  Во-первых,  наш закон  категорически запрещает аморитянам  переселяться  на другие заселенные планеты. Но не это главное. Законы для того и существуют, чтобы их нарушать. Главное то,  что я не хочу расстаться с Юно, так как дороже ее у меня никого нет. Так что отлет ее с вами исключен. – Он помолчал, тяжело дыша,   оттопыривая потрескавшиеся губы. -  Но она меня  не хочет слушать. Я, конечно, могу приказать, чтобы ее не посадили с вами во  вселеннолёт.  Но лучше будет, если  отговоришь ее ты.  Ты вбил ей это в голову, вот и придумай что-нибудь такое,  чтобы она сама отказалась от полета с вами.  Напугай чем-нибудь.
                  -       Это я сделаю.  Это все?
                  Он слегка замялся. 
                  -       Да нет, не все.   Очень уж ты ей вчера понравился.   Хочет, чтобы ты и ее    выеб так же,  как свою жену.   
                  Чтобы опередить и не повторить свои вчерашние грешные мысли насчет Юно,  я быстро проговорил вслух:
                  -       Она   уже сама меня  об этом  просила. Правда, она говорила только о проверке ее глубины.  Я ей объяснил, почему не могу это сделать.  Я женат и у меня  сын.
                  -       Сын в этом деле еще не смыслит, а жене не обязательно  будет  об этом  знать.
                  -       Это как? – спросил я для вида,  опять невольно подумав, что  в принципе это условие  выполнимо. Будет хотя бы что вспомнить об Аморите.  Если бы не одно но: очень уж Юно походила на школьницу  младших классов, а педофилом я не был и всех бы их удавил, как тараканов. – Но она сосем еще ребенок.  У нас за это сажают.
                  -        У нас за это уже не сажают, но есть неписаный закон наших предков, что  до сорока лет ебаться  нельзя,  а внучке  уже сорок второй год пошел. Я вчера уточнил.   Так что, как говорится,  не только  можно, но и нужно.  В этом смысле  не беспокойся. Значит, будем считать, что договорились.  Ты уж постарайся. А насчет проверки,  это она  для смягчения сказала. Ясное дело, она хочет получить от тебя  удовольствие по полной программе. Вчера я засекал время. Ну,  ты, я скажу, гигант.
                  Я почесал затылок, изобразив на лице сомненье.
                  -        Я, конечно, постараюсь, но так же, как с  женой, которую я не  видел целый год, у меня  с Юно вряд ли получится.  А если к тому же она окажется еще и целкой, то вы   по опыту должны знать, что в первую ночь, как правило,  девушки особого удовольствия   не получают.
                  Президент сделал удивленное лицо.
                  -        Разве? Это я не знал.  Целки мне  не попадались. Это потому что…  А...   я понимаю. Конечно, Юно целка. Это я тебе гарантирую как ее дед. 
                  -        Гарантировать это никто не может, - возразил я. – Ни один родитель. 
                  Он улыбнулся.
                  -        В этом ты прав. Но за ней я следил строго. 
                  
                  -  Есть еще одно с ней но. Я знаю,  что  ей нравится  Язо, а у нас  есть такое понятие, как мужская солидарность.
                  -        Язо?  - удивился Президент, подняв лохматые брови. – Она сама тебе об этом сказала? 
                  -     Сама.  И сказала, кстати, что он был у вас на хорошем счету. Это когда она  пожаловалась, что она страшная,  и  я стал ее разубеждать,  говоря, что она красивая от природы,  и ей не надо ничего с собой делать,  тем более углублять ее сокровище, данное ей богом.  Она сказала, что и Язо говорил ей то же самое.  Мне показалось, что о нем она говорила  с  нежностью.  Я  поинтересовался в лоб: «Он тебе нравится?»  Она смутилась и  кивнула. На вопрос, почему она не сказала вам об этом, и тогда все могло сложиться с ним по–другому, она ничего не ответила. Вы меня  поймите.  Язо виноват передо мной, что похитил мою невесту. Но он ее полюбил,   не зная, что она беременна. Потом он всячески оберегал здесь ее и моего сына и сейчас хочет вернуть нас домой.  Я не исключаю,  что  и  ему может нравиться Юно. Иначе бы он не советовал ей не углублять ее сокровище. Я не хочу  мешать их   счастью. 
                  
                  Судя по тому, что  Президент долго молчал, мозги я ему запудрил здорово.   Я чуть ли не видел, как бегали  вразнобой, словно дети на площадке,   в его мозгу мысли. Наконец,  осмотрев меня с еще большим интересом, он сказал:
                  -   А ты мне все больше нравишься. Молодец. Да, я помню, что Язо не удлинял елду. Тогда  пусть решит она сама. Пока же я знаю от нее самой, что она  хочет  тебя. Но  их разве поймешь?  Вчера одно, завтра другое. Договоримся так. Если она  все же предпочтет тебя,   твое дело доставить ей  как можно больше удовольствия, пусть не в один вечер, если целка.  Пусть   останется   память о тебе.  Когда и где, я думаю, она сама тебе подскажет. 
                  -    И мы  сразу улетим?
                  -    Да, да. Я   прикажу вернуть вас на землю, как только  Юно прибежит от тебя довольная.
                  -    А если ей не понравится?
                  -   Не думаю.  А если и так, то тебе тем более здесь  нечего будет делать. Ступай. И позови Яхото.  Внучке пока ничего не говори. Я сам скажу. А ты попроси ее  показать вам  дворец. 

                  Передавая слова Президента, я незаметно подмигнул Юно. Вся так и засияв, она  спросила, что мы бы хотели  посмотреть: галерею внизу или планетарий наверху. Помня данное Президенту обещание не рассказывать о координатах Аморита, я выбрал галерею. Нина поддержала меня. Мы направились к лифту. Но тут меня остановил  директор, сказав, что я должен присутствовать при его разговоре с Президентом.  Разговор будет серьезный, и я  должен помочь ему убедить того начать изменять жизнь на Аморите.  О чем  мы вчера говорили.  По дороге в спальню директор  шепнул, что у него есть  еще одна важная задумка насчет меня.
                  
                  Когда мы оба  уселись,  Президент опять оскалил зубы  и сказал, обращаясь к  директору:
                  -       Так ты говоришь,  Яхото, гибнет  наш Аморит?  Думаешь, я слепой и не вижу?  Вижу,  да боюсь,    что  поздно уже что- либо изменить.  Стар я стал.
                  -       Изменить, Ясото,  никогда не поздно. Хотя ты и старый, но ты Президент,  и к твоему голосу народ  прислушается. Но начать действовать нужно немедленно, пока у тебя  еще есть кое-какие силы. Ты думаешь, тебе одному  они   вчера понравились?  Сегодня я переговорил со многими. Почти все  мужики   хотели бы, чтобы их так же нежно любили, как она его.  Разговаривал я и с бабами. Эти не так единодушны. Лишь  четвертая часть  хотела бы иметь такого ласкового мужа. В основном это те,  кто сохранил  матки и не прибегал к углублению.    У  владелец лоханок  на уме лишь  одна длинная елда. 
                   -        Ты сам так и не увеличил ее?
                   Директор ответил сердито:
                   -   Не увеличил и лишь  выиграл от этого, так как удовольствия получал, смею тебя заверить, намного больше, чем ты со своими искусственными сорока сантиметрами. Кстати, это научно доказано. Вот поэтому ты никого не помнишь, а мне есть,  что и кого вспомнить.
                   -        Я тоже почему-то  вспоминаю только первых своих женщин, когда еще не удлинял.    Пожалуй, ты прав.       У тебя   есть связь с Язо?
                   -        А сейчас он тебе  зачем?
                   -        Не бойся, сейчас я его в обиду не дам. Сегодня ночью я отыскал его воззвание к аморитянам и внимательно прочитал его. Я хочу уговорить его возглавить  правительство. Тебе бы тоже нашлось там место.
                  
                   -        Ты уверен, что тебе  дадут это сделать?       
                   Президент  посмотрел мимо нас на дверь.
                   -        Не дадут, если их не перехитрить. Вот и придумай, как. Ты когда-то был профессором.  А я всегда  был  тараном. За меня думали другие.
                   -        Хорошо, я подумаю. – Директор опустил голову и обхватил ее руками.  Президент и я молча ожидали, поглядывая на него.    Через полминуты он выпрямился  и сказал. -   Надо вот что сделать, Ясото. Первое.  Язо  появляться во дворце сейчас нельзя. Его тут же арестуют или убьют. С ним переговорю я.  Второе. Ты должен  сегодня или завтра выступить по всем видам информации и заявить о необходимости проведения реформ по спасению Аморита и о назначении Язо главой правительства. Только не забудь перед этим подписать и спрятать подальше  указ. Этим ты заложишь основу перемен. Я не исключаю, что  после выступления  с тобой может   случиться нехорошее.   Но это лишь подтолкнет Язо к проведение   реформ   от твоего имени.
                  -         Я  что-то смутно представляю, о чем я должен говорить.
                  -         Я тебе подскажу.  Ты дашь мне свой личный код памяти, и я  сегодня же изложу тебе тезис твоего   завтрашнего выступления.
                  -         Не пойдет.  Мои коды известны  Юдо.  Все мои связи круглосуточно прослушиваются.
                  -         Какой же ты, к черту, Президент? Тогда сделаем так. Юно пойдет сейчас с нами. Я   попробую связаться с Язо, уговорить его согласиться с твоим предложением  и согласовать с ним текст  твоего выступления. Туда я хочу вставить раздел  о семейном укладе на Земле. Эту часть  подготовит он с женой, -  директор указал головой на меня.  – Я быстро напишу весь текст   и отдам Юно. А она утром передаст тебе. От тебя потребуется лишь  одно: под любым поводом  добиться выступления и зачитать эти тезисы, а лучше изложить  своими словами. Ты умеешь говорить с народом.  У тебя это не отнимешь.  Неплохо было бы в том месте, где ты будешь говорить о Земле, показать вчерашние кадры, где  они ласкали друг друга,   и обязательно показать их сына. Он должен зрителям понравиться.  Ты все, Ясото,  понял?   
                  -         Понял, Яхото,  не такой я дурак, - обиделся Президент. Было заметно, что он устал. 
                  -         Вот и хорошо. Отдыхай и копи силы к завтрашнему дню. Как только ты выступишь, я тотчас свяжу тебя с Язо. Ты должен послать за ним надежных людей и обеспечить его безопасность.   Ну,  мы пошли.
                  Мы поднялись. Я чуть было не протянул  Президенту руку.  Директор сложил руки перед собой, склонил голову и коснулся большими пальцами  губ. Я, как смог, сделал то же самое. Наверное, у меня получилось смешно, потому что Президент улыбнулся. Улыбка у него получилась слабой. До утра бы дожил, подумал я.
                  -   Доживу, - тихо пообещал он и махнул мне рукой.

                                                       
                                                     ***

                  Не сделали мы и двух шагов к двери, как она раздвинулась,  и в спальню влетела элитутка.  Я сразу догадался, что это была дочь Президента Юдо. А кто еще сюда так влетит?  Увидев меня, она остановилась  и забегала по мне глазами, задержав их   на пахе.   А я уставился на нее. Мне казалось, что  я нагляделся в парке на  элитуток, но эта была вне конкуренции. Во-первых, она была одета. Если так можно назвать то, что  на ней было.  То, что у нас считается срамным и старательно или для вида прикрывается, на ней  было выставлено напоказ, как на витрине.  А  все остальное, что у нас можно показывать без стеснения,    было затянуто золотистым, похожим на фольгу   материалом и увешано сверкающими драгоценностями.  Но оторвать взгляд я был не в состоянии от ее огромной  груди  идеальной формы,  либо загорелой,  либо  раскрашенной под живые лучи солнца, исходящие от сосков.   Такие же лучи выходили  и из ее межножья, а над ними выступал объемно   изумрудный  иероглиф, рекламирующий, насколько я знал,     самую глубокую на Аморите  лоханку.   
                  
                  Наглядевшись друг на друга, мы встретились глазами. Они у нее были ярко зеленые, как майская трава,  с перламутровым прозрачным отливом. На мгновенье в них промелькнуло уже знакомое мне разочарование: ах, как жаль, что у такого  большого  такой маленький, - которое, однако,   быстро сменилось тоже знакомым мне  по Земле выражением   взгляда женщин,  на которых я производил  впечатление.  Глаза  Юдо,   помимо этого,  прямо-таки  лопались еще и от   плотского желания.       
                  
                  Она продолжала загораживать нам дверь,  и мы были вынуждены стоять,  ожидая, когда она освободит  дорогу.
                  -       Вы ступайте, - услышал я за спиной   голос Президента, - и делайте,  как договорились.
                  -       О чем вы договорились? –   безоговорочно потребовала  Юдо, с трудом оторвав от меня взгляд и переводя  его на отца. 
                  -       Наш гость с Земли пообещал мне написать свои впечатления о поразивших его успехах аморитян в искусстве ебли.      
                  Юдо  вновь окинула меня взглядом  и спросила с усмешкой, в которой читалась плохо скрытая зависть:
                  -       Эти   твои впечатления   основаны  на одном лицезрении или на уже приобретенном здесь опыте?  У кого  ж ты отыскал для себя такое гнездышко?  Уж не у  моей ли племянницы?                  
                  -       Не у тебя же, – обиделся я за Юно. –  Моему  воробышку в твоей берлоге  делать  точно нечего.                
                 Нисколько не оскорбившись,  она подтвердила с усмешкой:
                  -       Вот именно  воробышек.   Кроме Юно, ты  и в самом деле вряд ли у кого  еще      смог найти   тут   приют.
                  -       Совсем не поэтому.  Если кого здесь выбрать, то только Юно. Краше  ее  я   здесь    никого не видел.
                  -       Конечно, ее не сравнить с уродиной внизу.  Твоя жена что ли?
                  -       Сама ты, блядь, уродина, - разозлился я и прикусил язык, вспомнив предупреждение Або. 
                  -       Я – уродина? – запищала она, наливаясь гневом. – Папа, ты слышал?  За это он должен ответить!
                  -       Так же, как и ты за то, что так  обозвала его жену, - возразил   Президент и приврал.  – На Земле она, между прочим,  была первой красавицей.
                  -       А  здесь я первая  красавица!
                  -       Вот вы и квиты. Так что успокойся и пропусти их.
                  
                  Но она разошлась не на шутку.
                  -       Я еще и твоя дочь! Я это так не оставлю. Он пожалеет, что родился.
                  -       Успокойся,  дочка.  Ты зачем пришла?                            
                 Продолжая стоять, она  наградила  меня злобным взглядом и  спросила отца:
                  -      Он тебе сказал, что они ждут сигнала от  Язо?  Если уже не связывались с ним.
                  -      Сказал, -   кивнул Президент. Свой, в доску,   парень -  Ну и что?   Язо  виноват в том, что они оказались здесь, он должен и отвезти их обратно на Землю.  А тебе откуда  известно,  что Язо будет с ними связываться?
                  -      Ябо мне сказал.  Он уверен, что они  в заговоре с Язо.
                  -      Не в заговоре, а требуют, чтобы он вернул их  домой. 
                  -      Чтобы затем прилететь сюда и  помочь Язо  захватить Аморит?
                  -      Об этом можешь не беспокоиться.   Этот вопрос я беру на себя. Я предупрежу Язо.
                  -      Ты хочешь сказать, что будешь разговаривать с элитянином, который хотел  отнять у  нас власть?   Разговаривать из-за каких-то двух обезьян?
                  -      А для них мы обезьяны. Посмотри на себя. То, что в других цивилизациях прикрывают, ты нарочно открыла на показ.  Не стыдно перед ним?
                  -      Чево? – Овальные глаза Юдо стали почти круглыми. От возмущения она не смогла больше ничего сказать,  лишь открывала и закрывала фиолетовый рот.
                  
                  Мы воспользовались моментом и, обогнув ее, вышли.
                  Чудные существа бабы, думал я, подходя к лифту.  За блядь не обиделась, а в уродину вцепилась.  Но, сволочь,  красивая, хотя  уже в возрасте. По-нашему, ей  лет сорок пять,  самая  ягодка опять. Какая же она  была в молодости?   Ей  я  и сейчас   вдул бы с удовольствием. 
                  -      Насчет баб ты это правильно подметил, - отозвался директор. – А насчет того, чтобы ей вдуть, я бы тебе не советовал  с ней связываться.  В этом деле ты по сравнению с ней сосунок.  Тут она даже не профессор, а академик.  А для мужика опозориться перед  бабой -  хуже нет дела.   Да и трудно представить, что она может с тобой сделать, если останется не удовлетворена тобой. Кроме того,  на язык ты, как видно,  не  сдержан, можешь опять что-нибудь  не то сказать, и Президент не успеет помочь.   А для тебя сейчас самое главное улететь отсюда и как можно скорее.
            
                  Внизу нас  заждались.  Алешка капризничал, и Нина с трудом его успокаивала. Пока директор нашептывал на  ухо Юно о договоренности с Президентом, я быстро обошел галерею.  Большинство скульптур были на порнотему, изображая не только  элитян, но и  животных.  Выполнены они были с  гротесковым юмором, как в  наших мультфильмах.    Аморитяне  явно не  брезговали животными. Из них я с натяжкой признал лишь одного ишака по ушам и свисавшему до пола члену. Остальные представляли  гибриды из разных видов и подвидов. Подошедший директор пояснил, что все они были выведены искусственно, исходя из  назначения в хозяйстве. Лошадям, к примеру,  были приделаны    крылья,  а птицам вставили жабры для охоты  в воде.
                  -       А ишака почему не тронули?
                  Директор посмотрел на меня, как на дурачка.
                  -       Он и в таком виде вполне устраивает элитянок. Правда, они хотели бы заменить его тупую морду на  лицо элитянина, но  это запрещено законом.
                  На вопрос, что приводило скульптуры  в движение, директор ответил, что в них заложена компьютерная программа.
                  Компьюторизованы были и картины на стенах, изображавшие растительный мир Аморита. Директор не смог объяснить, каким образом они источали аромат, сославшись на плохое знание ботаники. А пахли они, как живые.

                  Юно была счастлива поехать с нами. Взгляды, которые она бросала на меня, недвусмысленно говорили о том, что она надеялась поиметь меня   уже сегодня.  Но директор забрал ее с собой, сославшись на то, что у нас для нее не было места. Чтобы убедить ее  в этом, он разрешил ей заглянуть в наше жилище, которое было конурой по сравнению с президентским дворцом.  У нас даже кровати не было, один матрас.   И все равно она осталась недовольна.

                  На написание  статьи о семейном укладе на Земле директор дал нам  два наших часа. Я доверился Нине, и она уложилась раньше, чем я уложил Алешку. Прочитав статью, я умилился  до слез от  сладостной  картины семейной жизни на Земле:  все женятся только по любви, как мы,    все невесты    у нас девственницы,   супружеских измен у нас нет  в помине,  бездетные семьи считаются несчастными, отчего  они либо прибегают к искусственному оплодотворению, либо берут на воспитание чужого ребенка и любят его, как своего собственного.  Но, как говорится, в семье не без урода.  Все еще встречаются у нас   ловеласы и проститутки,  голубые и   даже насильники,  но  все они осуждаются общественностью,  и с ними борются.   Что-то  мне в написанном не понравилось.  Подумав, я добавил, что никаких ограничений и запретов  в сексе между  супругами  у нас нет.  Для них у нас имеются  специальные магазины, где рекламируются и свободно продаются литература и предметы по разнообразию секса,  выпускаются порнографические журналы и кинофильмы, однако они не рекламируются, и их категорически запрещено показывать  несовершеннолетним детям. Добавил я и следующее:  мы не увидели на Аморите ничего нового для себя в технике секса. Мы были поражены лишь тем, что,  затмив здесь все человеческие чувства, и   в первую очередь любовь,  секс превратил злитян в животных. Но даже у животных нередко можно встретить   супружескую верность и преданность, только не у элитян.
                  
                  Свое одобрение моим добавлением Нина выразила поцелуем. Продолжить дальше  нам  не дали пришедшие  директор и Юно. Они только что переговорили с Язо. Он принял предложение Президента возглавить правительство,  и ждал его  дальнейших  указаний. Узнав, что связь с Президентом  осуществляет Юно, которая  находится рядом, он попросил связать его с ней. Дальше захлебываясь от счастья продолжила она сама:
                  -       Он сказал, что  думал обо мне,  назвал умницей и  очень  благодарил. А еще он пообещал  поцеловать  меня, когда мы встретимся.
                  
                  -       Ты опять не сказала ему, что он тебе нравится? – спросил я. Она покачала головой. – Ну и дура.
                  -       Зато я  сказала, что   тоже думала о нем  все это время.   
                  -       Ладно, хотя бы так.   Я сам ему  скажу.
                  
                  И тут меня вдруг осенило. Я опять вспомнил, что Язо уговаривал Юно не углублять ее  сокровище. Кроме того,  он хочет  возродить  нормальные семьи.  Я спросил Юно:
                  -       Ты разве не  знаешь,  что  Язо не удлинял свой член и что  он у него такой же маленький,  как у меня?
                  Вопреки моему опасению, она нисколько не смутилась.
                  -       Я  знаю  это, но думаю, что он   у него   должен быть  еще меньше вашего, потому что вы  вон какой большой, а он  намного ниже вас.   
                  -       Это совсем не обязательно. Я тебя что-то не понимаю.  Тебе надо больше или меньше?
                  Она приподняла плечики, и по ее глазам я понял, что больше все-таки лучше.
                  -       У него может быть и больше,   -  заверил ее я. -  Рост тут совсем не причем. Тогда в чем дело?  Тебе  он нравится, он о тебе думает и не хочет, чтобы ты углубляла, потому что он не увеличивал, может,  даже из-за тебя,   я-то тут причем?  Тем более что у меня здесь любимая жена.    Так что будем считать, что я между вами     лишний и проверять мне у тебя ничего не надо. Это лучше меня сделает  сам Язо, верно?    -  Юно  неуверенно кивнула. – Обязательно скажи об этом дедушке.
                 -       Скажу. А что  сказать?
                 Я украдкой взглянул  на Нину и зашипел, выходя из себя:
                 -       Что мне совсем не нужно у тебя ничего проверять, так как это  лучше меня  сделает  Язо,   который о тебе думает и  тебя  очень   хочет.   Ты ведь его  тоже хочешь?
                 Она закивала.
                 -       Очень. Почти,  как вас.
                 -       А я тебя совсем не хочу. Поэтому  у  меня  на тебя просто не встанет, и ничего у нас с тобой не получится. А Язо тебя хочет, и у вас все будет хорошо. Теперь ты  поняла?
                 Наконец до нее дошло, и она  закивала, хотя и без особой радости.  Девочка она прелестная.  Ее изуродовала  развратная обстановка.  Бог даст, все у нее будет хорошо с Язо.
                
                 У меня свалилась первая гора с плеч. Вторая –  полет Юно на Землю - должна отпасть сама собой. В крайнем случае,  расскажу о ней  Язо.
                 Я  спросил у директора, не отсрочит ли Язо наше возвращение на Землю,  став    главой правительства.  Он  вздохнул:
                 -   Станет ли, вот в чем вопрос. От его дочери все можно ожидать.

                                                   
                                                     ***
                  
                 Прощаясь с Юно, я с удовлетворением отметил, что она уже не смотрела на меня плотоядно. 
                 Директор протянул  Нине радиопередатчик величиной с маковое зерно для прямой связи с ним. Она прилепила его за ухо и  тут же молча проверила. Стоявший в стороне директор кивнул головой.
                 Сигнал от него поступил в разгар сна. Нина спросонок не сразу сообразила, откуда сигнал, а потом стала трясти меня:
                 -       Вставай, за тобой сейчас придут.
                 -       Кто придет?
                 -       Я не поняла. Что-то связано с дочерью Президента.
                
                 Я вспомнил  ее угрозу «Он мне заплатит» и быстро оделся. Оделась и Нина. Вдруг она стала  прислушиваться, кивая головой,  затем сказала:
                 -       Наверное, директор  уже  едет.
                 Она взяла на руки Алешку, и мы замерли в ожидании, прислушиваясь ко всему.
                 Совсем скоро послышались шаги со стороны клетки. Дверь изнутри не запиралась, и нам оставалось лишь надеяться, что это был директор. Однако в раздвинувшейся двери возник Ябо, а сзади виднелось розовое лицо Яго.
                 -       Почему не спите?-  переступив порог, спросил подозрительно Ябо. – Или кого ждете? Уж не Язо ли?
                 -       Уж, конечно, не тебя, - огрызнулась Нина, стараясь скрыть страх.
                 -       Не бойся, сейчас мы тебя не тронем.  Мы свое возьмем позже.  Мы пришли за ним. – Яро  указал такой же, как у Яго, дубинкой на меня и приказал. – Пошли.
                 -       Куда и зачем? – Я не тронулся с места. Мне надо было оттянуть время до прихода директора. – Разве вы не знаете, что я вчера  был у Президента?
                 -       Хоть у самого бога. Нам велели тебя доставить, и мы это сделаем.
                 -       Кто велел?
                 -       Увидишь и даже будешь доволен. – Ябо с   ухмылкой    подкинул дважды  вверх низ живота. – Если, конечно, останешься живой.
                
                 Я сказал твердо:
                 -       Я никуда  не пойду, пока не узнаю, куда и зачем.
                 -       Не пойдешь?  А ты знаешь, что у нас бывает за неподчинение власти?
                 -       Для меня здесь одна власть – Президент. А он мне вчера  сказал, чтобы я на Аморите  никого не боялся.
                
                 Не дослушав, Яро кивнул Яго, и они двинулись на меня, играя дубинками.
                 Я отвел Нину с Алешкой в дальний от двери угол.  Вспомнив здешнюю гравитацию, я играючи сделал для устрашения сальто в воздухе и  принял бойцовскую стойку, как  положено,   с громким  выкриком «А-а!».   Очевидно, у них лопнули перепонки.  Зажав  уши, они с разинутыми ртами и закрытыми глазами  рухнули на колени.  Слегка  растерявшись, я отобрал у них дубинки и спросил Нину:
                -       «Скорая» здесь есть?
               
                Она не успела ответить, как  в спальню вошел запыхавшийся директор и уставился на  продолжавших стоять на коленях моих  несостоявшихся конвоиров. Я протянул ему дубинки со словами:
                -       Я до них, ей-богу, не дотрагивался.  Они приказали мне идти с ними. Я пытался защититься  Президентом. Они сказали, что он для них никто, и хотели забрать меня силой. Я лишь принял боевую стойку. – Я показал стойку, прошептав еле слышно  «А-а!». – А они в штаны наложили.
                Директор невесело улыбнулся и, взяв у меня дубинки,  показал нам головой, чтобы мы быстро уходили. Выйдя вслед за нами, он нажал на кнопку над дверью и повел нас не в сторону клетки, а к потайной двери, о существовании которой  Нина не знала.

                                                
                                                     ***

                Мы вышли на пустырь, где нас поджидало маленькое транспортное средство, напоминавшее сороконожку из-за выступавших внизу подобия ног. В машине  было четыре  одноместных сиденья, не считая водительского.  Директор  усадил Нину на последнее сиденье и убрал спинку   впереди для Алешки.   Я с трудом  уместился   на втором сиденье, упершись головой в потолок. Директор сел впереди и что-то сказал водителю во всем черном.   Когда мы тронулись, не поднимаясь вверх,   у меня создалось впечатление езды на лошади с десятью ногами. Но ехали мы быстро, километров сто в час. Так же, как сороконожка,  мы извивались между домами. Я поинтересовался у директора, почему на этой машине не использованы более удобные для езды колеса. Он пояснил, что ноги у нее  могут удлиняться и цепляться, поэтому она способна преодолевать любые препятствия и подниматься по вертикальной  поверхности.  Кроме того, ноги  легко  превращались   в ласты, что позволяло  машине  плавать на поверхности и на глубине морей и океана.
               
               Тут директор глянул в окно и  что-то сказал  водителю,  а нас попросил посмотреть в окно.
                -       Не знаю, удастся ли вам  еще увидеть нашу знаменитую «Статую удовольствия».
                Машина  остановилась, стекла опустились, и метрах в ста  мы увидели во всей красе при ярком   солнечном освещении слившуюся в оргазме  пару. По монументальности статуя не уступала  американской Статуе свободы, но  переплюнула   ее музыкальным сопровождением.   То, что сверху мне показалось факелом, оказалось головой партнера  с разинутым в экстазном крике ртом, а голова символа американской свободы – головой   партнерши, готовой  упасть  в обморок.  Музыка, естественно,  отображала   их крики и стоны. И надо сказать, делала  это  очень правдоподобно.    
               
               Мы не успели высказать свое впечатление, как машина нырнула в воду, и мы оказались в окружении обычных и диковинных рыб с крыльями,  лапами и головами птиц и животных.  Нина все это видела раньше, а я  глядел, разинув рот. В зоологии я  не был силен,  знал лишь, что люди  так и не смогли скрестить собаку с кошкой, а тут все виды и подвиды были смешаны  в кучу.
                -       Не удивляйся, - сказал мне директор. – Я слышал, что  в подпольных лабораториях    на деньги женщин ведутся работы по выведению  кентавра.   Мужики, естественно, категорически против и даже приняли  запрещающий закон, но сами тайно спонсируют опыты по клонированию у  себя   ишачьих членов. Куда мир катится? –  заключил  он с горечью. 

               Вынырнули мы на  небольшом острове с одним единственным домом, скрытым   пластмассовыми деревьями. Вон, оказывается, откуда у них столько пластика. Он у них растет.   
               Дом, как и положено из бревен, был  с прямыми углами. Едва мы вышли из машины, как она  исчезла под  землю, а из калитки вышли двое,  одетые  во все черное, как и водитель сороконожки.  Лица у них были бежевые.    Нина ахнула и  с радостным криком бросилась к одному из них. Выше его на голову, она прижалась к нему вместе с Алешкой и положила подбородок на его макушку. Он взял у нее ребенка и, поглядывая на меня с опаской, поцеловал  в щечку. 
               
               -       Глеб, ты знаешь, кто это? – спросила меня сияющая Нина. – Это Язо. – Она забрала   сына  и сказала, указывая на меня. – А это мой любимый муж Глеб. Познакомьтесь.
               Язо соединил в ритуале ладони и склонил голову. Ей-богу, я был рад встрече с ним не меньше Нины. Я взял его  правую руку  и крепко пожал ее. И хотя его ладонь утонула в моей,  встречное пожатие  мне понравилось.
               -       С приездом, - улыбнувшись, сказал он.
               -  Спасибо. А я рад встрече с тобой.  Ты для нас  здесь – единственная   надежда вернуться на Землю
               -       Сделаю все  возможное, чтобы ее оправдать.
                
                 Поприветствовав  хитрюгу директора,  Язо   ввел нас в дом.  Там мы  уселись  за круглый стол с разложенными на тарелках  знакомыми мне тюбиками и незнакомыми кубиками, похожими на ириску.  Язо взял из своей тарелки кубик и спросил меня:
                 -      Еще не пробовал наше вино? Как говорится, за встречу.
                 Ириска источала  кисловато-сладкую жидкость, которая приятным теплом  растекалась по телу. Почувствовав, как порозовела жизнь, я выразил на лице удовольствие.  Язо  ответил улыбкой  радушного хозяина.   
                 Он рассказал, что этот дом принадлежал его  бывшему советнику Яро, который работал сейчас помощником   Президента.  Это ему  тот поручил организовать  свое выступление по средствам информации.   Язо, узнав от директора о намерении Президента назначить его главой правительства, связался с  Яро, который и  предложил ему поселиться  на время в этом доме, где его искать не должны.   
                
                 Директор,  в свою очередь,  поведал, что,  возвращаясь от нас, Юно увидела во Дворце  Ябо с забинтованными ушами. Передав  Президенту  текст его выступления, она не пошла спать, а  стала наблюдать за Ябо. Ей удалось подслушать, как  тетя приказала ему  срочно доставить к ней в спальню меня,  пообещав живым меня не выпустить. Ябо засмеялся и спросил, может ли он после этого попользоваться  Ниной.  Также смеясь, тетя разрешила, добавив: «Я надеюсь, и от тебя она живой не уйдет».
                  -       Спасибо вам, что вы вовремя спасли нас, -  шепнула директору благодарно Нина.
                  -       За это ты должна в первую очередь благодарить  умную и храбрую  Юно, - громко, чтобы слышал Язо, отозвался директор.
                  
                  Увидев, что Язо навострил уши, я спросил его в лоб:                  
                  -       Ты догадываешься, что она в тебя   влюблена? 
                  Он растерялся и заморгал золотистыми глазами. Я не спец по мужской  красоте, тем более инопланетянской, но он действительно был прекрасен. Его короткие волосы,  которые Нина в своей тетради не обрисовала,  оказались темно русыми и слегка вились, как у Юлия Цезаря. 
                  -       Ей уже сорок один, - вставила Нина. – По вашим меркам  ей давно пора иметь  жениха.  Сдуру может  и углубить свою вагину.  Смотри, не прозевай.
                  -       Я нагляделся в парке на ваших красавиц, - перенял я эстафету. – Все они искусственные. А  у Юно естественная красота.  Для меня здесь она самая красивая.
                  -       Между прочим, когда Глеб сказал ей, что у нас ее сразу выбрали бы «Мисс Земли», она стала уговаривать Президента отпустить ее с нами. Сейчас все зависит от тебя. Мы ее не против взять с собой. 
                  Язо  забарабанил пальцами по столу и сказал решительно:
                  -       С вами улетать ей нельзя по закону. Не знаю, что решит Президент, а  я  ее не отпущу. – Он посмотрел на Нину. - Ты упомянула про  вагину.   Она  точно  еще не углубила ее?
                  -       Могу поклясться, что еще нет. Мало того, она даже еще девственница.  Все тебя ждет. Она сама  мне  об этом сказала.
                  
                  Явно повеселевший Язо  показал мне с Ниной и директору наши спальни,  пообещав разбудить нас, как только начнется выступление  Президента.  Нина  улеглась рядом с уже спавшим Алешкой, а я, увидев, что директор опять спустился вниз, сделал то же самое. Язо сидел задумчиво  с нашими   тезисами   выступления Президента.  Умудренный знанием новейшей истории России, я поинтересовался  у него, как он  мыслит удержать власть,  если будет  назначен  главой  правительства.
                  -       Элита ведь без боя не сдастся, - заверил  я. – Особенно эта Юдо.
                  -       Я как раз  об этом думаю, - почесал переносицу  Язо.  Руки у него тоже были бежевые, похоже, и тело такое же.  -   С  ней  действительно   больше всего придется повозиться. Это она послала  на наш остров спецназ из головорезов. Хорошо, что меня вовремя  предупредил Яро, и  лишь пятеро  из наших  погибли. Головорезы никого не пощадили бы.
                  
                  -       Сколько     всего  человек у тебя  и где ты их прячешь?
                  -       Человек? –  улыбнулся он. Зубы у него были, как  у Юно, тоже чуть розоватые.  -  Ваш  язык очень богатый. Я так и не понял разницу между человеками и людьми. Ты знаешь?
                  Я сделал удивленное лицо и приподнял в недоумении плечи.
                  -       Я как-то об этом не думал. Разумеется, разницы между ними нет, разве что  в том, что люди   почему-то  означают лишь множественное число, а человек –  единственное.  У немцев тоже два значения: лёйте и менш, но  менш у них имеет множественное число.  Наш язык действительно самый  богатый  из всех языков на Земле. Поэтому его невозможно  перевести точно на другие языки.   
                  -       Нина мне хвалилась, что ты знаешь несколько языков. Жаль, что вы скоро улетаете, а то бы ты выучил еще и наш.
                  
                  Я спросил на одном дыхании:
                  -       Когда ты сможешь нас вернуть на Землю?
                  Он приложил руку  к груди, но почему-то справа. Сердце что ли у них   там?
                  -       Я даю тебе слово, что для вас сделаю все, что будет в  моих силах. Только чуть позже. Сейчас никак не могу. Сам понимаешь, что    на Аморите должны произойти революционные перемены.  Мы не имеем права  упустить этот шанс.
                  -       Я понимаю. Мы подождем. Так сколько у тебя надежных людей и где они сейчас?
                  -       Нас   осталось двести восемьдесят три  аморитянина вместе со мной и моими  телохранителем и водителем, который вас сюда привез. Они  надежно упрятаны  у синих рабочих. 
                  -       А как же антагонизм между вами?
                  -       Синие  не любят элиту, а к простым бежевым  относятся нормально. У меня с ними прекрасные отношения. Через них я надеюсь переманить   работников  правоохранительных органов на свою сторону, если дело дойдет до вооруженного столкновения.  Или хотя бы уговорить,   не стрелять в нас. Работа среди них уже ведется.
                  
                  -       Выходит, ты все это время не только прятался, но и вел подпольную работу?
                  -       Это я перенял у ваших большевиков при подготовке    революции.  Их опыт я внимательно изучил. 
                  -       Надеюсь, ты учтешь и их  последующие ошибки, приведшие, в конечном счете,  к гибели Советского Союза.   
                  -       Разумеется, учтем. Культа личности у нас не будет.  Об этом можешь не беспокоиться. Но  без твердой руки  в борьбе  со свободой вседозволенности не обойтись.  И без кровопролития тоже не обойтись. Революций без жертв не бывает. Но я уверен, что в этой борьбе мы победим. Наш народ  сполна испытал все прелести       либерально-элитной   свободы.  На Аморите    она  уже не  повторится.
                  -       Я бы не был так уверен. Враги народа  знают,   на чем его можно подловить. Пройдет время, жизнь наладится, и опять они пустят в ход свое испытанное временем оружие одурачивания народа, в первую очередь  те же низменные инстинкты.   
                  -       Это  дело будущего, а   сейчас  народ ими сыт по горло. Кстати, у вас  я тоже  заметил уже появляющееся  недовольство разгулом вашей сексуальной революции и безнравственности.  А прошло всего ничего после распада СССР. 
                  -       Речь сейчас не о нас. Президент упомянул  твое воззвание к аморитянам, которое  произвело на него  большое впечатление. Сейчас ты  тоже должен представить свою программу. Они будут отличаться?
                  -       Конечно, будут. Там я обращался к единомышленникам и имел в виду начало жизни на голом месте, где главным была бы  борьба с голодом, а тут придется работать в окружении врагов и с ломкой  уже укоренившихся устоев.
                  -       К  синим ты тоже будешь обращаться?
                  -       Разумеется. Я их считаю такими же аморитянами и таким же народом.

                  Наш разговор прервал сигнал от Яро. Он  сообщил, что выступление Президента  согласовано с Центром информации на десять утра. Оттуда  тотчас  доложили   об этом Юдо,   и она  примчалась  к отцу узнать, о чем  он  намерен говорить. Умирающим голосом Президент ответил,  подмигнув Яро, что хочет попрощаться с аморитянами и назначить ее своим  преемником.  Когда она,  счастливая  до соплей, убежала,  Президент пояснил, что  не хотел, чтобы она помешала его выступлению. Своим  преемником, заверил он Яро,   он назовет  только  Язо  и никого больше.  Яро также сообщил, что оригинал подписанного  Президентом   Указа о назначении Язо  главой  правительства он отдал на хранение Юно.  У нее его искать не станут. Теперь главное, чтобы Президент  обнародовал его  во всеуслышание. Народ указы не читает, а,  услышав от Президента о назначении Язо,  сразу  станет считать его главой правительства.    
                  
                  Я не совсем понял насчет преемника. Язо пояснил, что по конституции Президент на Аморите избирается на пятнадцать лет или на четыре с половиной  года по нашему,  но обычно они правят пожизненно, а при выборе нового решающим  является пожелание уходящего Президента. Либо он называет себя самого, либо кого-то другого.  Если же  он пожелание  не выскажет и  внезапно умрет, то его  обязанности  до выборов   переходят   главе правительства. 
                  -        А если выскажет?
                  -        Как правило,  народ голосует  автоматически  за того, кого порекомендовал Президент. 
                  -        Значит, будет голосовать за тебя?
                  -        Для этого надо прежде полностью нейтрализовать элиту.
                  Время до десяти у нас было, и я уснул с тревожным предчуствием  неизвестности. 
   
                                                                        
                                                  ***
                  
                  На    лице не  сомкнувшего  глаз Язо проступила бледность. Мне и Нине он приготовил  подобие кофе, отчего я был в восторге.  Нина рассказала, что с Земли Язо привез контрабандно  кофейное зерно и отыскал здесь похожий на него плод. И теперь по утрам пьет кофе. Я показал Азо поднятый вверх большой палец. Он в это время  с кем-то был на связи и все же   отозвался кивком головы. 
                По телевизору уже не раз объявляли о предстоящем выступлении Президента, а в промежутке  показывали Юдо во всей красе.  То она о чем-то важном беседовала с отцом,   после чего оказывалась  на качелях, насаживаясь  со снайперской точностью на елду  партнера,   то опять с серьезным видом   работала   в кабинете, откуда мгновенно  переносилась  в групповуху  с  тремя   элитутами.  Но чаще всего она вместе с отцом занималась  государственными делами. Как важная  персона   она всегда была  в одежде, а как элитутка -   с открытой грудью  и голым низом.   И    с экрана  не сходил иероглиф  рекордной глубины ее лоханки.
             
                 Президент  появился  на экране в том же вертикальном положении и выглядел, в  сравнении со вчерашним вечером,  неважно. Прежде чем начать говорить, он долго смотрел в камеру,  словно  действите6льно прощался  с каждым аморитянином.  Когда его губы в сопровождении   слабого жужжания  пришли в движение,    я  попросил директора побыть моим дословным переводчиком.
               -       Дорогие  аморитяне, - начал  свое обращение к народу  Президент. – Я ухожу.   О каждом руководителе судят по тому, какой он оставил после себя страну: еще лучше и сильнее, чем была до него, или  намного хуже и слабее.  К сожалению, я оставляю ее на краю пропасти. Вот-вот Аморит  рухнет  в нее.  Мне тяжело в этом признаться, но это так. Все мои прошлые заслуги в том, что именно при мне  Аморит  достигал вершины своего расцвета,  перечеркнуты его нынешней катастрофой.  Когда-то бурно развивавшаяся промышленность  пришла в упадок. Наука, открытиями которой мы гордились, зачахла. Сельское хозяйство, позволявшее нам держать запасы продуктов на многие годы, сейчас не   удовлетворяет в них  потребность населения.  А наша элита ничего этого не видит и продолжает вести праздный образ жизни, предаваясь веселью и разврату. Самой большой их заботой являются  длина елды и глубина лоханки. Извините меня,  старика, за грубость, но назвать их половые органы  лошадиных размеров ласкающими слух словами у меня не повернулся язык.
               
               Тут на экране появились лошадиная и аморитянская совокуплявшиеся пары с показом во весь экран их занятых работой  гениталиев.  Честно говоря,  особой разницы в их размерах я не заметил.
               -       А ведь когда-то и у нас, - продолжал Президент, -   были  вот такая любовь и вот такие счастливые семьи.
               Этой семьей оказалась моя. Я даже не представлял, что  со стороны мы выглядели такой обаятельной парой, центром восхищения которой, конечно,  был Алешка со своими двумя зубками.
               -       А ведь их у нас показывают, как обезьян. Скажите, положа руку на сердце, кто больше похож на обезьян?
               Я не успел испугаться, что нас сравнят   в момент близости  с трахающимися обезьянами, но  рядом  с ними   Президент опять показал   элитян.
               -       Вот на что наш ум направлен.  Чтобы обойти в этом деле    обезьян. И, как видите,   это нам удалось.   Я к чему вам об этом говорю? К тому, что нам нужно возрождать семьи и рожать наших детей, как это делали наши бабушки, а не бездушные роботы, отчего бездушными рождаются и наши дети.  Да и в кого им вкладывать душу, если  зачастую они не знают своих родителей и не имеют братьев и сестер? Я виню себя за то, что пошел на поводу у наших любителей свободы нравов, оказавшейся обычной безнравственностью. – Президент помолчал, глядя куда-то в сторону и о чем-то думая.  – Н-да. Если бы произошло чудо и мне вернули молодость и силу, я бы потратил их на возрождение прежнего Аморита.  Но чудо бывает только в сказках, и я свое, уже, видно,  отработал.  Поэтому пришло время уступить место не только молодому, но и более умному, чем я. Вот он перед вами. – Во весь  экран появилось красивое лицо Язо. – Его зовут Язо Акоситу. Он также родился в чреве робота. Свою мать, известную фотомодель, он видел  лишь на экране, а об отце знает только то, что он был большим ученым, которого мать выбрала, чтобы сын был таким же умным.  Что так и вышло, я могу подтвердить. Язо был моим лучшим работником. Но он   уволился, чтобы вместе с такими же, как он, энтузиастами  начать новую, а вернее, возродить  старую  жизнь наших предков с семьями и высокими нравственными устоями. Чтобы у детей были родители,  и они любили друг друга.  И чтобы супруги в старости ухаживали друг за другом.  И надо прекратить это безобразие на экранах. Одна,  ебля, извините,  но я не знаю, как это назвать по-другому.  И прикрываться надо одеждой. Должен же быть и у нас стыд. Во всей вселенной он есть. Одни мы, как животные. –  Президент помолчал, тяжело дыша. - Узнав о  намерении Язо,  элита без моего согласия  направила на остров, где он поселился  со своими соратниками,  спецназ с приказом всех уничтожить.   К счастью, большинству аморитян    удалось спастись. Язо тоже  чудом остался жив. Представляете, как будет разгневана наша элита, узнав о моем решении назначить его главой правительства? Я делаю это, чтобы дать ему возможность осуществить  его  мечту   не на одном острове, а на всем Аморите. А я, пока еще жив, обеспечу ему  условия для успешной работы.  Потом, если он вам понравится, вы изберете его своим Президентом. -  Президент уставился на экран.  –   Язо, если ты меня видишь и слышишь,   свяжись со мной, и я вышлю за то…
                
                Внезапно  по экрану побежали волны, которые быстро сменились совокуплявшейся с тремя партнерами  Юдо, словно говоря аморитянам, что  несуразицу, которую  только что  им  плел    выживший из ума Президент,  они  должны забыть, как  глупый сон. 
                Увидев, что Язо и директор растерялись,  а Нина ахнула, я  успокоил их:
                -        Дело сделано даже, если они  его  убьют.  Указ о назначении  Язо  главой правительства   им подписан. Народ об этом теперь знает.  Язо сталось лишь   занять рабочий кабинет и приступить к работе.  Но можно приступать к работе и  здесь. Существует  же такое понятие как правительство в изгнании.  Давай  начинай его  формировать, - войдя в раж, дал я указание Язо. – К примеру,   пока ты  не вернешь нас на Землю, Нина  побудет твоим советником по семье и нравственности. Я с удовольствием помогу  тебе в борьбе с контрреволюцией, которая уже начала действовать, отключив Президента от связи с народом. Ее главарей было бы не плохо  нейтрализовать в одну ночь,  после чего  тут же захватить Центр информации,  откуда  ты смог  бы обратиться к народу со своей  программой.  А можно и без нее, так как Президент в принципе твою задачу обрисовал. Но для этого  нам нужен хорошо  вооруженный отряд преданных тебе   аморитян. 
               
