Самые вкусные пирожки

«Оцеола бы сейчас обзавидовался», - думал я, пробираясь ползком сквозь высокую сухую траву. Умело вертя задом, я старался двигаться так, чтобы подо мной ни одна палочка не хрустнула, ни одна травинка не шелохнулась - будто не к участку Петровича, с его вкуснющими грушами, пробираюсь, а объект стратегической важности штурмую. И допусти я ошибку, меня тут же сожгут, съедят, зарежут или ещё чего-нибудь ужасное сделают. Так что, приходилось терпеть. Высохшая трава неприятно царапает ноги, насекомые так и норовят залететь в глаза, под шорты, под футболку, а ещё увесистая палка в руке мешает ползти. Но я только сильней вжался в землю, стиснул зубы и пополз на амбразуру.

Местные жители называют нас не иначе, как «саранчой» и люто ненавидят, но сделать ничего не могут. Кому, скажите, охота связываться со шпаной малолетней? Ну не виноваты же мы, что дорога на пляж лежит именно через этот великолепный частный сектор по улице Китобойной. А там всё сады, да кустарники с ништяками всякими вкусными. Там тебе, в зависимости от сезона, и черешня с вишней, и яблоки с грушами, и малина со смородиной, и абрикосы с персиками. А виноград! Просто рай какой-то. Сорвали, убежали, сожрали. Не забыв, естественно, с собой на пляж прихватить.
Но затем приходит нудная осень и начинает потихоньку сдвигать с нагретой скамеечки рыжее лето. Лету не жалко - оно ещё чуток посияет, да и уйдет себе, ни капли ни о чём не жалея. В сентябре оглянется напоследок, словно любуясь проделанной работой, одарит последним теплом и исчезнет.
Вот и в этом году лето практически ничего нам не оставило. Только груши на участке Петровича, да и то, это скорее заслуга самого Петровича - жадного противного дедугана, который денно и нощно их охранял. Он ведь их даже не ел! Нет-нет, груши спели, падали и сгнивали. А когда появлялись мы, все такие из себя неуловимые, чтобы свиснуть пару этих великолепных плодов, появлялся он, ловил кого-то из нас и отвешивал неслабых тумаков.

План был прост. Само нападение должно было длиться не больше минуты. Внезапно появляемся из ниоткуда, по сигналу швыряем палки, хватаем груши и, как воробьи, врассыпную. Некоторая заминка вышла с сигналом. Мы долго спорили, каким он должен быть. Сошлись на «горлице» - это когда собираешь вместе ладони, оставляя внутри как можно больше пространства, и дуешь в треугольник, образованный большими пальцами. Ну, это только описание сложное, сам процесс прост. Во дворе мы долго репетировали, рисовали планы отступления и спорили, кто куда бежит и где мы должны потом встречаться. Прохожие с удивлением наблюдали, как мы ложились на землю, потом неожиданно вскакивали и швыряли палки в стоящий рядом тополь. Мамы папы, соседи, все радуются, думают, пускай они этот тополь хоть срубят, лишь бы нас не трогали.

Всё. Где-то здесь и было моё место. Я затаился. Над головой шелестели листья, а лёгкий ветер приносил сладкий, сочный аромат груш, который, смешиваясь с острым запахом травы, кружил голову. Определённо, это было самое классное приключение за последний месяц. Если бы только не этот муравей покушающийся на моё ухо.
По крайней мере, мне хотелось верить, что это - муравей, а не что-то противное, мохнатое и жалящее. Терпеть, нужно терпеть, но когда я уже был готов плюнуть на всё, выбросить палку в сторону, подняться и с позором уйти домой, рядом прозвучало спасительное «ух-уу». Я вскочил и что есть силы швырнул палку вверх, боковым зрением замечая друзей, проделывающих то же самое. Груши посыпались в низ. Некоторые раскололись, раскидывая в стороны брызги сока. А вот остальные упали на… Петровича, который стоял в метре от нас с широко открытым ртом. В его глазах было даже не удивление, нет. Это было что-то без названия.
«Нет, ну всякое бывало, но чтоб вот так…», - читалось в его взгляде.
А у меня ведь уже всё спланировано, ноги уже сами вперёд несут. Два шага и я лбом ударюсь ему в живот. Начинаю орать. Да нет, не орать – визжать! Делаю смешной пируэт, и, позабыв про все репетиции, несусь куда глаза глядят. А глядят они вперёд – туда, где на безопасном расстоянии от участка уже друзья мои стоят. Добегаю и по инерции еще и круг почета вокруг них делаю, нахожу укрытие за деревом и уже оттуда наблюдаю за развитием событий.