                 Они слушали меня, открыв рты.  Я незаметно подмигнул Нине: «Что бы они делали без нас, землян?».  Она моргнула в знак согласия. Не дождавшись  от Язо и директора ни да, ни нет, я продолжил, обращаясь к Язо:       
                 -       Президент сказал, что хотел кого-то послать за тобой. Явно надежных людей. Возможно, он уже с кем-то об этом говорил. Думай или узнай, с кем.  В любом случае тебе надо связаться с Министром правопорядка, который  обязан обеспечить твою охрану. А можно…
                
                 Язо не дал мне договорить и, поднявшись,  сказал:
                 -       Я знаю, с кем он мог говорить.  А сейчас пойдем со мной.
                 Когда я поднялся, он вдруг заметил без обиды в голосе.
                 -   Конечно, у вас, землян в таких делах  больше опыта.  У нас больше шестисот лет не было намека на революцию.  А у вас она происходит каждый ваш век, поэтому я очень надеюсь на вашу помощь.
                 -       Можешь на нас положиться, - слегка смутился  я. – Только одна просьба. Ты можешь сделать так, чтобы не читали мои мысли?                
                 Язо засмеялся.
                 -       Сделаю. Чуть позже, сейчас просто некогда.                  
               
                                                               
                                                                         ***
               
                Мы  вышли и по лестнице спустились два этажа вниз. В большой комнате я увидел  сидевших за круглым столом  и лежавших на  трех ярусных кроватях  десятка два молодых бежевых аморитян  в  камуфляжных темно коричневых костюмах.  При нашем появлении они не поднялись, а,   опустив головы, поприветствовали соединением ладоней.  Телеэкраны  у них  располагались   не на стенах, а  вокруг  свисавших  с потолка  двух цилиндров.  Язо что-то спросил, на что парни  дружно  закивали головами. Он показал на меня и довольно  долго что-то говорил. Они изредка кивали, осматривая  меня с интересом. Наконец он повернулся ко мне.
                 -       Вот  костяк твоего  отряда.  Можешь  считать их  своим спецназом. Пока я поработаю  над тем, что ты нам сказал, они  покажут  тебя  свое владение  боевым  искусством и попутно научат тебя пользоваться нашим оружием.  Я за тобой приду.
                
                 Он  вышел, а   я сел за стол и  попытался установить с парнями контакт.  Поймав первый попавшийся взгляд,  я спросил  парня мысленно, как его зовут. Он чуть нагнул голову,  и я услышал внутренний голос:
                 -       Девятый.
                 -       Я правильно понял, что в отряде по именам  запрещено называть друг друга?  -  Увидев его кивок, я обвел  глазами всех.  –  Мне конспирация  ни к чему, поэтому можете называть меня по имени.  Меня зовут Глеб.
                 Они дружно запищали «Яглебо» и начали представляться.   Я  запомнил лишь Тринадцатого,  сидевшего от меня справа.    Он оказался главным у них. Я попросил его показать их оружие. Но с нами пошли все.
             
                 Кажется, я где-то упоминал, что   служил в армии  и даже воевал в Чечне, правда, совсем   недолго. В армию я попал после отчисления меня с четвертого курса  института за неуспеваемость. Тогда на лечение матери (у  нeё  врачи обнаружили рак)  нужны были большие деньги, а отец был безработный, и мы с ним были  вынуждены   подрабатывать челноками – единственной в то время профессий для тех, кто не мог воровать и убивать.  Мать мы  так и не спасли,   а меня отчислили из института и призвали в спецназ. Учли, что в школе я занимался самбо.  После полугодовой подготовки  я был  отправлен в Чечню, где шла война. Уже через месяц меня   ранили в грудь и демобилизовали.  Как фронтовик я был  восстановлен в институте, потеряв лишь  год учебы. Об этой потере я никогда не жалел, так как стал чувствовать себя значительно  уверенней в жизни.
                  
                 Сопровождавшие меня  бойцы моего спецназа были немало удивлены,  когда я  со знанием дела  стал осматривать их автоматы. Они не намного отличались от земных, разве что стреляли не пулями, а  лучом. А когда я с первого раза попал в яблоко, парни прямо-таки  воспылали ко мне уважением. Но сразил я их наповал приемами борьбы. Я попросил   Тринадцатого и Девятого взять меня безоружного.  Они направили на меня автоматы и в одно мгновение   оказались   на земле, а автоматы -  у меня. 
                
                 Я обучал  парней  разным приемам   до тех пор, пока за мной не пришел  Язо. Выслушав восторженные отзывы  парней обо мне, он сообщил  им, что Президент мертв, и им уже сегодня     предстоит  много работы.
                
                 По дороге наверх он рассказал мне, что   о смерти Президента  узнал от  Яро, присутствовавшего     в спальне  во время    выступления  того по телевидению.  Кроме него, там  находились  лишь корреспондент и оператор телевидения. Яро  обратил внимание, что Президент часто  поглядывал то на  дверь, словно чего-то опасался, то  на экран    телевизора, словно убеждался,  что  его все еще показывают.  Когда изображение  с экрана исчезло, он  проговорил сквозь стиснутые зубы: «Так и знал. Это она». Он не ошибся. Через минуту в спальню  вбежала разгневанная   Юдо и заорала на отца: «Ты совсем из  ума выжил, старый  осел!».  Что там произошло дальше, Ямо не знал, так как Юдо выгнала всех из спальни.  Минут через двадцать  туда быстро прошел личный доктор Президента, который    и объявил о смерти Президента. Сказал, что у него внезапно остановилось сердце.  А потом вышла Юдо и стала выпытывать у Яро,  подписал ли  Президент указ о назначении Язо. Ему она не поверила и пригрозила не только уволить, но и убить, если обнаружится указ. А вскоре   он узнал, что  она  назначила на пять вечера экстренное заседание Сената.
               
                -        Там мы их всех  возьмем, - сказал решительно  Язо.       
                -   Двадцатью бойцами?
                -        Не только. Я связался с начальником охраны Дворца Президента. Его зовут  Яко. Когда я работал у Президента,  Яко   был его личным телохранителем.   Это ему  Президент дал указание  доставить меня  во Дворец и обеспечить мою охрану.   Яко  уверен, что Президента убила Юдо,  и он готов ее растерзать.  Охрана Дома Сената также подчиняется ему,  поэтому  он гарантировал мне беспрепятственный проход  внутрь здания. Он пообещал встретить нас  на берегу  со своими  охранниками и   сопроводить  до Дома Сената. У него в команде  свыше двухсот охранников. Бежевых, не синих. Я попросил его взять   с собой Яро  и Юно.   Помимо оригинала  Яро захватит также копию указа  о моем назначении.   Во время связи  он был у Юно, и я поблагодарил ее за помощь. Она сразу согласилась уехать из Дворца.
                Уловив в его голосе нежность, я спросил:
                -       Сколько ты ее не видел?
                -       Полтора года.  Ей еще не было сорока.
                -       К вашему возрасту мне  сложно   привыкнуть. У нас  женщины в сорок    редко    рожают и считаются уже  пожилыми. А у вас в этом возрасте  они  еще не совершеннолетние.
                -       Тогда Юно до совершеннолетия  не хватало  полгода.
                -       Неужели это было таким большим препятствием?
                Он немного замялся.
                -       Но она же еще и  внучка  Президента. Он сам был гуляка, но за ней следил строго.
                -       Уверен, что сейчас ты найдешь ее еще  красивее.
                Он о чем-то думал и не ответил. 
                               
                                                                   
               
                                                     ***
               
                Для охраны Нины с Алешкой и директора Язо оставил двоих бойцов спецназа. Все остальные  на двух  сороконожках отправились  возвращать Аморит к нормальной жизни.  Язо и я ехали отдельно в четырехместной машине, разглядывать которую мне некогда было, но  ни   ног и ни колес  у нее я  не видел. Она должна была доставить на остров  Юно и Яро.  На этот раз мы не останавливались смотреть на диковинных рыб. С одной из них с головой  орла мы едва не столкнулись. 
               
                На городском  берегу нас уже ожидали Юно и два аморитянина.  Поодаль стояли три, как у нас, сороконожки и две машины, напоминавшие по форме божью коровку. Язо подсказал мне, что это были броневики, стрелявшие не только световыми пулями, но и пробивными  снарядами. 
               
               При виде Язо   Юно зарделась и,  протягивая ему  свернутый в рулон  оригинал указа,  что-то сказала. Он улыбнулся, поцеловал ее нежно в губы, и велел оставить указ у себя.  Она прижала рулон к груди и направилась к  нашей   машине. Проходя мимо меня,  она счастливо улыбнулась. Я ей  заговорчески подмигнул. 
               
               Яро оказался  моложе Язо.  Его лицо, руки и  костюм   отливали серебряным блеском,  как снег  в солнечный день.  На этом светлом фоне контрастно  выделялись    цыганские  глаза.  Он явно принадлежал к элите, но мне понравился и не только  потому,  что был наш, а молодостью, красотой и приятным  цветом.  В руке он держал небольшую  кожаную папку с копией указа, но Язо ее не протянул, явно намереваясь  ехать с нами.  Однако Язо отобрал папку и   заставил его последовать за Юно,  строго-настрого  наказав  во что бы то ни стало сохранить оригинал указа.  Остановившись возле меня,  Яро  сложил ладони и улыбнулся мне. Я ответил тем же.
               
               Яко выглядел  постарше   и был одет неброско во все   коричневое, лишь глаза горели, как угли.  Язо ознакомил его с разработанным  мной планом захвата Дома Сената и Центра информации.  Ни Язо, ни я не знали,  куда девать сенаторов, принявших решение в обход Президента уничтожить Язо и всех  его  сторонников. Все они были  отобраны Юдо. Я как инопланетянин  в это дело не хотел вмешиваться, но заметил, что оставлять их на свободе нельзя. И о расстреле у них речь не шла. Выход нашел Яко, предложивший  упрятать  их временно    в подвал  здания Сената. Он двухэтажный и построен не столько для отдыха и развлечений сенаторов, сколько для их надежного укрытия    на случай восстания народа. Перекрытия   подземного убежища  были  метровой толщины, и на Аморите не было  снарядов, способных  их пробить. Мы с предложением Яко согласились. Я поинтересовался у него, сколько приехало с ним  охранников.   Оказалось, шестьдесят. Итого  у нас  набиралось  восемьдесят  вооруженных  аморитян плюс  с десяток  дежурных в обоих зданиях.  Это уже была  сила.
                 -      Сенаторы могут вызвать подмогу?  -  спросил я.
                 -      Могут.     Юдо обязательно  свяжется с  министром   правопорядка.  Он ее давний  ёбарь.   Нам надо успеть спустить сенаторов в подвал.             
                 -      Сколько он может привести  своих   аморитян?
                 -      Сколько угодно. Только в Амо у него  тысяч десять  бежевых омоновцев. А по всему Амориту несколько сот тысяч, правда, синих. Эти могут в нас не стрелять, а после выступления Президента тем более. 
                 В открытом  бою силы были явно  неравные. Надо было успеть, чтобы не допустить его или сделать его хотя бы равным.
                 Мы вернулись в свои сороконожки, и  кавалькада из семи машин  помчалась  к  Дому Сената.
                                                            
                                                                   
                                                                  

                                                                     ***
               
                 Жизнь сразу внесла  свои коррективы в разработанные нами планы.  Несмотря на  то, что, следуя указанию Юдо, ни по телевизору и ни по  радио не сообщили   о смерти Президента,   улицы Амо стали быстро заполняться элитутами и элитутками, возмущенными его выступлением. Они спешили к Дому Сената, чтобы потребовать от сенаторов аннулирование назначения Язо главой правительства.  Их подгонял страх, что  до выборов на него будут возложены обязанности  Президента. Даже сейчас они были голыми, и дамы держали кавалеров за члены.
                 Нас  они   приняли за своих  и пропустили беспрепятственно, даже приветствовали.               
               
                 Не увидев на улицах ни одного простого аморитянина,  я поинтересовался у Язо, как, на его взгляд,   воспринял народ  выступление и смерть Президента. 
                 -       Наверняка собираются на улице небольшими кучками и горячо обсуждают.  А больше дома на кухне. И ждут новости  по телевизору.
                 -       А, к примеру, чтобы  также собраться у Дома Президента в поддержку перемен?
                 -       Пока это трудно представить.  Синим вообще   запрещено появляться на улицах Амо без  специального  разрешения с указанием времени. Для  бежевых сделаны послабки.  Работающие в Амо могут находиться в городе в любое время, но при проверке у них могут потребовать разъяснение.  Остальные  бежевые имеют право свободно посещать  город   лишь  в составе экскурсионных групп.   При этом  одновременно организовываются  только  две группы в  разных    районах.  Так что о сборе в Амо,  о котором ты говоришь, пока не может быть  речи.  Если сейчас  кто из них появится здесь со своими требованиями,  элита   их  растерзает.  Пресса об этом умолчит, а если и сообщит, то все исказив.  Наврет, что  одурманенные бредом Президента несколько аморитян напали на  мирных  элитян и растерзали их, а при  задержании оказали сопротивление  и поэтому были убиты.
                  
                  -       Это не либеральный демократизм, а самый настоящий апартеид,  -  возмутился  я.
                  -       Многие  так считают и я в том числе.   Но наш голос здесь не слышен, а в средствах массовой информации существующий строй преподносится как образец свободы, в первую очередь свободы и неприкосновенности  частной собственности. Никто же не оспаривает, говорят они,  право хозяина дома  охранять его от посторонних лиц.  А в Амо все дома, кроме госучреждений, которых не так много,   принадлежат   элите.  Поэтому   ее единоличное право  на Амо   не подлежит сомнению.  У вас, кстати,  тоже есть дачные поселки, где живут одни миллионеры, куда бедняка вряд ли пустят. У нас же   имей  в виду еще и то, что    элита,   владея абсолютно всеми природными богатствами страны,  обладает и   всеми  финансами страны.  Их  она  распределяет остальным в дозах,  достаточных  для того, чтобы не умереть с голода. Достаточных, разумеется, на ее взгляд. Ее ученые составили рацион питания, который,  на их взгляд,  вполне достаточен, чтобы  нормально жить и работать.  Если же кто вздумает протестовать, то может вообще ничего не получить. Такое уже было в истории Аморита, правда,  очень давно. И все протесты мигом прекратились.  Голодный отец сам еще может потерпеть, но он мигом становится смирным и послушным при виде голодной жены и тем более  детей.  Ты как муж и отец, думаю, с этим согласишься. 
                 -       Тебе не кажется, что  у нас  маловато сил, чтобы   справиться с элитой?   
                 -       Я  уверен, что у нас все получится.   Элита давно прогнила.  Ее достаточно ткнуть пальцем, и она развалится.
               
                Я невольно подумал о нашей элите, к которой относил также власть,  и  проговорил:
                -        Если мы  элиту  сейчас одолеем, то  тебе надо  сделать так, чтобы она   долго не могла  вновь подняться.  Она же, сволочь, живучая, как змея: ее разрубишь, а она  тут же срастается.
                -        У меня  она больше не поднимется. Я учту   ваш  плачевный опыт.
                -        Надеюсь, учтешь и причину провала  нашего ГКЧП, попытавшегося сохранить  СССР. Его организаторы побоялись  устранить несколько десятков  предателей и подонков  и тем самым не спасли страну и погубили миллионы не только в России, но и в других странах.  Ты должен знать,  что ни одна революция на Земле  не обходилась без крови,  и Аморит  в этом смысле не может  быть  исключением. 

                К Дому Сената мы намеренно  подъехали, когда заседание только что началось. Своих охранников Яко рассредоточил  вокруг здания, а  половину  наших  бойцов расставил  в нужных местах внутри его, куда мы прошли вместе с  ним  беспрепятственно.     С  остальными бойцами Язо и я  поднялись по лестнице  в зал заседания.  От наших залов он отличался тем, что был круглый, круглая сцена располагалась ровно посередине, и  президиум сидел вокруг   вращавшейся трибуны. 
                 Я  попросил  Тринадцатого взять под наблюдение    двери  и президиум, а сам вместе с  Язо спустился  к  трибуне.  На  ней стояла Юдо. Увидев нас, она вытаращила майской зелени глаза   и, как  в спальне Президента,  стала  беззвучно открывать и закрывать рот.  Увидев, что сенаторы стали вскакивать с мест, я обвел зал глазами и, подняв руку,  рявкнул изо всех сил:
                 -        А ну, сидеть! И чтобы мне ни звука!
                 Я совсем упустил из вида микрофоны и акустику зала. Я думал, что они лишь опустят  головы.  А они все, как один,    сползли  на пол, вцепившись в  уши.       
                 Упала на колени, подняв  усеянную  изумрудами голую  задницу,  и Юдо.         
                 Лишь, как ни в чем,  ни бывало,  продолжали стоять на местах Язо и бойцы, которых я попросил   заткнуть пальцами  уши,  как только я подниму руку.   
                 -        Молодец, - похвалил меня, оглядывая зал, Язо и усмехнулся. - Без единого выстрела сенат   в буквальном смысле повергнут.   -  Он  задержал взгляд на     Юдо.  -  Эта поза  у вас как  называется?   
                  -   Раком, - ответил я.
                  -   Почему раком?
                  -   Не знаю. А у вас как?
                  -   Жабой.
                  -   Почему?
                  -   А я знаю? – улыбнулся он.
                  
                  Вошедший  Яко попросил   разрешение   спускать  в подвал начавших поднимать головы  сенаторов. Получив наше добро, он  кивнул  бойцам, и они  стали  выводить из рядов   плохо соображавших сенаторов. Двое  бойцов  собирали их в группы и  отводили вниз.
                  Первой забуянила Юдо. Она оттолкнула поднимавшего ее бойца и что-то зло запищала на Язо. Он нахмурился и сердито загудел в ответ, тыча  в  нее пальцем. Она еще что-то пропищала, затем  сникла и дала себя увести.
                  -       Я обвинил ее в том,  что отца убила она и поэтому эфтаназии ей не избежать. Она пыталась возражать, но я заверил, что докажу это. 
                  -       Как ты это докажешь?
                  -       А я и не буду доказывать.  Положусь на вывод врачей. Для меня важно, чтобы  она пробыла в страхе, пока я буду закрепляться во власти.
                  
                  Он все же решил  сказать сенаторам пару  слов.  Он был уверен, что с некоторыми из них   сможет  сработаться.
                  -       У вас ведь, наверное, тоже  есть  такие, которые,   находясь во власти и приспосабливаясь к ней,  скрывают свои истинные убеждения,  - сказал он мне. 
                  -       У нас такие сплошь и рядом, - с готовностью согласился я. – Вчера ползали на коленях, умоляя принять их в партию, а сегодня публично сжигают партбилеты и поливают помоями советскую власть.                      
                   
                  Мы последними спустились в подвал - убежище.  Его верхний этаж    представлял   собой  интимно   освещенное помещение во всю площадь здания, состоявшее из  уютных  комнат разных объемов. Их назначение выдавали  уже знакомые  и еще  неведомые мне приспособления для совокупления.    Ради любопытства я открыл один из холодильников. Он был набит продуктами.      
                  
                  Яко собрал уже полностью пришедших в себя сенаторов в центральном круглом холле  и предоставил слово, как он выразился, новому Премьеру. Речь Язо была краткой.
                  -       Я думаю, выступление покойного Президента вы все видели и слышали.  Оригинал подписанного им указа находится у меня с собой. –  Язо поднял  руку с    папкой. -  Во время своего обращения  к народу я его также   покажу.  Телевизоры здесь есть, и  вы   услышите, что я скажу.   Кто из вас выразит желание и согласие честно работать со мной над устройством новой жизни на  Аморите, надеюсь, любимом  и вами,  прошу направить в мой адрес прошение. Я уверен, что  желающие среди вас найдутся. Я постараюсь поскорее рассмотреть  ваши   прошения  и, по возможности,  подыщу вам соответствующие должности. Вопросы есть?
                  Несколько сенаторов загудели. Азо повернулся ко мне  и  передал мысленно, что их интересует, по  какому праву они  арестованы. Я посоветовал  ему сослаться на право революции. Услышав его ответ, сенаторы мигом притихли.

                                                                     
                                                                     ***
                     
                  Однако  наверху  было не так  тихо и спокойно.    Кто-то из сенаторов успел передать на волю,  что они арестованы, и разъяренные  элитяне  пошли на штурм  Дома Сената освобождать пленных. Троих охранников нападавшие  в буквальном смысле разорвали на части, захватив их автоматы, остальные    вбежали  в здание и забаррикадировали дверь.
                  
                  Мы поднялись, когда элитуты   методично прожигали  выстрелами входную  дверь. Тут следует  заметить, что слуги народа  и все здание  превратили в крепость на случай его захвата восставшим народом.   В первую очередь   были сделаны лученепрожигаемыми  двери и  окна.   Нападавшие элитяне об этом либо не знали, либо надеялись на бракованный   материал.   И надо сказать, их надежды   оправдались.  Во входной  двери   довольно  скоро появились отверстия, сквозь которые во внутрь   полетели лучи, разъединив  бойцов  и охранников на две части. Меня поразило их поведение.   Они растерянно стояли по бокам   двери, держа  автоматы в безвольно опущенных руках. Застыли нерешительно у  выхода из подвала  Язо и  Яко.  Такой   поворот событий никто из них  явно   не ожидал.   Всю жизнь они прожили в  стране,  в которой  никто ни разу не  выступал с оружием  против правящей элиты. Они могли лишь предполагать, как она может себя повести,  а я-то должен был это знать, так как  своими глазами   видел расстрел Белого Дома в  девяносто третьем.  Но я поддался заверениям Язо, что их элита прогнила насквозь и  неспособна  оказать сопротивление.  Напросившись на руководство  борьбой с контрреволюцией,  я даже не удосужился уточнить у  него возможность и необходимость   применения  в этой борьбе оружия, в том числе лично мной как инопланетянином. Этот вопрос я не затронул и в  общении со спецназовцами. И они его не поднимали.   Судя по поведению охранников Яко, не сделавших ни одного выстрела, у них тоже была  неясность в этом деле. А может, напротив, была полная ясность, что стрелять в элиту ни в коем случае нельзя. 
                  
                   Я не стал дожидаться, когда Язо будет способен соображать, и заставил его приказать толпе разойтись, пригрозив в противном случае открыть по ней огонь. Мне показалось, что он мало что понял, но взял протянутый ему мегафон и повторил в него мои слова.  Его голос, усиленный мегафоном, походил на гул пчелы. Выстрелы прекратились. Но едва он вытер со лба пот, как они  возобновились, на это раз также по окнам первого этажа.
                   Я взял с собой Тринадцатого с двумя  бойцами, и мы поднялись на второй этаж. Там мы вышли на балкон, откуда площадь была видна, как на ладони. Среди голой толпы выделялись три  островка с растерзанными охранниками. Я первым делом отыскал  стоявшего на крыльце автоматчика и  выбил у него из рук оружие. Он взвизгнул  и пустился наутек, расталкивая толпу. Двум другим автоматчикам, стрелявшим в окна, повезло меньше: от выстрелов бойцов один  упал замертво, а другой схватился за бок и осел вниз.
                  
                   Не дав толпе опомниться, мы выпустили несколько очередей над ее головами.   Выстрелы были почти бесшумными, зато  хорошо виднелись в воздухе траектории лучей. Крик, который издал перепуганные  на  смерть  элитяне, не привыкшие к такому обращению, напоминал скрип несмазанных телег. Развернувшись,  толпа бросилась бежать от Дома Сената. А навстречу ей  двинулись два броневика, видно, получившие приказ от Яко. Из крыши машин устрашающе вылезли стволы и нацелились  в  приближавшихся элитян, остановив их.  На них налетели задние, образовав несколько куч мала. Стволы вдруг разом вскинулись вверх и дали сдвоенный залп. Их траектории  были копией нашего залпа огня «Град».  Убедившись, что на площади не осталось на ногах  ни одного  элитянина, броневики отошли назад, уступив дорогу. О том, что элитяне  должны немедленно разойтись по домам и вести себя впредь благоразумно, им вторично напомнил в мегафон Язо. Он также   порекомендовал  им  не собираться группами более десяти персон  до его особого распоряжения.                      
                
                 Увидев, как площадь стала быстро пустеть,  мы спустились вниз. Там я предупредил всех, что элита нисколько не побеждена, быстро очухается,  и ее противостояние станет скрытым и коварным. 
                 -        Ты прав, - согласился  Язо. -  Взгляни на экран.
                 Я увидел  себя на балконе целившимся в толпу. Мой палец нажал на курок, и  вслед за этим  упали два элитута:  один остался лежать неподвижно, а другой  -  корчась от боли. А моего вообще не показали. Отчетливо представив лицо Нины, которая наверняка видела эти кадры, я прошептал, с трудом разжимая губы:
                 -        Я… я в них, ей-богу, не стрелял. Я только выбил автомат у третьего.
                 -        Мы знаем. Это лишний раз подтверждает, что ты был прав, предупреждая нас о  коварстве  элиты. Вот поэтому нам срочно нужно установить контроль над Домом информации.                      
                   
                                                                
                                               ***
                
                 Оставив половину охранников и один броневик у Дома Сената, мы помчались дальше по пути революции, которой необходимо было владеть  массовой прессой.   В Доме информации к встрече с нами  подготовились основательно. Здание было окружено тройным кольцом синих омоновцев,  и  со всех сторон опять  стекались   элитяне.  Увидев нас, они притормозили  метрах в ста от здания.                     
                
                 Мы остановились на площади перед входом, выставив  броневик  впереди.  Я, опасаясь за жизнь Язо,  настоял на том, чтобы он первым не выходил из машины.   А он не выпустил меня, боясь, что  меня  могли  пристрелить,  как животное. Поэтому  вышли Яко и Тринадцатый.  К ним подошел синий омоновец  в   камуфляжной  темно синей  форме.  Они быстро поговорили, и Яко  вернулся к нам,  улыбаясь во все коричневое лицо.    Он сказал, что командир ОМОНа  получил  приказ от Министра правопорядка никого не пропускать в здание, но,  узнав, что в машине находится сам Язо, новый глава правительства и исполняющий обязанности Президента,   приехавший  обратиться к народу, не поверил и просит подтверждения.   А еще командир  сказал, что вот-вот должен подъехать сюда министр, и предложил его подождать.   
                 -        Я его знаю, - сказал Язо. –  Он порядочная сволочь и за Юдо отдаст жизнь. Надо пройти  в здание до его появления. Он наверняка приедет  не один и с твердым намерением меня арестовать.
                 -        Скорее всего, убить, - поправил я.
                
                 Мы вышли из  машины.    Увидев меня, командир забыл про Язо  и министра.  Точно так же повел бы любой из наших командиров,  увидев говорящую шимпанзе. Пришло в движение и загудело кольцо окружения.  Но,  взглянув на показанную   Язо  копию  указа Президента,   командир   в прыжке расставил ноги и что-то прогудел.
                 -       Пошли, - сказал мне Язо. – Помнишь, я говорил, что синие могут не стрелять в меня?  Моя агитация сработала.  Командиру  отец приказал в меня не только не стрелять, но и защищать. Я его назначил командиром синего ОМОНа всего Аморита и твоим  помощником. Только тебе придется с ним общаться  с помощью переводчика. Наш язык ты не знаешь, а синие не владеют искусством телепатии. Это им запрещено законом. Отдай сейчас ему через меня  первый  приказ.
                 Я повернулся к командиру. Он подпрыгнул и расставил ноги уже передо мной. Я попросил его  охранять нас, пока мы будем находиться в здании. А министра, если он появится,  провести к нам, но только одного.  Если будет противиться,  позвать меня.               
                
                 К нам подошел боец Восьмой и сказал, что  нас в данный момент показывают по телевизору, а также то, что  в  здании Центра  информации  возводятся  баррикады,  и  его директор обратился  ко всем аморитянам  придти на   защиту Центра. 
                 Мы поспешили к  зданию. Входная дверь действительно оказалась закрытой. На требование Яко открыть ее  изнутри  ответили бранью. Дверь  была выдвижной и вышибать  ее плечом было бесполезно. Оставалось либо быстро прожечь в ней выстрелами нишу, либо проникнуть в здание через окна, к счастью, с обычными  стеклами. Был еще один,  самый скорый  вариант  -  броневик, но это должен был решить Язо, знакомый с российским опытом.                                                          
                
                 Едва я начал ему излагать варианты, как дверь вдруг раздвинулась, и в ней появился одетый в обтянутый  темный костюм аморитянин.  Сложив  ладони перед Язо,  он  загудел, приглашая рукой входить.  Он представился начальником отдела телевещания  и прояснил, что большинство  сотрудников   Центра  отказались подчиняться директору Центра   и перешли на нашу сторону. Нас они встретили приветствиями.
                 Мы поднялись, виляя между остатками баррикады из столов, на второй этаж. Там нас  уже ожидали и  усадили Язо за стол  перед камерой. Мне было интересно, что он скажет в своем историческом обращении к аморитянам. 
                Вот что он сказал:                  
               
                -       Дорогие аморитяне! В своем вчерашнем последнем  обращении к вам покойный Президент убедительно доказал необходимость перемен  на Аморите.  Уверен, что в этом вы все с ним согласны. Говоря «вы», я имею в виду простой народ, а не элиту, зажравшуюся и погрязшую в разврате. А зажралась она потому, что,  составляя  всего лишь семь процентов   населения Аморита, она безраздельно владеет всеми  природным богатством страны, отнятым у народа    насильственным и обманным путем. Я исправлю эту историческую несправедливость и верну вам   священное право владеть территориально-природными ресурсами, дарованными всем нам свыше, а потому принадлежащими  по праву всем вам. Я также верну вам  фабрики и заводы, созданные и производящие продукцию вашими руками. Уверяю вас, что бедных среди вас не будет. Но не будет и очень богатых, а все будут приблизительно равны. Думаю, никто не будет возражать против того, что трудолюбивый будет получать за свой труд больше лодыря, а ученый больше уборщицы.   Но это лишь одна - материальная сторона намечаемых мной перемен. Есть еще и не менее, а может быть,  и более  важная  их сторона – моральная или духовно-нравственная. Владея всеми средствами массового одурачивания,  элита насаждала   и вдалбливала   в ваше сознание  свою духовную нищету, бескультурье и низменные животные чувства. Этим она стремилась  вытравить из вас дух самосознания и непокорности, чтобы превратить вас в ее рабов.   Согласитесь, что это ей частично удалось. Но я вам заявляю со всей твердостью. Время элиты кончилось! Сажать  и принуждать ее к  эфтаназии мы не будем.   Но  из властной кучки она превратится в жалкую касту неприкасаемых вымирающих уродцев.  Отныне на Аморите власть будет принадлежать  простому народу, то есть вам через ваших лучших  представителей.   Если главным оружием элиты были духовная нищета и безнравственность, то мы будем с этим  нещадно бороться.  Нашим оружием будут высокие моральные ценности и нравственная чистота. Мы будем насаждать в аморитянах  любовь к нашей любимой Родине, где все будут добросовестно трудиться, а тунеядцы будут презираться, где аморитянин  аморитянину, независимо от цвета кожи, будет друг, товарищ и брат. Особо хочу подчеркнуть, что мы выполним завещание нашего Президента и восстановим  на Аморите статус семьи, в которой будут процветать  любовь, супружеская верность и забота о детях.             
                 Дорогие аморитяне!  На нашем пути становления общества социальной справедливости  и высоконравственных устоев  мы встретим сопротивление не только свергнутой элиты, но и самих себя, отравленных ядом прошлой жизни, основу которой были капиталистическая страсть к деньгам  и наживе любым путем.  Но без вашей активной помощи   один   я  буду бессилен что-либо сделать. Помогите мне. Отныне вы свободные аморитяне. Выходите на улицу, покажите элите свою солидарность.  Теперь не она, а вы хозяева на улицах  городов, включая   Амо, которая является столицей всех аморитян, а не одной элиты.  Не вы должны  ее бояться,  а она вас. Если вы согласны с моей программой, я призываю вас  уже сегодня,  прямо сейчас,   собраться у Дома Президента и подтвердить  мне свое  согласие. Я также…-  Язо вдруг   замолчал, уйдя  весь  в слух. Лицо его посуровело.  Он в упор уставился в камеру.  –  Мне только что донесли, что спецподразделение «Смерть»  начало штурм Дома Сената, уже захваченного нами час назад вместе с сенаторами.  Начальник охраны   здания сообщил мне, что восемь  его бойцов  убиты, и пообещал продержаться с оставшимися   бойцами   как можно дольше. Насколько я знаю,  «Смерть» насчитывает более  двухсот  головорезов, набранных в колониях и тюрьмах. За преданность элите им обещана свобода.   Я с ними уже успел познакомиться.  Это они были посланы на наш остров убить всех нас. Они сравняли остров  с аморитом, не оставив там ни единого дома. Начальник охраны  Дома Сената просит  у меня поддержку, а ее у меня,  кроме вас,  нет. Освободив сенаторов,  «Смерть» сразу  направится сюда.
                  Дорогие аморитяне!  В связи с резко обострившейся  обстановкой я призываю вас всех без исключения  встать на защиту еще не начавшейся новой жизни и поспешить на помощь  защитникам Дома Сената, а также сюда, к Дому информации. А уж потом мы все вместе направимся к Дворцу Президента, где я буду рад услышать ваши  требования и  пожелания. Пусть вашими лозунгами на сегодня будут «Революция в опасности!» и  «Контрреволюция не пойдет!».
                  Благодарю за внимание.
                  
                  Язо поклонился, соединив ладони, и подошел ко мне. Он заметно нервничал.
                  -       Думаешь,  придут? - спросил я.
                  -       Очень надеюсь. Как спасти Яко до их подхода? 
                  -       Спасем, не беспокойся. Мы  сейчас все быстро едем к нему. А ты оставайся здесь и жди подход народа. На всякий случай передай  Яко, чтобы он с бойцами спустился в подвал, если мы не подоспеем.     Я скажу командиру спецназа синих, чтобы он продолжал охранять здание.   Не волнуйся, все будет хорошо. Победа будет за нами.
                  Он заглянул мне в глаза и тихо спросил:
                  -       Что я скажу Нине, если тебя  убьют?
                  -       На глупый вопрос я не отвечаю. Даже если его задал будущий Президент.   

                                                                      
                                                      ***
               
                  На улице во всю уже шла  гражданская война. Омоновцы  с трудом сдерживали  атаку элитутов.  О том, чтобы применить оружие против   элиты у синих омоновцев даже не возникала  мысль. Борьба шла  за автоматы: элитуты их пытались  отобрать, а омоновцы  намертво в них вцепились, боясь нечаянно не сделать элитутов больно. Не знал, что делать  и  их командир. Никто из нас не мог отдать ему приказ стрелять в элитутов.   У нас  уже был опыт  борьбы с ними, но не было времени. И все же мы задержались. Бойцы рассредоточились и дали залпы в воздух.   Элитутов, как ветром сдуло. Видно, уже прознали  о наших решительных действиях  у Дома Сената. Я  попросил командира продержаться до подхода народа, попробовав тоже стрелять в воздух.  Он пообещал и подпрыгнул, расставив ноги.    

                Мы прибыли в самый критический момент. Убедившись, что с одними автоматами Дом Сената  быстро не взять, «Смерть» призвала на помощь два летающих  танка.  Оставленный с Яко наш броневик вступил с ними в бой и сбил один танк, но и сам был подбит.  Танк рухнул рядом с  броневиком, и к нашему приезду они оба пылали.
                 Уцелевший танк мы застали  висевшим  перед входом  в здание чуть выше крыши.  Из него вылетел снаряд по направлению к входной двери.  Еще один  исчез   в окне справа  от  двери.  Поразить левое окно танку не дал приехавший с нами  броневик, выпустив в него огненный залп. Объятый пламенем танк подпрыгнул   и опустился  на крышу.   Внизу головорезы    со всех сторон бросились к двум образовавшимся нишам,  быстро исчезая в них. С десяток их   мы все же сумели  уложить.
               
                Я молил бога, чтобы Яко  успел спрятаться с бойцами в подвале. Словно услышав мою мольбу,  он передал Тринадцатому, что от снаряда  погибли еще пять  его охранников, и чтобы не потерять остальных, он принял решение спуститься с ними в подвал, как велел ему Язо. 
                Я тоже не хотел терять бойцов. Тринадцатый со мной согласился, что всем уголовникам в здании делать будет нечего. Им достаточно оставить там десятка два-три, чтобы не дать  Яко с охранниками  выйти из подвала. Остальных министр,  скорее всего,  перебросит  на захват Центра информации. Чтобы  не выпустить  отсюда  головорезов, мы  поставили  броневик напротив двух ниш и сосредоточились вокруг всего здания, укрывшись за  кустами, так как  для выхода головорезы  могли воспользоваться  окнами, открывавшимися изнутри. Яко нам сказал, что он насчитал  триста   восемь головорезов.  Двенадцать он  вывел из строя  плюс  наш  десяток. И еще плюс двадцать-тридцать останутся внутри, но тоже могут нас обстреливать.  Итого против нас набиралось   более двухсот пятидесяти     головорезов. А нас было  сорок    четыре аморитянина и один землянин.  Не знаю, как  бойцы и охранники, а я  понимал, что  судьба революции была в наших руках.
               
                  Я увидел спешившего ко мне Тринадцатого. Он показывал рукой на небо.  Я поднял голову  и  увидел  быстро приближавшиеся   в небе  танки. Их  я насчитал шесть.
                  А из обеих ниш и нижних окон стали выбегать и выпрыгивать головорезы в кроваво-красных комбинезонах, поливая  кусты  веерами  лучей.                                                
                  Прежде чем упасть и начать отстреливаться, я  обратил внимание на  огненную лужу у двери, в которой барахтались  горевшие головорезы. Лужи стали возникать по всей территории вокруг Дома Сената.   Ничего не поняв, я увидел  приближавшиеся красные фигуры с выпученными от страха глазами, вспомнил, что  здесь я представитель земной цивилизации   и   стрелять не имею права. Я    сдвинул  на спину автомат, пригнулся, и,  дождавшись, когда первый головорез   вбежал  в кусты,  перебросил его через себя на  землю или  как она тут называется, все забываю спросить,  наверное,   на  аморит. 
                   Я свалил еще две  красные фигуры,  и тут  кто-то ухватил меня сзади за рукав и потащил от кустов. Я услышал радостный голос  Тринадцатого:
                  -       Отойди от кустов, Яглебо.  А то еще убьют.    Троих я уже потерял.   А в  небе наши. Я связался с Язо, и он сказал, что бежевый  спецназ отказался подчиняться министру правопорядка и перешел на  нашу сторону.                                                         


                                 
                                                   

                                        Часть вторая

                                                            
                                          ЗЕМЛЯ                   

               
                                          Глава  1

                                   ДОЛГОЕ  ВОЗВРАЩЕНИЕ  ДОМОЙ.
 

                   Мы вернулись на Землю через четыре  наших  года. Могли и раньше, но задержаться сначала на три месяца, потом еще на полгода, а затем еще и еще уговорил нас Азо,  да и Аморит нам стал небезразличен. А он очень нуждался в нас.  Язо, за которого на президентских выборах проголосовало свыше девяноста трех процентов  жителей Аморита,  надумал строить  на нем  общество социальной справедливости, взяв  за  основу  советскую  модель социализма, и просил нас помочь ему в этом,   с учетом нарушений   и ошибок,  приведших в конечном счете к его поражению в  России.   Он спрашивал нашего совета   еще по многим вопросам, для чего нам пришлось вспоминать  не только свою личную жизнь  в советское время, но и все, что мы слышали и читали  о  ней.   
                  Уговаривал нас остаться и директор Яхото,  тоже напрягавший память,  вспоминая  до мелочей свои два  посещения  Советского Союза,  когда там  во всю кипела работа по индустриализации страны,  и спустя сорок лет, когда жизнь там  была в основном налажена.  В первый раз  директора больше всего    поразил трудовой порыв освобожденных от угнетенной работы на хозяина  людей и тяга их к знаниям.     Во второй раз  ему понравилась  спокойная размеренная жизнь советских людей и  их уверенность  в завтрашнем дне.  Во время обоих посещений  он не мог вообразить, как    все нации, а  их  в  СССР насчитывалось  около двухсот,  могли быть  равны,  и никто не преследовал их  за  смешанные браки.  На Аморите   были всего две нации,  и то между ними существовал непреодолимый   барьер.   А еще труднее директору  было поверить   в то, что в Советском Союзе  земля с ее богатейшими природными ресурсами, а также   заводы и фабрики  принадлежали   всему  народу. За одни подобные  мысли   на Аморите приговаривали к эфтаназии.  Не стал слушать  директора  после его первого посещения Земли и уже начавший стареть  Президент.   После  второго посещения  он пообещал директору кое-что изменить, но ему не дала элита. Она   выгнала директора   из университета, лишив всех званий,  и даже пыталась  приговорить    к эфтаназии.   Его  спас Президент,  пристроив, словно в  насмешку,  в парке, чтобы он каждый день мог любоваться  праздной жизнью элитян. 
               
                    К сожалению, я и Нина не так много  знали о жизни в СССР.
                    Нина прожила в Советском  Союзе всего шесть лет, и то совпавших с перестройкой Горбачева, ввергнувшей страну в бардак и недовольство народа властью. В  ее памяти отложился лишь детсад  и хулиганистый мальчишка Сережка Абрамушкин, который ее защищал и водил за руку. Она считала, что этот период был  самым счастливым в ее жизни, потому что в то время были счастливы  ее родители.   Они оба     были сиротами и воспитывались в детдоме, где и познакомились.  Вместе они поступили в один и тот же педагогический институт: мама  на литературный факультет, а папа  -  на исторический.  Вместе и уехали после института  в Крым  школьными учителями. Их жизнь  казалась им чудесной сказкой особенно после рождения Нины, в которой они души не чаяли. Но сказка длилась недолго. Когда  произошел распад великой страны,  и Крым  вместе с Украиной  отделился от России, там началась травля русских, и русские родители Нины были  вынуждены оттуда уехать. Но в новой вставшей на капиталистический путь  России их  никто не ожидал. Их трагичная  смерть  потрясла Язо и директора. Они не могли поверить, что такая любовь бывает не только в книгах.  А еще их поразило, что двое  детей, не принадлежавших к элите,  смогли без родителей не только выжить, но и получить высшее образование. Такое на Аморите в принципе было невозможно.
                  
               Мне было уже восемнадцать, когда порушили  Советский Союз,  и  наиболее осознанная часть  тех лет выпала  на ту самую грёбаную перестройку.  Тем   отчетливее   отложились в моей памяти   детский сад,  школа и пионерские лагеря, в том числе знаменитый «Артек»,  где  еще не было  деления  на богатых и бедных и  зависти друг к другу.   Никогда не забуду  я,  как мы всей семьей  ездили  на юг отдыхать   и просто посмотреть на жизнь в других республиках. Везде нас встречали, как родных.  Мой отец был главным инженером завода под Воронежем по изготовлению телевизоров. Мама  была детским психологом. Жили мы, на мой взгляд, очень  хорошо. Чаще всего мы  ездили на машине     в  Крым, где родилась Нина,   и в Грузию к однокурснику отца дяде Кахе. Сейчас в Грузию  только  сумасшедший  решится поехать,  да его   туда    вряд ли   впустят, потому что русский. Были мы и в  Молдавии, которая сейчас собирается стать частью Великой Румынии,  и в Самарканде,  и в Баку.  Разве что до Казахстана, откуда приехал Николай Иванович, не добрались. Ну, и, конечно    ездили  мы и в более близкую  Прибалтику, где сейчас  рушат памятники нашим воинам- освободителям Европы от фашизма и ставят памятники фашистам. Порушилась в одночасье и наша счастливая жизнь. После развала Советского Союза  завод отца закрыли, разграбили  и отдали   коммерческим структурам на растерзание. Специальность отца стала ненужной в России, перешедшей полностью на  импорт абсолютно всей  техники. Прекратили существование и детские учреждения, где работала мать. Отдав все силы  за сохранение детского сада, которым она заведовала,  она заболела от переживаний и  в одночасье угасла. После ее смерти и моего ухода в армию  и ранения  отец  крепко запил и  ушел вслед за женой.    На его похоронах  я не был: лежал в госпитале.  Обо всем этом я рассказал Язо и директору и удивился, что для них это тоже оказалось  важным.
                  
                  Дотошно расспрашивали они нас  о недостатках  советского социализма.   Нина об этом знала в основном по демократическим школьным учебникам, где советский период изображался в одних черных красках. А у меня он, напротив, вспоминался в одних светлых и даже ярких тонах, так как его недостатки  я не мог не сравнивать  с отрицательными сторонами нынешней жизни в России, назвать которые недостатками было бы слишком мягко.   Как можно назвать недостатками, к примеру, вымирание народа и безработицу, проституцию и наркоманию, детскую порнографию и продажу детей  за границу, повседневные убийства и насилия,  вакханалию разврата и нравственную деградацию населения?  Или появление киллеров и олигархов? 
                  
                 Я не скрывал от Язо и директора, что   в Советском Союзе  тоже были грабители и воры, но их добычей  не были целые заводы и отрасли   народного хозяйства. Мошенничество также имело место, но оно было сродни плутовству, а не грабежам, как сейчас.   На работу, к примеру,  тогда  устраивались, зная, что зарплату   получишь в срок и  в обязательном порядке, квартиры покупали без риска  в них не въехать,  деньги в банк  клали без страха  их  потерять,  еду покупали, не боясь отравиться, лекарства пили с уверенностью, что  от них вылечишься, а не  отправишься на тот свет, дверь открывали, не опасаясь воров и убийц. Не было понятий фальшивых дипломов,       правительственных наград, водительских удостоверений  да и поддельных денег тоже.
                 Все перечисленные выше и многие  другие  мерзости, которые можно пополнять  до бесконечности, подарили России новоявленные капитализм, демократия и либеральные ценности,  без устали восхваляемые на телевидении и в прессе.     С еще большей неутомимостью там   поливали помоями жизнь при социализме. Но для нас с  Ниной  и для  миллионов людей социализм  был и остается  олицетворением  всеобщего благоденствия, равенства и братства, когда человек человеку  был друг и товарищ, иными словами, была полная  противоположность  тому, с чем  народ   столкнулся  в новой  России, в которой  люди вынуждены жить по законам джунглей, где выживает сильнейший, а применительно к людям еще и подлейший и наглейший. Вот и  уменьшалась  Россия  после развала СССР  ежегодно на  миллион своих  граждан.  Я  сам слышал по телевизору, как кто-то из ярых демократов, кажется,  сам  автор либерально-экономических реформ,  сказал, что осталось не так  долго ждать, когда вымрут последние слабаки, имея в виду стариков и людей, неприспособленных к бизнесу.  Это же подтвердил и  другой  реформатор, автор  наглой аферы с ваучерами    своим вопросом: «Если мы не можем прокормить, то нужно ли нам столько народа?»
                  
                  Если в книгах и прессе, а также политиками высказывались различные,  порой прямо противоположные мнения о старой и новой жизни, то народ в этом вопросе был на редкость единодушен,  вспоминая с ностальгией о временах, когда медицина и образование были бесплатными, а за полученное  от государства бесплатно жилье люди платили крохи, когда по профсоюзным бесплатным   путевкам  они ездили в дома отдыха, а   дети - в пионерлагеря, да и платные путевки были не в тягость любому кошельку.  А главное, ни у кого не было страха за свою жизнь и жизнь детей. Молодежь была уверена, что после  школы она при желании может поступить бесплатно в бесплатный институт и сможет бесплатно учиться да  еще получать стипендию, на которую можно худо – бедно прожить, а не поступит, так все равно без работы    не  станется. Даже сироты планировали свое будущее, зная, что государство о них и дальше позаботится и выведет в люди, как вывело оно родителей Нины.    
                   Для меня  было важно, что все эти и многие другие блага народу дал именно социализм, а капитализм под давлением трудящихся был вынужден перенять и ввести у себя некоторые из них, например, восьмичасовой рабочий день,  оплачиваемые отпуска  и пенсии.
                   Я  считал, что  утерянные социалистические  блага  были вполне достаточны для безбедной и беззаботной  жизни людей, составлявших абсолютное большинство населения страны,  кого по праву называют народом. 
                  
                   Вместе с тем, предельно критичен был я и в оценке негативных сторон советского социализма. В первую очередь я  имел в виду руководителей страны и вообще был убежден, что   благородные по своей сути идеи социализма – «общества счастливых людей», по определению  Маркса, - главным образом опорочили  его вожди, начиная с Ленина, ненавидевшего и называвшего всю интеллигенцию говном и избавлявшегося от нее высылкой за границу, и Сталина, уничтожавшего соратников по революции,  в числе которых были кристально чистые  и преданные народу люди, а после войны отправлявшего в лагеря  солдат, захваченных ранеными в плен.
                   Обиднее всего, что эти двое были самыми выдающимися деятелями и теоретиками социализма в России и больше всего сделавшими для нее.  Ленин в труднейший послереволюционный период сумел сохранить разваливавшуюся страну и заложить в ней  основу социалистического государства рабочих и крестьян, а Сталин в кратчайший исторически период превратил его во вторую в мире по мощи державу. Его гениальный талант хозяйственника и экономиста вынуждены были признать даже самые яростные его противники.
                   Вместе с тем,  я  все время помнил слова моей тети, проработавшей тридцать лет во внешней разведке, сказанные мне во время выступления по  телевизору какого-то демократа: «Если спустя семьдесят лет у нас объявилось столько нечисти,  люто ненавидевшей советскую власть, то   что же было тогда?»   Да  за ту подлую роль, которую сыграла  интеллигенция в развале Советского Союза,   ее мало выслать из страны  -  уж  кастрации она точно  заслужила.
                  
                  Поэтому я неоднозначно относился  к разоблачению  Хрущевым культа личности  Сталина. Сделать это было нужно, но не так топорно,  а хорошенько обдумав все негативные последствия для страны и строительства социализма.  Их результат  верно оценил Молотов, сказав про  20-й съезд партии: «Если до него нас  уважали 70 процентов народов земли, то после него уважать уже не будут».  И, конечно,  нельзя было не учитывать, что был культ человека, без которого Россия не состоялась бы как  великая держава с великой цивилизацией.  Как выразился маршал Жуков,  и повторяют сейчас в народе:  да, «культ личности был,  но была и личность», по сравнению с которой  сам Хрущев и последовавшие за ним  руководители  казались мелкими  букашками. Сталина можно назвать жестоким, но  не предателем и подонком, как Горбачева и Ельцина.                           
                  В Китае тоже был культ личности  Мао, пожалуй, похлеще сталинского,  но китайцы  не кричали  об этом  на весь мир и не посыпали  головы пеплом,  а учли   ошибки  и  сделали  новый невиданный рывок  в своем развитии.
                  
                  Взвесив все за и против,  я  с чистым сердцем  утверждал, что советская власть была для меня  с Ниной  и для  простого народа родной матерью. Не стало ее, не стало наших   семей и нормальной жизни у миллионов бывших советских людей.   Я и Нина  были бы счастливы, если бы мы сейчас жили при той власти  и имели  такие же права, как наши родители.  А еще,  мы  бы не ощущали  постоянного  страха, что нас  в любое время могут ограбить и убить. И не боялись бы за будущее  Алешки, так как были бы  уверены в том,  что он вырастет  достойным   гражданином нашей Родины.                   
                
                  Эти  мои   доводы явились причиной  жаркого спора  между Язо  и  директором Яхо,  что лучше для народа:  некоторое ограничение   свободы и нравственность  или полная свобода и  безнравственность?  Говорили они  заумными фразами.   Три  из них, высказанные  директором,  я не сразу понял, а когда  прожевал их смысл, они показались   мне достойными  внимания  у нас в России: «Свобода без нравственности -  ничто»,  «Безнравственность  не должна  быть свободной» и совсем меня ошарашившая «Нравственность и демократия несовместимы».    Я был полностью с эти согласен. Если я буду абсолютно  свободен, а это возможно только при демократии, то никто не имеет права  запретить мне быть безнравственным, если мне это нравится.    Я  представил  себе, как исказились бы  морды наших демократов, особенно либеральных, услышав эти истины.   
                
                 Наши  воспоминания  и беседы лишь укрепили решимость   Язо  построить на Аморите социализм, чем  порадовал нас обоих. Но я  особо  предупреждал его о недопустимости при этом культа личности, ставшего на земле главным пугалом, когда на Земле речь заходила о социализме и коммунизме.                     
                 Вместе с тем,   говорил я, несмотря на   несовместимость демократии  с нравственностью, о которой так заботились Язо и директор,   кое-что из демократических ценностей   можно и даже нужно использовать.   К примеру, можно допустить оппозицию в виде еще одной партии, но обязательно тоже социалистической направленности.  В Америке, считавшейся на Земле эталоном демократии, всего две  строго капиталистические партии, разницу между которыми можно рассмотреть лишь под микроскопом. Ни о каком изменении  существующего строя там не может быть и речи. То же самое  можно  сделать и на Аморите. Во-первых, наличие двух партий  позволит избежать  культ личности и, во-вторых, даст возможность обсуждать различные пути  строительства социализма, что также будет способствовать устранению  ошибок и недостатков.                
                
                 Лично меня  волновала еще одна  проблема,   которую  я хотел донести до Язо.  Одной из причин, погубивших советскую власть, был дефицит модного ширпотреба, эталоном которого считались заграничные товары.  Производство ширпотреба, а также всякого рода услуг  населения, на мой взгляд,  в СССР   надо было передать в руки  частного мелкого  бизнеса, что  создало бы  конкуренцию и повысило  качество товаров.   А государство должно было  помогать этому бизнесу и контролировать.   
                 На Аморите, слава богу,  не  было заграницы,  но спрос на модные товары обязательно будет,  поэтому  частный  бизнес   в этом случае   окажется  очень полезным.                   
                
                 Из всего, что мы  предлагали   Язо,  он тут же делал выводы о немедленном налаживании этого у них. 
                 Для начала он попросил Нину   организовать  для бежевых и синих хотя бы по одному детскому саду и детскому дому. В качестве  образцов, по которым можно было после ее отлета  создавать другие по всей стране. За четыре года с  непосредственным участием Нины  детские сады и дома были созданы на всех островах. Помимо этого, она  ввела на Аморите практику регистрации браков. При открытии первого  загса в Амо она  сама зарегистрировала несколько пар, вручив им ключи от комнат, пообещав дать ключи от квартир при рождении ребенка.  Специально для молодоженов  она добилась от Язо выделение многоэтажного дома, принадлежавшего элитуту, убитому в борьбе с новой властью.  Под ее влиянием он издал указ о выделении всем бездомным молодоженам  жилья в обязательном порядке.
                
                 Да, чтобы не забыть. Ниной также зарегистрирован брак Язо с Юно. Свидетелем   со стороны невесты был я. Народу было не намного больше, чем при регистрации простых  аморитян.  Язо  старался во всем быть скромным, как все. На культ личности он никак не тянул, хотя был, когда это было надо, суровым.
                 А спустя год Юно  родила  амаритенка чуть больше котенка. Нина и я стали его крестными родителями.                  
                  
                 Основной задачей Нины  на Аморите Язо считал создание  там  пионерской и комсомольской организаций.  В них сама она не состояла, но много слышала от родителей, что для них значили  эти организации. Ее отец  в школе и в институте был комсоргом, и мама, которая всегда была рядом с ним, с гордостью   рассказывала дочери,   как он организовывал коллективные  посещения  театров  и музеев,  как они ходили в походы, ездили в колхоз помогать убирать картошку.  К ее рассказам кое-что добавил и я из своего личного опыта, так как был  пионером и комсомольцем. Уставы обеих организаций пришлось писать мне по памяти. 
                  
                  Частое упоминание нами партии заставило  Язо задуматься о создании своей аналогичной организации на Аморите.  Эту идею  поддержал директор Яхото. Ему и  поручил  Язо написать вместе со мной программу партии. К слову, я стал третьим социалистом на Аморите, исходя из названия партии, после Язо и Яхото, избранного   ее  Секретарем. 
                  
                  Теперь уже они оба  выполняли   наши   просьбы и требования, не считаясь с затратами. Особенно их было много у Нины.      
                  Первое, на чем  она настояла,  был демонтаж  элитного парка  и преобразование его в место  культурного отдыха всех аморитян,  и чтобы туда не впускали голых аморитян и не разрешали совокупляться на виду у всех.   Забегая вперед, скажу, что  был удивлен тем,  как быстро вышли из моды полуметровые елды и  лоханки, а модными стали парни и девушки,   пока еще неумело игравшие в  теннис и волейбол на  построенных в парке  спортивных площадках. Этим играм  их научила Нина. А я показал, как играть в футбол, который быстро затмил у ребят все остальные спортивные игры.                  
                  Позднее  на окраине парка   по   просьбе  Нины  был построен театр художественной самодеятельности и Дом творчества детей с различными  кружками. Все это, разумеется, было бесплатным.   
                 Я удивлялся, откуда у  Нины  бралось столько энергии, чтобы везде успевать, да еще  и  воспитывать  Алешку.  На  него  у меня совсем не оставалось  времени. 
                
                 Домой я приходил  через ночь и то не всегда. Особенно в первые  годы становления новой жизни, когда диверсии проводились каждую ночь.  Я оказался прав, когда предупреждал Язо о том, что элита  и тем более олигархи  так просто не расстанутся со своим богатством и праздным образом жизни. Поэтому заигрывать с ними, на мой взгляд,  не было смысла, так как многих из них  устраивал  только  полный  возврат к старому.   Язо с моими доводами  согласился и своим первым декретом вернул в собственность народа украденные у него   земли вместе с природными ресурсами.  Этим же декретом были национализированы  заводы, фабрики, банки и многоквартирные дома, а также уменьшены   банковские счета элитян    до предела,  достаточного для безбедной жизни в течение трех - пяти лет. Владельцам многоквартирных домов разрешался выбор любой квартиры  в этом доме.  Элитутам, которые пожелают  продолжить работу в госучреждениях,   Азо   пообещал сохранить   должности, приравняв, однако,  их оклады и  жилищные условия  к таким же, как и у других.   Работа  на общих условиях   гарантировалась  и  остальным  элитутам.    В отношении тех, кто  не захочет трудиться на благо нового Аморита, у меня с Язо при подготовке проекта декрета  возникли  разногласия. Я  предложил поселить их отдельно  на дальних  островах, чтобы они не могли вредить и  мутить воду,  и  заставить их принудительно работать на благо Аморита.  Не захотят -  пусть подыхают по  принципу «Кто не работает, тот не ест».  Язо  идею островов,   отдельных от простых аморитян,  одобрил, но решил не бросать их  на произвол судьбы, а включить, как и все другие  территории,  в план развития Аморита с выделением на это соответствующих ресурсов из бюджета.  Я лишь усмехнулся:  кто на этих островах будет работать,  а не только командовать?   Это сразу поняли и сами элитуты.     Триста двадцать  из них  умерли  от разрыва сердца  только  во время  оглашения  декрета  по  телевидению. Их компанию составили четыре   олигарха.   А всего  проживало в Амо  около трех миллионов элитутов.    Работали  из них только тысяч двести.   К моему большому удивлению,   почти все  они согласилась   трудиться на новый Аморит, в том числе,   даже несколько  олигархов. Это вызвало у меня подозрение, но Язо лишь обрадовался,  боясь перерыва в работе государственных ведомств.                   
                 Остальным я отпустил на переезд на новое место жительства неделю. Те, кто затягивал  или отказывался, были  перевезены  насильно, но уже без  вещей, объем которых ранее не ограничивался.
                
                 Эту неделю я запомнил на всю жизнь. Диверсии совершались каждую ночь. Бандиты вывели из строя практически все электростанции города и отравили всю  воду.  Хозяевами были взорваны несколько многоэтажных домов.                  
                 Диверсии и вредительство не прекращались больше года. Особенно много нервов мне потрепала   банда Ябо,  который поклялся убить меня и Нину, перед этим ее изнасиловав и разорвав на ее глазах  Алешку пополам. Его помощником  был  Яго, но тот был уничтожен быстро, потому что особым умом   не обладал. А  Ябо в этом деле  был изобретателен.  Я не находил себе места из-за страха за жену и сына, пока своими глазами не увидел  зеленый труп Ябо. Кровь на нем казалась черной.   
                 В результате успешной борьбы с диверсантами и вредителями, число элитных работников   у Язо значительно  сократилось, подтвердив мои подозрения.   Не осталось  у него и ни одного  олигарха.                   
                
                 Если в Амо и на других островах жизнь закипела, напомнив директору Яхото советские тридцатые  годы, то на островах элитутов сразу начались  мафиозные разборки. Как я и предполагал, главная проблема там  состояла  в том, что никто не хотел   работать,  а все рвались  руководить. Вскоре  к нам стали поступать сведения о пропажах  бежевых, а больше  синих аморитян.  Мы организовали внезапные набеги на острова элитян и  отыскали там пропавших,  которых  держали, как рабов. От  включения  элитян в планы пришлось отказаться вместе  с выделением им  бюджетных средств.   Однако государство продолжало  выплачивать  пенсии и пособии старикам и детям, как и всем остальным.  Информация о том, что  рэкетиры заставляли  их  делиться, доходила до нас и раньше, но после начала свободного плавания элитутов  нас засыпали жалобами. Проверка показала, что на все пенсии, помимо бандитов,  наложили лапу еще и   местные чиновники,  после чего до адресата  доходили крохи. Государству пришлось взять  детей и стариков  под свою опеку, пристроив  их в детдома  и пансионаты для бежевых аморитян.   
                 -       У нас государство социальной справедливости, -  объяснил  мне Язо. – А они какой никакой,  а народ.  Они не виноваты, что родились в среде элиты. Из детей мы сделаем нормальных аморитян, а стариков будем кормить  до конца их  дней. 
                                                               
                                                                  
                                            ***                  

                  Почему мы задержались  на  Аморите  на  четыре года? Мы хотели увидеть своими глазами,  как изменится там жизнь народа, ставшего хозяином  своей страны и владевшего  всеми ее природными ресурсами.   А еще нам, бывшим советским людям, очень хотелось убедиться в том, что идеи социальной справедливости, заложенные в социализме, наиболее полно отвечают интересам  аморитян  при воплощении их в жизнь без извращений и предательства, как это было с СССР.
                
                  Мы застали на Аморите строй, когда всеми богатствами страны владела лишь элита, составлявшая лишь семь процентов населения. Но и она была неоднородна.  Фактически же почти все богатство принадлежало нескольким десяткам олигархов.   Народу доставались крохи по их  усмотрению.  Взамен он имел  полную свободу делать, что хочет, кроме одного: не  посягать на существующий строй и частную собственность. 
                 Когда  этот строй был свергнут, я долго буду помнить,  как  при составлении первого годового плана   удивлялся Язо   тому,  что в казне осталось  много денег  после  существенного повышения зарплат, пенсий, пособий, выделения средств  на восстановление  заводов и фабрик. Казалось, в  расходах было учтено все,   включая  запас на случай неурожая и техногенных катастроф,   а свободные деньги в казне все еще были.
                  
                  -   Вот что значит, когда деньги находятся у  государства, а не у избранной кучки аморитян, - сделал он вывод.  –  Только у одного олигарха     оказалось на счету  столько денег, что их   хватило на  выплату всех пенсий и детских пособий в течение   трех  лет.               
                  Но повышение зарплат и пенсий были не основным для Язо.  И я был против принципа «отобрать и поделить». Народ деньги  быстро потратит.  Важнее  было обеспечить его работой и хорошими условиями труда и жизни.  Что восстанавливать и строить, Язо знал лучше нас.  Он заставлял нас вспоминать,  какие еще блага народа   были в Советском Союзе и какие можно использовать на Аморите.   Ранее мы уже перечислили  ему все социальные льготы, которые впервые были введены в Советском Союзе,  а он требовал вспоминать еще и еще. Нина  назвала три степени  награждения  за многодетность с ежемесячной выплатой пособий и   поощрения  за долголетнюю супружескую жизнь.   Предложила  она награждать   грамотами и ценными подарками лучшие детсады,  пионерские и комсомольские организации, пионерлагеря.   Я вспомнил литературные  премии за высоко художественные и моральные произведения в области литературы,   искусства и спорта. А Язо  настаивал на новых предложениях, пусть даже фантастических,   так как мы улетали от него навсегда. 
                  
                  Но отлет наш всякий раз откладывался из-за того, что там  находились   неотложные дела то у Нины, то у меня. К тому же нам хотелось дождаться  очередных выборов Президента и узнать, станет ли им опять Язо. Да и никто  не ждал Нину  на Земле.  За меня   переживала тетя, но я был уверен, что она поймет и простит меня, особенно  когда увидит Алешку.  А тут мы  были нужны   и, главное,  видели  результаты своей деятельности. Скажу без скромности: они впечатляли, как  отремонтированный дом. А еще  точнее их  олицетворяли изменения в  парке, где когда-то  нас показывали, как обезьян.  В редкие свободные часы мы заглядывали туда и обязательно подходили к нашей клетке, сохранить которую я  уговорил Нину.  Туда мы поставили  уменьшенную копию  Статуи удовольствия, превратив  клетку в своеобразный музей элитного Аморита.   
                  Саму  Статую удовольствия    аморитяне демонтировали и заменили  Статуей  Труда в виде рабочего и крестьянки, сделанной  по  моей подсказке (я  еще  успел застать   стоявшую в    руинах  ВДНХ  мухинскую статую).   Старую статую я просил сохранить для музея истории, но она была слишком велика, и ее перелили на нужды народного хозяйства, оставив для музея небольшую копию.             
                  
                 Обходя парк, я вспоминал тот вечер, когда  меня с ним  знакомил директор. Ничего из тех приспособлений для совокупления  в новом парке   не осталось. Не было, естественно, и совсем голых аморитян.  Качели были, но для  катания.  А больше было всевозможных каруселей. Нина  воссоздала  все, что смогла вспомнить из своего детства.      
                  Несколько раз   она оставляла Алешку со мной, а сама убегала проверять, как обстояли дела с сооружением  нового культурного объекта. И тогда я вел сына в комнату смеха из кривых зеркал, пользовавшуюся   большим успехом не только у детей, а и у взрослых. Ее тоже вспомнила Нина. Особенно там  ухахатывались   синие аморитяне,  у которых раньше вообще отсутствовали    такие  понятия,  как  отдых и развлечение. Была  лишь одна  работа за кусок хлеба. Многие из них лишь недавно научились улыбаться.                  
                
                  Побывали мы  и  почти на всех  островах. Особенно нам понравились синие, ставшие аморитянами  наравне с бежевыми.   Они  в буквальном смысле были большими  послушными  детьми.  В одиночку они не  любили жить.   Узнав об этом, я вспомнил колхозы и предложил им обрабатывать землю сообща.  Особенно им понравился мой рассказ про машинно-тракторные станции,  которые мне как-то попались в  экзаменационном билете. Я помню, их защищал, за что мне влепили тройку. 
                  А как  синие  встречали Нину, когда она приезжала к ним на открытие Дворца культуры, школы, детдома, детсада или  какого-нибудь  культурного учреждения!    Половина  этих заведений  названа ее именем Юнино. А в честь меня  названы несколько колхозов и  даже один остров, принадлежавший ранее какому-то олигарху и носивший его имя.  Сейчас он остров Яглебо.  На  нем   я помог спроектировать стадион, похожий на «Лужники».   
                 Бежевый народ нам тоже понравился. Но  по сравнению с синими  он был более серьезен, немногословен, хотя и   любил   рассуждать о смысле жизни. Чем-то он мне напомнил финнов.  Новую власть бежевые  приняли  безоговорочно и готовы за нее умереть. Язо они   боготворили.  В связи с этим я полушутя  напомнил ему  о  культе личности. Он на полном серьезе попросил меня указать конкретные его  признаки  у него. Я их просто не нашел. Да и какой из него культ?   Он больше похож на Чапаева: «Приходи ко мне в полночь - за полночь. Чай пью – садись чай пить».     В этом смысле  за Аморит  я был спокоен, пока Язо там будет Президентом.         
                  
                 Изменения, происшедшие на Аморите за четыре года,  произвели на нас двойственное впечатление. Мы, конечно,  были очень рады за аморитян, жизнь которых действительно полностью изменилась, став  радостной и светлой. Не стало у них ни безработных, ни бездомных, ни нищих. Они почти забыли про убийства,  грабежи и насилия.  Но наша радость тотчас омрачалась, когда мы вспоминали  о нашей   России, а думали мы о ней постоянно, потому что  любили ее и скучали по ней.  Мы очень хотели вернуться домой и  в то же время побаивались этого,  предчувствуя,  что ничего хорошего нас там не ожидает, кроме  могил родителей. Нина как хозяйка  уже беспокоилась,  на что мы будем там жить, если меня и  ее не возьмут обратно на работу. А  меня больше интересовало, решился ли Президент  пересмотреть итоги  грабительской приватизацииа  и вернуть народу  природные богатства, а также   заводы и фабрики, как это было сделано на Аморите.  Без этого,  теперь я  был абсолютно  уверен,  жизнь народа в России  существенно не изменится к лучшему,  он по-прежнему будет вымирать и, в первую очередь, русские, которые  своей  беспомощностью  и привязанностью жить и работать коллективно очень  мне напоминали синих аморитян.                   
                
                  Я до сих пор   ничего не  сказал  о Юдо. Вскрытие показало, что Президент умер от удара по голове.   Юдо утверждала, что,  когда она на него кричала, он стал хвататься за сердце и край поднятой вертикально кровати.  Она вдруг задергалась, он  стал сползать вбок и упал виском  на  серебряную чашку на столике. Язо настоял, чтобы ее не принудили к эфтаназии. Учел, что она была дочь Президента. Ей он предложил самой выбрать место жительства.  Она выбрала  элитный остров, где запила и пошла вразнос. Во время совокупления с ишаком  он лягнул ее копытом по виску.  Своей смертью она как бы созналась в том, что убила отца.  Юно ездила на ее кремацию, но похоронить ее прах рядом с прахом дедушки не разрешила.   
                  
                  Когда мы  покидали Аморит,  острова элитян  все еще оставались  головной болью Азо. У вас на Земле,  жаловался он нам, в этом смысле легче.  Их можно выслать в другие страны, а здесь  она одна на весь Аморит.    В ответ я возражал, что он должен лишь  радоваться  тому, что вокруг него не было   окружения враждебных  капиталистических государств, как это было с СССР.   Большая часть вины в  его гибели лежала  на них.  У него одни полудохлые элитуты,   и то не дают спать спокойно.            
                  
                  К сожалению,    все большее стало получать подтверждение  мое  предупреждение  о том, что элита живуча, как змея.  По численности она действительно уменьшилась больше чем наполовину в основном  из-за  перевода стариков и детей в пансионаты и детдома. Я уже  упоминал о том, что одно время элитуты выкрадывали синих и бежевых. Это мы жестко  пресекли. Однако затем  мы заметили добровольный  отток наиболее ценных бежевых работников   на элитные острова.  Переговорив с ними, мы  выяснили, что там  им  значительно больше платили.   Возник вопрос, откуда у элиты  деньги. Нам долго     засоряли    мозги,  пока  разными путями мы  не выяснили, что олигархам удалось вывезти с собой  на острова значительную, если не большую  часть своих наличных денежных средств.  Разумеется, они были пущены   не на развитие промышленности и социальные нужды,  а на  превращение  одного  острова в своего рода Голливуд по изготовлению  фильмов и распространению их через Интернет по всему Амориту, а другого острова – в игорный и развлекательный центр. Мы ни к чему не могли придраться.  То, что все фильмы были порнографическими? Так у них жизнь была такая, и менять они ее не хотели. Соответствующими были и все их теле -  и радиопередачи.  Выделяя элитутвам  два острова и отпуская  их на волю, мы  были уверены, что, не имея рабочей силы и денег, они быстро вымрут. Но  олигархи не были бы ими, если бы фактически не имели денег в сотни раз больше, чем официально декларировали.  По некоторым нашим данным  наличных денег  у элитутов имелось даже больше, чем у правительства.  Чтобы избежать начавшееся обесценение денег,   Язо    заменил  их   новыми  с ограничением суммы обмена. Это был сильнейший удар по элитутам, вынужденных  выбросить  на свалки  тонны старых денег.  О продолжении строительства Голливуда и развлекательных центров им пришлось забыть.  Вот только, надолго ли?   Они же, сволочи, живучи, как черви. Как бы в подтверждение этого  перед самым нашим отъездом  Аморит стали наводнять поддельные новые деньги, и   элитуты    заговорили  о создании  самостоятельного  государства.  Язо  не  знал, как поступить.  Иметь под боком хотя бы одно, пусть полудохлое  враждебное по духу государство ему не очень нравилось. На всякий случай   я рассказал ему, как  поступило самое демократическое государство на Земле США  с другими странами, которые ему не нравились, к примеру,  с Югославией и Ираком. А Гватемалу они просто нагло захватили. 
                 -       И  не забывай про низменные инстинкты, - напомнил я. 
                
                 Когда наконец настал день нашего отлета,  я  без намеков сказал Язо,  избранному  на второй срок, что  был бы  не прочь  еще раз прилететь на Аморит, чтобы  посмотреть, что станет с   его  социализмом  еще  через четыре года.   В то время у него  будет заканчиваться второй и последний срок президентства, и он еще сможет  дать разрешение на полет на  Землю. Он пообещал сам  прилететь за нами.  А сейчас, сказал он,  мы сами видим, как он занят.    
                  Намек мы поняли и не обиделись на него за то, что на Землю нас отвез  Яро.  Свой остров вместе с домом   он сам настоял на передаче под   детский санаторий. Давно собирался жениться и очень хотел, чтобы его брак зарегистрировала Нина, да   так и  не нашел  девушку по любви. А мне как-то   шепнул, когда мы хорошо выпили, что хотел бы жениться обязательно на целке,  которые на Аморите стали в большом спросе. 
                  
                                                                     
                                                                                                                                        ***

                 Мы приземлились около полуночи на том самом месте у Нининого дома. Никакого  дома мы не увидели. Нина узнала лишь кривую сосну невдалеке от дороги,  прошедшей  прямо по дому.   Мы стали показывать ставшему невидимым  Яро место, где стоял ее дом. Тут я   увидел приближавшиеся фары машины. Яро успокоил, что близко она не подъедет.  Фары и в самом деле погасли, как  тогда  у меня.  Нина показала еще два дерева, за  которые  были  подвешены  ее качели.  Яро не хотел с нами расставаться, но пришлось,  так как  водитель остановившейся машины  мог приблизиться к вселеннолету.  Мы обнялись по русскому обычаю, после чего сложили по-аморитянски ладони и  высказали пожелания друг другу:
                   -       Счастливого тебе возвращения на Аморит.
                   -       Счастья вам на Земле.
                  
                   Через несколько минут вселеннолет  взмыл вверх.  Когда он превратился в точку чуть ярче  звезды, к нам подлетела машина, и  из нее выскочили два крепко сбитых парня.
                   -       Что здесь было? - спросил один меня. –  НЛО?
                   -       Может, и НЛО. Нам  он по херу. У нас тут дом исчез. Стоял вон там, - указал я рукой. 
                   -       Что ты видел?
                   Нина опять что-то  показывала Алешке,  и участия в разговоре не принимала. 
                   -       Ничего я не видел.   Мы приехали домой, а тут  вместо дома  эта гребаная дорога.
                   -       Кто вам разрешил сюда проехать? – накинулся на меня второй. – Там шлагбаум.
                   -       Я  плевал  на ваш шлагбаум. Я ехал к себе домой. Какая  сволочь  снесла наш дом без  нашего согласия?
                    Они засмеялись.
                   -       Кому оно, бля, нужно? – спросил  второй. – Мужик до тебя тоже пытался качать права.
                   -       И что с ним  стало?  Где он сейчас?
                   -       Был рад до усеру, что в соседней деревне  ему  и  старухе   подыскали две заброшенные   избы.
                   -       Вы можете туда нас отвезти?
                   Парень посмотрел на первого, а тот на меня.
                   -       За пять сотен можно.
                   -       Парни, у нас, ей-богу, ни копья. Мы все до копья отдали водиле. Мы с ребенком.   Я вам там или после заплачу.
                  
                   В конце концов, они согласились.
                   В машине  они  рассказали, что в двух километрах отсюда строился элитный поселок, вся территория от кольцевой  дороги огорожена,  и   наш дом снесли.   Оба они  оказались  моими земляками  и даже из соседнего района, где я не раз бывал,    а здесь зарабатывали  на жизнь вахтовыми охранниками. Вахта, как они мне объяснили, пятнадцать безвылазных суток  с пересменкой на сон и жратву. Потом – на полмесяца домой.  А есть полугодовая вахта,  но ее мало кто выдерживает. 
                   В километре от деревни водителю  позвонили.   Он выругался и, пообещав приехать за деньгами, высадил нас.

                  Деревня, куда мы дошли пешком, оказалась  без названия и состояла из одной улицы.    Мы постучали   в ближайшую калитку дома со светом в окне и узнали, где жил Николай Иванович.  В его дворе стоял мой «Форд». Николай Иванович чуть  умом не тронулся от радости, увидев нас. Он вывез почти все из комнаты Нины и извинялся перед ней, что его дочери присмотрели для себя кое-что из   ее одежды. Разбудили мы и  Августу Климовну. Она,  как прилипла к Алешке, так и осталась  сидеть при нем, когда он не уснул. На ночь  мы остались у нее. За эти годы она сильно постарела и совсем перестала ходить в церковь, где подрабатывала и кормилась. Зато уже год, как  она получала пенсию.  С голоду не помирала, а больше ей не надо было.            
                
                  Николай Иванович рассказал, что вначале их вообще хотели вышвырнуть на улицу, так как дом ни за кем не числился. Два дня никто из них не выходил из дома.  К нему был подогнан экскаватор, но рушить дом с жильцами  не решался. Спасли их два корреспондента, один из газеты, другой из телевидения,  которые на их примере затронули  проблему беженцев в целом и обеспечения  их  жильем, в частности.  В результате, их   вселили временно в эти дома, а самое главное,  вскоре дали  российское   гражданство и даже стали выплачивать его детям пособия.   
                  Нас Николай Иванович  предупредил, что у Нины  могут быть  сложности при оформлении российского гражданства. Им помогло, что у них сохранились настоящие советские паспорта, а его у нее  нет.  Если докапают, что  паспорт и прописка  у нее  поддельные, то вообще могут отправить этапом  вместе с Алешкой на Украину, посчитав  за  родившую здесь проститутку. Поэтому он посоветовал сказать, что паспорт у нее отняли.
                  Мой паспорт,  документы на машину и даже  кошелек Николай Иванович  сохранил.  Возвращая кошелек,  он вложил в него пятьсот рублей, пообещав вернуть сто двадцать  с получки. Он работал в автомастерской. 
             

                                                                     
                                                         

                                            Глава 2

                                      ХОЧУ ОПЯТЬ  НА АМОРИТ.
               
               
                 Честно говоря, мне не очень хочется рассказывать, что  было с нами  дальше.      Николай  Иванович   оказался прав, советуя нам  набраться мужества и побольше терпения, чтобы вынести все, что нам предстояло пережить.
            
                 Утром  я на своей машине   повез Нину и Алешку к себе домой. «Форд»     стал  еще лучше, чем  был при мне.  Николая Ивановича не оставляла мысль о моем возвращении,  машину  он облизал и за все время наездил   на ней   всего две тысячи километров, как он выразился,  по большим  праздникам.   Доверенность от моего имени  он выписал сам, попросив дочь расписаться за меня.
                 Машину  я купил   подержанной, копя  на нее  все три   года работы. И  немного помогла тетя, получив  прибавку к пенсии за полтора года.  Большую часть жизни  она провела за границей,  и замуж так и не вышла. Рассказывать о себе она не любила,   говорила, что выполняла задание Родины.  Лишь однажды,  услышав по телевизору о смерти видного разведчика, всплакнула и сказала, что он был очень хорошим человеком и один раз спас ее от смерти. Меня она  любила и говорила, что дороже меня у нее никого нет. После окончания мною школы она настояла, чтобы я  дальше учился в Москве.  Недалеко от ее дома находился инженерно-физический институт, куда я  и поступил  на факультет международных отношений. У тети был знакомый в министерстве внешних экономических связей и торговли, он и помог мне туда устроиться  после института. Там в дополнение к английскому и немецкому языкам я выучил еще и финский. А сейчас, выходит,  к ним прибавился  еще и аморитянский, кстати, самый легкий.   Я уже через год на нем  во всю  разговаривал. Правда, на Земле лучше меня его знала Нина, а лучше нас обоих на нем болтал Алешка. Болтал, потому что сейчас  не имел представления об Аморите.   

              На двери нашего подъезда  кодовый замок был другой. Я дождался, когда   вывела собаку Ладу знакомая соседка Надя с верхнего этажа. Как всегда, она была навеселе и, увидев меня, громко закричала  и, кажется, потеряла сознание.  В моей двери оказался другой замок.  Так и не открыв его, я позвонил в соседнюю квартиру. Соседка Таня, тетина подруга, услышав мой голос, исчезла, а вместо нее  послышался прокуренный голос ее мужа Сашки:
              -      Глеб, это ты,  не брешешь?
              Я встал напротив глазка и поправил волосы.
              -      Сань, узнаешь?
              Узнать-то они меня узнали, да долго не могли поверить, потому что  считали меня умершим, а в моей квартире давно жила  семья какого-то чучмека, не то азербайджанца, не то еще кого.   Тетя умерла на следующий год  в мае  после моего исчезновения. Перед этим   у нее случился  инсульт, она потеряла речь, все ждала меня, но не дождалась. Таня сама вызвала  ей «Скорую» и ездила к ней. Врачи сказали, что она пролежит не меньше трех недель. А как раз был май, и Тане  надо было копать огород  в деревне у матери.   Она с Сашкой  уехала из Москвы на неделю. А когда вернулась, в больнице узнала, что тетя умерла. В морге ей сказали, что за тетей никто не пришел, и ее отдали в анатомию, вроде бы студентам. Рассказывая об этом,  Таня заплакала из-за того, что тетю не похоронили, и теперь некуда к ней  сходить, чтобы  помянуть.
             
              Еще на Аморите я обговорил  с Язо ответ на вопрос, где  мы пропадали  все эти годы. Сначала он   просил нас вообще   никому не рассказывать    об Аморите.  Я возразил, что нас могут  заставить   это  сделать  под гипнозом или силой.  Я-то   могу  потерпеть насчет силы.   А Нина и Алешка?   Язо, конечно,  мог лишить нас  памяти об Аморите так, чтобы    на Земле ее не смогли  восстановить. Но ни он и ни мы не хотели забыть эти годы.  И тут он неожиданно     разрешил нам  рассказывать обо всем, но не все и всем подряд, а что и кому мы посчитаем нужным.   Возможно, сказал он, россияне сумеют извлечь из  истории Аморита  пользу для себя, как извлекли ее для себя аморитяне из новейшей истории России.  На случай, если  эта история Аморита  вдруг не понравится на Земле и на ней   захотят, чтобы мы о ней навсегда забыли,  Язо закрепил в нас память об Аморите.     Но у Алешки мы все же попросили ее вырезать. Он еще долго не сможет определять, кому можно, а кому нет,  рассказывать об Аморите, где родился. А приучать его к вранью мы не хотели.
               
               Всем, кроме Николая Ивановича,  мы решили никому не рассказывать об Аморите, чтобы нас не посчитали за сумасшедших, а говорить,  что потеряли память.  Нина  при этом  будто  бы  помнила лишь, как,  проводив меня в командировку, легла спать и  очнулась вместе со мной и Алешкой у своего уже не существовавшего дома.  А в моей памяти   сохранилось, как  после  командировки  я вышел из машины у   дома Нины, где  и встретил ее с сыном, о существовании которого не имел представления.
               Так мы рассказали и Тане с Сашкой.  О таких случаях  они слышали не  раз,   их больше интересовало, где и на что мы будем жить. Чучмек сделал в  моей квартире евроремонт. Таня просила  его отдать ей  хотя бы  мои документы с фотографиями и тетину  икону. Он сказал, что все выбросил на помойку. 
              -   Врет, рожа черножопая, - усмехнулся Сашка. – А мне он сказал, что и  ордена  ее   выбросил.  А как ты  их теперь у него заберешь?     Только морду ему набить.    Я  ему пригрозил это сделать,  когда  ты  вернешься.  И  сказал, что  мы с тобой обязательно  узнаем, как он отнял у Полины   квартиру. Знаешь, что он мне ответил? 
              -    Что? – Я весь напрягся.
              -    Ты, говорит,  дождешься, что и у тебя ее отнимут. И закрыл дверь.  Вот только я не расслышал,  сказал он,  отнимут или отниму. Я бы ему, суке, за это дал.  В любом случае,  без него    не обошлось.                  
              Я постучал в свою квартиру, но никто не отозвался.               

               Оставив Нину с Алешкой у Тани, я  поехал   в больницу, где умерла тетя, и разыскал медсестру,  не забывшую  ее.  Она   вспомнила, что к  тете   приходили  мужчина и женщина и что-то сообщили обо мне.  Потом  они связали тетю  со мной по телефону,  она была вне себя от радости и  что-то подписала.  После их ухода она все время поглядывала на дверь, словно кого ждала. На следующий день эта медсестра не работала, а когда вышла, тетя была уже без сознания и к вечеру умерла.  Накануне она весь день проплакала, пыталась что-то сказать, показывая на телефон, ее не понимали, она сердилась и опять плакала. 
               
                Об этом я рассказал, вернувшись из больницы,  следователю своего бывшего отделения  милиции. Разговаривал он со мной неохотно, так как для него я был мертвецом, каковым значился в милиции.   Он предположил, что тетю  обыкновенным образом  кинули с квартирой, убедив, что я попал в беду, и спасти меня  могла только ее подпись. Мошенникам подпись нужна  была, чтобы завладеть квартирой.   А  разговаривать с тетей от моего имени мог  любой без акцента, узнав каким-то образом, как  я к ней обращался.  Обычная афера, каких сейчас много.
               
                Следователь сказал, что для того, чтобы завести  на квартиру  дело, надо, чтобы меня вначале   легализовали  как живого человека.  Он попросил меня подождать в коридоре. Через минут десять он вышел и сказал, чтобы я возвращался  к Тане и никуда не уходил с женой и сыном.  Он договорился с людьми, которые нам должны помочь. 
                  
                 За нами приехала  «Скорая» из клиники судебной психиатрии, где мы провели  восемь месяцев.   Там нас   быстро  под   гипнозом раскололи насчет   Аморита,    и  мы им рассказали все: как выкрали Нину, про ее дневник, про элиту, про революцию,  про строительство социализма и  про наше активное участие в этом деле.   Как мы ни уговаривали   не подвергать Алешку гипнозу, они это сделали, но  об Аморите   он не имел представления. 
                  
                 Потом полгода мы  провели   в различных инфекционных и вирусных отделениях, где нас проверяли, не завезли ли мы с собой какую заразу  на Землю. В какой-то степени мы это понимали и терпели, как могли. Я – мужик, бывал и не в таких ситуациях, мне жалко было Нину и сына. Утешало нас проживание  везде  в отдельной палате. Да и где бы они  провели зиму  и на что кормились? А тут плохо ли, хорошо,  а голодными мы не были, и над нами  не капало.
                  
                 Затем нас опять перевели в клинику судебной психиатрии. На этот раз с нами, включая Алешку,  беседовали сотрудники ФСБ, дотошно расспрашивая про жизнь на Аморите и его местонахождение, все время пытаясь подловить на лжи.  Наша участь облегчалась тем, что   нам   не надо  было  ничего   придумывать и скрывать,   мы  говорили  только  правду.   Два раза, но уже, к счастью,  без Алешки,  нас вновь  подвергли гипнозу,   но этот раз он  отличался от первого.  К нашим головам были подключены  приборы, и в голове у нас звучала  почему-то блатная «Таганка».  Может, намекали, что нас ждет, если мы будем делать не то, что надо.    Потом опять были допросы, носившие  откровенно враждебный в отношении нас характер особенно,  когда мы высказывали свое мнение о Советском Союзе  и нынешней России.  Убедившись, что нас не переубедить,  нам приказали  либо навсегда забыть об Аморите,  либо лучше   нам    оттуда не возвращаться.  Мы пообещали все забыть, но этого оказалось мало, и нас заставили это сделать под гипнозом,  на этот раз под танец маленьких лебедей. Потом в беседе нас проверяли, действительно ли мы  все  забыли.   В конце концов,  убедившись окончательно, что мы ничего помнили, а также    в нашей  абсолютной  неграмотности в  астрономии,  нас оставили в покое, предупредив на всякий случай, чтобы мы вели себя на Земле послушно. А  спустя два дня нас выпустили на волю, дав справки о том,  что Нина  из-за  потери памяти  не помнила  пять лет, а я  -  четыре.

                  Перед выпиской я  во время перекура выведал у молодого доктора, что на том, чтобы  у нас вытравили память об Аморите, помимо ФСБ,     настаивал также    известный олигарх, случайно прознавший о нас. Ему  очень не понравился   наш   рассказ о  строительстве социализма на  Аморите  взамен либерально-демократического капитализма. Он  не хотел, чтобы  об этом  узнали россияне.
                  Но все  попытки заставить нас забыть Аморит, оказались тщетными. Мы о нем  помнили все это время, но никому, даже  Николаю Ивановичу не рассказывали.     А Алешка  лишь раскрывал широко глаза, когда мы его о нем спрашивали. 
                
                                                                  
                                                                     ***
                
                 Нас выпустили  из клиники  в середине следующего апреля. Муж  сердобольной медсестры, подкармливавшей  сладостями Алешку,  отвез нас к Августе Климовне, где мы и остались.  Она едва дождалась нас и сразу переписала дом на Алешку. Так что мы  теперь не  бомжи.
                
                 О возврате  тетиной квартиры, где я был прописан, а поэтому и моей, скорее всего,  придется забыть, тем более что поменялся  ее хозяин. Теперь там жила  русская семья. Новый хозяин, нормальный русский мужик   Веня, как он представился,   чуть старше меня и   слегка поддатый, впустил меня без разговора в мою квартиру и  показал  все документы на  нее.  Квартиру  он купил через солидное агентство, продав  через него  свою однокомнатную квартиру и комнату  жены. Он без слов отдал мне сохранившуюся нашу мебель и все книги, и мы с Сашкой на двух машинах перевезли  все  в наш новый старый дом. На балконе еще ранее отыскались  два наших альбома с фотографиями, которые хозяин отдал Тане. Ни орденов и  ни иконы,   естественно,  чучмек  не оставил. Даже всю мою одежду  вывез и продал на рынке. 
               
                 В ЖЭКе   мне показали документы,  из которых следовало, что   владельцем нашей квартиры   за два дня до  смерти  тети стал Салтанов, но он в нее не въезжал, а вселился   купивший у него квартиру   Джафаров,  что подтверждали соответствующие документы.  А пять  месяцев назад квартира была продана нынешнему мужику, о чем свидетельствовали уже имевшиеся у меня на руках документы. 
                 Я взял у  председателя правления, которая меня помнила,  копии всех документов и отнес их в милицию, чтобы с их помощью  вновь  стать  живым   человеком на Земле и все же попытаться вернуть квартиру.   Там мне  сказали, что мое оживление – дело не одного месяца, а, может быть, и года.

                 Забрав  нужные копии документов,  следователь через месяц сообщил  мне, что  у предыдущих двух хозяев Салтанова и  Джафарова были фальшивые паспорта, и разыскать их  практически не представляется возможным.    Я кусал  локти, что не переговорил первым делом с чучмеком и не выбил из него  силой  признания. Сказалась моя выдержанная до конца на Аморите роль представителя земной цивилизации.   А здесь о ней слухом не слыхивали.   
                  
                О  прежней работе, как и о квартире,  мне также пришлось  забыть.    В отделе кадров  я узнал, что  мой   отдел  торговли с капстранами расформирован, и  в нем остались лишь  нефть и газ, а  моя трудовая  книжка находится в архиве. Но там ее не нашли, а взамен  выдали копию моей  личной  справки из  архива, поперек которой крупными буквами от руки было  написано:  «Умер». В какой- то степени это соответствовало  истине. 

                Восстановлению на Земле Нина, к счастью, не нуждалась, так как  ее ниоткуда не выписывали и поэтому  не  умерщвляли. Но нигде она и не числилась, если не считать ее фальшивого паспорта   с пропиской в уже  не существовавшем доме.   Не существовал в России и Алешка.                
                  Помогла Нине метрика, которую  сохранил Николай Иванович.   Мне как   ее мужу,  пусть и не официальному, с  помощью свидетельских показаний   Николая Ивановича и Августы Климовны удалось доказать  в районном отделении милиции, что она не украинская проститутка, а бывшая русская беженка,  и там ей пообещали  дать вместе с Алешкой российское гражданство. Помогло спасти Нину от высылки также то, что Августа Климовна  официально оформила на Алешку свой дом.
                
                                                                      
                                                                ***
                
                 В стране  начался экономический кризис, даже грузчиком и охранником устроиться стало трудно, и, чтобы не умереть с голоду, я повез семью  к себе на родину, небольшой городишко, в центральной части России.  Там у всех свои участки, картошка в погребах должна быть.
                 Наш дом  после смерти отца я продал, и на эти деньги  закончил институт. Для начала я   остановился у  дяди Вани. Он был  старше отца  на  пять лет и  внешностью  больше взял  от моего деда.  У него было, чисто мужское   чуть грубоватое   лицо с  крупным прямым  носом, слегка выступавшими  скулами и подбородком, густыми бровями  и глубоко посаженными  стального цвета глазами.   Отец походил на него, но лицом был  помягче, а ростом повыше и в плечах пошире.  Я  был еще крупнее отца и  лицом той же грубо сколоченной дедовской  русской породы. Но женщинам я почему-то нравился.
                  
                 -       Ну и разумно поступил, - сказал мне  дядя Ваня.  –  Картохи у нас  много. Нам все эти кризисы нипочем. Это он богатеям страшен. Потому  как им есть что терять.  Что  можно было потерять, мы  уже    потеряли.  Теперь только доживаем.
                 До   перестройки  он работал мастером на фабрике инвалидов.  В его сарае когда-то был  целый музей изделий и игрушек, изготовленных  инвалидами. Помню, я  удивился, узнав, что понравившуюся мне машинку  сделали слепые. И был поражен, увидев, как ловко они работали на маленьких станках, глядя  незрячими глазами в сторону. 
                 Те игрушки не сохранились, а настольные станки и инструменты дядя до сих пор использует в своей мастерской по мелкому металлоремонту, которую он открыл после закрытия фабрики. Он-то, ладно, он был зрячий и  не инвалид, а что стало с ними?
                 -        Все повымирали, - ответил дядя.  -  Из шестисот человек лишь трое еще живы.  Один слепой, этого дети холят, и двое героев инвалидов войны. Эти говорят: «Мы Гитлера свалили,  неужто  не выстоим супротив демократов?» 
               
                 Дядя – страстный книголюб. Дома у него много советских книг. Сколько  я его ни помнил, в свободную минуту он всегда  сидел с книжкой. Дед его уважительно называл ученым. А отца почему-то так не называл, хотя у того было высшее образование.
               
                 Дом дяди  был поделен на две половины. В одной проживал он с женой, которую все звали Нюсей,  красивой веселой хохлушкой, так и не научившейся говорить, как следует, по-русски. Ее он привез с Украины, где служил в армии.  Она  оказалась   редкой хозяйкой, в доме всегда было убрано и чисто. И кругом  лежали вышитые ею салфетки.  Она сразу завела корову  и  кур, которые кормили и нас. Сейчас вместо коровы у них была коза, чье молоко для худого и бледного  Алешки   оказалось  неоценимой находкой.   
                Во второй половине жила  дочь дяди Вани  Оля с мужем Петей и семнадцатилетним Генкой.  Нам дядя Ваня выделил свою спальню, а сам с женой перешел в кладовку. Нас вполне устраивала  тахта в большой комнате, но они и слушать не хотели.
               
                Я   сводил  Нину с Алешкой  на кладбище к  отцу с матерью. Дядя Ваня ухаживал за могилой брата. Посаженная еще мной березка стала в два раза выше меня ростом. По русскому обычаю мы выпили, чтобы им лежалось спокойно. 
                По дороге обратно мы заглянули на бывший колхозный рынок, являвшийся когда-то центром жизни не только города, но и всех окрестных деревень и сел. Он располагался в самом удобном для горожан и приезжих месте с большим пространством для машин, телег и скота на продажу. Помню, в пятницу, у нас в доме всегда было много родственников и знакомых из нашей деревни.  А  утром вместе с ними и вся наша семья   шла на рынок. 
                  
                 Сейчас его со всех с двух сторон  зажали трехэтажные коттеджи, а  спереди возвышался магазин с вывеской   «Гиперсуперминимаркет».   На самом рынке властвовали азербайджанцы с импортными продуктами и ширпотребом. Заглянули мы и в магазин. Наверху  трещали прилавки от  турецко - китайских товаров,   внизу  шла довольно бойкая торговля    водкой.   Народ   покупал  в основном   «Мосоловскую»,   стоившую чуть дороже пакета молока.   Фамилия мне была  знакомой,  и я вгляделся в  портрет на этикетке.   Морда моего одноклассника Витьки Мосола, с которым я часто дрался,  стала  еще наглее и  самодовольнее.  Я даже не знал, как  сказать об этом Нине: с гордостью, что учился с ним или с гордостью, что бил ему морду. Сказал о том и другом без гордости.   
                  По сравнению с тем, что было тут раньше, и на рынке и  в магазине людей, считай что  не было вовсе. Я часто задавался одним и тем же вопросом, находясь в нынешних магазинах.  Что  лучше:  иметь деньги и постоять в очереди   или не иметь денег и  лишь глазеть на полные товаров прилавки?   Ответ, конечно, есть. И  все-таки?

                 Сводил я  Нину с сыном  и   в места своего детства.  Хотел показать вербу, с которой прыгал в речку, но весь берег   был огорожен высокими  заборами, за которыми  виднелись  трехэтажные особняки.  В школе, куда я  заглянул, мне сказали,  что  один из этих особняков  принадлежал  Виктору Борисовичу Мосолову,  который, помимо  пиво - водочного завода,  владел еще и всеми увеселительными заведениями города. И хотя его отчислили после восьмого класса  за неуспеваемость, он стал  почетным учеником школы как   ее спонсор. 
                
                Из  одиннадцати  ребят нашего  десятого класса   в живых остались лишь двое.  Остальные либо погибли в горячих точках,  либо  от рук бандитов и милиции.  Я  выпил   с  Витькой  Мерзликой. Он был лучшим математиком школы, но на ученье дальше не было денег, и сейчас он подрабатывал, чем придется, а больше   извозом.  Мосол предлагал ему работу охранника, но  Витька  наотрез отказался. Еще он    рассказал, что  мой школьный друг Володька   Сипа сидел  за  разжигание  межнациональной розни:  руководил погромом  азербайджанского  рынка в городе. И хотя у него была  сломана рука,  ему дали восемь лет, а  из  черных  никого не посадили. По распоряжению мэра города   милиция  оберегала  их от русского народа.
               
               Позже я узнал, что и мой племянник   Генка,  участвовал в том погроме и драке.  Но его как  несовершеннолетнего    продержали лишь  десять суток,  после чего  он долго харкал кровью,  и теперь  находился  под наблюдением  органов милиции.
               Генка в  институт не стал поступать: и учился на тройки и   платить за учебу нечем, а главное,  сам не хотел дальше учиться.   Все равно работы в городе не найдет.
               Он длинный, худой, как отец,  и весь из одних  натянутых   жил и нервов. Не по годам взрослый и уже во всю курит.  Странно, но не пьет.
               
               Я поинтересовался у него, за что его били. Когда  он сказал им, что знал Сипу с детства по дружбе со мной,   они стали выпытывать у нег, кто еще состоял   в   их  экстремистской организации. Генка точно знал, что никакой такой  организации  в городе не было, просто им осточертели  на рынках эти морды, не пускавшие на прилавки русских колхозников, имея в виду нынешних крестьян.  Так  он и  ответил. Ему не  поверили и стали бить, но избили по настоящему  за то, что   обозвал Президента  козлом. Из-за него  и   стал харкать  кровью.      
               
               Мне были интересны мысли молодежи,  и   с Генкой   я  много беседовал. Мысли у него были совсем не несовершеннолетние.  О нынешней власти он отзывался  лишь  матом, считая   ее антинародной,  и  был убежден, что ее надо свергать, пока совсем не погибла    русская Россия.  Я поинтересовался, как он собирался это делать.  Толком он не знал, но   был уверен, что добровольно  олигархи награбленное богатство народу не отдадут.  Президент тоже не хотел   слушать о пересмотре итогов приватизации. Так что без новой революции и применения силы тут никак не обойтись.  Жалел, что рабочего класса и крестьян в стране  больше  не стало,   и вообще народ  стал не тот, каким он   был в начале  прошлого века.  Сейчас люди были сломлены окончательно и   предпочитали  умирать от водки, чем выходить на улицу.  Поэтому Генка был уверен, что  совершить революцию могла   только  молодежь, которая уже начинала  группироваться, только у нее не было  стоящего руководителя.     Сипа    им не был.  Дальше этого города  он не смотрел. А Генка мыслил шире.   К примеру, можно было бы  захватить    аэропорт    в Шереметьево со всеми  пассажирами, в том числе иностранными,  и выдвинуть  ультиматум о национализации всей нефте- и газодобывающей промышленности и крупных заводов и  фабрик, а всех олигархов  выслать, чтобы здесь не воняли.  А еще было бы лучше захватить сразу несколько аэропортов  в разных  городах.
                Я даже не знал, что на то сказать.  На мой взгляд, сразу из этого вряд ли что получилось бы, ребят бы поубивали или обманули, а потом пересажали бы. Да и что делать с пассажирами? Не убивать же их, если требования не  выполят?  Лучше  бы захватить тех, кого не жалко убить. Эта моя мысль показалась Генке оригинальной.
                 -       Насчет аэропортов  ты сам додумался  или кто тебе подсказал? – спросил я его.
                 -       Тайланд подсказал.
                 -       Что там было?
                 -       Там молодежь захватила  аэропорт  и скинула  правительство.

                 Олина   мужа  Петю   я знал, сколько себя помнил.  Он из нашей деревни и жил рядом с домом деда. Всю жизнь он был шофером  и  сейчас  водил микроавтобус.   Он сказал, что на моем «Форде»  в дедову деревню не проехать, а оставлять машину на дороге опасно – угонят или разденут. Поэтому мы поехали на  «Газели», которую Петя  взял в парке. Нина тоже собиралась  ехать с нами, но брать с собой  Алешку ей отсоветовали, так как утром в избе будет холодно, и он может простудиться.   А  без него ехать она отказалась. И я был за то, чтобы она осталась, так как  в  декабре в деревне, кроме снега с грязью,  смотреть нечего.  Мне  - другое дело.  Мне надо  сходить на могилу деда и посмотреть,  как сейчас  живут в деревне люди. 
                
                 К деду я всегда  ездил при первой возможности.   Меня там все знали и   ругали за то, что я назван  не по-русски, не то,  что Ваньтя, Кольтя, Васьтя. А для меня имя Глебтя звучало, как музыка. Я любил деревню и всех, кто там жил.  Там  после девятого класса я впервые   влюбился.  Она приехала на каникулы к бабушке и на следующий день уезжала.   Я прогулял с ней до рассвета. Мы даже не целовались и больше не виделись, лишь переписывались. В последнем письме она сообщила, что выходит замуж, но меня будет помнить всю жизнь. Как говорится, и на том спасибо.
                 Я не жалел, что потерял из-за нее   три  года, ни на кого   не глядя, зато  понял, что любовь должна быть только  с первого взгляда. За меня хотели выйти замуж и дочери миллионера и генерала и начальника отдела нашего министерства, а я выбрал беспризорную Нину.
                
                 По природе Петя был молчун, а тут вдруг разошелся.
                 -       Вот ты ученый,  - повернул он ко мне голову, когда мы выехали из города. -  Ответь мне на простой вопрос, что с нами дальше будет, если уже сейчас  невмоготу жить.   
                 Насчет своей учености возражать я не стал, зная, что учеными в деревне называют всех более или менее образованных  людей. 
                  Петин вопрос заставил меня задуматься.  Мне легче было бы на него ответить, если бы его задал коллега по моей бывшей работе или ученый. А у Пети немного другие заботы и потребности, а соответственно, и взгляды.                   
                 Но я ошибся.
                 -       Я  имею в виду не сытое пузо, а  смысл жизни, - пояснил  Петя с семилетним образованием.  -  Ты знаешь, я всю жизнь шоферил.   Вроде бы  ни о чем не думал, лишь крутил баранку. А оказалось, что нет, еще как думал. Когда я в колхозе до армии работал, то  знал, что, не выйди я на работу,  у них там что-то нарушится, и людям будет вред. В армии было еще ясней,  там я служил Родине, повышал, как тогда говорилось,  свою боеготовность на случай войны. Ни у кого из ребят тогда даже в мыслях не было увильнуть от службы, потому что она считалась священной и почетной обязанностью.  А сейчас туда ребят силком  загоняют. Потому что они не считают, что у них есть Родина, которую надо защищать. Это тебе  я для примера, чтобы подсказать,  что я имел в виду в своем вопросе.  Опять же возьмем  меня. После армии,   где я только не работал: и у дяди Вани на фабрике, и таксистом, и возил председателя исполкома, и в автобусном парке. И везде я чувствовал свою нужность людям, отчего хотелось работать, причем лучше.  А сейчас я работаю только из-за денег. Хозяин автопарка для меня кровный враг так же, как и я для него. Если раньше я мог потребовать от директора все, что мне нужно было для работы и отдыха:  и душ, и читальню, и спортплощадку, то сейчас об этом даже заикаться не смей, ответ один:  не нравится  - уёбывай. Хотели создать профсоюз, хозяин  тут же уволил зачинщиков. Вот и работаю, как говорится, на последнем дыхании. Даже зарплата не радует.
       
                Что я мог ему ответить? Меня  выручило то,  что дорога пошла ни к черту: одна сплошная грязь   Мы поползли, как черепаха,   не раз застревая, и Пете пришлось  не раз выходить  из машины.    Я тоже хотел вылезти и помочь, но он лишь взглянул на мои ботинки (сам он был в резиновых сапогах) и усмехнулся.      
                Я же, в свою очередь,  хотел поинтересоваться у Пети, что стало с колхозными угодьями, простиравшимися за деревней на многие километры,  откуда, я помнил, под вечер возвращались с песнями колхозники.   Но мы  уже подъезжали к деревне, и об этом я решил узнать у  оставшихся в живых  родных.
                     

                                                                     ***
                     
                 Их осталось совсем мало: тетя Клава, сестра отца с дочерью Маней и внуком Юрой и мой троюродный брат Коля. 
                 В доме деда, где жила тетя,  была  радость: к ней и к Маше из Москвы приехал Юра. Я не знал, что там он работал вахтовым охранником и не был дома полгода. Про строительство поселка для миллионеров он знал и даже пытался туда устроиться  охранником, но его не взяли из-за того, что он был иногородний.
                 Мой приезд превратил этот день для тети в настоящий праздник. Юра сказал, что  звонил мне домой, и ему отвечали на ломаном русском, что я там больше не живу. Пришлось мне рассказать им про свое исчезновение с потерей памяти. Привыкшие к горю, женщины лишь горестно вздохнули и тут же заулыбались, когда я стал рассказывать о сыне.  Тетя пригласила к себе всех оставшихся в живых моих знакомых, и мы  хорошо выпили, а после   Маша, а в моей памяти Маньтя, повела меня на кладбище. Там я быстро протрезвел, увидев  могилы почти со всеми, кого  раньше знал. Маша искоса поглядывала на мое изменившееся лицо и повлажневшие глаза.  Всю хронологию постсоветской деревни страны я увидел  здесь, как на ладони. Два-три года после  развала СССР  деревня еще держалась на старых запасах.  Первыми начали вымирать  мужики от дешевой паленой водки и мои сверстники  в бандитских разборках. Дольше всех держались перенесшие войну старушки. В безымянных свежих могилах лежали, скорее всего, они, хорошо, если в гробах, а не как собаки. 
                  
                  Видно, мои мысли передались Маше, и она рассказала, что одно время крестьяне умирали так часто, что возникли трудности с гробами. Леса возле деревни нет, и за гробами нужно было ехать в город. Лошадей уже не было,  на всю деревню остался один трактор, и тот не работал, и гробы нередко   делали из  чего попало.  Это ухватили арендаторы земель и стали расплачиваться  за землю гробами. И проблема была  снята. До сих пор у  многих еще живых  гробы  хранятся. Маша от него для себя отказалась, а тетя Клава   взяла и хранит его на чердаке. Юра хотел его сжечь,  но бабушка  не дала. 
                  
                 Вопрос о колхозной земле я прояснил, вернувшись с кладбища, и   у меня вырисовалась такая картина.  После ликвидации их колхоза, -  якобы был такой  указ  Ельцина,  - поделенная между крестьянами земля уже со следующего года  стала зарастать травой и   приходить   в запустение. Денег-то  на покупку посевного зерна и техники ни у кого не было. Тут, как хищники, объявились  арендаторы земли  или, как их    называли колхозники, «инвестеры»,  которые стали  брать у крестьян землю в аренду  в счет будущего урожая  или выкупать земельные паи, как когда-то ваучеры.  Основным средством платежа за паи, как и за ваучеры, стали паленая водка и на этот раз  еще и деньги на лекарство,  а те, кто не хотел продавать, пытаясь выжить своим трудом, бесследно исчезали, однако, не забывая почему-то оставить  чужому человеку дарственную.
                  
                 -       Меня, знаешь, чем они, паскуды,  взяли? – спросил меня   Коля, единственный из пяти двоюродных и троюродных братьев оставшийся в живых. – Я держался до последнего. Мой участок остался на полосе один, и им приходилось его объезжать. Толку, правду говоря, от него не было никакого. Год я на нем  картоху  сажал. Мало что намучался с пахотой и уборкой, весь потратившись на технику.    Потом встал вопрос,  куда ее  девать?  На рынок в городе  зербайжаны  не пускали,  предлагали за нее в убыток. То же было и со свеклой и капустой. Выгоднее всего был бы подсолнух на масло, но там сплошная монополия этих самых арендаторов.  У нас, правда, они все засеяли под ячмень на пиво. Все наши земли  на  корню скупил  владелец пивного завода Мосолов.  Его мордовороты мне прямо сказали: «Если не хочешь, чтобы твоих  девок хором   поимели,  их  у меня и две, одиннадцати и тринадцати лет, то подпишешь аренду». Ну, имел разговор я  с милицией.  Мне сказали, чтобы я приходил,  когда девок  поимеют, и лучше, чтобы с фотографиями во время изнасилования. Пришлось подписать. А что делать? Зато сплю спокойно.                  
                   -       Что ты за это имеешь?
                   -       Первый год два мешка ячменя, а потом ничего.  Говорят, неурожай был. Правда, гроб предлагали. Я их послал подальше. 
                  
                   Ничем закончилась попытка и племянника Юры осесть в деревне. Вернувшись из армии, он тоже решил взяться за свое хозяйство. Назанимал денег, купил семенное зерно, телку, единственную на всю деревню, и, пройдя все круги ада, продал  дом матери, чтобы расплатиться с долгами, и уехал в Москву. Там он обошел все оставшиеся заводы, хотел устроиться рабочим,  и некуда, и давали мало,  в конце концов, стал, как все,  вахтером чужого добра.                     

                   Перед отъездом проехали мы по всей деревне, где смогли.  Треть  изб была заколочена, еще на трети был замки –  либо была собственностью арендатора, либо принадлежала дачникам. На самом видном  месте, где раньше стоял клуб, высился коттедж, в котором жил смотритель  Мосола.   Мне захотелось взорвать или поджечь его, а Мосолу уже не набить морду, а свернуть башку.   
                   Лучше бы я сюда не приезжал. Как побывал на  кладбище.
                  
                   По дороге назад мы продолжили    затеянный Петей разговор о смысле жизни. Я ответил, что вижу его в служении своему русскому народу. 
                   -      Как именно? -  спросил  Петя.  -  Мне лучше вкалывать на хозяина-кровопивца, а тебе больше перевозить москвичей на твоем  «Форде» и меньше с них брать? -  Видя, что я растерялся, он вдруг сказал. -  А Генка-то умнее нас с тобой. Он знает, что делать.                  
                     

                   Я прожил у дяди Вани всю зиму.  Заниматься извозом на машине с московским номером да еще без  паспорта дело было дохлое. Ради пробы я развесил по городу объявления  для желающих изучать или совершенствовать английский и немецкий языки.  Финский никому здесь не был нужным.  Цену назвал, на мой взгляд, невысокую. К моей радости за неделю пришло одиннадцать человек. Выпускникам средних школ я отказал, а взял  начинающих и слабо владеющих  языками. По английскому языку получилось две группы и одна -  по немецкому.   Через месяц от желающих не было отбоя. Оказалось, что я брал за уроки смехотворную цену. Да я и сам уже это понял, отдавая этому всего  себя.  С увеличением почасовой платы  поток желающих сразу  сократился, но  денег мне хватило, чтобы не быть нахлебником   и  даже подкопить на возврат в Москву.   
                  Тане я звонил ежемесячно, но никакого сдвига по моему оживлению не было.
                  Надо было возвращаться и пробивать самому.

                  Поездка в родной город  подтвердила Генкину уверенность в том, что Россия ускоренно  гибла, и ее срочно нужно было спасать. Несколько раз он надолго исчезал и возвращался весь побитый. На мои вопросы лишь улыбался и намекал, что скоро  все узнают.   


                                                                      ***
                   
                   Мое оживление на Земле не понятно,   почему,  затягивалось, и я продолжал считаться  в моем бывшем отделении милиции мертвецом.  Опять приютила нас  Августа Климовна. Она боялась умереть без нас, и тогда нам негде будет жить. Поэтому и держалась.   А дождалась, увидела Алешку и сказала, что еще поживет, чему мы  очень обрадовались. Для сына она стала родной бабушкой, а для нас с Ниной  -  матерью.   
                   Я по-прежнему   подрабатывал  на машине извозом, потому что  желающих преподавать иностранные языки в Москве было, как собак бездомных.    Если бы не моя машина, мы бы давно умерли с голода.
                  
                  Я,   ладно, я мужик, выжил в Чечне. Не впадал в панику и сейчас. А Нина – женщина, слабый пол, к тому же хозяйка, ей  хотелось, чтобы мы всегда  были одеты и сыты.  Посещение  продуктового магазина для нее стало мукой.   
                  -       Только позавчера подсолнечное масло стоило семьдесят один рубль, сегодня уже семьдесят девять. А я помню, что до Аморита оно  было по  шестнадцать пятьдесят. Ну,  в полтора  раза, по десять процентов в год, ну, в два, но не пятикратное   же увеличение, - возмущалась она. – Я  спросила у Вальки в Макдональдсе, сколько она сейчас получает,  и сравнила со своей зарплатой тогда. У меня получилось  повышение  чуть больше, чем в два  раза. Я   любила  сыр «Эдамер». Помню,  он стоил около  пятидесяти рублей, а сейчас  двести шестьдесят.  А чипсы вообще с ума сошли, подорожав в  восемь  раз. Разве  я  в состоянии  Алешке   покупать?   Это сколько же ты должен приносить мне денег?
                  
                  Я заметил, что она  стала  часто поглядывать на небо. А однажды у нее вырвалось:
                  -      Хочу опять на Аморит. Я там была счастлива. Там я чувствовала себя человеком.
                  Я обнял ее  и сказал:
                  -      Наша Родина здесь. Тут  могилы наших  предков. Потерпи. Мы будем  счастливы  и здесь.  Мы должны  этого добиться.   
                     
                  И все же жизнь наша,  пусть, как  у   бомжа, нашедшего бутылку с недопитым пивом и чинарик,   стала понемногу налаживаться, несмотря на набиравший обороты  во всем мире финансовый кризис. Для постсоветской России, ставшей полноправной капиталистической страной,  такой кризис стал уже вторым, больно ударившим по народу. Теперь такие кризисы станут регулярной неотъемлемой частью ее развития, судя не столько по  Марксу, сколько по прошлому опыту  капитализма. Один из них уже приводил  Россию к Октябрьской революции,  приведет неизбежно к ней  и какой-нибудь  последующий.   Подтверждением этого являлась    социалистическая революция на Аморите, активными участниками которой были мы с Ниной. С еще большей охотой мы были бы ее участниками в своей стране.
                
                  Редкими от извозов вечерами я смотрел телевизор,  отысканный  для   нас на помойке  Сашкой во время нашего отсутствия.  Кстати,  оттуда же  у нас был и холодильник  со стиральной машиной. Это ли не преимущество капитализма перед  социализмом?
                  
                  По сравнению с нашим  доаморитянским периодом на экране мало что изменилось, разве что прибавилось убийств, насилия, евреев,  и вновь замелькали  либералы, воспрянувшие духом после прихода к власти нового Президента, считавшегося ярым сторонником капитализма и прозападной   либеральной демократии.  Его предшественник, хотя и был ставленником алкаша, а до него  учеником неистового демократа с собачьей фамилией,   свои политические взгляды открыто не выставлял напоказ. Я ни разу не слышал от него,  какое  государство он строил.  Ссылка на  демократию, которую  якобы выбрал сам народ,  ничего не проясняла, так как она  проясняла лишь форму правления, а не  общественно-государственный  строй, определяющий отношение к собственности.  Простой народ  интересовала не  демократия,  а  лучшая жизнь при «социализме с человеческим лицом». Но даже, если он и думал о демократии, то  не о такой,  при которой он станет ежегодно  скукуживаться, как шагреневая кожа,  на миллион  человек. И не такую, при которой природные ресурсы, принадлежавшие раньше  ему,  и построенные его потом и кровью   заводы, фабрики и целые отрасли промышленности   будут отданы  кучке ельцинских избранников.    А вот капитализм народ точно не выбирал,  даже, напротив,  был категорически против него, зная, что при нем будет бегать, высунув язык,  в поисках работы, обязан будет платить за медицинское обслуживание, образование, ползарплаты за жилье и станет  на всем   экономить.  Его просто  по - сволочному  нагло надули. А  когда дело было сделано,  то общественное мнение, как и на  Амортите,   стало формироваться так,   чтобы любые рассуждения  об общественном строе  России с упоминанием социализма и даже  уже пришедшего капитализма и тем более  о  появившейся эксплуатации человека человеком  стали не только не модными, но и позорными.
                  
                  Так что новый  Президент принял бразды правления  в стране  с  навоженной капитализмом   почвой. К тому же он оказался не таким скупым на  высказывания.  Он сразу заявил,  что  государственный капитализм к представляет для России   тупиковый путь.   Контроль государства он допускал лишь  в области обороны. Во всех остальных отраслях властвовать должна полная свобода для  частника. Под остальным, как я понял,  подразумевались  все природные ресурсы, энергетика, металлургия, авиация, железные дороги, судоходство,  крупнейшие стратегические предприятия, не входящие в оборонку,  банки, образование, медицина, ЖКХ, алкоголь и другие жизненно важные для государства и его граждан отрасли хозяйства.  Считай, абсолютно все.
                  Даже, когда большинство ведущих капиталистических стран с наступлением кризиса объявили о национализации разорившихся  банков и крупнейших фирм,  российские Президент и его предшественник, сделавший себя  Премьер-министром,     в один голос продолдонили,  что ничего подобного у нас    не будет,  и  продолжали вбухивать  миллиарды долларов на поддержку  олигархов и фирм - полубанкротов.            
                  
                  О решительном определенном  настрое   нового Президента говорило  большинство его начинаний, и одними из    первых   были     снижение порога прохождения в Думу  для либеральных партий  и назначение губернатором   главного либерала страны Еблыха.   Президент не посмотрел на то, что во время выборов народ спустил либералов   в унитаз, а  дал им возможность опять  всплыть говном.   Что это, как  не «насрать на мнение народа»?
                  Мне рассказали, что  его предшественника прямо-таки заставляли  продлить срок его президентских  полномочий. Он уперся рогом: «Я – демократ и  не буду менять конституцию». А новый Президент  пришел и моментально увеличил срок президентства в полтора раза,  заявив, что конституция на то и есть, чтобы ее всякий раз приспосабливать к политическим реалиям, точно, как на Аморите.  В подтверждение этого  тут же последовало  отождествление массовых выступлений с  терроризмом, шпионажем  и диверсиями, а   разжигание  социальной неприязни  приравнялось к разжиганию национальной розни.  Иными словами, теперь в России запросто могли упечь в тюрьму за  высказывания «Не люблю олигархов» и «Не люблю евреев». Мне и Нине, честно говоря,  там давно  приготовлены места. 
                  
                  В то же время, просмотрев большинство выступлений  нового Президента, я не обнаружил в них даже намека  на  необходимость  немедленного решения  такой давно назревшей  проблемы,  как  коренное  изменение  морально-нравственного климата в стране. Ни разу не  упомянул  он о разгуле в стране детской проституции и порнографии,   о продаже детей,   о  вывозе  русских женщин за границу, где их превращают в сексуальных рабынь,  о вакханалии насилия и разврата на телевидении, о все поглощавшей жажде наживы, словно  вся эта зараза, занесенная в Россию  вместе с капитализмом, являлась, на его взгляд,    нормой жизни. Правда,  как-то  он предложил, в целях предотвращения похищения детей педофилами,  ввести на них, имея в виду  детей, комендантский час. Не искоренить  педофилию  как капиталистическо – либеральную  заразу, а переложить все на родителей:  сами родили, сами и  спасайте детей, а государство тут ни причем. 
                  
                    Вот почему  на экране телевизора, как когда-то на Аморите, во всю процветали разврат и   безнравственность.    Абсолютно голых  элитутов или элитян ( и то и другое определение вполне подходило к представителям нашей элиты),  как там,  тут пока еще  не было, но полуголыми были почти все,  и  всему голова был секс. Только там он был менее   циничный, как нагота у нудистов.  И сама элита там была честнее. Для нее народ не существовал, и она не скрывала это. Для нашей элиты  его тоже  не было,  но она о нем еще что-то изредка чирикала.
                   Увидел я и элитную львицу, называемую  здесь светской, дочь того самого крестного отца  предыдущего  Президента с собачьей фамилией, которую я все время забываю,  откинувшего, кстати,  копыта  на проститутке. За такую  свободу, видно, и боролся.   По стопам отца пошла и дочь, став владелицей телевизионного публичного «Дома- 2». Ей как нельзя лучше шло определение элитутка.  По сравнению с  красавицей Юдо она,  с ее   мордой,  так и оставшейся лошадиной,  несмотря на многочисленные косметические операции,  выглядела  монстром.    Размер своей  лоханки  она не афишировала,  возможно, потому что члены у наших   мужиков  пока еще не дотягивали   до елды.   Но  одного чемпиона  уже демонстрировали.  До  аморитянского рекорда ему осталось  всего лишь двадцать сантиметров, однако  при нынешних успехах  нанотехнологии, возглавляемой   автором ваучеризации страны,   это не было  проблемой.   
                   Зато по размеру груди одна российская элитутка  уже превзошла  далекую планету на целый размер и  была горда тем, что  ее хотело  иметь полстраны, но не раскрыла, сколько уже поимело.    
                  
                   Российская элита  во всю  веселилась,  наслаждалась жизнью и кичилась своим богатством. Олигархи соревновались, у кого были дороже замок за границей и больше яхта. У рядовых элитян в  моде   пошли  золотые унитазы,  и плевать они   хотели на то, что кому-то в народе  жрать не на что было. Как нам с Ниной, когда я возвращался домой  без денег и с пустым бензобаком.  А на   трех каналах одновременно шли  кулинарные поединки с применением продуктов и специй, о которых Нина не имела представления.
                  Чем больше россияне свирепели от  кризиса, тем большее число  телеканалов втягивалось в круговорот  безудержного веселья, разврата и в вакханалию  антисоветчины. Мне невольно приходила мысль о заказе  руководства любой ценой задурить народ,  отвлечь его от сволочной нынешней  жизни и свалить все на  проклятое прошлое.    
               
                 Пока наш народ безмолвствовал, ничем не отличаясь от бежевых и синих аморитян. В России он всегда походил на грузовик, который без водителя  превращается в груду металла и ржавеет.  Движущей силой грузовик, как известно,   становится лишь,  когда его кто-то соберет и  поведет. В семнадцатом году водителем  народа России  был Ленин, на Аморите  народ разбудил прозревший перед смертью Президент, а повел его  Язо, не пожелавший примкнуть к элите.
                
                 В нынешней России  водитель  пока  не виден. Ближе всех к нему мог бы быть  руководитель компартии,  чья программа  мне  нравилась.  Но он слишком дрожал за свое  думское кресло и давно забыл, что такое классовая борьба. 
                 По-боевому была настроена националистическая молодежь. К сожалению, основной упор она  сделала на борьбу с эмигрантами, не понимая, что они  являются такой же  жертвой развала СССР, как и русские.     Россия всегда была защитницей и кормилицей  для граждан других союзных республик, и сейчас они приезжали  сюда, чтобы не умереть у себя дома с голода. Да и жертвой националистов, как правило, становились слабые и беззащитные, а не воры и бандиты.   
               
                 России был нужен водитель, а на его скорое появление не было никакого намека. Хоть сам берись за это.  Вспоминая   борьбу с элитой на Аморите, я невольно  переносил ее  сюда. Элита  везде одинаковая: злобная и трусливая. Отдельные  острова  здесь предоставлять ей не потребуется, их заменит заграница, где у элитутов уже на этот случай  были предусмотрены виллы.  Плохо, что все их деньги  были уже   там, но зато  природные ресурсы, заводы и фабрики останутся здесь и вернутся  в собственность государства.  Как их использовать в интересах народа, опыт у России из недавней истории есть. А у меня еще и опыт из   истории Аморита.      
               
                Мне срочно были нужны соратники и бойцы. Я побывал на нескольких митингах левой оппозиции. Самый первый мой поход  туда закончился  переломом двух моих ребер. Я не знал, что  протестовать в России  разрешалось только по предварительному согласованию с  властями.  Еще на подходе к митингующим меня остановили  омоновцы  и спросили, к какой организации я принадлежу. Мой ответ, что я  протестант сам по себе,  их не удовлетворил, и они приказали мне валить домой.   Я, естественно,  оказал непослушание  и затем, когда они  ухватили меня под руки, -  сопротивление. На помощь им подоспели другие, и меня избивали вчетвером.  Николай Иванович сказал, что мне очень даже повезло – могли и убить в темном углу. 
                
               На двух других митингах я был уже на законном основании,  и они мне напомнили выход детсадовцев на прогулку под бдительным оком воспитательниц. И вообще меня не устраивали все эти просьбы   типа повышения пенсий и снижения платы за ЖКХ.  Меня устраивала лишь  смена  строя и власти. Я знал, что сделать это без активного участия народа, было невозможно, а как его разбудить от спячки, я не имел представления.  Но и сидеть без дела я не мог.
                
               Тут я вспомнил о Генке и  его идее захватить аэропорт. Я позвонил ему и  узнал от Пети, что Генку арестовали, а за что, в милиции не говорят.  Не  сказали даже, где он сидит. И вообще это дело  какое-то туманное. Вчера  вдруг вызвали  его самого, и незнакомые люди долго выпытывали  его взгляды.  Он  вдруг разговорился и выдал, что думал об этой власти. Ему показалось, что слушали его с интересом, и даже подумал, что Генку выпустят.  Но  его они не упомянули, и он так и не понял, зачем вызывали. 
               
               Я хорошо понимал, что  поиск соратников и бойцов  – дело не одного дня и даже месяца, так как слишком изощренной и  интенсивной была двадцатилетняя  антисоветская пропаганда.

Суть большинства ответов на мой вопрос о необходимости смены существовавшего в стране антинародного строя  выразила бойкая на  язык дворничиха, бывшая балерина: «Теперь  хоть  усрись, но ничего уже не изменишь. Люди   сломались».   
                Глава  4

                                               РЕВОЛЮЦИЯ.


                 Юно прибежала к самому закрытию парка и радостно сообщила, что дедушка готов нас принять. 
                 Она пошла к  директору, наверное, чтобы отпросить нас.   Мы стали приводить себя в порядок.  Я причесал пятерней свои кудри.  Нина  заплела в толстую косу  отросшие до пояса волосы,  подкрасила губы   и нарядила в  комбинизончик   Алешку. Я ею залюбовался: разве можно сравнить ее с этими лоханками?
                 Юно пришла вместе с директором. Я едва узнал его. На нем был розовый спортивный  костюм и такого же цвета пляжные  тапочки.

                 На выходе из парка нас ожидали три бежевых  охранника.  Они усадили нас в полуцилиндр, и уже через две минуты мы были на площадке перед президентским  дворцом.  Как и все дома на Аморите, он был из металла, похожего на титан, и стеклопластика,  и внешним видом  напоминал  мечеть или планетарий.  Его корпус представлял собой цилиндр с куполообразным верхом, увенчанным   наверху вращавшимся шаром из мозаики. Я бегло насчитал порядка десяти рядов круглых, похожих на бойницы  окон на цилиндрических лоджиях. Еще вчера я подметил, что аморитяне не любили  углы и  везде их округляли. Возможно, этого требовала технология литья  из пластика, а может,  им просто нравились  овалы, не в пример, кажется, Михаилу Светлову, который  «не любил овал и с детства угол рисовал»
                  
                 Через овальную калитку мы прошли во двор, усаженный разноцветными поющими деревьями. Их нежная мелодия была, на мой слух,   приятнее, чем  в парке. А внутри дворца в нос шибанул густой аромат цветов, хотя их самих  я не увидел, не считая тех, что были  на картинах.  Весь огромный холл  был уставлен, как в музее,  оживленными скульптурами, а стены украшали телекартины. Рассматривать их нам не дала Юно, которая повела нас к лифту. Робот открыл перед нами дверь. Лифт, как я и предполагал, оказался цилиндрическим. 
                 Остановился он на нашем третьем вдохе, и мы за Юно проследовали  через несколько дверей в большую комнату с кроватью посередине. На ней полулежал элитянец с морщинистым  восковым   лицом,   одетый в точно такой, как у директора, розовый костюм.    Юно подбежала к деду и коснулась спинки. Изголовье кровати приподнялось, и Президент, не меняя позы, принял почти вертикальное положение. Уставившись на Алешку, он расплылся в улыбке и поманил  к себе. Взглянув на меня, Нина  неуверенно подошла к кровати,  показывая  Алешку на расстоянии от Президента. Тот сделал пальцем подобие козы и довольно низко прожужжал. К своей радости я  все понял: 
                  -       Сними-ка с него одежку и покажи его соску.
                  Соска меня поставила в тупик, но не Нину.   Она  расстегнула две кнопки на плечах  сына и спустила вниз комбинзончик.  Осмотрев Алешкино богатство, Президент оценил его, поясняя пальцами:
                  -       Для его роста, пожалуй, маловато. Надо срочно удлинять. Могу порекомендовать хорошие гормоны, которые на себе испытал. Очень, скажу вам, эффектны. Вот посмотрите…
                  Он стал  спускать штаны. Юно ухватила его за руку и запищала:
                  -       Деда, не надо. У них это не принято показывать. 
                  Президент поднял густые брови.
                  -       Как это не принято? У мужиков всех планет это считается предметом гордости. Конечно, если есть что показать и что вспомнить. У меня было и то и другое, верно, Яхото? –  посмотрел Президент на директора.
                  -       Да, Ясото, этим ты можешь гордиться, как никто другой, - подтвердил директор. – Но, к сожалению, для нас с тобой это все в прошлом.  В связи с этим я хочу тебя спросить вот о чем.  Сейчас, когда мы  дошли до обрыва в темноту, неужели ради только этой гордости стоило нам приходить в этот мир?
                  По  лицу Президента пробежала тень неудовольствия.  Блеклые глаза потемнели. Он вздохнул и ответил:
                  -       Я  об этом  все время думаю, Яхото.    А вчера, после того как увидел их по телевизору, -  Президент показал глазами почему-то на одного меня, – я не спал всю ночь. Я – Президент Аморита, как говорится, выше меня тут никого нет, а перед смертью мне не с кем поделиться, не говоря уж о том, чтобы пожаловаться на боли в пояснице. Видишь, сидеть не могу.
                  -       Деда, а я?  Ты мне жаловался.  Ты что, забыл? -  возразила  деду Юно,  подтягивая  его штаны.
                  Он  ласково погладил ее по голове.
                  -       Разве что ты у меня одна осталась. Но я не  тебя имел в виду, а женщин, которые у меня были. Если верить моим биографам, их у меня  было более ста   тысяч, а я  не могу вспомнить ни одну из них, которая   любила бы меня так, как  она его. –  На этот раз он поочередно  глянул  на Нину и меня. -  Разве что твоя бабушка. Но тоже не так. –  Он помолчал   и уставился  на  Нину. –  Сейчас я променял бы  их всех  на  одну такую верную и любящую, как ты.  Мне сказали, что ты  не подпускала к себе здесь никого из наших мужиков.  Неужели тебе они так не  нравятся?
                  Нина ответила, застегивая на  Алешке кнопки:
                  -       Нравятся, но я люблю одного мужа.
                  Президент раскинул руки и сказал директору:
                  -       Вот о чем я тебе и говорю, Яхото.  У тебя ведь тоже нет такой рядом, хотя ты всегда придерживался высокой морали.
                  -       Я-то, может, и придерживался, да  женщины, которые мне попадались,    уже были  заражены пропагандируемым тогда тобой духом  разврата, -   ответил директор и, помолчав, добавил с грустью. – Гибнет наш Аморит. Ты это хотя бы  сейчас понимаешь, Ясото?
                  -       Понимаю, Яхото, - не сразу ответил, вздохнув, Президент. -  Поэтому и позвал тебя вместе с ними. Но об этом я  поговорю с тобой чуть позже. А сейчас  я бы хотел  остаться с ним, - Президент указал на меня  рукой и посмотрел на Юно,  - один на один. 
       
                  Когда вышедшая  последней  Юно, обернувшись,  закрыла за собой    дверь, Президент  стал с интересом рассматривать меня. При этом  его выцветшие глаза несколько раз задержались на моей мотне.   
                  -       Внучка мне рассказала о вашем желании вернуться на Землю. Я не возражаю и дам указание, - медленно проговорил он,   оскалив  сплошные  пластины зубов.   – Но при выполнении ряда  условий.
                 Что еще за условия, мелькнуло у меня, прежде чем я открыл рот, чтобы  сказать, что согласен на всё. Лишь бы вернул нас домой.
                 -        Вот и договорились, - опередил меня Президент, прочитав мои мысли. – А условия мои такие. Первое и самое главное. Ты не должен пытаться узнать место нахождения Аморита во вселенной, если ты это еще не знаешь.
                 Я поспешил его заверить:
                 -        Клянусь вам, что ни я и ни моя жена  не имеем об этом представления. Единственное, что я знаю, что летел сюда  тридцать шесть наших дней. Но про это я могу   не сказать. Если спросят, скажу, что всю дорогу спал, как и было на самом деле, а,  сколько спал, не имею представления. Сошлюсь, что часов у меня с собой не было. Могу оставить их вам. А жена их  не носит. И вообще мы с ней в астрономии профаны. Так что об этом вы можете не беспокоиться.  А насчет того, что мы здесь видели, мы можем там рассказать, что вы нам  скажете.  Если даже нас заставят сделать это  под гипнозом, то ничего  существенного об Аморите  они  от нас не узнают.  Что  у вас принято ходить голыми и без всякого стеснения  заниматься сексом на виду  у всех? Что здесь такого?  У нас сейчас почти то же самое. Что еще? Что у вас сисястые женщины и у мужиков длинные члены?  У нас все хотели бы походить на вас. Но это, если нас заставят силой. А так  мы  сделаем все, как вы  скажете. Только отпустите нас домой, бога ради. 
                  Мне показалось, что мои слезные доводы его убедили, что он и подтвердил согласным кивком головы. Я поспешил закрыть его первое условие вопросом:
                  
                  -        А еще какие будут ваши условия?
                  -        Не спеши. Закончим с первым условием. Я скажу, чтобы до вас довели, что вам  можно рассказать о нас на Земле, - проговорил он после недолгого раздумья. -  Но имейте в виду, что там  за вами мы будем  следить, и если вы нарушите данное обещание, вы все трое опять окажетесь здесь, и ваша судьба будет очень  трагична.
                  -  Мы не нарушим, - повторил я в отчаянии. – Я готов вам поклясться чем и на чем угодно.   
                  Он растянул в улыбке губы.
                  -  Клясться не надо. Вместо этого ты должен сделать вот еще что.   Ты задурил моей внучке голову обещанием, что на Земле она будет первой красавицей   и   будет иметь  парней лучше тебя, сколько захочет.  Во-первых,  наш закон  категорически запрещает аморитянам  переселяться  на другие заселенные планеты. Но не это главное. Законы для того и существуют, чтобы их нарушать. Главное то,  что я не хочу расстаться с Юно, так как дороже ее у меня никого нет. Так что отлет ее с вами исключен. – Он помолчал, тяжело дыша,   оттопыривая потрескавшиеся губы. -  Но она меня  не хочет слушать. Я, конечно, могу приказать, чтобы ее не посадили с вами во  вселеннолёт.  Но лучше будет, если  отговоришь ее ты.  Ты вбил ей это в голову, вот и придумай что-нибудь такое,  чтобы она сама отказалась от полета с вами.  Напугай чем-нибудь.
                  -       Это я сделаю.  Это все?
                  Он слегка замялся. 
                  -       Да нет, не все.   Очень уж ты ей вчера понравился.   Хочет, чтобы ты и ее    выеб так же,  как свою жену.   
                  Чтобы опередить и не повторить свои вчерашние грешные мысли насчет Юно,  я быстро проговорил вслух:
                  -       Она   уже сама меня  об этом  просила. Правда, она говорила только о проверке ее глубины.  Я ей объяснил, почему не могу это сделать.  Я женат и у меня  сын.
                  -       Сын в этом деле еще не смыслит, а жене не обязательно  будет  об этом  знать.
                  -       Это как? – спросил я для вида,  опять невольно подумав, что  в принципе это условие  выполнимо. Будет хотя бы что вспомнить об Аморите.  Если бы не одно но: очень уж Юно походила на школьницу  младших классов, а педофилом я не был и всех бы их удавил, как тараканов. – Но она сосем еще ребенок.  У нас за это сажают.
                  -        У нас за это уже не сажают, но есть неписаный закон наших предков, что  до сорока лет ебаться  нельзя,  а внучке  уже сорок второй год пошел. Я вчера уточнил.   Так что, как говорится,  не только  можно, но и нужно.  В этом смысле  не беспокойся. Значит, будем считать, что договорились.  Ты уж постарайся. А насчет проверки,  это она  для смягчения сказала. Ясное дело, она хочет получить от тебя  удовольствие по полной программе. Вчера я засекал время. Ну,  ты, я скажу, гигант.
                  Я почесал затылок, изобразив на лице сомненье.
                  -        Я, конечно, постараюсь, но так же, как с  женой, которую я не  видел целый год, у меня  с Юно вряд ли получится.  А если к тому же она окажется еще и целкой, то вы   по опыту должны знать, что в первую ночь, как правило,  девушки особого удовольствия   не получают.
                  Президент сделал удивленное лицо.
                  -        Разве? Это я не знал.  Целки мне  не попадались. Это потому что…  А...   я понимаю. Конечно, Юно целка. Это я тебе гарантирую как ее дед. 
                  -        Гарантировать это никто не может, - возразил я. – Ни один родитель. 
                  Он улыбнулся.
                  -        В этом ты прав. Но за ней я следил строго. 
                  
                  -  Есть еще одно с ней но. Я знаю,  что  ей нравится  Язо, а у нас  есть такое понятие, как мужская солидарность.
                  -        Язо?  - удивился Президент, подняв лохматые брови. – Она сама тебе об этом сказала? 
                  -     Сама.  И сказала, кстати, что он был у вас на хорошем счету. Это когда она  пожаловалась, что она страшная,  и  я стал ее разубеждать,  говоря, что она красивая от природы,  и ей не надо ничего с собой делать,  тем более углублять ее сокровище, данное ей богом.  Она сказала, что и Язо говорил ей то же самое.  Мне показалось, что о нем она говорила  с  нежностью.  Я  поинтересовался в лоб: «Он тебе нравится?»  Она смутилась и  кивнула. На вопрос, почему она не сказала вам об этом, и тогда все могло сложиться с ним по–другому, она ничего не ответила. Вы меня  поймите.  Язо виноват передо мной, что похитил мою невесту. Но он ее полюбил,   не зная, что она беременна. Потом он всячески оберегал здесь ее и моего сына и сейчас хочет вернуть нас домой.  Я не исключаю,  что  и  ему может нравиться Юно. Иначе бы он не советовал ей не углублять ее сокровище. Я не хочу  мешать их   счастью. 
                  
                  Судя по тому, что  Президент долго молчал, мозги я ему запудрил здорово.   Я чуть ли не видел, как бегали  вразнобой, словно дети на площадке,   в его мозгу мысли. Наконец,  осмотрев меня с еще большим интересом, он сказал:
                  -   А ты мне все больше нравишься. Молодец. Да, я помню, что Язо не удлинял елду. Тогда  пусть решит она сама. Пока же я знаю от нее самой, что она  хочет  тебя. Но  их разве поймешь?  Вчера одно, завтра другое. Договоримся так. Если она  все же предпочтет тебя,   твое дело доставить ей  как можно больше удовольствия, пусть не в один вечер, если целка.  Пусть   останется   память о тебе.  Когда и где, я думаю, она сама тебе подскажет. 
                  -    И мы  сразу улетим?
                  -    Да, да. Я   прикажу вернуть вас на землю, как только  Юно прибежит от тебя довольная.
                  -    А если ей не понравится?
                  -   Не думаю.  А если и так, то тебе тем более здесь  нечего будет делать. Ступай. И позови Яхото.  Внучке пока ничего не говори. Я сам скажу. А ты попроси ее  показать вам  дворец. 

                  Передавая слова Президента, я незаметно подмигнул Юно. Вся так и засияв, она  спросила, что мы бы хотели  посмотреть: галерею внизу или планетарий наверху. Помня данное Президенту обещание не рассказывать о координатах Аморита, я выбрал галерею. Нина поддержала меня. Мы направились к лифту. Но тут меня остановил  директор, сказав, что я должен присутствовать при его разговоре с Президентом.  Разговор будет серьезный, и я  должен помочь ему убедить того начать изменять жизнь на Аморите.  О чем  мы вчера говорили.  По дороге в спальню директор  шепнул, что у него есть  еще одна важная задумка насчет меня.
                  
                  Когда мы оба  уселись,  Президент опять оскалил зубы  и сказал, обращаясь к  директору:
                  -       Так ты говоришь,  Яхото, гибнет  наш Аморит?  Думаешь, я слепой и не вижу?  Вижу,  да боюсь,    что  поздно уже что- либо изменить.  Стар я стал.
                  -       Изменить, Ясото,  никогда не поздно. Хотя ты и старый, но ты Президент,  и к твоему голосу народ  прислушается. Но начать действовать нужно немедленно, пока у тебя  еще есть кое-какие силы. Ты думаешь, тебе одному  они   вчера понравились?  Сегодня я переговорил со многими. Почти все  мужики   хотели бы, чтобы их так же нежно любили, как она его.  Разговаривал я и с бабами. Эти не так единодушны. Лишь  четвертая часть  хотела бы иметь такого ласкового мужа. В основном это те,  кто сохранил  матки и не прибегал к углублению.    У  владелец лоханок  на уме лишь  одна длинная елда. 
                   -        Ты сам так и не увеличил ее?
                   Директор ответил сердито:
                   -   Не увеличил и лишь  выиграл от этого, так как удовольствия получал, смею тебя заверить, намного больше, чем ты со своими искусственными сорока сантиметрами. Кстати, это научно доказано. Вот поэтому ты никого не помнишь, а мне есть,  что и кого вспомнить.
                   -        Я тоже почему-то  вспоминаю только первых своих женщин, когда еще не удлинял.    Пожалуй, ты прав.       У тебя   есть связь с Язо?
                   -        А сейчас он тебе  зачем?
                   -        Не бойся, сейчас я его в обиду не дам. Сегодня ночью я отыскал его воззвание к аморитянам и внимательно прочитал его. Я хочу уговорить его возглавить  правительство. Тебе бы тоже нашлось там место.
                  
                   -        Ты уверен, что тебе  дадут это сделать?       
                   Президент  посмотрел мимо нас на дверь.
                   -        Не дадут, если их не перехитрить. Вот и придумай, как. Ты когда-то был профессором.  А я всегда  был  тараном. За меня думали другие.
                   -        Хорошо, я подумаю. – Директор опустил голову и обхватил ее руками.  Президент и я молча ожидали, поглядывая на него.    Через полминуты он выпрямился  и сказал. -   Надо вот что сделать, Ясото. Первое.  Язо  появляться во дворце сейчас нельзя. Его тут же арестуют или убьют. С ним переговорю я.  Второе. Ты должен  сегодня или завтра выступить по всем видам информации и заявить о необходимости проведения реформ по спасению Аморита и о назначении Язо главой правительства. Только не забудь перед этим подписать и спрятать подальше  указ. Этим ты заложишь основу перемен. Я не исключаю, что  после выступления  с тобой может   случиться нехорошее.   Но это лишь подтолкнет Язо к проведение   реформ   от твоего имени.
                  -         Я  что-то смутно представляю, о чем я должен говорить.
                  -         Я тебе подскажу.  Ты дашь мне свой личный код памяти, и я  сегодня же изложу тебе тезис твоего   завтрашнего выступления.
                  -         Не пойдет.  Мои коды известны  Юдо.  Все мои связи круглосуточно прослушиваются.
                  -         Какой же ты, к черту, Президент? Тогда сделаем так. Юно пойдет сейчас с нами. Я   попробую связаться с Язо, уговорить его согласиться с твоим предложением  и согласовать с ним текст  твоего выступления. Туда я хочу вставить раздел  о семейном укладе на Земле. Эту часть  подготовит он с женой, -  директор указал головой на меня.  – Я быстро напишу весь текст   и отдам Юно. А она утром передаст тебе. От тебя потребуется лишь  одно: под любым поводом  добиться выступления и зачитать эти тезисы, а лучше изложить  своими словами. Ты умеешь говорить с народом.  У тебя это не отнимешь.  Неплохо было бы в том месте, где ты будешь говорить о Земле, показать вчерашние кадры, где  они ласкали друг друга,   и обязательно показать их сына. Он должен зрителям понравиться.  Ты все, Ясото,  понял?   
                  -         Понял, Яхото,  не такой я дурак, - обиделся Президент. Было заметно, что он устал. 
                  -         Вот и хорошо. Отдыхай и копи силы к завтрашнему дню. Как только ты выступишь, я тотчас свяжу тебя с Язо. Ты должен послать за ним надежных людей и обеспечить его безопасность.   Ну,  мы пошли.
                  Мы поднялись. Я чуть было не протянул  Президенту руку.  Директор сложил руки перед собой, склонил голову и коснулся большими пальцами  губ. Я, как смог, сделал то же самое. Наверное, у меня получилось смешно, потому что Президент улыбнулся. Улыбка у него получилась слабой. До утра бы дожил, подумал я.
                  -   Доживу, - тихо пообещал он и махнул мне рукой.

                                                       
                                                     ***

                  Не сделали мы и двух шагов к двери, как она раздвинулась,  и в спальню влетела элитутка.  Я сразу догадался, что это была дочь Президента Юдо. А кто еще сюда так влетит?  Увидев меня, она остановилась  и забегала по мне глазами, задержав их   на пахе.   А я уставился на нее. Мне казалось, что  я нагляделся в парке на  элитуток, но эта была вне конкуренции. Во-первых, она была одета. Если так можно назвать то, что  на ней было.  То, что у нас считается срамным и старательно или для вида прикрывается, на ней  было выставлено напоказ, как на витрине.  А  все остальное, что у нас можно показывать без стеснения,    было затянуто золотистым, похожим на фольгу   материалом и увешано сверкающими драгоценностями.  Но оторвать взгляд я был не в состоянии от ее огромной  груди  идеальной формы,  либо загорелой,  либо  раскрашенной под живые лучи солнца, исходящие от сосков.   Такие же лучи выходили  и из ее межножья, а над ними выступал объемно   изумрудный  иероглиф, рекламирующий, насколько я знал,     самую глубокую на Аморите  лоханку.   
                  
                  Наглядевшись друг на друга, мы встретились глазами. Они у нее были ярко зеленые, как майская трава,  с перламутровым прозрачным отливом. На мгновенье в них промелькнуло уже знакомое мне разочарование: ах, как жаль, что у такого  большого  такой маленький, - которое, однако,   быстро сменилось тоже знакомым мне  по Земле выражением   взгляда женщин,  на которых я производил  впечатление.  Глаза  Юдо,   помимо этого,  прямо-таки  лопались еще и от   плотского желания.       
                  
                  Она продолжала загораживать нам дверь,  и мы были вынуждены стоять,  ожидая, когда она освободит  дорогу.
                  -       Вы ступайте, - услышал я за спиной   голос Президента, - и делайте,  как договорились.
                  -       О чем вы договорились? –   безоговорочно потребовала  Юдо, с трудом оторвав от меня взгляд и переводя  его на отца. 
                  -       Наш гость с Земли пообещал мне написать свои впечатления о поразивших его успехах аморитян в искусстве ебли.      
                  Юдо  вновь окинула меня взглядом  и спросила с усмешкой, в которой читалась плохо скрытая зависть:
                  -       Эти   твои впечатления   основаны  на одном лицезрении или на уже приобретенном здесь опыте?  У кого  ж ты отыскал для себя такое гнездышко?  Уж не у  моей ли племянницы?                  
                  -       Не у тебя же, – обиделся я за Юно. –  Моему  воробышку в твоей берлоге  делать  точно нечего.                
                 Нисколько не оскорбившись,  она подтвердила с усмешкой:
                  -       Вот именно  воробышек.   Кроме Юно, ты  и в самом деле вряд ли у кого  еще      смог найти   тут   приют.
                  -       Совсем не поэтому.  Если кого здесь выбрать, то только Юно. Краше  ее  я   здесь    никого не видел.
                  -       Конечно, ее не сравнить с уродиной внизу.  Твоя жена что ли?
                  -       Сама ты, блядь, уродина, - разозлился я и прикусил язык, вспомнив предупреждение Або. 
                  -       Я – уродина? – запищала она, наливаясь гневом. – Папа, ты слышал?  За это он должен ответить!
                  -       Так же, как и ты за то, что так  обозвала его жену, - возразил   Президент и приврал.  – На Земле она, между прочим,  была первой красавицей.
                  -       А  здесь я первая  красавица!
                  -       Вот вы и квиты. Так что успокойся и пропусти их.
                  
                  Но она разошлась не на шутку.
                  -       Я еще и твоя дочь! Я это так не оставлю. Он пожалеет, что родился.
                  -       Успокойся,  дочка.  Ты зачем пришла?                            
                 Продолжая стоять, она  наградила  меня злобным взглядом и  спросила отца:
                  -      Он тебе сказал, что они ждут сигнала от  Язо?  Если уже не связывались с ним.
                  -      Сказал, -   кивнул Президент. Свой, в доску,   парень -  Ну и что?   Язо  виноват в том, что они оказались здесь, он должен и отвезти их обратно на Землю.  А тебе откуда  известно,  что Язо будет с ними связываться?
                  -      Ябо мне сказал.  Он уверен, что они  в заговоре с Язо.
                  -      Не в заговоре, а требуют, чтобы он вернул их  домой. 
                  -      Чтобы затем прилететь сюда и  помочь Язо  захватить Аморит?
                  -      Об этом можешь не беспокоиться.   Этот вопрос я беру на себя. Я предупрежу Язо.
                  -      Ты хочешь сказать, что будешь разговаривать с элитянином, который хотел  отнять у  нас власть?   Разговаривать из-за каких-то двух обезьян?
                  -      А для них мы обезьяны. Посмотри на себя. То, что в других цивилизациях прикрывают, ты нарочно открыла на показ.  Не стыдно перед ним?
                  -      Чево? – Овальные глаза Юдо стали почти круглыми. От возмущения она не смогла больше ничего сказать,  лишь открывала и закрывала фиолетовый рот.
                  
                  Мы воспользовались моментом и, обогнув ее, вышли.
                  Чудные существа бабы, думал я, подходя к лифту.  За блядь не обиделась, а в уродину вцепилась.  Но, сволочь,  красивая, хотя  уже в возрасте. По-нашему, ей  лет сорок пять,  самая  ягодка опять. Какая же она  была в молодости?   Ей  я  и сейчас   вдул бы с удовольствием. 
                  -      Насчет баб ты это правильно подметил, - отозвался директор. – А насчет того, чтобы ей вдуть, я бы тебе не советовал  с ней связываться.  В этом деле ты по сравнению с ней сосунок.  Тут она даже не профессор, а академик.  А для мужика опозориться перед  бабой -  хуже нет дела.   Да и трудно представить, что она может с тобой сделать, если останется не удовлетворена тобой. Кроме того,  на язык ты, как видно,  не  сдержан, можешь опять что-нибудь  не то сказать, и Президент не успеет помочь.   А для тебя сейчас самое главное улететь отсюда и как можно скорее.
            
                  Внизу нас  заждались.  Алешка капризничал, и Нина с трудом его успокаивала. Пока директор нашептывал на  ухо Юно о договоренности с Президентом, я быстро обошел галерею.  Большинство скульптур были на порнотему, изображая не только  элитян, но и  животных.  Выполнены они были с  гротесковым юмором, как в  наших мультфильмах.    Аморитяне  явно не  брезговали животными. Из них я с натяжкой признал лишь одного ишака по ушам и свисавшему до пола члену. Остальные представляли  гибриды из разных видов и подвидов. Подошедший директор пояснил, что все они были выведены искусственно, исходя из  назначения в хозяйстве. Лошадям, к примеру,  были приделаны    крылья,  а птицам вставили жабры для охоты  в воде.
                  -       А ишака почему не тронули?
                  Директор посмотрел на меня, как на дурачка.
                  -       Он и в таком виде вполне устраивает элитянок. Правда, они хотели бы заменить его тупую морду на  лицо элитянина, но  это запрещено законом.
                  На вопрос, что приводило скульптуры  в движение, директор ответил, что в них заложена компьютерная программа.
                  Компьюторизованы были и картины на стенах, изображавшие растительный мир Аморита. Директор не смог объяснить, каким образом они источали аромат, сославшись на плохое знание ботаники. А пахли они, как живые.

                  Юно была счастлива поехать с нами. Взгляды, которые она бросала на меня, недвусмысленно говорили о том, что она надеялась поиметь меня   уже сегодня.  Но директор забрал ее с собой, сославшись на то, что у нас для нее не было места. Чтобы убедить ее  в этом, он разрешил ей заглянуть в наше жилище, которое было конурой по сравнению с президентским дворцом.  У нас даже кровати не было, один матрас.   И все равно она осталась недовольна.

                  На написание  статьи о семейном укладе на Земле директор дал нам  два наших часа. Я доверился Нине, и она уложилась раньше, чем я уложил Алешку. Прочитав статью, я умилился  до слез от  сладостной  картины семейной жизни на Земле:  все женятся только по любви, как мы,    все невесты    у нас девственницы,   супружеских измен у нас нет  в помине,  бездетные семьи считаются несчастными, отчего  они либо прибегают к искусственному оплодотворению, либо берут на воспитание чужого ребенка и любят его, как своего собственного.  Но, как говорится, в семье не без урода.  Все еще встречаются у нас   ловеласы и проститутки,  голубые и   даже насильники,  но  все они осуждаются общественностью,  и с ними борются.   Что-то  мне в написанном не понравилось.  Подумав, я добавил, что никаких ограничений и запретов  в сексе между  супругами  у нас нет.  Для них у нас имеются  специальные магазины, где рекламируются и свободно продаются литература и предметы по разнообразию секса,  выпускаются порнографические журналы и кинофильмы, однако они не рекламируются, и их категорически запрещено показывать  несовершеннолетним детям. Добавил я и следующее:  мы не увидели на Аморите ничего нового для себя в технике секса. Мы были поражены лишь тем, что,  затмив здесь все человеческие чувства, и   в первую очередь любовь,  секс превратил злитян в животных. Но даже у животных нередко можно встретить   супружескую верность и преданность, только не у элитян.
                  
                  Свое одобрение моим добавлением Нина выразила поцелуем. Продолжить дальше  нам  не дали пришедшие  директор и Юно. Они только что переговорили с Язо. Он принял предложение Президента возглавить правительство,  и ждал его  дальнейших  указаний. Узнав, что связь с Президентом  осуществляет Юно, которая  находится рядом, он попросил связать его с ней. Дальше захлебываясь от счастья продолжила она сама:
                  -       Он сказал, что  думал обо мне,  назвал умницей и  очень  благодарил. А еще он пообещал  поцеловать  меня, когда мы встретимся.
                  
                  -       Ты опять не сказала ему, что он тебе нравится? – спросил я. Она покачала головой. – Ну и дура.
                  -       Зато я  сказала, что   тоже думала о нем  все это время.   
                  -       Ладно, хотя бы так.   Я сам ему  скажу.
                  
                  И тут меня вдруг осенило. Я опять вспомнил, что Язо уговаривал Юно не углублять ее  сокровище. Кроме того,  он хочет  возродить  нормальные семьи.  Я спросил Юно:
                  -       Ты разве не  знаешь,  что  Язо не удлинял свой член и что  он у него такой же маленький,  как у меня?
                  Вопреки моему опасению, она нисколько не смутилась.
                  -       Я  знаю  это, но думаю, что он   у него   должен быть  еще меньше вашего, потому что вы  вон какой большой, а он  намного ниже вас.   
                  -       Это совсем не обязательно. Я тебя что-то не понимаю.  Тебе надо больше или меньше?
                  Она приподняла плечики, и по ее глазам я понял, что больше все-таки лучше.
                  -       У него может быть и больше,   -  заверил ее я. -  Рост тут совсем не причем. Тогда в чем дело?  Тебе  он нравится, он о тебе думает и не хочет, чтобы ты углубляла, потому что он не увеличивал, может,  даже из-за тебя,   я-то тут причем?  Тем более что у меня здесь любимая жена.    Так что будем считать, что я между вами     лишний и проверять мне у тебя ничего не надо. Это лучше меня сделает  сам Язо, верно?    -  Юно  неуверенно кивнула. – Обязательно скажи об этом дедушке.
                 -       Скажу. А что  сказать?
                 Я украдкой взглянул  на Нину и зашипел, выходя из себя:
                 -       Что мне совсем не нужно у тебя ничего проверять, так как это  лучше меня  сделает  Язо,   который о тебе думает и  тебя  очень   хочет.   Ты ведь его  тоже хочешь?
                 Она закивала.
                 -       Очень. Почти,  как вас.
                 -       А я тебя совсем не хочу. Поэтому  у  меня  на тебя просто не встанет, и ничего у нас с тобой не получится. А Язо тебя хочет, и у вас все будет хорошо. Теперь ты  поняла?
                 Наконец до нее дошло, и она  закивала, хотя и без особой радости.  Девочка она прелестная.  Ее изуродовала  развратная обстановка.  Бог даст, все у нее будет хорошо с Язо.
                
                 У меня свалилась первая гора с плеч. Вторая –  полет Юно на Землю - должна отпасть сама собой. В крайнем случае,  расскажу о ней  Язо.
                 Я  спросил у директора, не отсрочит ли Язо наше возвращение на Землю,  став    главой правительства.  Он  вздохнул:
                 -   Станет ли, вот в чем вопрос. От его дочери все можно ожидать.

                                                   
                                                     ***
                  
                 Прощаясь с Юно, я с удовлетворением отметил, что она уже не смотрела на меня плотоядно. 
                 Директор протянул  Нине радиопередатчик величиной с маковое зерно для прямой связи с ним. Она прилепила его за ухо и  тут же молча проверила. Стоявший в стороне директор кивнул головой.
                 Сигнал от него поступил в разгар сна. Нина спросонок не сразу сообразила, откуда сигнал, а потом стала трясти меня:
                 -       Вставай, за тобой сейчас придут.
                 -       Кто придет?
                 -       Я не поняла. Что-то связано с дочерью Президента.
                
                 Я вспомнил  ее угрозу «Он мне заплатит» и быстро оделся. Оделась и Нина. Вдруг она стала  прислушиваться, кивая головой,  затем сказала:
                 -       Наверное, директор  уже  едет.
                 Она взяла на руки Алешку, и мы замерли в ожидании, прислушиваясь ко всему.
                 Совсем скоро послышались шаги со стороны клетки. Дверь изнутри не запиралась, и нам оставалось лишь надеяться, что это был директор. Однако в раздвинувшейся двери возник Ябо, а сзади виднелось розовое лицо Яго.
                 -       Почему не спите?-  переступив порог, спросил подозрительно Ябо. – Или кого ждете? Уж не Язо ли?
                 -       Уж, конечно, не тебя, - огрызнулась Нина, стараясь скрыть страх.
                 -       Не бойся, сейчас мы тебя не тронем.  Мы свое возьмем позже.  Мы пришли за ним. – Яро  указал такой же, как у Яго, дубинкой на меня и приказал. – Пошли.
                 -       Куда и зачем? – Я не тронулся с места. Мне надо было оттянуть время до прихода директора. – Разве вы не знаете, что я вчера  был у Президента?
                 -       Хоть у самого бога. Нам велели тебя доставить, и мы это сделаем.
                 -       Кто велел?
                 -       Увидишь и даже будешь доволен. – Ябо с   ухмылкой    подкинул дважды  вверх низ живота. – Если, конечно, останешься живой.
                
                 Я сказал твердо:
                 -       Я никуда  не пойду, пока не узнаю, куда и зачем.
                 -       Не пойдешь?  А ты знаешь, что у нас бывает за неподчинение власти?
                 -       Для меня здесь одна власть – Президент. А он мне вчера  сказал, чтобы я на Аморите  никого не боялся.
                
                 Не дослушав, Яро кивнул Яго, и они двинулись на меня, играя дубинками.
                 Я отвел Нину с Алешкой в дальний от двери угол.  Вспомнив здешнюю гравитацию, я играючи сделал для устрашения сальто в воздухе и  принял бойцовскую стойку, как  положено,   с громким  выкриком «А-а!».   Очевидно, у них лопнули перепонки.  Зажав  уши, они с разинутыми ртами и закрытыми глазами  рухнули на колени.  Слегка  растерявшись, я отобрал у них дубинки и спросил Нину:
                -       «Скорая» здесь есть?
               
                Она не успела ответить, как  в спальню вошел запыхавшийся директор и уставился на  продолжавших стоять на коленях моих  несостоявшихся конвоиров. Я протянул ему дубинки со словами:
                -       Я до них, ей-богу, не дотрагивался.  Они приказали мне идти с ними. Я пытался защититься  Президентом. Они сказали, что он для них никто, и хотели забрать меня силой. Я лишь принял боевую стойку. – Я показал стойку, прошептав еле слышно  «А-а!». – А они в штаны наложили.
                Директор невесело улыбнулся и, взяв у меня дубинки,  показал нам головой, чтобы мы быстро уходили. Выйдя вслед за нами, он нажал на кнопку над дверью и повел нас не в сторону клетки, а к потайной двери, о существовании которой  Нина не знала.

                                                
                                                     ***

                Мы вышли на пустырь, где нас поджидало маленькое транспортное средство, напоминавшее сороконожку из-за выступавших внизу подобия ног. В машине  было четыре  одноместных сиденья, не считая водительского.  Директор  усадил Нину на последнее сиденье и убрал спинку   впереди для Алешки.   Я с трудом  уместился   на втором сиденье, упершись головой в потолок. Директор сел впереди и что-то сказал водителю во всем черном.   Когда мы тронулись, не поднимаясь вверх,   у меня создалось впечатление езды на лошади с десятью ногами. Но ехали мы быстро, километров сто в час. Так же, как сороконожка,  мы извивались между домами. Я поинтересовался у директора, почему на этой машине не использованы более удобные для езды колеса. Он пояснил, что ноги у нее  могут удлиняться и цепляться, поэтому она способна преодолевать любые препятствия и подниматься по вертикальной  поверхности.  Кроме того, ноги  легко  превращались   в ласты, что позволяло  машине  плавать на поверхности и на глубине морей и океана.
               
               Тут директор глянул в окно и  что-то сказал  водителю,  а нас попросил посмотреть в окно.
                -       Не знаю, удастся ли вам  еще увидеть нашу знаменитую «Статую удовольствия».
                Машина  остановилась, стекла опустились, и метрах в ста  мы увидели во всей красе при ярком   солнечном освещении слившуюся в оргазме  пару. По монументальности статуя не уступала  американской Статуе свободы, но  переплюнула   ее музыкальным сопровождением.   То, что сверху мне показалось факелом, оказалось головой партнера  с разинутым в экстазном крике ртом, а голова символа американской свободы – головой   партнерши, готовой  упасть  в обморок.  Музыка, естественно,  отображала   их крики и стоны. И надо сказать, делала  это  очень правдоподобно.    
               
               Мы не успели высказать свое впечатление, как машина нырнула в воду, и мы оказались в окружении обычных и диковинных рыб с крыльями,  лапами и головами птиц и животных.  Нина все это видела раньше, а я  глядел, разинув рот. В зоологии я  не был силен,  знал лишь, что люди  так и не смогли скрестить собаку с кошкой, а тут все виды и подвиды были смешаны  в кучу.
                -       Не удивляйся, - сказал мне директор. – Я слышал, что  в подпольных лабораториях    на деньги женщин ведутся работы по выведению  кентавра.   Мужики, естественно, категорически против и даже приняли  запрещающий закон, но сами тайно спонсируют опыты по клонированию у  себя   ишачьих членов. Куда мир катится? –  заключил  он с горечью. 

               Вынырнули мы на  небольшом острове с одним единственным домом, скрытым   пластмассовыми деревьями. Вон, оказывается, откуда у них столько пластика. Он у них растет.   
               Дом, как и положено из бревен, был  с прямыми углами. Едва мы вышли из машины, как она  исчезла под  землю, а из калитки вышли двое,  одетые  во все черное, как и водитель сороконожки.  Лица у них были бежевые.    Нина ахнула и  с радостным криком бросилась к одному из них. Выше его на голову, она прижалась к нему вместе с Алешкой и положила подбородок на его макушку. Он взял у нее ребенка и, поглядывая на меня с опаской, поцеловал  в щечку. 
               
               -       Глеб, ты знаешь, кто это? – спросила меня сияющая Нина. – Это Язо. – Она забрала   сына  и сказала, указывая на меня. – А это мой любимый муж Глеб. Познакомьтесь.
               Язо соединил в ритуале ладони и склонил голову. Ей-богу, я был рад встрече с ним не меньше Нины. Я взял его  правую руку  и крепко пожал ее. И хотя его ладонь утонула в моей,  встречное пожатие  мне понравилось.
               -       С приездом, - улыбнувшись, сказал он.
               -  Спасибо. А я рад встрече с тобой.  Ты для нас  здесь – единственная   надежда вернуться на Землю
               -       Сделаю все  возможное, чтобы ее оправдать.
                
                 Поприветствовав  хитрюгу директора,  Язо   ввел нас в дом.  Там мы  уселись  за круглый стол с разложенными на тарелках  знакомыми мне тюбиками и незнакомыми кубиками, похожими на ириску.  Язо взял из своей тарелки кубик и спросил меня:
                 -      Еще не пробовал наше вино? Как говорится, за встречу.
                 Ириска источала  кисловато-сладкую жидкость, которая приятным теплом  растекалась по телу. Почувствовав, как порозовела жизнь, я выразил на лице удовольствие.  Язо  ответил улыбкой  радушного хозяина.   
                 Он рассказал, что этот дом принадлежал его  бывшему советнику Яро, который работал сейчас помощником   Президента.  Это ему  тот поручил организовать  свое выступление по средствам информации.   Язо, узнав от директора о намерении Президента назначить его главой правительства, связался с  Яро, который и  предложил ему поселиться  на время в этом доме, где его искать не должны.   
                
                 Директор,  в свою очередь,  поведал, что,  возвращаясь от нас, Юно увидела во Дворце  Ябо с забинтованными ушами. Передав  Президенту  текст его выступления, она не пошла спать, а  стала наблюдать за Ябо. Ей удалось подслушать, как  тетя приказала ему  срочно доставить к ней в спальню меня,  пообещав живым меня не выпустить. Ябо засмеялся и спросил, может ли он после этого попользоваться  Ниной.  Также смеясь, тетя разрешила, добавив: «Я надеюсь, и от тебя она живой не уйдет».
                  -       Спасибо вам, что вы вовремя спасли нас, -  шепнула директору благодарно Нина.
                  -       За это ты должна в первую очередь благодарить  умную и храбрую  Юно, - громко, чтобы слышал Язо, отозвался директор.
                  
                  Увидев, что Язо навострил уши, я спросил его в лоб:                  
                  -       Ты догадываешься, что она в тебя   влюблена? 
                  Он растерялся и заморгал золотистыми глазами. Я не спец по мужской  красоте, тем более инопланетянской, но он действительно был прекрасен. Его короткие волосы,  которые Нина в своей тетради не обрисовала,  оказались темно русыми и слегка вились, как у Юлия Цезаря. 
                  -       Ей уже сорок один, - вставила Нина. – По вашим меркам  ей давно пора иметь  жениха.  Сдуру может  и углубить свою вагину.  Смотри, не прозевай.
                  -       Я нагляделся в парке на ваших красавиц, - перенял я эстафету. – Все они искусственные. А  у Юно естественная красота.  Для меня здесь она самая красивая.
                  -       Между прочим, когда Глеб сказал ей, что у нас ее сразу выбрали бы «Мисс Земли», она стала уговаривать Президента отпустить ее с нами. Сейчас все зависит от тебя. Мы ее не против взять с собой. 
                  Язо  забарабанил пальцами по столу и сказал решительно:
                  -       С вами улетать ей нельзя по закону. Не знаю, что решит Президент, а  я  ее не отпущу. – Он посмотрел на Нину. - Ты упомянула про  вагину.   Она  точно  еще не углубила ее?
                  -       Могу поклясться, что еще нет. Мало того, она даже еще девственница.  Все тебя ждет. Она сама  мне  об этом сказала.
                  
                  Явно повеселевший Язо  показал мне с Ниной и директору наши спальни,  пообещав разбудить нас, как только начнется выступление  Президента.  Нина  улеглась рядом с уже спавшим Алешкой, а я, увидев, что директор опять спустился вниз, сделал то же самое. Язо сидел задумчиво  с нашими   тезисами   выступления Президента.  Умудренный знанием новейшей истории России, я поинтересовался  у него, как он  мыслит удержать власть,  если будет  назначен  главой  правительства.
                  -       Элита ведь без боя не сдастся, - заверил  я. – Особенно эта Юдо.
                  -       Я как раз  об этом думаю, - почесал переносицу  Язо.  Руки у него тоже были бежевые, похоже, и тело такое же.  -   С  ней  действительно   больше всего придется повозиться. Это она послала  на наш остров спецназ из головорезов. Хорошо, что меня вовремя  предупредил Яро, и  лишь пятеро  из наших  погибли. Головорезы никого не пощадили бы.
                  
                  -       Сколько     всего  человек у тебя  и где ты их прячешь?
                  -       Человек? –  улыбнулся он. Зубы у него были, как  у Юно, тоже чуть розоватые.  -  Ваш  язык очень богатый. Я так и не понял разницу между человеками и людьми. Ты знаешь?
                  Я сделал удивленное лицо и приподнял в недоумении плечи.
                  -       Я как-то об этом не думал. Разумеется, разницы между ними нет, разве что  в том, что люди   почему-то  означают лишь множественное число, а человек –  единственное.  У немцев тоже два значения: лёйте и менш, но  менш у них имеет множественное число.  Наш язык действительно самый  богатый  из всех языков на Земле. Поэтому его невозможно  перевести точно на другие языки.   
                  -       Нина мне хвалилась, что ты знаешь несколько языков. Жаль, что вы скоро улетаете, а то бы ты выучил еще и наш.
                  
                  Я спросил на одном дыхании:
                  -       Когда ты сможешь нас вернуть на Землю?
                  Он приложил руку  к груди, но почему-то справа. Сердце что ли у них   там?
                  -       Я даю тебе слово, что для вас сделаю все, что будет в  моих силах. Только чуть позже. Сейчас никак не могу. Сам понимаешь, что    на Аморите должны произойти революционные перемены.  Мы не имеем права  упустить этот шанс.
                  -       Я понимаю. Мы подождем. Так сколько у тебя надежных людей и где они сейчас?
                  -       Нас   осталось двести восемьдесят три  аморитянина вместе со мной и моими  телохранителем и водителем, который вас сюда привез. Они  надежно упрятаны  у синих рабочих. 
                  -       А как же антагонизм между вами?
                  -       Синие  не любят элиту, а к простым бежевым  относятся нормально. У меня с ними прекрасные отношения. Через них я надеюсь переманить   работников  правоохранительных органов на свою сторону, если дело дойдет до вооруженного столкновения.  Или хотя бы уговорить,   не стрелять в нас. Работа среди них уже ведется.
                  
                  -       Выходит, ты все это время не только прятался, но и вел подпольную работу?
                  -       Это я перенял у ваших большевиков при подготовке    революции.  Их опыт я внимательно изучил. 
                  -       Надеюсь, ты учтешь и их  последующие ошибки, приведшие, в конечном счете,  к гибели Советского Союза.   
                  -       Разумеется, учтем. Культа личности у нас не будет.  Об этом можешь не беспокоиться. Но  без твердой руки  в борьбе  со свободой вседозволенности не обойтись.  И без кровопролития тоже не обойтись. Революций без жертв не бывает. Но я уверен, что в этой борьбе мы победим. Наш народ  сполна испытал все прелести       либерально-элитной   свободы.  На Аморите    она  уже не  повторится.
                  -       Я бы не был так уверен. Враги народа  знают,   на чем его можно подловить. Пройдет время, жизнь наладится, и опять они пустят в ход свое испытанное временем оружие одурачивания народа, в первую очередь  те же низменные инстинкты.   
                  -       Это  дело будущего, а   сейчас  народ ими сыт по горло. Кстати, у вас  я тоже  заметил уже появляющееся  недовольство разгулом вашей сексуальной революции и безнравственности.  А прошло всего ничего после распада СССР. 
                  -       Речь сейчас не о нас. Президент упомянул  твое воззвание к аморитянам, которое  произвело на него  большое впечатление. Сейчас ты  тоже должен представить свою программу. Они будут отличаться?
                  -       Конечно, будут. Там я обращался к единомышленникам и имел в виду начало жизни на голом месте, где главным была бы  борьба с голодом, а тут придется работать в окружении врагов и с ломкой  уже укоренившихся устоев.
                  -       К  синим ты тоже будешь обращаться?
                  -       Разумеется. Я их считаю такими же аморитянами и таким же народом.

                  Наш разговор прервал сигнал от Яро. Он  сообщил, что выступление Президента  согласовано с Центром информации на десять утра. Оттуда  тотчас  доложили   об этом Юдо,   и она  примчалась  к отцу узнать, о чем  он  намерен говорить. Умирающим голосом Президент ответил,  подмигнув Яро, что хочет попрощаться с аморитянами и назначить ее своим  преемником.  Когда она,  счастливая  до соплей, убежала,  Президент пояснил, что  не хотел, чтобы она помешала его выступлению. Своим  преемником, заверил он Яро,   он назовет  только  Язо  и никого больше.  Яро также сообщил, что оригинал подписанного  Президентом   Указа о назначении Язо  главой  правительства он отдал на хранение Юно.  У нее его искать не станут. Теперь главное, чтобы Президент  обнародовал его  во всеуслышание. Народ указы не читает, а,  услышав от Президента о назначении Язо,  сразу  станет считать его главой правительства.    
                  
                  Я не совсем понял насчет преемника. Язо пояснил, что по конституции Президент на Аморите избирается на пятнадцать лет или на четыре с половиной  года по нашему,  но обычно они правят пожизненно, а при выборе нового решающим  является пожелание уходящего Президента. Либо он называет себя самого, либо кого-то другого.  Если же  он пожелание  не выскажет и  внезапно умрет, то его  обязанности  до выборов   переходят   главе правительства. 
                  -        А если выскажет?
                  -        Как правило,  народ голосует  автоматически  за того, кого порекомендовал Президент. 
                  -        Значит, будет голосовать за тебя?
                  -        Для этого надо прежде полностью нейтрализовать элиту.
                  Время до десяти у нас было, и я уснул с тревожным предчуствием  неизвестности. 
   
                                                                        
                                                  ***
                  
                  На    лице не  сомкнувшего  глаз Язо проступила бледность. Мне и Нине он приготовил  подобие кофе, отчего я был в восторге.  Нина рассказала, что с Земли Язо привез контрабандно  кофейное зерно и отыскал здесь похожий на него плод. И теперь по утрам пьет кофе. Я показал Азо поднятый вверх большой палец. Он в это время  с кем-то был на связи и все же   отозвался кивком головы. 
                По телевизору уже не раз объявляли о предстоящем выступлении Президента, а в промежутке  показывали Юдо во всей красе.  То она о чем-то важном беседовала с отцом,   после чего оказывалась  на качелях, насаживаясь  со снайперской точностью на елду  партнера,   то опять с серьезным видом   работала   в кабинете, откуда мгновенно  переносилась  в групповуху  с  тремя   элитутами.  Но чаще всего она вместе с отцом занималась  государственными делами. Как важная  персона   она всегда была  в одежде, а как элитутка -   с открытой грудью  и голым низом.   И    с экрана  не сходил иероглиф  рекордной глубины ее лоханки.
             
                 Президент  появился  на экране в том же вертикальном положении и выглядел, в  сравнении со вчерашним вечером,  неважно. Прежде чем начать говорить, он долго смотрел в камеру,  словно  действите6льно прощался  с каждым аморитянином.  Когда его губы в сопровождении   слабого жужжания  пришли в движение,    я  попросил директора побыть моим дословным переводчиком.
               -       Дорогие  аморитяне, - начал  свое обращение к народу  Президент. – Я ухожу.   О каждом руководителе судят по тому, какой он оставил после себя страну: еще лучше и сильнее, чем была до него, или  намного хуже и слабее.  К сожалению, я оставляю ее на краю пропасти. Вот-вот Аморит  рухнет  в нее.  Мне тяжело в этом признаться, но это так. Все мои прошлые заслуги в том, что именно при мне  Аморит  достигал вершины своего расцвета,  перечеркнуты его нынешней катастрофой.  Когда-то бурно развивавшаяся промышленность  пришла в упадок. Наука, открытиями которой мы гордились, зачахла. Сельское хозяйство, позволявшее нам держать запасы продуктов на многие годы, сейчас не   удовлетворяет в них  потребность населения.  А наша элита ничего этого не видит и продолжает вести праздный образ жизни, предаваясь веселью и разврату. Самой большой их заботой являются  длина елды и глубина лоханки. Извините меня,  старика, за грубость, но назвать их половые органы  лошадиных размеров ласкающими слух словами у меня не повернулся язык.
               
               Тут на экране появились лошадиная и аморитянская совокуплявшиеся пары с показом во весь экран их занятых работой  гениталиев.  Честно говоря,  особой разницы в их размерах я не заметил.
               -       А ведь когда-то и у нас, - продолжал Президент, -   были  вот такая любовь и вот такие счастливые семьи.
               Этой семьей оказалась моя. Я даже не представлял, что  со стороны мы выглядели такой обаятельной парой, центром восхищения которой, конечно,  был Алешка со своими двумя зубками.
               -       А ведь их у нас показывают, как обезьян. Скажите, положа руку на сердце, кто больше похож на обезьян?
               Я не успел испугаться, что нас сравнят   в момент близости  с трахающимися обезьянами, но  рядом  с ними   Президент опять показал   элитян.
               -       Вот на что наш ум направлен.  Чтобы обойти в этом деле    обезьян. И, как видите,   это нам удалось.   Я к чему вам об этом говорю? К тому, что нам нужно возрождать семьи и рожать наших детей, как это делали наши бабушки, а не бездушные роботы, отчего бездушными рождаются и наши дети.  Да и в кого им вкладывать душу, если  зачастую они не знают своих родителей и не имеют братьев и сестер? Я виню себя за то, что пошел на поводу у наших любителей свободы нравов, оказавшейся обычной безнравственностью. – Президент помолчал, глядя куда-то в сторону и о чем-то думая.  – Н-да. Если бы произошло чудо и мне вернули молодость и силу, я бы потратил их на возрождение прежнего Аморита.  Но чудо бывает только в сказках, и я свое, уже, видно,  отработал.  Поэтому пришло время уступить место не только молодому, но и более умному, чем я. Вот он перед вами. – Во весь  экран появилось красивое лицо Язо. – Его зовут Язо Акоситу. Он также родился в чреве робота. Свою мать, известную фотомодель, он видел  лишь на экране, а об отце знает только то, что он был большим ученым, которого мать выбрала, чтобы сын был таким же умным.  Что так и вышло, я могу подтвердить. Язо был моим лучшим работником. Но он   уволился, чтобы вместе с такими же, как он, энтузиастами  начать новую, а вернее, возродить  старую  жизнь наших предков с семьями и высокими нравственными устоями. Чтобы у детей были родители,  и они любили друг друга.  И чтобы супруги в старости ухаживали друг за другом.  И надо прекратить это безобразие на экранах. Одна,  ебля, извините,  но я не знаю, как это назвать по-другому.  И прикрываться надо одеждой. Должен же быть и у нас стыд. Во всей вселенной он есть. Одни мы, как животные. –  Президент помолчал, тяжело дыша. - Узнав о  намерении Язо,  элита без моего согласия  направила на остров, где он поселился  со своими соратниками,  спецназ с приказом всех уничтожить.   К счастью, большинству аморитян    удалось спастись. Язо тоже  чудом остался жив. Представляете, как будет разгневана наша элита, узнав о моем решении назначить его главой правительства? Я делаю это, чтобы дать ему возможность осуществить  его  мечту   не на одном острове, а на всем Аморите. А я, пока еще жив, обеспечу ему  условия для успешной работы.  Потом, если он вам понравится, вы изберете его своим Президентом. -  Президент уставился на экран.  –   Язо, если ты меня видишь и слышишь,   свяжись со мной, и я вышлю за то…
                
                Внезапно  по экрану побежали волны, которые быстро сменились совокуплявшейся с тремя партнерами  Юдо, словно говоря аморитянам, что  несуразицу, которую  только что  им  плел    выживший из ума Президент,  они  должны забыть, как  глупый сон. 
                Увидев, что Язо и директор растерялись,  а Нина ахнула, я  успокоил их:
                -        Дело сделано даже, если они  его  убьют.  Указ о назначении  Язо  главой правительства   им подписан. Народ об этом теперь знает.  Язо сталось лишь   занять рабочий кабинет и приступить к работе.  Но можно приступать к работе и  здесь. Существует  же такое понятие как правительство в изгнании.  Давай  начинай его  формировать, - войдя в раж, дал я указание Язо. – К примеру,   пока ты  не вернешь нас на Землю, Нина  побудет твоим советником по семье и нравственности. Я с удовольствием помогу  тебе в борьбе с контрреволюцией, которая уже начала действовать, отключив Президента от связи с народом. Ее главарей было бы не плохо  нейтрализовать в одну ночь,  после чего  тут же захватить Центр информации,  откуда  ты смог  бы обратиться к народу со своей  программой.  А можно и без нее, так как Президент в принципе твою задачу обрисовал. Но для этого  нам нужен хорошо  вооруженный отряд преданных тебе   аморитян. 
               
                 Они слушали меня, открыв рты.  Я незаметно подмигнул Нине: «Что бы они делали без нас, землян?».  Она моргнула в знак согласия. Не дождавшись  от Язо и директора ни да, ни нет, я продолжил, обращаясь к Язо:       
                 -       Президент сказал, что хотел кого-то послать за тобой. Явно надежных людей. Возможно, он уже с кем-то об этом говорил. Думай или узнай, с кем.  В любом случае тебе надо связаться с Министром правопорядка, который  обязан обеспечить твою охрану. А можно…
                
                 Язо не дал мне договорить и, поднявшись,  сказал:
                 -       Я знаю, с кем он мог говорить.  А сейчас пойдем со мной.
                 Когда я поднялся, он вдруг заметил без обиды в голосе.
                 -   Конечно, у вас, землян в таких делах  больше опыта.  У нас больше шестисот лет не было намека на революцию.  А у вас она происходит каждый ваш век, поэтому я очень надеюсь на вашу помощь.
                 -       Можешь на нас положиться, - слегка смутился  я. – Только одна просьба. Ты можешь сделать так, чтобы не читали мои мысли?                
                 Язо засмеялся.
                 -       Сделаю. Чуть позже, сейчас просто некогда.                  
               
                                                               
                                                                         ***
               
                Мы  вышли и по лестнице спустились два этажа вниз. В большой комнате я увидел  сидевших за круглым столом  и лежавших на  трех ярусных кроватях  десятка два молодых бежевых аморитян  в  камуфляжных темно коричневых костюмах.  При нашем появлении они не поднялись, а,   опустив головы, поприветствовали соединением ладоней.  Телеэкраны  у них  располагались   не на стенах, а  вокруг  свисавших  с потолка  двух цилиндров.  Язо что-то спросил, на что парни  дружно  закивали головами. Он показал на меня и довольно  долго что-то говорил. Они изредка кивали, осматривая  меня с интересом. Наконец он повернулся ко мне.
                 -       Вот  костяк твоего  отряда.  Можешь  считать их  своим спецназом. Пока я поработаю  над тем, что ты нам сказал, они  покажут  тебя  свое владение  боевым  искусством и попутно научат тебя пользоваться нашим оружием.  Я за тобой приду.
                
                 Он  вышел, а   я сел за стол и  попытался установить с парнями контакт.  Поймав первый попавшийся взгляд,  я спросил  парня мысленно, как его зовут. Он чуть нагнул голову,  и я услышал внутренний голос:
                 -       Девятый.
                 -       Я правильно понял, что в отряде по именам  запрещено называть друг друга?  -  Увидев его кивок, я обвел  глазами всех.  –  Мне конспирация  ни к чему, поэтому можете называть меня по имени.  Меня зовут Глеб.
                 Они дружно запищали «Яглебо» и начали представляться.   Я  запомнил лишь Тринадцатого,  сидевшего от меня справа.    Он оказался главным у них. Я попросил его показать их оружие. Но с нами пошли все.
             
                 Кажется, я где-то упоминал, что   служил в армии  и даже воевал в Чечне, правда, совсем   недолго. В армию я попал после отчисления меня с четвертого курса  института за неуспеваемость. Тогда на лечение матери (у  нeё  врачи обнаружили рак)  нужны были большие деньги, а отец был безработный, и мы с ним были  вынуждены   подрабатывать челноками – единственной в то время профессий для тех, кто не мог воровать и убивать.  Мать мы  так и не спасли,   а меня отчислили из института и призвали в спецназ. Учли, что в школе я занимался самбо.  После полугодовой подготовки  я был  отправлен в Чечню, где шла война. Уже через месяц меня   ранили в грудь и демобилизовали.  Как фронтовик я был  восстановлен в институте, потеряв лишь  год учебы. Об этой потере я никогда не жалел, так как стал чувствовать себя значительно  уверенней в жизни.
                  
                 Сопровождавшие меня  бойцы моего спецназа были немало удивлены,  когда я  со знанием дела  стал осматривать их автоматы. Они не намного отличались от земных, разве что стреляли не пулями, а  лучом. А когда я с первого раза попал в яблоко, парни прямо-таки  воспылали ко мне уважением. Но сразил я их наповал приемами борьбы. Я попросил   Тринадцатого и Девятого взять меня безоружного.  Они направили на меня автоматы и в одно мгновение   оказались   на земле, а автоматы -  у меня. 
                
                 Я обучал  парней  разным приемам   до тех пор, пока за мной не пришел  Язо. Выслушав восторженные отзывы  парней обо мне, он сообщил  им, что Президент мертв, и им уже сегодня     предстоит  много работы.
                
                 По дороге наверх он рассказал мне, что   о смерти Президента  узнал от  Яро, присутствовавшего     в спальне  во время    выступления  того по телевидению.  Кроме него, там  находились  лишь корреспондент и оператор телевидения. Яро  обратил внимание, что Президент часто  поглядывал то на  дверь, словно чего-то опасался, то  на экран    телевизора, словно убеждался,  что  его все еще показывают.  Когда изображение  с экрана исчезло, он  проговорил сквозь стиснутые зубы: «Так и знал. Это она». Он не ошибся. Через минуту в спальню  вбежала разгневанная   Юдо и заорала на отца: «Ты совсем из  ума выжил, старый  осел!».  Что там произошло дальше, Ямо не знал, так как Юдо выгнала всех из спальни.  Минут через двадцать  туда быстро прошел личный доктор Президента, который    и объявил о смерти Президента. Сказал, что у него внезапно остановилось сердце.  А потом вышла Юдо и стала выпытывать у Яро,  подписал ли  Президент указ о назначении Язо. Ему она не поверила и пригрозила не только уволить, но и убить, если обнаружится указ. А вскоре   он узнал, что  она  назначила на пять вечера экстренное заседание Сената.
               
                -        Там мы их всех  возьмем, - сказал решительно  Язо.       
                -   Двадцатью бойцами?
                -        Не только. Я связался с начальником охраны Дворца Президента. Его зовут  Яко. Когда я работал у Президента,  Яко   был его личным телохранителем.   Это ему  Президент дал указание  доставить меня  во Дворец и обеспечить мою охрану.   Яко  уверен, что Президента убила Юдо,  и он готов ее растерзать.  Охрана Дома Сената также подчиняется ему,  поэтому  он гарантировал мне беспрепятственный проход  внутрь здания. Он пообещал встретить нас  на берегу  со своими  охранниками и   сопроводить  до Дома Сената. У него в команде  свыше двухсот охранников. Бежевых, не синих. Я попросил его взять   с собой Яро  и Юно.   Помимо оригинала  Яро захватит также копию указа  о моем назначении.   Во время связи  он был у Юно, и я поблагодарил ее за помощь. Она сразу согласилась уехать из Дворца.
                Уловив в его голосе нежность, я спросил:
                -       Сколько ты ее не видел?
                -       Полтора года.  Ей еще не было сорока.
                -       К вашему возрасту мне  сложно   привыкнуть. У нас  женщины в сорок    редко    рожают и считаются уже  пожилыми. А у вас в этом возрасте  они  еще не совершеннолетние.
                -       Тогда Юно до совершеннолетия  не хватало  полгода.
                -       Неужели это было таким большим препятствием?
                Он немного замялся.
                -       Но она же еще и  внучка  Президента. Он сам был гуляка, но за ней следил строго.
                -       Уверен, что сейчас ты найдешь ее еще  красивее.
                Он о чем-то думал и не ответил. 
                               
                                                                   
               
                                                     ***
               
                Для охраны Нины с Алешкой и директора Язо оставил двоих бойцов спецназа. Все остальные  на двух  сороконожках отправились  возвращать Аморит к нормальной жизни.  Язо и я ехали отдельно в четырехместной машине, разглядывать которую мне некогда было, но  ни   ног и ни колес  у нее я  не видел. Она должна была доставить на остров  Юно и Яро.  На этот раз мы не останавливались смотреть на диковинных рыб. С одной из них с головой  орла мы едва не столкнулись. 
               
                На городском  берегу нас уже ожидали Юно и два аморитянина.  Поодаль стояли три, как у нас, сороконожки и две машины, напоминавшие по форме божью коровку. Язо подсказал мне, что это были броневики, стрелявшие не только световыми пулями, но и пробивными  снарядами. 
               
               При виде Язо   Юно зарделась и,  протягивая ему  свернутый в рулон  оригинал указа,  что-то сказала. Он улыбнулся, поцеловал ее нежно в губы, и велел оставить указ у себя.  Она прижала рулон к груди и направилась к  нашей   машине. Проходя мимо меня,  она счастливо улыбнулась. Я ей  заговорчески подмигнул. 
               
               Яро оказался  моложе Язо.  Его лицо, руки и  костюм   отливали серебряным блеском,  как снег  в солнечный день.  На этом светлом фоне контрастно  выделялись    цыганские  глаза.  Он явно принадлежал к элите, но мне понравился и не только  потому,  что был наш, а молодостью, красотой и приятным  цветом.  В руке он держал небольшую  кожаную папку с копией указа, но Язо ее не протянул, явно намереваясь  ехать с нами.  Однако Язо отобрал папку и   заставил его последовать за Юно,  строго-настрого  наказав  во что бы то ни стало сохранить оригинал указа.  Остановившись возле меня,  Яро  сложил ладони и улыбнулся мне. Я ответил тем же.
               
               Яко выглядел  постарше   и был одет неброско во все   коричневое, лишь глаза горели, как угли.  Язо ознакомил его с разработанным  мной планом захвата Дома Сената и Центра информации.  Ни Язо, ни я не знали,  куда девать сенаторов, принявших решение в обход Президента уничтожить Язо и всех  его  сторонников. Все они были  отобраны Юдо. Я как инопланетянин  в это дело не хотел вмешиваться, но заметил, что оставлять их на свободе нельзя. И о расстреле у них речь не шла. Выход нашел Яко, предложивший  упрятать  их временно    в подвал  здания Сената. Он двухэтажный и построен не столько для отдыха и развлечений сенаторов, сколько для их надежного укрытия    на случай восстания народа. Перекрытия   подземного убежища  были  метровой толщины, и на Аморите не было  снарядов, способных  их пробить. Мы с предложением Яко согласились. Я поинтересовался у него, сколько приехало с ним  охранников.   Оказалось, шестьдесят. Итого  у нас  набиралось  восемьдесят  вооруженных  аморитян плюс  с десяток  дежурных в обоих зданиях.  Это уже была  сила.
                 -      Сенаторы могут вызвать подмогу?  -  спросил я.
                 -      Могут.     Юдо обязательно  свяжется с  министром   правопорядка.  Он ее давний  ёбарь.   Нам надо успеть спустить сенаторов в подвал.             
                 -      Сколько он может привести  своих   аморитян?
                 -      Сколько угодно. Только в Амо у него  тысяч десять  бежевых омоновцев. А по всему Амориту несколько сот тысяч, правда, синих. Эти могут в нас не стрелять, а после выступления Президента тем более. 
                 В открытом  бою силы были явно  неравные. Надо было успеть, чтобы не допустить его или сделать его хотя бы равным.
                 Мы вернулись в свои сороконожки, и  кавалькада из семи машин  помчалась  к  Дому Сената.
                                                            
                                                                   
                                                                  

                                                                     ***
               
                 Жизнь сразу внесла  свои коррективы в разработанные нами планы.  Несмотря на  то, что, следуя указанию Юдо, ни по телевизору и ни по  радио не сообщили   о смерти Президента,   улицы Амо стали быстро заполняться элитутами и элитутками, возмущенными его выступлением. Они спешили к Дому Сената, чтобы потребовать от сенаторов аннулирование назначения Язо главой правительства.  Их подгонял страх, что  до выборов на него будут возложены обязанности  Президента. Даже сейчас они были голыми, и дамы держали кавалеров за члены.
                 Нас  они   приняли за своих  и пропустили беспрепятственно, даже приветствовали.               
               
                 Не увидев на улицах ни одного простого аморитянина,  я поинтересовался у Язо, как, на его взгляд,   воспринял народ  выступление и смерть Президента. 
                 -       Наверняка собираются на улице небольшими кучками и горячо обсуждают.  А больше дома на кухне. И ждут новости  по телевизору.
                 -       А, к примеру, чтобы  также собраться у Дома Президента в поддержку перемен?
                 -       Пока это трудно представить.  Синим вообще   запрещено появляться на улицах Амо без  специального  разрешения с указанием времени. Для  бежевых сделаны послабки.  Работающие в Амо могут находиться в городе в любое время, но при проверке у них могут потребовать разъяснение.  Остальные  бежевые имеют право свободно посещать  город   лишь  в составе экскурсионных групп.   При этом  одновременно организовываются  только  две группы в  разных    районах.  Так что о сборе в Амо,  о котором ты говоришь, пока не может быть  речи.  Если сейчас  кто из них появится здесь со своими требованиями,  элита   их  растерзает.  Пресса об этом умолчит, а если и сообщит, то все исказив.  Наврет, что  одурманенные бредом Президента несколько аморитян напали на  мирных  элитян и растерзали их, а при  задержании оказали сопротивление  и поэтому были убиты.
                  
                  -       Это не либеральный демократизм, а самый настоящий апартеид,  -  возмутился  я.
                  -       Многие  так считают и я в том числе.   Но наш голос здесь не слышен, а в средствах массовой информации существующий строй преподносится как образец свободы, в первую очередь свободы и неприкосновенности  частной собственности. Никто же не оспаривает, говорят они,  право хозяина дома  охранять его от посторонних лиц.  А в Амо все дома, кроме госучреждений, которых не так много,   принадлежат   элите.  Поэтому   ее единоличное право  на Амо   не подлежит сомнению.  У вас, кстати,  тоже есть дачные поселки, где живут одни миллионеры, куда бедняка вряд ли пустят. У нас же   имей  в виду еще и то, что    элита,   владея абсолютно всеми природными богатствами страны,  обладает и   всеми  финансами страны.  Их  она  распределяет остальным в дозах,  достаточных  для того, чтобы не умереть с голода. Достаточных, разумеется, на ее взгляд. Ее ученые составили рацион питания, который,  на их взгляд,  вполне достаточен, чтобы  нормально жить и работать.  Если же кто вздумает протестовать, то может вообще ничего не получить. Такое уже было в истории Аморита, правда,  очень давно. И все протесты мигом прекратились.  Голодный отец сам еще может потерпеть, но он мигом становится смирным и послушным при виде голодной жены и тем более  детей.  Ты как муж и отец, думаю, с этим согласишься. 
                 -       Тебе не кажется, что  у нас  маловато сил, чтобы   справиться с элитой?   
                 -       Я  уверен, что у нас все получится.   Элита давно прогнила.  Ее достаточно ткнуть пальцем, и она развалится.
               
                Я невольно подумал о нашей элите, к которой относил также власть,  и  проговорил:
                -        Если мы  элиту  сейчас одолеем, то  тебе надо  сделать так, чтобы она   долго не могла  вновь подняться.  Она же, сволочь, живучая, как змея: ее разрубишь, а она  тут же срастается.
                -        У меня  она больше не поднимется. Я учту   ваш  плачевный опыт.
                -        Надеюсь, учтешь и причину провала  нашего ГКЧП, попытавшегося сохранить  СССР. Его организаторы побоялись  устранить несколько десятков  предателей и подонков  и тем самым не спасли страну и погубили миллионы не только в России, но и в других странах.  Ты должен знать,  что ни одна революция на Земле  не обходилась без крови,  и Аморит  в этом смысле не может  быть  исключением. 

                К Дому Сената мы намеренно  подъехали, когда заседание только что началось. Своих охранников Яко рассредоточил  вокруг здания, а  половину  наших  бойцов расставил  в нужных местах внутри его, куда мы прошли вместе с  ним  беспрепятственно.     С  остальными бойцами Язо и я  поднялись по лестнице  в зал заседания.  От наших залов он отличался тем, что был круглый, круглая сцена располагалась ровно посередине, и  президиум сидел вокруг   вращавшейся трибуны. 
                 Я  попросил  Тринадцатого взять под наблюдение    двери  и президиум, а сам вместе с  Язо спустился  к  трибуне.  На  ней стояла Юдо. Увидев нас, она вытаращила майской зелени глаза   и, как  в спальне Президента,  стала  беззвучно открывать и закрывать рот.  Увидев, что сенаторы стали вскакивать с мест, я обвел зал глазами и, подняв руку,  рявкнул изо всех сил:
                 -        А ну, сидеть! И чтобы мне ни звука!
                 Я совсем упустил из вида микрофоны и акустику зала. Я думал, что они лишь опустят  головы.  А они все, как один,    сползли  на пол, вцепившись в  уши.       
                 Упала на колени, подняв  усеянную  изумрудами голую  задницу,  и Юдо.         
                 Лишь, как ни в чем,  ни бывало,  продолжали стоять на местах Язо и бойцы, которых я попросил   заткнуть пальцами  уши,  как только я подниму руку.   
                 -        Молодец, - похвалил меня, оглядывая зал, Язо и усмехнулся. - Без единого выстрела сенат   в буквальном смысле повергнут.   -  Он  задержал взгляд на     Юдо.  -  Эта поза  у вас как  называется?   
                  -   Раком, - ответил я.
                  -   Почему раком?
                  -   Не знаю. А у вас как?
                  -   Жабой.
                  -   Почему?
                  -   А я знаю? – улыбнулся он.
                  
                  Вошедший  Яко попросил   разрешение   спускать  в подвал начавших поднимать головы  сенаторов. Получив наше добро, он  кивнул  бойцам, и они  стали  выводить из рядов   плохо соображавших сенаторов. Двое  бойцов  собирали их в группы и  отводили вниз.
                  Первой забуянила Юдо. Она оттолкнула поднимавшего ее бойца и что-то зло запищала на Язо. Он нахмурился и сердито загудел в ответ, тыча  в  нее пальцем. Она еще что-то пропищала, затем  сникла и дала себя увести.
                  -       Я обвинил ее в том,  что отца убила она и поэтому эфтаназии ей не избежать. Она пыталась возражать, но я заверил, что докажу это. 
                  -       Как ты это докажешь?
                  -       А я и не буду доказывать.  Положусь на вывод врачей. Для меня важно, чтобы  она пробыла в страхе, пока я буду закрепляться во власти.
                  
                  Он все же решил  сказать сенаторам пару  слов.  Он был уверен, что с некоторыми из них   сможет  сработаться.
                  -       У вас ведь, наверное, тоже  есть  такие, которые,   находясь во власти и приспосабливаясь к ней,  скрывают свои истинные убеждения,  - сказал он мне. 
                  -       У нас такие сплошь и рядом, - с готовностью согласился я. – Вчера ползали на коленях, умоляя принять их в партию, а сегодня публично сжигают партбилеты и поливают помоями советскую власть.                      
                   
                  Мы последними спустились в подвал - убежище.  Его верхний этаж    представлял   собой  интимно   освещенное помещение во всю площадь здания, состоявшее из  уютных  комнат разных объемов. Их назначение выдавали  уже знакомые  и еще  неведомые мне приспособления для совокупления.    Ради любопытства я открыл один из холодильников. Он был набит продуктами.      
                  
                  Яко собрал уже полностью пришедших в себя сенаторов в центральном круглом холле  и предоставил слово, как он выразился, новому Премьеру. Речь Язо была краткой.
                  -       Я думаю, выступление покойного Президента вы все видели и слышали.  Оригинал подписанного им указа находится у меня с собой. –  Язо поднял  руку с    папкой. -  Во время своего обращения  к народу я его также   покажу.  Телевизоры здесь есть, и  вы   услышите, что я скажу.   Кто из вас выразит желание и согласие честно работать со мной над устройством новой жизни на  Аморите, надеюсь, любимом  и вами,  прошу направить в мой адрес прошение. Я уверен, что  желающие среди вас найдутся. Я постараюсь поскорее рассмотреть  ваши   прошения  и, по возможности,  подыщу вам соответствующие должности. Вопросы есть?
                  Несколько сенаторов загудели. Азо повернулся ко мне  и  передал мысленно, что их интересует, по  какому праву они  арестованы. Я посоветовал  ему сослаться на право революции. Услышав его ответ, сенаторы мигом притихли.

                                                                     
                                                                     ***
                     
                  Однако  наверху  было не так  тихо и спокойно.    Кто-то из сенаторов успел передать на волю,  что они арестованы, и разъяренные  элитяне  пошли на штурм  Дома Сената освобождать пленных. Троих охранников нападавшие  в буквальном смысле разорвали на части, захватив их автоматы, остальные    вбежали  в здание и забаррикадировали дверь.
                  
                  Мы поднялись, когда элитуты   методично прожигали  выстрелами входную  дверь. Тут следует  заметить, что слуги народа  и все здание  превратили в крепость на случай его захвата восставшим народом.   В первую очередь   были сделаны лученепрожигаемыми  двери и  окна.   Нападавшие элитяне об этом либо не знали, либо надеялись на бракованный   материал.   И надо сказать, их надежды   оправдались.  Во входной  двери   довольно  скоро появились отверстия, сквозь которые во внутрь   полетели лучи, разъединив  бойцов  и охранников на две части. Меня поразило их поведение.   Они растерянно стояли по бокам   двери, держа  автоматы в безвольно опущенных руках. Застыли нерешительно у  выхода из подвала  Язо и  Яко.  Такой   поворот событий никто из них  явно   не ожидал.   Всю жизнь они прожили в  стране,  в которой  никто ни разу не  выступал с оружием  против правящей элиты. Они могли лишь предполагать, как она может себя повести,  а я-то должен был это знать, так как  своими глазами   видел расстрел Белого Дома в  девяносто третьем.  Но я поддался заверениям Язо, что их элита прогнила насквозь и  неспособна  оказать сопротивление.  Напросившись на руководство  борьбой с контрреволюцией,  я даже не удосужился уточнить у  него возможность и необходимость   применения  в этой борьбе оружия, в том числе лично мной как инопланетянином. Этот вопрос я не затронул и в  общении со спецназовцами. И они его не поднимали.   Судя по поведению охранников Яко, не сделавших ни одного выстрела, у них тоже была  неясность в этом деле. А может, напротив, была полная ясность, что стрелять в элиту ни в коем случае нельзя. 
                  
                   Я не стал дожидаться, когда Язо будет способен соображать, и заставил его приказать толпе разойтись, пригрозив в противном случае открыть по ней огонь. Мне показалось, что он мало что понял, но взял протянутый ему мегафон и повторил в него мои слова.  Его голос, усиленный мегафоном, походил на гул пчелы. Выстрелы прекратились. Но едва он вытер со лба пот, как они  возобновились, на это раз также по окнам первого этажа.
                   Я взял с собой Тринадцатого с двумя  бойцами, и мы поднялись на второй этаж. Там мы вышли на балкон, откуда площадь была видна, как на ладони. Среди голой толпы выделялись три  островка с растерзанными охранниками. Я первым делом отыскал  стоявшего на крыльце автоматчика и  выбил у него из рук оружие. Он взвизгнул  и пустился наутек, расталкивая толпу. Двум другим автоматчикам, стрелявшим в окна, повезло меньше: от выстрелов бойцов один  упал замертво, а другой схватился за бок и осел вниз.
                  
                   Не дав толпе опомниться, мы выпустили несколько очередей над ее головами.   Выстрелы были почти бесшумными, зато  хорошо виднелись в воздухе траектории лучей. Крик, который издал перепуганные  на  смерть  элитяне, не привыкшие к такому обращению, напоминал скрип несмазанных телег. Развернувшись,  толпа бросилась бежать от Дома Сената. А навстречу ей  двинулись два броневика, видно, получившие приказ от Яко. Из крыши машин устрашающе вылезли стволы и нацелились  в  приближавшихся элитян, остановив их.  На них налетели задние, образовав несколько куч мала. Стволы вдруг разом вскинулись вверх и дали сдвоенный залп. Их траектории  были копией нашего залпа огня «Град».  Убедившись, что на площади не осталось на ногах  ни одного  элитянина, броневики отошли назад, уступив дорогу. О том, что элитяне  должны немедленно разойтись по домам и вести себя впредь благоразумно, им вторично напомнил в мегафон Язо. Он также   порекомендовал  им  не собираться группами более десяти персон  до его особого распоряжения.                      
                
                 Увидев, как площадь стала быстро пустеть,  мы спустились вниз. Там я предупредил всех, что элита нисколько не побеждена, быстро очухается,  и ее противостояние станет скрытым и коварным. 
                 -        Ты прав, - согласился  Язо. -  Взгляни на экран.
                 Я увидел  себя на балконе целившимся в толпу. Мой палец нажал на курок, и  вслед за этим  упали два элитута:  один остался лежать неподвижно, а другой  -  корчась от боли. А моего вообще не показали. Отчетливо представив лицо Нины, которая наверняка видела эти кадры, я прошептал, с трудом разжимая губы:
                 -        Я… я в них, ей-богу, не стрелял. Я только выбил автомат у третьего.
                 -        Мы знаем. Это лишний раз подтверждает, что ты был прав, предупреждая нас о  коварстве  элиты. Вот поэтому нам срочно нужно установить контроль над Домом информации.                      
                   
                                                                
                                               ***
                
                 Оставив половину охранников и один броневик у Дома Сената, мы помчались дальше по пути революции, которой необходимо было владеть  массовой прессой.   В Доме информации к встрече с нами  подготовились основательно. Здание было окружено тройным кольцом синих омоновцев,  и  со всех сторон опять  стекались   элитяне.  Увидев нас, они притормозили  метрах в ста от здания.                     
                
                 Мы остановились на площади перед входом, выставив  броневик  впереди.  Я, опасаясь за жизнь Язо,  настоял на том, чтобы он первым не выходил из машины.   А он не выпустил меня, боясь, что  меня  могли  пристрелить,  как животное. Поэтому  вышли Яко и Тринадцатый.  К ним подошел синий омоновец  в   камуфляжной  темно синей  форме.  Они быстро поговорили, и Яко  вернулся к нам,  улыбаясь во все коричневое лицо.    Он сказал, что командир ОМОНа  получил  приказ от Министра правопорядка никого не пропускать в здание, но,  узнав, что в машине находится сам Язо, новый глава правительства и исполняющий обязанности Президента,   приехавший  обратиться к народу, не поверил и просит подтверждения.   А еще командир  сказал, что вот-вот должен подъехать сюда министр, и предложил его подождать.   
                 -        Я его знаю, - сказал Язо. –  Он порядочная сволочь и за Юдо отдаст жизнь. Надо пройти  в здание до его появления. Он наверняка приедет  не один и с твердым намерением меня арестовать.
                 -        Скорее всего, убить, - поправил я.
                
                 Мы вышли из  машины.    Увидев меня, командир забыл про Язо  и министра.  Точно так же повел бы любой из наших командиров,  увидев говорящую шимпанзе. Пришло в движение и загудело кольцо окружения.  Но,  взглянув на показанную   Язо  копию  указа Президента,   командир   в прыжке расставил ноги и что-то прогудел.
                 -       Пошли, - сказал мне Язо. – Помнишь, я говорил, что синие могут не стрелять в меня?  Моя агитация сработала.  Командиру  отец приказал в меня не только не стрелять, но и защищать. Я его назначил командиром синего ОМОНа всего Аморита и твоим  помощником. Только тебе придется с ним общаться  с помощью переводчика. Наш язык ты не знаешь, а синие не владеют искусством телепатии. Это им запрещено законом. Отдай сейчас ему через меня  первый  приказ.
                 Я повернулся к командиру. Он подпрыгнул и расставил ноги уже передо мной. Я попросил его  охранять нас, пока мы будем находиться в здании. А министра, если он появится,  провести к нам, но только одного.  Если будет противиться,  позвать меня.               
                
                 К нам подошел боец Восьмой и сказал, что  нас в данный момент показывают по телевизору, а также то, что  в  здании Центра  информации  возводятся  баррикады,  и  его директор обратился  ко всем аморитянам  придти на   защиту Центра. 
                 Мы поспешили к  зданию. Входная дверь действительно оказалась закрытой. На требование Яко открыть ее  изнутри  ответили бранью. Дверь  была выдвижной и вышибать  ее плечом было бесполезно. Оставалось либо быстро прожечь в ней выстрелами нишу, либо проникнуть в здание через окна, к счастью, с обычными  стеклами. Был еще один,  самый скорый  вариант  -  броневик, но это должен был решить Язо, знакомый с российским опытом.                                                          
                
                 Едва я начал ему излагать варианты, как дверь вдруг раздвинулась, и в ней появился одетый в обтянутый  темный костюм аморитянин.  Сложив  ладони перед Язо,  он  загудел, приглашая рукой входить.  Он представился начальником отдела телевещания  и прояснил, что большинство  сотрудников   Центра  отказались подчиняться директору Центра   и перешли на нашу сторону. Нас они встретили приветствиями.
                 Мы поднялись, виляя между остатками баррикады из столов, на второй этаж. Там нас  уже ожидали и  усадили Язо за стол  перед камерой. Мне было интересно, что он скажет в своем историческом обращении к аморитянам. 
                Вот что он сказал:                  
               
                -       Дорогие аморитяне! В своем вчерашнем последнем  обращении к вам покойный Президент убедительно доказал необходимость перемен  на Аморите.  Уверен, что в этом вы все с ним согласны. Говоря «вы», я имею в виду простой народ, а не элиту, зажравшуюся и погрязшую в разврате. А зажралась она потому, что,  составляя  всего лишь семь процентов   населения Аморита, она безраздельно владеет всеми  природным богатством страны, отнятым у народа    насильственным и обманным путем. Я исправлю эту историческую несправедливость и верну вам   священное право владеть территориально-природными ресурсами, дарованными всем нам свыше, а потому принадлежащими  по праву всем вам. Я также верну вам  фабрики и заводы, созданные и производящие продукцию вашими руками. Уверяю вас, что бедных среди вас не будет. Но не будет и очень богатых, а все будут приблизительно равны. Думаю, никто не будет возражать против того, что трудолюбивый будет получать за свой труд больше лодыря, а ученый больше уборщицы.   Но это лишь одна - материальная сторона намечаемых мной перемен. Есть еще и не менее, а может быть,  и более  важная  их сторона – моральная или духовно-нравственная. Владея всеми средствами массового одурачивания,  элита насаждала   и вдалбливала   в ваше сознание  свою духовную нищету, бескультурье и низменные животные чувства. Этим она стремилась  вытравить из вас дух самосознания и непокорности, чтобы превратить вас в ее рабов.   Согласитесь, что это ей частично удалось. Но я вам заявляю со всей твердостью. Время элиты кончилось! Сажать  и принуждать ее к  эфтаназии мы не будем.   Но  из властной кучки она превратится в жалкую касту неприкасаемых вымирающих уродцев.  Отныне на Аморите власть будет принадлежать  простому народу, то есть вам через ваших лучших  представителей.   Если главным оружием элиты были духовная нищета и безнравственность, то мы будем с этим  нещадно бороться.  Нашим оружием будут высокие моральные ценности и нравственная чистота. Мы будем насаждать в аморитянах  любовь к нашей любимой Родине, где все будут добросовестно трудиться, а тунеядцы будут презираться, где аморитянин  аморитянину, независимо от цвета кожи, будет друг, товарищ и брат. Особо хочу подчеркнуть, что мы выполним завещание нашего Президента и восстановим  на Аморите статус семьи, в которой будут процветать  любовь, супружеская верность и забота о детях.             
                 Дорогие аморитяне!  На нашем пути становления общества социальной справедливости  и высоконравственных устоев  мы встретим сопротивление не только свергнутой элиты, но и самих себя, отравленных ядом прошлой жизни, основу которой были капиталистическая страсть к деньгам  и наживе любым путем.  Но без вашей активной помощи   один   я  буду бессилен что-либо сделать. Помогите мне. Отныне вы свободные аморитяне. Выходите на улицу, покажите элите свою солидарность.  Теперь не она, а вы хозяева на улицах  городов, включая   Амо, которая является столицей всех аморитян, а не одной элиты.  Не вы должны  ее бояться,  а она вас. Если вы согласны с моей программой, я призываю вас  уже сегодня,  прямо сейчас,   собраться у Дома Президента и подтвердить  мне свое  согласие. Я также…-  Язо вдруг   замолчал, уйдя  весь  в слух. Лицо его посуровело.  Он в упор уставился в камеру.  –  Мне только что донесли, что спецподразделение «Смерть»  начало штурм Дома Сената, уже захваченного нами час назад вместе с сенаторами.  Начальник охраны   здания сообщил мне, что восемь  его бойцов  убиты, и пообещал продержаться с оставшимися   бойцами   как можно дольше. Насколько я знаю,  «Смерть» насчитывает более  двухсот  головорезов, набранных в колониях и тюрьмах. За преданность элите им обещана свобода.   Я с ними уже успел познакомиться.  Это они были посланы на наш остров убить всех нас. Они сравняли остров  с аморитом, не оставив там ни единого дома. Начальник охраны  Дома Сената просит  у меня поддержку, а ее у меня,  кроме вас,  нет. Освободив сенаторов,  «Смерть» сразу  направится сюда.
                  Дорогие аморитяне!  В связи с резко обострившейся  обстановкой я призываю вас всех без исключения  встать на защиту еще не начавшейся новой жизни и поспешить на помощь  защитникам Дома Сената, а также сюда, к Дому информации. А уж потом мы все вместе направимся к Дворцу Президента, где я буду рад услышать ваши  требования и  пожелания. Пусть вашими лозунгами на сегодня будут «Революция в опасности!» и  «Контрреволюция не пойдет!».
                  Благодарю за внимание.
                  
                  Язо поклонился, соединив ладони, и подошел ко мне. Он заметно нервничал.
                  -       Думаешь,  придут? - спросил я.
                  -       Очень надеюсь. Как спасти Яко до их подхода? 
                  -       Спасем, не беспокойся. Мы  сейчас все быстро едем к нему. А ты оставайся здесь и жди подход народа. На всякий случай передай  Яко, чтобы он с бойцами спустился в подвал, если мы не подоспеем.     Я скажу командиру спецназа синих, чтобы он продолжал охранять здание.   Не волнуйся, все будет хорошо. Победа будет за нами.
                  Он заглянул мне в глаза и тихо спросил:
                  -       Что я скажу Нине, если тебя  убьют?
                  -       На глупый вопрос я не отвечаю. Даже если его задал будущий Президент.   

                                                                      
                                                      ***
               
                  На улице во всю уже шла  гражданская война. Омоновцы  с трудом сдерживали  атаку элитутов.  О том, чтобы применить оружие против   элиты у синих омоновцев даже не возникала  мысль. Борьба шла  за автоматы: элитуты их пытались  отобрать, а омоновцы  намертво в них вцепились, боясь нечаянно не сделать элитутов больно. Не знал, что делать  и  их командир. Никто из нас не мог отдать ему приказ стрелять в элитутов.   У нас  уже был опыт  борьбы с ними, но не было времени. И все же мы задержались. Бойцы рассредоточились и дали залпы в воздух.   Элитутов, как ветром сдуло. Видно, уже прознали  о наших решительных действиях  у Дома Сената. Я  попросил командира продержаться до подхода народа, попробовав тоже стрелять в воздух.  Он пообещал и подпрыгнул, расставив ноги.    

                Мы прибыли в самый критический момент. Убедившись, что с одними автоматами Дом Сената  быстро не взять, «Смерть» призвала на помощь два летающих  танка.  Оставленный с Яко наш броневик вступил с ними в бой и сбил один танк, но и сам был подбит.  Танк рухнул рядом с  броневиком, и к нашему приезду они оба пылали.
                 Уцелевший танк мы застали  висевшим  перед входом  в здание чуть выше крыши.  Из него вылетел снаряд по направлению к входной двери.  Еще один  исчез   в окне справа  от  двери.  Поразить левое окно танку не дал приехавший с нами  броневик, выпустив в него огненный залп. Объятый пламенем танк подпрыгнул   и опустился  на крышу.   Внизу головорезы    со всех сторон бросились к двум образовавшимся нишам,  быстро исчезая в них. С десяток их   мы все же сумели  уложить.
               
                Я молил бога, чтобы Яко  успел спрятаться с бойцами в подвале. Словно услышав мою мольбу,  он передал Тринадцатому, что от снаряда  погибли еще пять  его охранников, и чтобы не потерять остальных, он принял решение спуститься с ними в подвал, как велел ему Язо. 
                Я тоже не хотел терять бойцов. Тринадцатый со мной согласился, что всем уголовникам в здании делать будет нечего. Им достаточно оставить там десятка два-три, чтобы не дать  Яко с охранниками  выйти из подвала. Остальных министр,  скорее всего,  перебросит  на захват Центра информации. Чтобы  не выпустить  отсюда  головорезов, мы  поставили  броневик напротив двух ниш и сосредоточились вокруг всего здания, укрывшись за  кустами, так как  для выхода головорезы  могли воспользоваться  окнами, открывавшимися изнутри. Яко нам сказал, что он насчитал  триста   восемь головорезов.  Двенадцать он  вывел из строя  плюс  наш  десяток. И еще плюс двадцать-тридцать останутся внутри, но тоже могут нас обстреливать.  Итого против нас набиралось   более двухсот пятидесяти     головорезов. А нас было  сорок    четыре аморитянина и один землянин.  Не знаю, как  бойцы и охранники, а я  понимал, что  судьба революции была в наших руках.
               
                  Я увидел спешившего ко мне Тринадцатого. Он показывал рукой на небо.  Я поднял голову  и  увидел  быстро приближавшиеся   в небе  танки. Их  я насчитал шесть.
                  А из обеих ниш и нижних окон стали выбегать и выпрыгивать головорезы в кроваво-красных комбинезонах, поливая  кусты  веерами  лучей.                                                
                  Прежде чем упасть и начать отстреливаться, я  обратил внимание на  огненную лужу у двери, в которой барахтались  горевшие головорезы. Лужи стали возникать по всей территории вокруг Дома Сената.   Ничего не поняв, я увидел  приближавшиеся красные фигуры с выпученными от страха глазами, вспомнил, что  здесь я представитель земной цивилизации   и   стрелять не имею права. Я    сдвинул  на спину автомат, пригнулся, и,  дождавшись, когда первый головорез   вбежал  в кусты,  перебросил его через себя на  землю или  как она тут называется, все забываю спросить,  наверное,   на  аморит. 
                   Я свалил еще две  красные фигуры,  и тут  кто-то ухватил меня сзади за рукав и потащил от кустов. Я услышал радостный голос  Тринадцатого:
                  -       Отойди от кустов, Яглебо.  А то еще убьют.    Троих я уже потерял.   А в  небе наши. Я связался с Язо, и он сказал, что бежевый  спецназ отказался подчиняться министру правопорядка и перешел на  нашу сторону.                                                         


                                 
                                                   

                                        Часть вторая

                                                            
                                          ЗЕМЛЯ                   

               
                                          Глава  1

                                   ДОЛГОЕ  ВОЗВРАЩЕНИЕ  ДОМОЙ.
 

                   Мы вернулись на Землю через четыре  наших  года. Могли и раньше, но задержаться сначала на три месяца, потом еще на полгода, а затем еще и еще уговорил нас Азо,  да и Аморит нам стал небезразличен. А он очень нуждался в нас.  Язо, за которого на президентских выборах проголосовало свыше девяноста трех процентов  жителей Аморита,  надумал строить  на нем  общество социальной справедливости, взяв  за  основу  советскую  модель социализма, и просил нас помочь ему в этом,   с учетом нарушений   и ошибок,  приведших в конечном счете к его поражению в  России.   Он спрашивал нашего совета   еще по многим вопросам, для чего нам пришлось вспоминать  не только свою личную жизнь  в советское время, но и все, что мы слышали и читали  о  ней.   
                  Уговаривал нас остаться и директор Яхото,  тоже напрягавший память,  вспоминая  до мелочей свои два  посещения  Советского Союза,  когда там  во всю кипела работа по индустриализации страны,  и спустя сорок лет, когда жизнь там  была в основном налажена.  В первый раз  директора больше всего    поразил трудовой порыв освобожденных от угнетенной работы на хозяина  людей и тяга их к знаниям.     Во второй раз  ему понравилась  спокойная размеренная жизнь советских людей и  их уверенность  в завтрашнем дне.  Во время обоих посещений  он не мог вообразить, как    все нации, а  их  в  СССР насчитывалось  около двухсот,  могли быть  равны,  и никто не преследовал их  за  смешанные браки.  На Аморите   были всего две нации,  и то между ними существовал непреодолимый   барьер.   А еще труднее директору  было поверить   в то, что в Советском Союзе  земля с ее богатейшими природными ресурсами, а также   заводы и фабрики  принадлежали   всему  народу. За одни подобные  мысли   на Аморите приговаривали к эфтаназии.  Не стал слушать  директора  после его первого посещения Земли и уже начавший стареть  Президент.   После  второго посещения  он пообещал директору кое-что изменить, но ему не дала элита. Она   выгнала директора   из университета, лишив всех званий,  и даже пыталась  приговорить    к эфтаназии.   Его  спас Президент,  пристроив, словно в  насмешку,  в парке, чтобы он каждый день мог любоваться  праздной жизнью элитян. 
               
                    К сожалению, я и Нина не так много  знали о жизни в СССР.
                    Нина прожила в Советском  Союзе всего шесть лет, и то совпавших с перестройкой Горбачева, ввергнувшей страну в бардак и недовольство народа властью. В  ее памяти отложился лишь детсад  и хулиганистый мальчишка Сережка Абрамушкин, который ее защищал и водил за руку. Она считала, что этот период был  самым счастливым в ее жизни, потому что в то время были счастливы  ее родители.   Они оба     были сиротами и воспитывались в детдоме, где и познакомились.  Вместе они поступили в один и тот же педагогический институт: мама  на литературный факультет, а папа  -  на исторический.  Вместе и уехали после института  в Крым  школьными учителями. Их жизнь  казалась им чудесной сказкой особенно после рождения Нины, в которой они души не чаяли. Но сказка длилась недолго. Когда  произошел распад великой страны,  и Крым  вместе с Украиной  отделился от России, там началась травля русских, и русские родители Нины были  вынуждены оттуда уехать. Но в новой вставшей на капиталистический путь  России их  никто не ожидал. Их трагичная  смерть  потрясла Язо и директора. Они не могли поверить, что такая любовь бывает не только в книгах.  А еще их поразило, что двое  детей, не принадлежавших к элите,  смогли без родителей не только выжить, но и получить высшее образование. Такое на Аморите в принципе было невозможно.
                  
               Мне было уже восемнадцать, когда порушили  Советский Союз,  и  наиболее осознанная часть  тех лет выпала  на ту самую грёбаную перестройку.  Тем   отчетливее   отложились в моей памяти   детский сад,  школа и пионерские лагеря, в том числе знаменитый «Артек»,  где  еще не было  деления  на богатых и бедных и  зависти друг к другу.   Никогда не забуду  я,  как мы всей семьей  ездили  на юг отдыхать   и просто посмотреть на жизнь в других республиках. Везде нас встречали, как родных.  Мой отец был главным инженером завода под Воронежем по изготовлению телевизоров. Мама  была детским психологом. Жили мы, на мой взгляд, очень  хорошо. Чаще всего мы  ездили на машине     в  Крым, где родилась Нина,   и в Грузию к однокурснику отца дяде Кахе. Сейчас в Грузию  только  сумасшедший  решится поехать,  да его   туда    вряд ли   впустят, потому что русский. Были мы и в  Молдавии, которая сейчас собирается стать частью Великой Румынии,  и в Самарканде,  и в Баку.  Разве что до Казахстана, откуда приехал Николай Иванович, не добрались. Ну, и, конечно    ездили  мы и в более близкую  Прибалтику, где сейчас  рушат памятники нашим воинам- освободителям Европы от фашизма и ставят памятники фашистам. Порушилась в одночасье и наша счастливая жизнь. После развала Советского Союза  завод отца закрыли, разграбили  и отдали   коммерческим структурам на растерзание. Специальность отца стала ненужной в России, перешедшей полностью на  импорт абсолютно всей  техники. Прекратили существование и детские учреждения, где работала мать. Отдав все силы  за сохранение детского сада, которым она заведовала,  она заболела от переживаний и  в одночасье угасла. После ее смерти и моего ухода в армию  и ранения  отец  крепко запил и  ушел вслед за женой.    На его похоронах  я не был: лежал в госпитале.  Обо всем этом я рассказал Язо и директору и удивился, что для них это тоже оказалось  важным.
                  
                  Дотошно расспрашивали они нас  о недостатках  советского социализма.   Нина об этом знала в основном по демократическим школьным учебникам, где советский период изображался в одних черных красках. А у меня он, напротив, вспоминался в одних светлых и даже ярких тонах, так как его недостатки  я не мог не сравнивать  с отрицательными сторонами нынешней жизни в России, назвать которые недостатками было бы слишком мягко.   Как можно назвать недостатками, к примеру, вымирание народа и безработицу, проституцию и наркоманию, детскую порнографию и продажу детей  за границу, повседневные убийства и насилия,  вакханалию разврата и нравственную деградацию населения?  Или появление киллеров и олигархов? 
                  
                 Я не скрывал от Язо и директора, что   в Советском Союзе  тоже были грабители и воры, но их добычей  не были целые заводы и отрасли   народного хозяйства. Мошенничество также имело место, но оно было сродни плутовству, а не грабежам, как сейчас.   На работу, к примеру,  тогда  устраивались, зная, что зарплату   получишь в срок и  в обязательном порядке, квартиры покупали без риска  в них не въехать,  деньги в банк  клали без страха  их  потерять,  еду покупали, не боясь отравиться, лекарства пили с уверенностью, что  от них вылечишься, а не  отправишься на тот свет, дверь открывали, не опасаясь воров и убийц. Не было понятий фальшивых дипломов,       правительственных наград, водительских удостоверений  да и поддельных денег тоже.
                 Все перечисленные выше и многие  другие  мерзости, которые можно пополнять  до бесконечности, подарили России новоявленные капитализм, демократия и либеральные ценности,  без устали восхваляемые на телевидении и в прессе.     С еще большей неутомимостью там   поливали помоями жизнь при социализме. Но для нас с  Ниной  и для  миллионов людей социализм  был и остается  олицетворением  всеобщего благоденствия, равенства и братства, когда человек человеку  был друг и товарищ, иными словами, была полная  противоположность  тому, с чем  народ   столкнулся  в новой  России, в которой  люди вынуждены жить по законам джунглей, где выживает сильнейший, а применительно к людям еще и подлейший и наглейший. Вот и  уменьшалась  Россия  после развала СССР  ежегодно на  миллион своих  граждан.  Я  сам слышал по телевизору, как кто-то из ярых демократов, кажется,  сам  автор либерально-экономических реформ,  сказал, что осталось не так  долго ждать, когда вымрут последние слабаки, имея в виду стариков и людей, неприспособленных к бизнесу.  Это же подтвердил и  другой  реформатор, автор  наглой аферы с ваучерами    своим вопросом: «Если мы не можем прокормить, то нужно ли нам столько народа?»
                  
                  Если в книгах и прессе, а также политиками высказывались различные,  порой прямо противоположные мнения о старой и новой жизни, то народ в этом вопросе был на редкость единодушен,  вспоминая с ностальгией о временах, когда медицина и образование были бесплатными, а за полученное  от государства бесплатно жилье люди платили крохи, когда по профсоюзным бесплатным   путевкам  они ездили в дома отдыха, а   дети - в пионерлагеря, да и платные путевки были не в тягость любому кошельку.  А главное, ни у кого не было страха за свою жизнь и жизнь детей. Молодежь была уверена, что после  школы она при желании может поступить бесплатно в бесплатный институт и сможет бесплатно учиться да  еще получать стипендию, на которую можно худо – бедно прожить, а не поступит, так все равно без работы    не  станется. Даже сироты планировали свое будущее, зная, что государство о них и дальше позаботится и выведет в люди, как вывело оно родителей Нины.    
                   Для меня  было важно, что все эти и многие другие блага народу дал именно социализм, а капитализм под давлением трудящихся был вынужден перенять и ввести у себя некоторые из них, например, восьмичасовой рабочий день,  оплачиваемые отпуска  и пенсии.
                   Я  считал, что  утерянные социалистические  блага  были вполне достаточны для безбедной и беззаботной  жизни людей, составлявших абсолютное большинство населения страны,  кого по праву называют народом. 
                  
                   Вместе с тем, предельно критичен был я и в оценке негативных сторон советского социализма. В первую очередь я  имел в виду руководителей страны и вообще был убежден, что   благородные по своей сути идеи социализма – «общества счастливых людей», по определению  Маркса, - главным образом опорочили  его вожди, начиная с Ленина, ненавидевшего и называвшего всю интеллигенцию говном и избавлявшегося от нее высылкой за границу, и Сталина, уничтожавшего соратников по революции,  в числе которых были кристально чистые  и преданные народу люди, а после войны отправлявшего в лагеря  солдат, захваченных ранеными в плен.
                   Обиднее всего, что эти двое были самыми выдающимися деятелями и теоретиками социализма в России и больше всего сделавшими для нее.  Ленин в труднейший послереволюционный период сумел сохранить разваливавшуюся страну и заложить в ней  основу социалистического государства рабочих и крестьян, а Сталин в кратчайший исторически период превратил его во вторую в мире по мощи державу. Его гениальный талант хозяйственника и экономиста вынуждены были признать даже самые яростные его противники.
                   Вместе с тем,  я  все время помнил слова моей тети, проработавшей тридцать лет во внешней разведке, сказанные мне во время выступления по  телевизору какого-то демократа: «Если спустя семьдесят лет у нас объявилось столько нечисти,  люто ненавидевшей советскую власть, то   что же было тогда?»   Да  за ту подлую роль, которую сыграла  интеллигенция в развале Советского Союза,   ее мало выслать из страны  -  уж  кастрации она точно  заслужила.
                  
                  Поэтому я неоднозначно относился  к разоблачению  Хрущевым культа личности  Сталина. Сделать это было нужно, но не так топорно,  а хорошенько обдумав все негативные последствия для страны и строительства социализма.  Их результат  верно оценил Молотов, сказав про  20-й съезд партии: «Если до него нас  уважали 70 процентов народов земли, то после него уважать уже не будут».  И, конечно,  нельзя было не учитывать, что был культ человека, без которого Россия не состоялась бы как  великая держава с великой цивилизацией.  Как выразился маршал Жуков,  и повторяют сейчас в народе:  да, «культ личности был,  но была и личность», по сравнению с которой  сам Хрущев и последовавшие за ним  руководители  казались мелкими  букашками. Сталина можно назвать жестоким, но  не предателем и подонком, как Горбачева и Ельцина.                           
                  В Китае тоже был культ личности  Мао, пожалуй, похлеще сталинского,  но китайцы  не кричали  об этом  на весь мир и не посыпали  головы пеплом,  а учли   ошибки  и  сделали  новый невиданный рывок  в своем развитии.
                  
                  Взвесив все за и против,  я  с чистым сердцем  утверждал, что советская власть была для меня  с Ниной  и для  простого народа родной матерью. Не стало ее, не стало наших   семей и нормальной жизни у миллионов бывших советских людей.   Я и Нина  были бы счастливы, если бы мы сейчас жили при той власти  и имели  такие же права, как наши родители.  А еще,  мы  бы не ощущали  постоянного  страха, что нас  в любое время могут ограбить и убить. И не боялись бы за будущее  Алешки, так как были бы  уверены в том,  что он вырастет  достойным   гражданином нашей Родины.                   
                
                  Эти  мои   доводы явились причиной  жаркого спора  между Язо  и  директором Яхо,  что лучше для народа:  некоторое ограничение   свободы и нравственность  или полная свобода и  безнравственность?  Говорили они  заумными фразами.   Три  из них, высказанные  директором,  я не сразу понял, а когда  прожевал их смысл, они показались   мне достойными  внимания  у нас в России: «Свобода без нравственности -  ничто»,  «Безнравственность  не должна  быть свободной» и совсем меня ошарашившая «Нравственность и демократия несовместимы».    Я был полностью с эти согласен. Если я буду абсолютно  свободен, а это возможно только при демократии, то никто не имеет права  запретить мне быть безнравственным, если мне это нравится.    Я  представил  себе, как исказились бы  морды наших демократов, особенно либеральных, услышав эти истины.   
                
                 Наши  воспоминания  и беседы лишь укрепили решимость   Язо  построить на Аморите социализм, чем  порадовал нас обоих. Но я  особо  предупреждал его о недопустимости при этом культа личности, ставшего на земле главным пугалом, когда на Земле речь заходила о социализме и коммунизме.                     
                 Вместе с тем,   говорил я, несмотря на   несовместимость демократии  с нравственностью, о которой так заботились Язо и директор,   кое-что из демократических ценностей   можно и даже нужно использовать.   К примеру, можно допустить оппозицию в виде еще одной партии, но обязательно тоже социалистической направленности.  В Америке, считавшейся на Земле эталоном демократии, всего две  строго капиталистические партии, разницу между которыми можно рассмотреть лишь под микроскопом. Ни о каком изменении  существующего строя там не может быть и речи. То же самое  можно  сделать и на Аморите. Во-первых, наличие двух партий  позволит избежать  культ личности и, во-вторых, даст возможность обсуждать различные пути  строительства социализма, что также будет способствовать устранению  ошибок и недостатков.                
                
                 Лично меня  волновала еще одна  проблема,   которую  я хотел донести до Язо.  Одной из причин, погубивших советскую власть, был дефицит модного ширпотреба, эталоном которого считались заграничные товары.  Производство ширпотреба, а также всякого рода услуг  населения, на мой взгляд,  в СССР   надо было передать в руки  частного мелкого  бизнеса, что  создало бы  конкуренцию и повысило  качество товаров.   А государство должно было  помогать этому бизнесу и контролировать.   
                 На Аморите, слава богу,  не  было заграницы,  но спрос на модные товары обязательно будет,  поэтому  частный  бизнес   в этом случае   окажется  очень полезным.                   
                
                 Из всего, что мы  предлагали   Язо,  он тут же делал выводы о немедленном налаживании этого у них. 
                 Для начала он попросил Нину   организовать  для бежевых и синих хотя бы по одному детскому саду и детскому дому. В качестве  образцов, по которым можно было после ее отлета  создавать другие по всей стране. За четыре года с  непосредственным участием Нины  детские сады и дома были созданы на всех островах. Помимо этого, она  ввела на Аморите практику регистрации браков. При открытии первого  загса в Амо она  сама зарегистрировала несколько пар, вручив им ключи от комнат, пообещав дать ключи от квартир при рождении ребенка.  Специально для молодоженов  она добилась от Язо выделение многоэтажного дома, принадлежавшего элитуту, убитому в борьбе с новой властью.  Под ее влиянием он издал указ о выделении всем бездомным молодоженам  жилья в обязательном порядке.
                
                 Да, чтобы не забыть. Ниной также зарегистрирован брак Язо с Юно. Свидетелем   со стороны невесты был я. Народу было не намного больше, чем при регистрации простых  аморитян.  Язо  старался во всем быть скромным, как все. На культ личности он никак не тянул, хотя был, когда это было надо, суровым.
                 А спустя год Юно  родила  амаритенка чуть больше котенка. Нина и я стали его крестными родителями.                  
                  
                 Основной задачей Нины  на Аморите Язо считал создание  там  пионерской и комсомольской организаций.  В них сама она не состояла, но много слышала от родителей, что для них значили  эти организации. Ее отец  в школе и в институте был комсоргом, и мама, которая всегда была рядом с ним, с гордостью   рассказывала дочери,   как он организовывал коллективные  посещения  театров  и музеев,  как они ходили в походы, ездили в колхоз помогать убирать картошку.  К ее рассказам кое-что добавил и я из своего личного опыта, так как был  пионером и комсомольцем. Уставы обеих организаций пришлось писать мне по памяти. 
                  
                  Частое упоминание нами партии заставило  Язо задуматься о создании своей аналогичной организации на Аморите.  Эту идею  поддержал директор Яхото. Ему и  поручил  Язо написать вместе со мной программу партии. К слову, я стал третьим социалистом на Аморите, исходя из названия партии, после Язо и Яхото, избранного   ее  Секретарем. 
                  
                  Теперь уже они оба  выполняли   наши   просьбы и требования, не считаясь с затратами. Особенно их было много у Нины.      
                  Первое, на чем  она настояла,  был демонтаж  элитного парка  и преобразование его в место  культурного отдыха всех аморитян,  и чтобы туда не впускали голых аморитян и не разрешали совокупляться на виду у всех.   Забегая вперед, скажу, что  был удивлен тем,  как быстро вышли из моды полуметровые елды и  лоханки, а модными стали парни и девушки,   пока еще неумело игравшие в  теннис и волейбол на  построенных в парке  спортивных площадках. Этим играм  их научила Нина. А я показал, как играть в футбол, который быстро затмил у ребят все остальные спортивные игры.                  
                  Позднее  на окраине парка   по   просьбе  Нины  был построен театр художественной самодеятельности и Дом творчества детей с различными  кружками. Все это, разумеется, было бесплатным.   
                 Я удивлялся, откуда у  Нины  бралось столько энергии, чтобы везде успевать, да еще  и  воспитывать  Алешку.  На  него  у меня совсем не оставалось  времени. 
                
                 Домой я приходил  через ночь и то не всегда. Особенно в первые  годы становления новой жизни, когда диверсии проводились каждую ночь.  Я оказался прав, когда предупреждал Язо о том, что элита  и тем более олигархи  так просто не расстанутся со своим богатством и праздным образом жизни. Поэтому заигрывать с ними, на мой взгляд,  не было смысла, так как многих из них  устраивал  только  полный  возврат к старому.   Язо с моими доводами  согласился и своим первым декретом вернул в собственность народа украденные у него   земли вместе с природными ресурсами.  Этим же декретом были национализированы  заводы, фабрики, банки и многоквартирные дома, а также уменьшены   банковские счета элитян    до предела,  достаточного для безбедной жизни в течение трех - пяти лет. Владельцам многоквартирных домов разрешался выбор любой квартиры  в этом доме.  Элитутам, которые пожелают  продолжить работу в госучреждениях,   Азо   пообещал сохранить   должности, приравняв, однако,  их оклады и  жилищные условия  к таким же, как и у других.   Работа  на общих условиях   гарантировалась  и  остальным  элитутам.    В отношении тех, кто  не захочет трудиться на благо нового Аморита, у меня с Язо при подготовке проекта декрета  возникли  разногласия. Я  предложил поселить их отдельно  на дальних  островах, чтобы они не могли вредить и  мутить воду,  и  заставить их принудительно работать на благо Аморита.  Не захотят -  пусть подыхают по  принципу «Кто не работает, тот не ест».  Язо  идею островов,   отдельных от простых аморитян,  одобрил, но решил не бросать их  на произвол судьбы, а включить, как и все другие  территории,  в план развития Аморита с выделением на это соответствующих ресурсов из бюджета.  Я лишь усмехнулся:  кто на этих островах будет работать,  а не только командовать?   Это сразу поняли и сами элитуты.     Триста двадцать  из них  умерли  от разрыва сердца  только  во время  оглашения  декрета  по  телевидению. Их компанию составили четыре   олигарха.   А всего  проживало в Амо  около трех миллионов элитутов.    Работали  из них только тысяч двести.   К моему большому удивлению,   почти все  они согласилась   трудиться на новый Аморит, в том числе,   даже несколько  олигархов. Это вызвало у меня подозрение, но Язо лишь обрадовался,  боясь перерыва в работе государственных ведомств.                   
                 Остальным я отпустил на переезд на новое место жительства неделю. Те, кто затягивал  или отказывался, были  перевезены  насильно, но уже без  вещей, объем которых ранее не ограничивался.
                
                 Эту неделю я запомнил на всю жизнь. Диверсии совершались каждую ночь. Бандиты вывели из строя практически все электростанции города и отравили всю  воду.  Хозяевами были взорваны несколько многоэтажных домов.                  
                 Диверсии и вредительство не прекращались больше года. Особенно много нервов мне потрепала   банда Ябо,  который поклялся убить меня и Нину, перед этим ее изнасиловав и разорвав на ее глазах  Алешку пополам. Его помощником  был  Яго, но тот был уничтожен быстро, потому что особым умом   не обладал. А  Ябо в этом деле  был изобретателен.  Я не находил себе места из-за страха за жену и сына, пока своими глазами не увидел  зеленый труп Ябо. Кровь на нем казалась черной.   
                 В результате успешной борьбы с диверсантами и вредителями, число элитных работников   у Язо значительно  сократилось, подтвердив мои подозрения.   Не осталось  у него и ни одного  олигарха.                   
                
                 Если в Амо и на других островах жизнь закипела, напомнив директору Яхото советские тридцатые  годы, то на островах элитутов сразу начались  мафиозные разборки. Как я и предполагал, главная проблема там  состояла  в том, что никто не хотел   работать,  а все рвались  руководить. Вскоре  к нам стали поступать сведения о пропажах  бежевых, а больше  синих аморитян.  Мы организовали внезапные набеги на острова элитян и  отыскали там пропавших,  которых  держали, как рабов. От  включения  элитян в планы пришлось отказаться вместе  с выделением им  бюджетных средств.   Однако государство продолжало  выплачивать  пенсии и пособии старикам и детям, как и всем остальным.  Информация о том, что  рэкетиры заставляли  их  делиться, доходила до нас и раньше, но после начала свободного плавания элитутов  нас засыпали жалобами. Проверка показала, что на все пенсии, помимо бандитов,  наложили лапу еще и   местные чиновники,  после чего до адресата  доходили крохи. Государству пришлось взять  детей и стариков  под свою опеку, пристроив  их в детдома  и пансионаты для бежевых аморитян.   
                 -       У нас государство социальной справедливости, -  объяснил  мне Язо. – А они какой никакой,  а народ.  Они не виноваты, что родились в среде элиты. Из детей мы сделаем нормальных аморитян, а стариков будем кормить  до конца их  дней. 
                                                               
                                                                  
                                            ***                  

                  Почему мы задержались  на  Аморите  на  четыре года? Мы хотели увидеть своими глазами,  как изменится там жизнь народа, ставшего хозяином  своей страны и владевшего  всеми ее природными ресурсами.   А еще нам, бывшим советским людям, очень хотелось убедиться в том, что идеи социальной справедливости, заложенные в социализме, наиболее полно отвечают интересам  аморитян  при воплощении их в жизнь без извращений и предательства, как это было с СССР.
                
                  Мы застали на Аморите строй, когда всеми богатствами страны владела лишь элита, составлявшая лишь семь процентов населения. Но и она была неоднородна.  Фактически же почти все богатство принадлежало нескольким десяткам олигархов.   Народу доставались крохи по их  усмотрению.  Взамен он имел  полную свободу делать, что хочет, кроме одного: не  посягать на существующий строй и частную собственность. 
                 Когда  этот строй был свергнут, я долго буду помнить,  как  при составлении первого годового плана   удивлялся Язо   тому,  что в казне осталось  много денег  после  существенного повышения зарплат, пенсий, пособий, выделения средств  на восстановление  заводов и фабрик. Казалось, в  расходах было учтено все,   включая  запас на случай неурожая и техногенных катастроф,   а свободные деньги в казне все еще были.
                  
                  -   Вот что значит, когда деньги находятся у  государства, а не у избранной кучки аморитян, - сделал он вывод.  –  Только у одного олигарха     оказалось на счету  столько денег, что их   хватило на  выплату всех пенсий и детских пособий в течение   трех  лет.               
                  Но повышение зарплат и пенсий были не основным для Язо.  И я был против принципа «отобрать и поделить». Народ деньги  быстро потратит.  Важнее  было обеспечить его работой и хорошими условиями труда и жизни.  Что восстанавливать и строить, Язо знал лучше нас.  Он заставлял нас вспоминать,  какие еще блага народа   были в Советском Союзе и какие можно использовать на Аморите.   Ранее мы уже перечислили  ему все социальные льготы, которые впервые были введены в Советском Союзе,  а он требовал вспоминать еще и еще. Нина  назвала три степени  награждения  за многодетность с ежемесячной выплатой пособий и   поощрения  за долголетнюю супружескую жизнь.   Предложила  она награждать   грамотами и ценными подарками лучшие детсады,  пионерские и комсомольские организации, пионерлагеря.   Я вспомнил литературные  премии за высоко художественные и моральные произведения в области литературы,   искусства и спорта. А Язо  настаивал на новых предложениях, пусть даже фантастических,   так как мы улетали от него навсегда. 
                  
                  Но отлет наш всякий раз откладывался из-за того, что там  находились   неотложные дела то у Нины, то у меня. К тому же нам хотелось дождаться  очередных выборов Президента и узнать, станет ли им опять Язо. Да и никто  не ждал Нину  на Земле.  За меня   переживала тетя, но я был уверен, что она поймет и простит меня, особенно  когда увидит Алешку.  А тут мы  были нужны   и, главное,  видели  результаты своей деятельности. Скажу без скромности: они впечатляли, как  отремонтированный дом. А еще  точнее их  олицетворяли изменения в  парке, где когда-то  нас показывали, как обезьян.  В редкие свободные часы мы заглядывали туда и обязательно подходили к нашей клетке, сохранить которую я  уговорил Нину.  Туда мы поставили  уменьшенную копию  Статуи удовольствия, превратив  клетку в своеобразный музей элитного Аморита.   
                  Саму  Статую удовольствия    аморитяне демонтировали и заменили  Статуей  Труда в виде рабочего и крестьянки, сделанной  по  моей подсказке (я  еще  успел застать   стоявшую в    руинах  ВДНХ  мухинскую статую).   Старую статую я просил сохранить для музея истории, но она была слишком велика, и ее перелили на нужды народного хозяйства, оставив для музея небольшую копию.             
                  
                 Обходя парк, я вспоминал тот вечер, когда  меня с ним  знакомил директор. Ничего из тех приспособлений для совокупления  в новом парке   не осталось. Не было, естественно, и совсем голых аморитян.  Качели были, но для  катания.  А больше было всевозможных каруселей. Нина  воссоздала  все, что смогла вспомнить из своего детства.      
                  Несколько раз   она оставляла Алешку со мной, а сама убегала проверять, как обстояли дела с сооружением  нового культурного объекта. И тогда я вел сына в комнату смеха из кривых зеркал, пользовавшуюся   большим успехом не только у детей, а и у взрослых. Ее тоже вспомнила Нина. Особенно там  ухахатывались   синие аморитяне,  у которых раньше вообще отсутствовали    такие  понятия,  как  отдых и развлечение. Была  лишь одна  работа за кусок хлеба. Многие из них лишь недавно научились улыбаться.                  
                
                  Побывали мы  и  почти на всех  островах. Особенно нам понравились синие, ставшие аморитянами  наравне с бежевыми.   Они  в буквальном смысле были большими  послушными  детьми.  В одиночку они не  любили жить.   Узнав об этом, я вспомнил колхозы и предложил им обрабатывать землю сообща.  Особенно им понравился мой рассказ про машинно-тракторные станции,  которые мне как-то попались в  экзаменационном билете. Я помню, их защищал, за что мне влепили тройку. 
                  А как  синие  встречали Нину, когда она приезжала к ним на открытие Дворца культуры, школы, детдома, детсада или  какого-нибудь  культурного учреждения!    Половина  этих заведений  названа ее именем Юнино. А в честь меня  названы несколько колхозов и  даже один остров, принадлежавший ранее какому-то олигарху и носивший его имя.  Сейчас он остров Яглебо.  На  нем   я помог спроектировать стадион, похожий на «Лужники».   
                 Бежевый народ нам тоже понравился. Но  по сравнению с синими  он был более серьезен, немногословен, хотя и   любил   рассуждать о смысле жизни. Чем-то он мне напомнил финнов.  Новую власть бежевые  приняли  безоговорочно и готовы за нее умереть. Язо они   боготворили.  В связи с этим я полушутя  напомнил ему  о  культе личности. Он на полном серьезе попросил меня указать конкретные его  признаки  у него. Я их просто не нашел. Да и какой из него культ?   Он больше похож на Чапаева: «Приходи ко мне в полночь - за полночь. Чай пью – садись чай пить».     В этом смысле  за Аморит  я был спокоен, пока Язо там будет Президентом.         
                  
                 Изменения, происшедшие на Аморите за четыре года,  произвели на нас двойственное впечатление. Мы, конечно,  были очень рады за аморитян, жизнь которых действительно полностью изменилась, став  радостной и светлой. Не стало у них ни безработных, ни бездомных, ни нищих. Они почти забыли про убийства,  грабежи и насилия.  Но наша радость тотчас омрачалась, когда мы вспоминали  о нашей   России, а думали мы о ней постоянно, потому что  любили ее и скучали по ней.  Мы очень хотели вернуться домой и  в то же время побаивались этого,  предчувствуя,  что ничего хорошего нас там не ожидает, кроме  могил родителей. Нина как хозяйка  уже беспокоилась,  на что мы будем там жить, если меня и  ее не возьмут обратно на работу. А  меня больше интересовало, решился ли Президент  пересмотреть итоги  грабительской приватизацииа  и вернуть народу  природные богатства, а также   заводы и фабрики, как это было сделано на Аморите.  Без этого,  теперь я  был абсолютно  уверен,  жизнь народа в России  существенно не изменится к лучшему,  он по-прежнему будет вымирать и, в первую очередь, русские, которые  своей  беспомощностью  и привязанностью жить и работать коллективно очень  мне напоминали синих аморитян.                   
                
                  Я до сих пор   ничего не  сказал  о Юдо. Вскрытие показало, что Президент умер от удара по голове.   Юдо утверждала, что,  когда она на него кричала, он стал хвататься за сердце и край поднятой вертикально кровати.  Она вдруг задергалась, он  стал сползать вбок и упал виском  на  серебряную чашку на столике. Язо настоял, чтобы ее не принудили к эфтаназии. Учел, что она была дочь Президента. Ей он предложил самой выбрать место жительства.  Она выбрала  элитный остров, где запила и пошла вразнос. Во время совокупления с ишаком  он лягнул ее копытом по виску.  Своей смертью она как бы созналась в том, что убила отца.  Юно ездила на ее кремацию, но похоронить ее прах рядом с прахом дедушки не разрешила.   
                  
                  Когда мы  покидали Аморит,  острова элитян  все еще оставались  головной болью Азо. У вас на Земле,  жаловался он нам, в этом смысле легче.  Их можно выслать в другие страны, а здесь  она одна на весь Аморит.    В ответ я возражал, что он должен лишь  радоваться  тому, что вокруг него не было   окружения враждебных  капиталистических государств, как это было с СССР.   Большая часть вины в  его гибели лежала  на них.  У него одни полудохлые элитуты,   и то не дают спать спокойно.            
                  
                  К сожалению,    все большее стало получать подтверждение  мое  предупреждение  о том, что элита живуча, как змея.  По численности она действительно уменьшилась больше чем наполовину в основном  из-за  перевода стариков и детей в пансионаты и детдома. Я уже  упоминал о том, что одно время элитуты выкрадывали синих и бежевых. Это мы жестко  пресекли. Однако затем  мы заметили добровольный  отток наиболее ценных бежевых работников   на элитные острова.  Переговорив с ними, мы  выяснили, что там  им  значительно больше платили.   Возник вопрос, откуда у элиты  деньги. Нам долго     засоряли    мозги,  пока  разными путями мы  не выяснили, что олигархам удалось вывезти с собой  на острова значительную, если не большую  часть своих наличных денежных средств.  Разумеется, они были пущены   не на развитие промышленности и социальные нужды,  а на  превращение  одного  острова в своего рода Голливуд по изготовлению  фильмов и распространению их через Интернет по всему Амориту, а другого острова – в игорный и развлекательный центр. Мы ни к чему не могли придраться.  То, что все фильмы были порнографическими? Так у них жизнь была такая, и менять они ее не хотели. Соответствующими были и все их теле -  и радиопередачи.  Выделяя элитутвам  два острова и отпуская  их на волю, мы  были уверены, что, не имея рабочей силы и денег, они быстро вымрут. Но  олигархи не были бы ими, если бы фактически не имели денег в сотни раз больше, чем официально декларировали.  По некоторым нашим данным  наличных денег  у элитутов имелось даже больше, чем у правительства.  Чтобы избежать начавшееся обесценение денег,   Язо    заменил  их   новыми  с ограничением суммы обмена. Это был сильнейший удар по элитутам, вынужденных  выбросить  на свалки  тонны старых денег.  О продолжении строительства Голливуда и развлекательных центров им пришлось забыть.  Вот только, надолго ли?   Они же, сволочи, живучи, как черви. Как бы в подтверждение этого  перед самым нашим отъездом  Аморит стали наводнять поддельные новые деньги, и   элитуты    заговорили  о создании  самостоятельного  государства.  Язо  не  знал, как поступить.  Иметь под боком хотя бы одно, пусть полудохлое  враждебное по духу государство ему не очень нравилось. На всякий случай   я рассказал ему, как  поступило самое демократическое государство на Земле США  с другими странами, которые ему не нравились, к примеру,  с Югославией и Ираком. А Гватемалу они просто нагло захватили. 
                 -       И  не забывай про низменные инстинкты, - напомнил я. 
                
                 Когда наконец настал день нашего отлета,  я  без намеков сказал Язо,  избранному  на второй срок, что  был бы  не прочь  еще раз прилететь на Аморит, чтобы  посмотреть, что станет с   его  социализмом  еще  через четыре года.   В то время у него  будет заканчиваться второй и последний срок президентства, и он еще сможет  дать разрешение на полет на  Землю. Он пообещал сам  прилететь за нами.  А сейчас, сказал он,  мы сами видим, как он занят.    
                  Намек мы поняли и не обиделись на него за то, что на Землю нас отвез  Яро.  Свой остров вместе с домом   он сам настоял на передаче под   детский санаторий. Давно собирался жениться и очень хотел, чтобы его брак зарегистрировала Нина, да   так и  не нашел  девушку по любви. А мне как-то   шепнул, когда мы хорошо выпили, что хотел бы жениться обязательно на целке,  которые на Аморите стали в большом спросе. 
                  
                                                                     
                                                                                                                                        ***

                 Мы приземлились около полуночи на том самом месте у Нининого дома. Никакого  дома мы не увидели. Нина узнала лишь кривую сосну невдалеке от дороги,  прошедшей  прямо по дому.   Мы стали показывать ставшему невидимым  Яро место, где стоял ее дом. Тут я   увидел приближавшиеся фары машины. Яро успокоил, что близко она не подъедет.  Фары и в самом деле погасли, как  тогда  у меня.  Нина показала еще два дерева, за  которые  были  подвешены  ее качели.  Яро не хотел с нами расставаться, но пришлось,  так как  водитель остановившейся машины  мог приблизиться к вселеннолету.  Мы обнялись по русскому обычаю, после чего сложили по-аморитянски ладони и  высказали пожелания друг другу:
                   -       Счастливого тебе возвращения на Аморит.
                   -       Счастья вам на Земле.
                  
                   Через несколько минут вселеннолет  взмыл вверх.  Когда он превратился в точку чуть ярче  звезды, к нам подлетела машина, и  из нее выскочили два крепко сбитых парня.
                   -       Что здесь было? - спросил один меня. –  НЛО?
                   -       Может, и НЛО. Нам  он по херу. У нас тут дом исчез. Стоял вон там, - указал я рукой. 
                   -       Что ты видел?
                   Нина опять что-то  показывала Алешке,  и участия в разговоре не принимала. 
                   -       Ничего я не видел.   Мы приехали домой, а тут  вместо дома  эта гребаная дорога.
                   -       Кто вам разрешил сюда проехать? – накинулся на меня второй. – Там шлагбаум.
                   -       Я  плевал  на ваш шлагбаум. Я ехал к себе домой. Какая  сволочь  снесла наш дом без  нашего согласия?
                    Они засмеялись.
                   -       Кому оно, бля, нужно? – спросил  второй. – Мужик до тебя тоже пытался качать права.
                   -       И что с ним  стало?  Где он сейчас?
                   -       Был рад до усеру, что в соседней деревне  ему  и  старухе   подыскали две заброшенные   избы.
                   -       Вы можете туда нас отвезти?
                   Парень посмотрел на первого, а тот на меня.
                   -       За пять сотен можно.
                   -       Парни, у нас, ей-богу, ни копья. Мы все до копья отдали водиле. Мы с ребенком.   Я вам там или после заплачу.
                  
                   В конце концов, они согласились.
                   В машине  они  рассказали, что в двух километрах отсюда строился элитный поселок, вся территория от кольцевой  дороги огорожена,  и   наш дом снесли.   Оба они  оказались  моими земляками  и даже из соседнего района, где я не раз бывал,    а здесь зарабатывали  на жизнь вахтовыми охранниками. Вахта, как они мне объяснили, пятнадцать безвылазных суток  с пересменкой на сон и жратву. Потом – на полмесяца домой.  А есть полугодовая вахта,  но ее мало кто выдерживает. 
                   В километре от деревни водителю  позвонили.   Он выругался и, пообещав приехать за деньгами, высадил нас.

                  Деревня, куда мы дошли пешком, оказалась  без названия и состояла из одной улицы.    Мы постучали   в ближайшую калитку дома со светом в окне и узнали, где жил Николай Иванович.  В его дворе стоял мой «Форд». Николай Иванович чуть  умом не тронулся от радости, увидев нас. Он вывез почти все из комнаты Нины и извинялся перед ней, что его дочери присмотрели для себя кое-что из   ее одежды. Разбудили мы и  Августу Климовну. Она,  как прилипла к Алешке, так и осталась  сидеть при нем, когда он не уснул. На ночь  мы остались у нее. За эти годы она сильно постарела и совсем перестала ходить в церковь, где подрабатывала и кормилась. Зато уже год, как  она получала пенсию.  С голоду не помирала, а больше ей не надо было.            
                
                  Николай Иванович рассказал, что вначале их вообще хотели вышвырнуть на улицу, так как дом ни за кем не числился. Два дня никто из них не выходил из дома.  К нему был подогнан экскаватор, но рушить дом с жильцами  не решался. Спасли их два корреспондента, один из газеты, другой из телевидения,  которые на их примере затронули  проблему беженцев в целом и обеспечения  их  жильем, в частности.  В результате, их   вселили временно в эти дома, а самое главное,  вскоре дали  российское   гражданство и даже стали выплачивать его детям пособия.   
                  Нас Николай Иванович  предупредил, что у Нины  могут быть  сложности при оформлении российского гражданства. Им помогло, что у них сохранились настоящие советские паспорта, а его у нее  нет.  Если докапают, что  паспорт и прописка  у нее  поддельные, то вообще могут отправить этапом  вместе с Алешкой на Украину, посчитав  за  родившую здесь проститутку. Поэтому он посоветовал сказать, что паспорт у нее отняли.
                  Мой паспорт,  документы на машину и даже  кошелек Николай Иванович  сохранил.  Возвращая кошелек,  он вложил в него пятьсот рублей, пообещав вернуть сто двадцать  с получки. Он работал в автомастерской. 
             

                                                                     
                                                         

                                            Глава 2

                                      ХОЧУ ОПЯТЬ  НА АМОРИТ.
               
               
                 Честно говоря, мне не очень хочется рассказывать, что  было с нами  дальше.      Николай  Иванович   оказался прав, советуя нам  набраться мужества и побольше терпения, чтобы вынести все, что нам предстояло пережить.
            
                 Утром  я на своей машине   повез Нину и Алешку к себе домой. «Форд»     стал  еще лучше, чем  был при мне.  Николая Ивановича не оставляла мысль о моем возвращении,  машину  он облизал и за все время наездил   на ней   всего две тысячи километров, как он выразился,  по большим  праздникам.   Доверенность от моего имени  он выписал сам, попросив дочь расписаться за меня.
                 Машину  я купил   подержанной, копя  на нее  все три   года работы. И  немного помогла тетя, получив  прибавку к пенсии за полтора года.  Большую часть жизни  она провела за границей,  и замуж так и не вышла. Рассказывать о себе она не любила,   говорила, что выполняла задание Родины.  Лишь однажды,  услышав по телевизору о смерти видного разведчика, всплакнула и сказала, что он был очень хорошим человеком и один раз спас ее от смерти. Меня она  любила и говорила, что дороже меня у нее никого нет. После окончания мною школы она настояла, чтобы я  дальше учился в Москве.  Недалеко от ее дома находился инженерно-физический институт, куда я  и поступил  на факультет международных отношений. У тети был знакомый в министерстве внешних экономических связей и торговли, он и помог мне туда устроиться  после института. Там в дополнение к английскому и немецкому языкам я выучил еще и финский. А сейчас, выходит,  к ним прибавился  еще и аморитянский, кстати, самый легкий.   Я уже через год на нем  во всю  разговаривал. Правда, на Земле лучше меня его знала Нина, а лучше нас обоих на нем болтал Алешка. Болтал, потому что сейчас  не имел представления об Аморите.   

              На двери нашего подъезда  кодовый замок был другой. Я дождался, когда   вывела собаку Ладу знакомая соседка Надя с верхнего этажа. Как всегда, она была навеселе и, увидев меня, громко закричала  и, кажется, потеряла сознание.  В моей двери оказался другой замок.  Так и не открыв его, я позвонил в соседнюю квартиру. Соседка Таня, тетина подруга, услышав мой голос, исчезла, а вместо нее  послышался прокуренный голос ее мужа Сашки:
              -      Глеб, это ты,  не брешешь?
              Я встал напротив глазка и поправил волосы.
              -      Сань, узнаешь?
              Узнать-то они меня узнали, да долго не могли поверить, потому что  считали меня умершим, а в моей квартире давно жила  семья какого-то чучмека, не то азербайджанца, не то еще кого.   Тетя умерла на следующий год  в мае  после моего исчезновения. Перед этим   у нее случился  инсульт, она потеряла речь, все ждала меня, но не дождалась. Таня сама вызвала  ей «Скорую» и ездила к ней. Врачи сказали, что она пролежит не меньше трех недель. А как раз был май, и Тане  надо было копать огород  в деревне у матери.   Она с Сашкой  уехала из Москвы на неделю. А когда вернулась, в больнице узнала, что тетя умерла. В морге ей сказали, что за тетей никто не пришел, и ее отдали в анатомию, вроде бы студентам. Рассказывая об этом,  Таня заплакала из-за того, что тетю не похоронили, и теперь некуда к ней  сходить, чтобы  помянуть.
             
              Еще на Аморите я обговорил  с Язо ответ на вопрос, где  мы пропадали  все эти годы. Сначала он   просил нас вообще   никому не рассказывать    об Аморите.  Я возразил, что нас могут  заставить   это  сделать  под гипнозом или силой.  Я-то   могу  потерпеть насчет силы.   А Нина и Алешка?   Язо, конечно,  мог лишить нас  памяти об Аморите так, чтобы    на Земле ее не смогли  восстановить. Но ни он и ни мы не хотели забыть эти годы.  И тут он неожиданно     разрешил нам  рассказывать обо всем, но не все и всем подряд, а что и кому мы посчитаем нужным.   Возможно, сказал он, россияне сумеют извлечь из  истории Аморита  пользу для себя, как извлекли ее для себя аморитяне из новейшей истории России.  На случай, если  эта история Аморита  вдруг не понравится на Земле и на ней   захотят, чтобы мы о ней навсегда забыли,  Язо закрепил в нас память об Аморите.     Но у Алешки мы все же попросили ее вырезать. Он еще долго не сможет определять, кому можно, а кому нет,  рассказывать об Аморите, где родился. А приучать его к вранью мы не хотели.
               
               Всем, кроме Николая Ивановича,  мы решили никому не рассказывать об Аморите, чтобы нас не посчитали за сумасшедших, а говорить,  что потеряли память.  Нина  при этом  будто  бы  помнила лишь, как,  проводив меня в командировку, легла спать и  очнулась вместе со мной и Алешкой у своего уже не существовавшего дома.  А в моей памяти   сохранилось, как  после  командировки  я вышел из машины у   дома Нины, где  и встретил ее с сыном, о существовании которого не имел представления.
               Так мы рассказали и Тане с Сашкой.  О таких случаях  они слышали не  раз,   их больше интересовало, где и на что мы будем жить. Чучмек сделал в  моей квартире евроремонт. Таня просила  его отдать ей  хотя бы  мои документы с фотографиями и тетину  икону. Он сказал, что все выбросил на помойку. 
              -   Врет, рожа черножопая, - усмехнулся Сашка. – А мне он сказал, что и  ордена  ее   выбросил.  А как ты  их теперь у него заберешь?     Только морду ему набить.    Я  ему пригрозил это сделать,  когда  ты  вернешься.  И  сказал, что  мы с тобой обязательно  узнаем, как он отнял у Полины   квартиру. Знаешь, что он мне ответил? 
              -    Что? – Я весь напрягся.
              -    Ты, говорит,  дождешься, что и у тебя ее отнимут. И закрыл дверь.  Вот только я не расслышал,  сказал он,  отнимут или отниму. Я бы ему, суке, за это дал.  В любом случае,  без него    не обошлось.                  
              Я постучал в свою квартиру, но никто не отозвался.               

               Оставив Нину с Алешкой у Тани, я  поехал   в больницу, где умерла тетя, и разыскал медсестру,  не забывшую  ее.  Она   вспомнила, что к  тете   приходили  мужчина и женщина и что-то сообщили обо мне.  Потом  они связали тетю  со мной по телефону,  она была вне себя от радости и  что-то подписала.  После их ухода она все время поглядывала на дверь, словно кого ждала. На следующий день эта медсестра не работала, а когда вышла, тетя была уже без сознания и к вечеру умерла.  Накануне она весь день проплакала, пыталась что-то сказать, показывая на телефон, ее не понимали, она сердилась и опять плакала. 
               
                Об этом я рассказал, вернувшись из больницы,  следователю своего бывшего отделения  милиции. Разговаривал он со мной неохотно, так как для него я был мертвецом, каковым значился в милиции.   Он предположил, что тетю  обыкновенным образом  кинули с квартирой, убедив, что я попал в беду, и спасти меня  могла только ее подпись. Мошенникам подпись нужна  была, чтобы завладеть квартирой.   А  разговаривать с тетей от моего имени мог  любой без акцента, узнав каким-то образом, как  я к ней обращался.  Обычная афера, каких сейчас много.
               
                Следователь сказал, что для того, чтобы завести  на квартиру  дело, надо, чтобы меня вначале   легализовали  как живого человека.  Он попросил меня подождать в коридоре. Через минут десять он вышел и сказал, чтобы я возвращался  к Тане и никуда не уходил с женой и сыном.  Он договорился с людьми, которые нам должны помочь. 
                  
                 За нами приехала  «Скорая» из клиники судебной психиатрии, где мы провели  восемь месяцев.   Там нас   быстро  под   гипнозом раскололи насчет   Аморита,    и  мы им рассказали все: как выкрали Нину, про ее дневник, про элиту, про революцию,  про строительство социализма и  про наше активное участие в этом деле.   Как мы ни уговаривали   не подвергать Алешку гипнозу, они это сделали, но  об Аморите   он не имел представления. 
                  
                 Потом полгода мы  провели   в различных инфекционных и вирусных отделениях, где нас проверяли, не завезли ли мы с собой какую заразу  на Землю. В какой-то степени мы это понимали и терпели, как могли. Я – мужик, бывал и не в таких ситуациях, мне жалко было Нину и сына. Утешало нас проживание  везде  в отдельной палате. Да и где бы они  провели зиму  и на что кормились? А тут плохо ли, хорошо,  а голодными мы не были, и над нами  не капало.
                  
                 Затем нас опять перевели в клинику судебной психиатрии. На этот раз с нами, включая Алешку,  беседовали сотрудники ФСБ, дотошно расспрашивая про жизнь на Аморите и его местонахождение, все время пытаясь подловить на лжи.  Наша участь облегчалась тем, что   нам   не надо  было  ничего   придумывать и скрывать,   мы  говорили  только  правду.   Два раза, но уже, к счастью,  без Алешки,  нас вновь  подвергли гипнозу,   но этот раз он  отличался от первого.  К нашим головам были подключены  приборы, и в голове у нас звучала  почему-то блатная «Таганка».  Может, намекали, что нас ждет, если мы будем делать не то, что надо.    Потом опять были допросы, носившие  откровенно враждебный в отношении нас характер особенно,  когда мы высказывали свое мнение о Советском Союзе  и нынешней России.  Убедившись, что нас не переубедить,  нам приказали  либо навсегда забыть об Аморите,  либо лучше   нам    оттуда не возвращаться.  Мы пообещали все забыть, но этого оказалось мало, и нас заставили это сделать под гипнозом,  на этот раз под танец маленьких лебедей. Потом в беседе нас проверяли, действительно ли мы  все  забыли.   В конце концов,  убедившись окончательно, что мы ничего помнили, а также    в нашей  абсолютной  неграмотности в  астрономии,  нас оставили в покое, предупредив на всякий случай, чтобы мы вели себя на Земле послушно. А  спустя два дня нас выпустили на волю, дав справки о том,  что Нина  из-за  потери памяти  не помнила  пять лет, а я  -  четыре.

                  Перед выпиской я  во время перекура выведал у молодого доктора, что на том, чтобы  у нас вытравили память об Аморите, помимо ФСБ,     настаивал также    известный олигарх, случайно прознавший о нас. Ему  очень не понравился   наш   рассказ о  строительстве социализма на  Аморите  взамен либерально-демократического капитализма. Он  не хотел, чтобы  об этом  узнали россияне.
                  Но все  попытки заставить нас забыть Аморит, оказались тщетными. Мы о нем  помнили все это время, но никому, даже  Николаю Ивановичу не рассказывали.     А Алешка  лишь раскрывал широко глаза, когда мы его о нем спрашивали. 
                
                                                                  
                                                                     ***
                
                 Нас выпустили  из клиники  в середине следующего апреля. Муж  сердобольной медсестры, подкармливавшей  сладостями Алешку,  отвез нас к Августе Климовне, где мы и остались.  Она едва дождалась нас и сразу переписала дом на Алешку. Так что мы  теперь не  бомжи.
                
                 О возврате  тетиной квартиры, где я был прописан, а поэтому и моей, скорее всего,  придется забыть, тем более что поменялся  ее хозяин. Теперь там жила  русская семья. Новый хозяин, нормальный русский мужик   Веня, как он представился,   чуть старше меня и   слегка поддатый, впустил меня без разговора в мою квартиру и  показал  все документы на  нее.  Квартиру  он купил через солидное агентство, продав  через него  свою однокомнатную квартиру и комнату  жены. Он без слов отдал мне сохранившуюся нашу мебель и все книги, и мы с Сашкой на двух машинах перевезли  все  в наш новый старый дом. На балконе еще ранее отыскались  два наших альбома с фотографиями, которые хозяин отдал Тане. Ни орденов и  ни иконы,   естественно,  чучмек  не оставил. Даже всю мою одежду  вывез и продал на рынке. 
               
                 В ЖЭКе   мне показали документы,  из которых следовало, что   владельцем нашей квартиры   за два дня до  смерти  тети стал Салтанов, но он в нее не въезжал, а вселился   купивший у него квартиру   Джафаров,  что подтверждали соответствующие документы.  А пять  месяцев назад квартира была продана нынешнему мужику, о чем свидетельствовали уже имевшиеся у меня на руках документы. 
                 Я взял у  председателя правления, которая меня помнила,  копии всех документов и отнес их в милицию, чтобы с их помощью  вновь  стать  живым   человеком на Земле и все же попытаться вернуть квартиру.   Там мне  сказали, что мое оживление – дело не одного месяца, а, может быть, и года.

                 Забрав  нужные копии документов,  следователь через месяц сообщил  мне, что  у предыдущих двух хозяев Салтанова и  Джафарова были фальшивые паспорта, и разыскать их  практически не представляется возможным.    Я кусал  локти, что не переговорил первым делом с чучмеком и не выбил из него  силой  признания. Сказалась моя выдержанная до конца на Аморите роль представителя земной цивилизации.   А здесь о ней слухом не слыхивали.   
                  
                О  прежней работе, как и о квартире,  мне также пришлось  забыть.    В отделе кадров  я узнал, что  мой   отдел  торговли с капстранами расформирован, и  в нем остались лишь  нефть и газ, а  моя трудовая  книжка находится в архиве. Но там ее не нашли, а взамен  выдали копию моей  личной  справки из  архива, поперек которой крупными буквами от руки было  написано:  «Умер». В какой- то степени это соответствовало  истине. 

                Восстановлению на Земле Нина, к счастью, не нуждалась, так как  ее ниоткуда не выписывали и поэтому  не  умерщвляли. Но нигде она и не числилась, если не считать ее фальшивого паспорта   с пропиской в уже  не существовавшем доме.   Не существовал в России и Алешка.                
                  Помогла Нине метрика, которую  сохранил Николай Иванович.   Мне как   ее мужу,  пусть и не официальному, с  помощью свидетельских показаний   Николая Ивановича и Августы Климовны удалось доказать  в районном отделении милиции, что она не украинская проститутка, а бывшая русская беженка,  и там ей пообещали  дать вместе с Алешкой российское гражданство. Помогло спасти Нину от высылки также то, что Августа Климовна  официально оформила на Алешку свой дом.
                
                                                                      
                                                                ***
                
                 В стране  начался экономический кризис, даже грузчиком и охранником устроиться стало трудно, и, чтобы не умереть с голоду, я повез семью  к себе на родину, небольшой городишко, в центральной части России.  Там у всех свои участки, картошка в погребах должна быть.
                 Наш дом  после смерти отца я продал, и на эти деньги  закончил институт. Для начала я   остановился у  дяди Вани. Он был  старше отца  на  пять лет и  внешностью  больше взял  от моего деда.  У него было, чисто мужское   чуть грубоватое   лицо с  крупным прямым  носом, слегка выступавшими  скулами и подбородком, густыми бровями  и глубоко посаженными  стального цвета глазами.   Отец походил на него, но лицом был  помягче, а ростом повыше и в плечах пошире.  Я  был еще крупнее отца и  лицом той же грубо сколоченной дедовской  русской породы. Но женщинам я почему-то нравился.
                  
                 -       Ну и разумно поступил, - сказал мне  дядя Ваня.  –  Картохи у нас  много. Нам все эти кризисы нипочем. Это он богатеям страшен. Потому  как им есть что терять.  Что  можно было потерять, мы  уже    потеряли.  Теперь только доживаем.
                 До   перестройки  он работал мастером на фабрике инвалидов.  В его сарае когда-то был  целый музей изделий и игрушек, изготовленных  инвалидами. Помню, я  удивился, узнав, что понравившуюся мне машинку  сделали слепые. И был поражен, увидев, как ловко они работали на маленьких станках, глядя  незрячими глазами в сторону. 
                 Те игрушки не сохранились, а настольные станки и инструменты дядя до сих пор использует в своей мастерской по мелкому металлоремонту, которую он открыл после закрытия фабрики. Он-то, ладно, он был зрячий и  не инвалид, а что стало с ними?
                 -        Все повымирали, - ответил дядя.  -  Из шестисот человек лишь трое еще живы.  Один слепой, этого дети холят, и двое героев инвалидов войны. Эти говорят: «Мы Гитлера свалили,  неужто  не выстоим супротив демократов?» 
               
                 Дядя – страстный книголюб. Дома у него много советских книг. Сколько  я его ни помнил, в свободную минуту он всегда  сидел с книжкой. Дед его уважительно называл ученым. А отца почему-то так не называл, хотя у того было высшее образование.
               
                 Дом дяди  был поделен на две половины. В одной проживал он с женой, которую все звали Нюсей,  красивой веселой хохлушкой, так и не научившейся говорить, как следует, по-русски. Ее он привез с Украины, где служил в армии.  Она  оказалась   редкой хозяйкой, в доме всегда было убрано и чисто. И кругом  лежали вышитые ею салфетки.  Она сразу завела корову  и  кур, которые кормили и нас. Сейчас вместо коровы у них была коза, чье молоко для худого и бледного  Алешки   оказалось  неоценимой находкой.   
                Во второй половине жила  дочь дяди Вани  Оля с мужем Петей и семнадцатилетним Генкой.  Нам дядя Ваня выделил свою спальню, а сам с женой перешел в кладовку. Нас вполне устраивала  тахта в большой комнате, но они и слушать не хотели.
               
                Я   сводил  Нину с Алешкой  на кладбище к  отцу с матерью. Дядя Ваня ухаживал за могилой брата. Посаженная еще мной березка стала в два раза выше меня ростом. По русскому обычаю мы выпили, чтобы им лежалось спокойно. 
                По дороге обратно мы заглянули на бывший колхозный рынок, являвшийся когда-то центром жизни не только города, но и всех окрестных деревень и сел. Он располагался в самом удобном для горожан и приезжих месте с большим пространством для машин, телег и скота на продажу. Помню, в пятницу, у нас в доме всегда было много родственников и знакомых из нашей деревни.  А  утром вместе с ними и вся наша семья   шла на рынок. 
                  
                 Сейчас его со всех с двух сторон  зажали трехэтажные коттеджи, а  спереди возвышался магазин с вывеской   «Гиперсуперминимаркет».   На самом рынке властвовали азербайджанцы с импортными продуктами и ширпотребом. Заглянули мы и в магазин. Наверху  трещали прилавки от  турецко - китайских товаров,   внизу  шла довольно бойкая торговля    водкой.   Народ   покупал  в основном   «Мосоловскую»,   стоившую чуть дороже пакета молока.   Фамилия мне была  знакомой,  и я вгляделся в  портрет на этикетке.   Морда моего одноклассника Витьки Мосола, с которым я часто дрался,  стала  еще наглее и  самодовольнее.  Я даже не знал, как  сказать об этом Нине: с гордостью, что учился с ним или с гордостью, что бил ему морду. Сказал о том и другом без гордости.   
                  По сравнению с тем, что было тут раньше, и на рынке и  в магазине людей, считай что  не было вовсе. Я часто задавался одним и тем же вопросом, находясь в нынешних магазинах.  Что  лучше:  иметь деньги и постоять в очереди   или не иметь денег и  лишь глазеть на полные товаров прилавки?   Ответ, конечно, есть. И  все-таки?

                 Сводил я  Нину с сыном  и   в места своего детства.  Хотел показать вербу, с которой прыгал в речку, но весь берег   был огорожен высокими  заборами, за которыми  виднелись  трехэтажные особняки.  В школе, куда я  заглянул, мне сказали,  что  один из этих особняков  принадлежал  Виктору Борисовичу Мосолову,  который, помимо  пиво - водочного завода,  владел еще и всеми увеселительными заведениями города. И хотя его отчислили после восьмого класса  за неуспеваемость, он стал  почетным учеником школы как   ее спонсор. 
                
                Из  одиннадцати  ребят нашего  десятого класса   в живых остались лишь двое.  Остальные либо погибли в горячих точках,  либо  от рук бандитов и милиции.  Я  выпил   с  Витькой  Мерзликой. Он был лучшим математиком школы, но на ученье дальше не было денег, и сейчас он подрабатывал, чем придется, а больше   извозом.  Мосол предлагал ему работу охранника, но  Витька  наотрез отказался. Еще он    рассказал, что  мой школьный друг Володька   Сипа сидел  за  разжигание  межнациональной розни:  руководил погромом  азербайджанского  рынка в городе. И хотя у него была  сломана рука,  ему дали восемь лет, а  из  черных  никого не посадили. По распоряжению мэра города   милиция  оберегала  их от русского народа.
               
               Позже я узнал, что и мой племянник   Генка,  участвовал в том погроме и драке.  Но его как  несовершеннолетнего    продержали лишь  десять суток,  после чего  он долго харкал кровью,  и теперь  находился  под наблюдением  органов милиции.
               Генка в  институт не стал поступать: и учился на тройки и   платить за учебу нечем, а главное,  сам не хотел дальше учиться.   Все равно работы в городе не найдет.
               Он длинный, худой, как отец,  и весь из одних  натянутых   жил и нервов. Не по годам взрослый и уже во всю курит.  Странно, но не пьет.
               
               Я поинтересовался у него, за что его били. Когда  он сказал им, что знал Сипу с детства по дружбе со мной,   они стали выпытывать у нег, кто еще состоял   в   их  экстремистской организации. Генка точно знал, что никакой такой  организации  в городе не было, просто им осточертели  на рынках эти морды, не пускавшие на прилавки русских колхозников, имея в виду нынешних крестьян.  Так  он и  ответил. Ему не  поверили и стали бить, но избили по настоящему  за то, что   обозвал Президента  козлом. Из-за него  и   стал харкать  кровью.      
               
               Мне были интересны мысли молодежи,  и   с Генкой   я  много беседовал. Мысли у него были совсем не несовершеннолетние.  О нынешней власти он отзывался  лишь  матом, считая   ее антинародной,  и  был убежден, что ее надо свергать, пока совсем не погибла    русская Россия.  Я поинтересовался, как он собирался это делать.  Толком он не знал, но   был уверен, что добровольно  олигархи награбленное богатство народу не отдадут.  Президент тоже не хотел   слушать о пересмотре итогов приватизации. Так что без новой революции и применения силы тут никак не обойтись.  Жалел, что рабочего класса и крестьян в стране  больше  не стало,   и вообще народ  стал не тот, каким он   был в начале  прошлого века.  Сейчас люди были сломлены окончательно и   предпочитали  умирать от водки, чем выходить на улицу.  Поэтому Генка был уверен, что  совершить революцию могла   только  молодежь, которая уже начинала  группироваться, только у нее не было  стоящего руководителя.     Сипа    им не был.  Дальше этого города  он не смотрел. А Генка мыслил шире.   К примеру, можно было бы  захватить    аэропорт    в Шереметьево со всеми  пассажирами, в том числе иностранными,  и выдвинуть  ультиматум о национализации всей нефте- и газодобывающей промышленности и крупных заводов и  фабрик, а всех олигархов  выслать, чтобы здесь не воняли.  А еще было бы лучше захватить сразу несколько аэропортов  в разных  городах.
                Я даже не знал, что на то сказать.  На мой взгляд, сразу из этого вряд ли что получилось бы, ребят бы поубивали или обманули, а потом пересажали бы. Да и что делать с пассажирами? Не убивать же их, если требования не  выполят?  Лучше  бы захватить тех, кого не жалко убить. Эта моя мысль показалась Генке оригинальной.
                 -       Насчет аэропортов  ты сам додумался  или кто тебе подсказал? – спросил я его.
                 -       Тайланд подсказал.
                 -       Что там было?
                 -       Там молодежь захватила  аэропорт  и скинула  правительство.

                 Олина   мужа  Петю   я знал, сколько себя помнил.  Он из нашей деревни и жил рядом с домом деда. Всю жизнь он был шофером  и  сейчас  водил микроавтобус.   Он сказал, что на моем «Форде»  в дедову деревню не проехать, а оставлять машину на дороге опасно – угонят или разденут. Поэтому мы поехали на  «Газели», которую Петя  взял в парке. Нина тоже собиралась  ехать с нами, но брать с собой  Алешку ей отсоветовали, так как утром в избе будет холодно, и он может простудиться.   А  без него ехать она отказалась. И я был за то, чтобы она осталась, так как  в  декабре в деревне, кроме снега с грязью,  смотреть нечего.  Мне  - другое дело.  Мне надо  сходить на могилу деда и посмотреть,  как сейчас  живут в деревне люди. 
                
                 К деду я всегда  ездил при первой возможности.   Меня там все знали и   ругали за то, что я назван  не по-русски, не то,  что Ваньтя, Кольтя, Васьтя. А для меня имя Глебтя звучало, как музыка. Я любил деревню и всех, кто там жил.  Там  после девятого класса я впервые   влюбился.  Она приехала на каникулы к бабушке и на следующий день уезжала.   Я прогулял с ней до рассвета. Мы даже не целовались и больше не виделись, лишь переписывались. В последнем письме она сообщила, что выходит замуж, но меня будет помнить всю жизнь. Как говорится, и на том спасибо.
                 Я не жалел, что потерял из-за нее   три  года, ни на кого   не глядя, зато  понял, что любовь должна быть только  с первого взгляда. За меня хотели выйти замуж и дочери миллионера и генерала и начальника отдела нашего министерства, а я выбрал беспризорную Нину.
                
                 По природе Петя был молчун, а тут вдруг разошелся.
                 -       Вот ты ученый,  - повернул он ко мне голову, когда мы выехали из города. -  Ответь мне на простой вопрос, что с нами дальше будет, если уже сейчас  невмоготу жить.   
                 Насчет своей учености возражать я не стал, зная, что учеными в деревне называют всех более или менее образованных  людей. 
                  Петин вопрос заставил меня задуматься.  Мне легче было бы на него ответить, если бы его задал коллега по моей бывшей работе или ученый. А у Пети немного другие заботы и потребности, а соответственно, и взгляды.                   
                 Но я ошибся.
                 -       Я  имею в виду не сытое пузо, а  смысл жизни, - пояснил  Петя с семилетним образованием.  -  Ты знаешь, я всю жизнь шоферил.   Вроде бы  ни о чем не думал, лишь крутил баранку. А оказалось, что нет, еще как думал. Когда я в колхозе до армии работал, то  знал, что, не выйди я на работу,  у них там что-то нарушится, и людям будет вред. В армии было еще ясней,  там я служил Родине, повышал, как тогда говорилось,  свою боеготовность на случай войны. Ни у кого из ребят тогда даже в мыслях не было увильнуть от службы, потому что она считалась священной и почетной обязанностью.  А сейчас туда ребят силком  загоняют. Потому что они не считают, что у них есть Родина, которую надо защищать. Это тебе  я для примера, чтобы подсказать,  что я имел в виду в своем вопросе.  Опять же возьмем  меня. После армии,   где я только не работал: и у дяди Вани на фабрике, и таксистом, и возил председателя исполкома, и в автобусном парке. И везде я чувствовал свою нужность людям, отчего хотелось работать, причем лучше.  А сейчас я работаю только из-за денег. Хозяин автопарка для меня кровный враг так же, как и я для него. Если раньше я мог потребовать от директора все, что мне нужно было для работы и отдыха:  и душ, и читальню, и спортплощадку, то сейчас об этом даже заикаться не смей, ответ один:  не нравится  - уёбывай. Хотели создать профсоюз, хозяин  тут же уволил зачинщиков. Вот и работаю, как говорится, на последнем дыхании. Даже зарплата не радует.
       
                Что я мог ему ответить? Меня  выручило то,  что дорога пошла ни к черту: одна сплошная грязь   Мы поползли, как черепаха,   не раз застревая, и Пете пришлось  не раз выходить  из машины.    Я тоже хотел вылезти и помочь, но он лишь взглянул на мои ботинки (сам он был в резиновых сапогах) и усмехнулся.      
                Я же, в свою очередь,  хотел поинтересоваться у Пети, что стало с колхозными угодьями, простиравшимися за деревней на многие километры,  откуда, я помнил, под вечер возвращались с песнями колхозники.   Но мы  уже подъезжали к деревне, и об этом я решил узнать у  оставшихся в живых  родных.
                     

                                                                     ***
                     
                 Их осталось совсем мало: тетя Клава, сестра отца с дочерью Маней и внуком Юрой и мой троюродный брат Коля. 
                 В доме деда, где жила тетя,  была  радость: к ней и к Маше из Москвы приехал Юра. Я не знал, что там он работал вахтовым охранником и не был дома полгода. Про строительство поселка для миллионеров он знал и даже пытался туда устроиться  охранником, но его не взяли из-за того, что он был иногородний.
                 Мой приезд превратил этот день для тети в настоящий праздник. Юра сказал, что  звонил мне домой, и ему отвечали на ломаном русском, что я там больше не живу. Пришлось мне рассказать им про свое исчезновение с потерей памяти. Привыкшие к горю, женщины лишь горестно вздохнули и тут же заулыбались, когда я стал рассказывать о сыне.  Тетя пригласила к себе всех оставшихся в живых моих знакомых, и мы  хорошо выпили, а после   Маша, а в моей памяти Маньтя, повела меня на кладбище. Там я быстро протрезвел, увидев  могилы почти со всеми, кого  раньше знал. Маша искоса поглядывала на мое изменившееся лицо и повлажневшие глаза.  Всю хронологию постсоветской деревни страны я увидел  здесь, как на ладони. Два-три года после  развала СССР  деревня еще держалась на старых запасах.  Первыми начали вымирать  мужики от дешевой паленой водки и мои сверстники  в бандитских разборках. Дольше всех держались перенесшие войну старушки. В безымянных свежих могилах лежали, скорее всего, они, хорошо, если в гробах, а не как собаки. 
                  
                  Видно, мои мысли передались Маше, и она рассказала, что одно время крестьяне умирали так часто, что возникли трудности с гробами. Леса возле деревни нет, и за гробами нужно было ехать в город. Лошадей уже не было,  на всю деревню остался один трактор, и тот не работал, и гробы нередко   делали из  чего попало.  Это ухватили арендаторы земель и стали расплачиваться  за землю гробами. И проблема была  снята. До сих пор у  многих еще живых  гробы  хранятся. Маша от него для себя отказалась, а тетя Клава   взяла и хранит его на чердаке. Юра хотел его сжечь,  но бабушка  не дала. 
                  
                 Вопрос о колхозной земле я прояснил, вернувшись с кладбища, и   у меня вырисовалась такая картина.  После ликвидации их колхоза, -  якобы был такой  указ  Ельцина,  - поделенная между крестьянами земля уже со следующего года  стала зарастать травой и   приходить   в запустение. Денег-то  на покупку посевного зерна и техники ни у кого не было. Тут, как хищники, объявились  арендаторы земли  или, как их    называли колхозники, «инвестеры»,  которые стали  брать у крестьян землю в аренду  в счет будущего урожая  или выкупать земельные паи, как когда-то ваучеры.  Основным средством платежа за паи, как и за ваучеры, стали паленая водка и на этот раз  еще и деньги на лекарство,  а те, кто не хотел продавать, пытаясь выжить своим трудом, бесследно исчезали, однако, не забывая почему-то оставить  чужому человеку дарственную.
                  
                 -       Меня, знаешь, чем они, паскуды,  взяли? – спросил меня   Коля, единственный из пяти двоюродных и троюродных братьев оставшийся в живых. – Я держался до последнего. Мой участок остался на полосе один, и им приходилось его объезжать. Толку, правду говоря, от него не было никакого. Год я на нем  картоху  сажал. Мало что намучался с пахотой и уборкой, весь потратившись на технику.    Потом встал вопрос,  куда ее  девать?  На рынок в городе  зербайжаны  не пускали,  предлагали за нее в убыток. То же было и со свеклой и капустой. Выгоднее всего был бы подсолнух на масло, но там сплошная монополия этих самых арендаторов.  У нас, правда, они все засеяли под ячмень на пиво. Все наши земли  на  корню скупил  владелец пивного завода Мосолов.  Его мордовороты мне прямо сказали: «Если не хочешь, чтобы твоих  девок хором   поимели,  их  у меня и две, одиннадцати и тринадцати лет, то подпишешь аренду». Ну, имел разговор я  с милицией.  Мне сказали, чтобы я приходил,  когда девок  поимеют, и лучше, чтобы с фотографиями во время изнасилования. Пришлось подписать. А что делать? Зато сплю спокойно.                  
                   -       Что ты за это имеешь?
                   -       Первый год два мешка ячменя, а потом ничего.  Говорят, неурожай был. Правда, гроб предлагали. Я их послал подальше. 
                  
                   Ничем закончилась попытка и племянника Юры осесть в деревне. Вернувшись из армии, он тоже решил взяться за свое хозяйство. Назанимал денег, купил семенное зерно, телку, единственную на всю деревню, и, пройдя все круги ада, продал  дом матери, чтобы расплатиться с долгами, и уехал в Москву. Там он обошел все оставшиеся заводы, хотел устроиться рабочим,  и некуда, и давали мало,  в конце концов, стал, как все,  вахтером чужого добра.                     

                   Перед отъездом проехали мы по всей деревне, где смогли.  Треть  изб была заколочена, еще на трети был замки –  либо была собственностью арендатора, либо принадлежала дачникам. На самом видном  месте, где раньше стоял клуб, высился коттедж, в котором жил смотритель  Мосола.   Мне захотелось взорвать или поджечь его, а Мосолу уже не набить морду, а свернуть башку.   
                   Лучше бы я сюда не приезжал. Как побывал на  кладбище.
                  
                   По дороге назад мы продолжили    затеянный Петей разговор о смысле жизни. Я ответил, что вижу его в служении своему русскому народу. 
                   -      Как именно? -  спросил  Петя.  -  Мне лучше вкалывать на хозяина-кровопивца, а тебе больше перевозить москвичей на твоем  «Форде» и меньше с них брать? -  Видя, что я растерялся, он вдруг сказал. -  А Генка-то умнее нас с тобой. Он знает, что делать.                  
                     

                   Я прожил у дяди Вани всю зиму.  Заниматься извозом на машине с московским номером да еще без  паспорта дело было дохлое. Ради пробы я развесил по городу объявления  для желающих изучать или совершенствовать английский и немецкий языки.  Финский никому здесь не был нужным.  Цену назвал, на мой взгляд, невысокую. К моей радости за неделю пришло одиннадцать человек. Выпускникам средних школ я отказал, а взял  начинающих и слабо владеющих  языками. По английскому языку получилось две группы и одна -  по немецкому.   Через месяц от желающих не было отбоя. Оказалось, что я брал за уроки смехотворную цену. Да я и сам уже это понял, отдавая этому всего  себя.  С увеличением почасовой платы  поток желающих сразу  сократился, но  денег мне хватило, чтобы не быть нахлебником   и  даже подкопить на возврат в Москву.   
                  Тане я звонил ежемесячно, но никакого сдвига по моему оживлению не было.
                  Надо было возвращаться и пробивать самому.

                  Поездка в родной город  подтвердила Генкину уверенность в том, что Россия ускоренно  гибла, и ее срочно нужно было спасать. Несколько раз он надолго исчезал и возвращался весь побитый. На мои вопросы лишь улыбался и намекал, что скоро  все узнают.   


                                                                      ***
                   
                   Мое оживление на Земле не понятно,   почему,  затягивалось, и я продолжал считаться  в моем бывшем отделении милиции мертвецом.  Опять приютила нас  Августа Климовна. Она боялась умереть без нас, и тогда нам негде будет жить. Поэтому и держалась.   А дождалась, увидела Алешку и сказала, что еще поживет, чему мы  очень обрадовались. Для сына она стала родной бабушкой, а для нас с Ниной  -  матерью.   
                   Я по-прежнему   подрабатывал  на машине извозом, потому что  желающих преподавать иностранные языки в Москве было, как собак бездомных.    Если бы не моя машина, мы бы давно умерли с голода.
                  
                  Я,   ладно, я мужик, выжил в Чечне. Не впадал в панику и сейчас. А Нина – женщина, слабый пол, к тому же хозяйка, ей  хотелось, чтобы мы всегда  были одеты и сыты.  Посещение  продуктового магазина для нее стало мукой.   
                  -       Только позавчера подсолнечное масло стоило семьдесят один рубль, сегодня уже семьдесят девять. А я помню, что до Аморита оно  было по  шестнадцать пятьдесят. Ну,  в полтора  раза, по десять процентов в год, ну, в два, но не пятикратное   же увеличение, - возмущалась она. – Я  спросила у Вальки в Макдональдсе, сколько она сейчас получает,  и сравнила со своей зарплатой тогда. У меня получилось  повышение  чуть больше, чем в два  раза. Я   любила  сыр «Эдамер». Помню,  он стоил около  пятидесяти рублей, а сейчас  двести шестьдесят.  А чипсы вообще с ума сошли, подорожав в  восемь  раз. Разве  я  в состоянии  Алешке   покупать?   Это сколько же ты должен приносить мне денег?
                  
                  Я заметил, что она  стала  часто поглядывать на небо. А однажды у нее вырвалось:
                  -      Хочу опять на Аморит. Я там была счастлива. Там я чувствовала себя человеком.
                  Я обнял ее  и сказал:
                  -      Наша Родина здесь. Тут  могилы наших  предков. Потерпи. Мы будем  счастливы  и здесь.  Мы должны  этого добиться.   
                     
                  И все же жизнь наша,  пусть, как  у   бомжа, нашедшего бутылку с недопитым пивом и чинарик,   стала понемногу налаживаться, несмотря на набиравший обороты  во всем мире финансовый кризис. Для постсоветской России, ставшей полноправной капиталистической страной,  такой кризис стал уже вторым, больно ударившим по народу. Теперь такие кризисы станут регулярной неотъемлемой частью ее развития, судя не столько по  Марксу, сколько по прошлому опыту  капитализма. Один из них уже приводил  Россию к Октябрьской революции,  приведет неизбежно к ней  и какой-нибудь  последующий.   Подтверждением этого являлась    социалистическая революция на Аморите, активными участниками которой были мы с Ниной. С еще большей охотой мы были бы ее участниками в своей стране.
                
                  Редкими от извозов вечерами я смотрел телевизор,  отысканный  для   нас на помойке  Сашкой во время нашего отсутствия.  Кстати,  оттуда же  у нас был и холодильник  со стиральной машиной. Это ли не преимущество капитализма перед  социализмом?
                  
                  По сравнению с нашим  доаморитянским периодом на экране мало что изменилось, разве что прибавилось убийств, насилия, евреев,  и вновь замелькали  либералы, воспрянувшие духом после прихода к власти нового Президента, считавшегося ярым сторонником капитализма и прозападной   либеральной демократии.  Его предшественник, хотя и был ставленником алкаша, а до него  учеником неистового демократа с собачьей фамилией,   свои политические взгляды открыто не выставлял напоказ. Я ни разу не слышал от него,  какое  государство он строил.  Ссылка на  демократию, которую  якобы выбрал сам народ,  ничего не проясняла, так как она  проясняла лишь форму правления, а не  общественно-государственный  строй, определяющий отношение к собственности.  Простой народ  интересовала не  демократия,  а  лучшая жизнь при «социализме с человеческим лицом». Но даже, если он и думал о демократии, то  не о такой,  при которой он станет ежегодно  скукуживаться, как шагреневая кожа,  на миллион  человек. И не такую, при которой природные ресурсы, принадлежавшие раньше  ему,  и построенные его потом и кровью   заводы, фабрики и целые отрасли промышленности   будут отданы  кучке ельцинских избранников.    А вот капитализм народ точно не выбирал,  даже, напротив,  был категорически против него, зная, что при нем будет бегать, высунув язык,  в поисках работы, обязан будет платить за медицинское обслуживание, образование, ползарплаты за жилье и станет  на всем   экономить.  Его просто  по - сволочному  нагло надули. А  когда дело было сделано,  то общественное мнение, как и на  Амортите,   стало формироваться так,   чтобы любые рассуждения  об общественном строе  России с упоминанием социализма и даже  уже пришедшего капитализма и тем более  о  появившейся эксплуатации человека человеком  стали не только не модными, но и позорными.
                  
                  Так что новый  Президент принял бразды правления  в стране  с  навоженной капитализмом   почвой. К тому же он оказался не таким скупым на  высказывания.  Он сразу заявил,  что  государственный капитализм к представляет для России   тупиковый путь.   Контроль государства он допускал лишь  в области обороны. Во всех остальных отраслях властвовать должна полная свобода для  частника. Под остальным, как я понял,  подразумевались  все природные ресурсы, энергетика, металлургия, авиация, железные дороги, судоходство,  крупнейшие стратегические предприятия, не входящие в оборонку,  банки, образование, медицина, ЖКХ, алкоголь и другие жизненно важные для государства и его граждан отрасли хозяйства.  Считай, абсолютно все.
                  Даже, когда большинство ведущих капиталистических стран с наступлением кризиса объявили о национализации разорившихся  банков и крупнейших фирм,  российские Президент и его предшественник, сделавший себя  Премьер-министром,     в один голос продолдонили,  что ничего подобного у нас    не будет,  и  продолжали вбухивать  миллиарды долларов на поддержку  олигархов и фирм - полубанкротов.            
                  
                  О решительном определенном  настрое   нового Президента говорило  большинство его начинаний, и одними из    первых   были     снижение порога прохождения в Думу  для либеральных партий  и назначение губернатором   главного либерала страны Еблыха.   Президент не посмотрел на то, что во время выборов народ спустил либералов   в унитаз, а  дал им возможность опять  всплыть говном.   Что это, как  не «насрать на мнение народа»?
                  Мне рассказали, что  его предшественника прямо-таки заставляли  продлить срок его президентских  полномочий. Он уперся рогом: «Я – демократ и  не буду менять конституцию». А новый Президент  пришел и моментально увеличил срок президентства в полтора раза,  заявив, что конституция на то и есть, чтобы ее всякий раз приспосабливать к политическим реалиям, точно, как на Аморите.  В подтверждение этого  тут же последовало  отождествление массовых выступлений с  терроризмом, шпионажем  и диверсиями, а   разжигание  социальной неприязни  приравнялось к разжиганию национальной розни.  Иными словами, теперь в России запросто могли упечь в тюрьму за  высказывания «Не люблю олигархов» и «Не люблю евреев». Мне и Нине, честно говоря,  там давно  приготовлены места. 
                  
                  В то же время, просмотрев большинство выступлений  нового Президента, я не обнаружил в них даже намека  на  необходимость  немедленного решения  такой давно назревшей  проблемы,  как  коренное  изменение  морально-нравственного климата в стране. Ни разу не  упомянул  он о разгуле в стране детской проституции и порнографии,   о продаже детей,   о  вывозе  русских женщин за границу, где их превращают в сексуальных рабынь,  о вакханалии насилия и разврата на телевидении, о все поглощавшей жажде наживы, словно  вся эта зараза, занесенная в Россию  вместе с капитализмом, являлась, на его взгляд,    нормой жизни. Правда,  как-то  он предложил, в целях предотвращения похищения детей педофилами,  ввести на них, имея в виду  детей, комендантский час. Не искоренить  педофилию  как капиталистическо – либеральную  заразу, а переложить все на родителей:  сами родили, сами и  спасайте детей, а государство тут ни причем. 
                  
                    Вот почему  на экране телевизора, как когда-то на Аморите, во всю процветали разврат и   безнравственность.    Абсолютно голых  элитутов или элитян ( и то и другое определение вполне подходило к представителям нашей элиты),  как там,  тут пока еще  не было, но полуголыми были почти все,  и  всему голова был секс. Только там он был менее   циничный, как нагота у нудистов.  И сама элита там была честнее. Для нее народ не существовал, и она не скрывала это. Для нашей элиты  его тоже  не было,  но она о нем еще что-то изредка чирикала.
                   Увидел я и элитную львицу, называемую  здесь светской, дочь того самого крестного отца  предыдущего  Президента с собачьей фамилией, которую я все время забываю,  откинувшего, кстати,  копыта  на проститутке. За такую  свободу, видно, и боролся.   По стопам отца пошла и дочь, став владелицей телевизионного публичного «Дома- 2». Ей как нельзя лучше шло определение элитутка.  По сравнению с  красавицей Юдо она,  с ее   мордой,  так и оставшейся лошадиной,  несмотря на многочисленные косметические операции,  выглядела  монстром.    Размер своей  лоханки  она не афишировала,  возможно, потому что члены у наших   мужиков  пока еще не дотягивали   до елды.   Но  одного чемпиона  уже демонстрировали.  До  аморитянского рекорда ему осталось  всего лишь двадцать сантиметров, однако  при нынешних успехах  нанотехнологии, возглавляемой   автором ваучеризации страны,   это не было  проблемой.   
                   Зато по размеру груди одна российская элитутка  уже превзошла  далекую планету на целый размер и  была горда тем, что  ее хотело  иметь полстраны, но не раскрыла, сколько уже поимело.    
                  
                   Российская элита  во всю  веселилась,  наслаждалась жизнью и кичилась своим богатством. Олигархи соревновались, у кого были дороже замок за границей и больше яхта. У рядовых элитян в  моде   пошли  золотые унитазы,  и плевать они   хотели на то, что кому-то в народе  жрать не на что было. Как нам с Ниной, когда я возвращался домой  без денег и с пустым бензобаком.  А на   трех каналах одновременно шли  кулинарные поединки с применением продуктов и специй, о которых Нина не имела представления.
                  Чем больше россияне свирепели от  кризиса, тем большее число  телеканалов втягивалось в круговорот  безудержного веселья, разврата и в вакханалию  антисоветчины. Мне невольно приходила мысль о заказе  руководства любой ценой задурить народ,  отвлечь его от сволочной нынешней  жизни и свалить все на  проклятое прошлое.    
               
                 Пока наш народ безмолвствовал, ничем не отличаясь от бежевых и синих аморитян. В России он всегда походил на грузовик, который без водителя  превращается в груду металла и ржавеет.  Движущей силой грузовик, как известно,   становится лишь,  когда его кто-то соберет и  поведет. В семнадцатом году водителем  народа России  был Ленин, на Аморите  народ разбудил прозревший перед смертью Президент, а повел его  Язо, не пожелавший примкнуть к элите.
                
                 В нынешней России  водитель  пока  не виден. Ближе всех к нему мог бы быть  руководитель компартии,  чья программа  мне  нравилась.  Но он слишком дрожал за свое  думское кресло и давно забыл, что такое классовая борьба. 
                 По-боевому была настроена националистическая молодежь. К сожалению, основной упор она  сделала на борьбу с эмигрантами, не понимая, что они  являются такой же  жертвой развала СССР, как и русские.     Россия всегда была защитницей и кормилицей  для граждан других союзных республик, и сейчас они приезжали  сюда, чтобы не умереть у себя дома с голода. Да и жертвой националистов, как правило, становились слабые и беззащитные, а не воры и бандиты.   
               
                 России был нужен водитель, а на его скорое появление не было никакого намека. Хоть сам берись за это.  Вспоминая   борьбу с элитой на Аморите, я невольно  переносил ее  сюда. Элита  везде одинаковая: злобная и трусливая. Отдельные  острова  здесь предоставлять ей не потребуется, их заменит заграница, где у элитутов уже на этот случай  были предусмотрены виллы.  Плохо, что все их деньги  были уже   там, но зато  природные ресурсы, заводы и фабрики останутся здесь и вернутся  в собственность государства.  Как их использовать в интересах народа, опыт у России из недавней истории есть. А у меня еще и опыт из   истории Аморита.      
               
                Мне срочно были нужны соратники и бойцы. Я побывал на нескольких митингах левой оппозиции. Самый первый мой поход  туда закончился  переломом двух моих ребер. Я не знал, что  протестовать в России  разрешалось только по предварительному согласованию с  властями.  Еще на подходе к митингующим меня остановили  омоновцы  и спросили, к какой организации я принадлежу. Мой ответ, что я  протестант сам по себе,  их не удовлетворил, и они приказали мне валить домой.   Я, естественно,  оказал непослушание  и затем, когда они  ухватили меня под руки, -  сопротивление. На помощь им подоспели другие, и меня избивали вчетвером.  Николай Иванович сказал, что мне очень даже повезло – могли и убить в темном углу. 
                
               На двух других митингах я был уже на законном основании,  и они мне напомнили выход детсадовцев на прогулку под бдительным оком воспитательниц. И вообще меня не устраивали все эти просьбы   типа повышения пенсий и снижения платы за ЖКХ.  Меня устраивала лишь  смена  строя и власти. Я знал, что сделать это без активного участия народа, было невозможно, а как его разбудить от спячки, я не имел представления.  Но и сидеть без дела я не мог.
                
               Тут я вспомнил о Генке и  его идее захватить аэропорт. Я позвонил ему и  узнал от Пети, что Генку арестовали, а за что, в милиции не говорят.  Не  сказали даже, где он сидит. И вообще это дело  какое-то туманное. Вчера  вдруг вызвали  его самого, и незнакомые люди долго выпытывали  его взгляды.  Он  вдруг разговорился и выдал, что думал об этой власти. Ему показалось, что слушали его с интересом, и даже подумал, что Генку выпустят.  Но  его они не упомянули, и он так и не понял, зачем вызывали. 
               
               Я хорошо понимал, что  поиск соратников и бойцов  – дело не одного дня и даже месяца, так как слишком изощренной и  интенсивной была двадцатилетняя  антисоветская пропаганда. Суть большинства ответов на мой вопрос о необходимости смены существовавшего в стране антинародного строя  выразила бойкая на  язык дворничиха, бывшая балерина: «Теперь  хоть  усрись, но ничего уже не изменишь. Люди   сломались».