Петрович у забора стоит, рукой показывает, чтобы к нему шли.
Ага, сейчас.
- Ну чего стали? Идите хоть соберите, сгниют же, - скрипит он ещё более противным голосом, чем обычно. Мы переглянулись и дружно покачали головами. И как бы в подтверждение общности нашего мнения Миша громко крикнул:
- Нет!
- Да не трону я вас! – кричит Петрович в ответ.
Мы стоим.
- Ладно, я тогда пойду, а вы сами решайте.
И действительно уходит. Медленно, слегка хромая. Доску в заборе поправил, калитку проверил и исчез за забором. Мы постояли ещё минут пять, и тихонечко стали к грушам подбираться. За забором тишина, а во двор не заглянешь – пышные кусты сирени обзор закрывают, за которыми Петрович следил примерно так же, как и за грушами – растёт, ну и пускай себе растёт.

И тут в паре метров от себя я увидел ее. Большая груша с румяным боком манила меня к себе. Она упала на пучок травы и не разбилась. Поднял, а она твёрдая, слегка шершавая, кусаю - словно сок, будто и не груша это вовсе. Ничего вкуснее в жизни не ел. Глаза закрыл, жую, птички вокруг поют, тепло, хорошо. Глаза открываю, а мои снова куда-то бегут. Б-лин! Оборачиваюсь, а на меня несётся вынырнувшая из-за угла машина. Ярко-красные «Жигули». За рулем Петрович кровожадно улыбается. Я наутёк. Бегу так, что удивляюсь, как пятками по затылку не попадаю. Деревья по сторонам превратились в широкую зелёную линию, я не бегу, я лечу, даже земли под ногами не чувствую.
Впереди тупик, вот черт, куда… Но за меня всё решает Миша, с невероятным проворством перепрыгнувший через забор. Не задумываясь, прыгаю за ним, и словно невидимые руки подхватывают меня. Огород, опять огород, сбоку залаяла собака, ещё один забор и мы упираемся в сгоревший, наполовину разрушенный сарай. Залетаем внутрь, и в угол, в темноту. Дышу так громко, что, кажется, вся улица услышит, а ещё этот барабан… Да нет же, это - не барабан. Это сердце так бьётся. Сарай через минуту наполняется чёрной едкой пылью. Ко всему прочему, мы еще умудрились встать на матрац, и каждое движение вздымает в воздух клубы пепла и пыли. Дышать становится все труднее. За забором шуршат колёса по гравию, а я терпеть не могу больше - или чихну сейчас, или закашляюсь.
«Бежим!» - машет мне рукой Миша. Я киваю и вылетаю из сарая.
Снова несемся вперед. Перепрыгиваем через очередной забор, а там с двух сторон сетка, переплетённая виноградником, и дверь впереди, а больше и бежать некуда. Делать нечего - без стука открываем дверь и вваливаемся внутрь. Я нырнул под правое окно, Миша под левое. Посмотрел я на него, а он чумазый, как негр. Только мне совсем, почему-то, не смешно.
Оказались мы в маленькой чистой прихожей, и пути у нас было теперь только два: либо назад к красным «Жигулям» и Петровичу, либо вперёд в дом, вход в который скрывался за цветастой занавеской, из-за которой доносился умопомрачительных запах печёного теста.
- Пирожки, - прошептал Миша.
За занавеской послышались, тяжелые торопливые шаги, я весь напрягся готовый ринуться в очередной побег.
- А шо это у нас за гости? – неуклюже отодвинув занавеску локтем, в прихожую заглянула бабушка, держа на весу испачканные в муке руки. Да что там руки, она, кажется, вся была в муке: передник, лоб, рукава закатанной рубашки. Круглое доброе лицо, волосы платком перетянуты. Мы поднялись на ноги и, не в силах произнести хоть слово в своё оправдание, молча уставились в пол. А потом я даже не знаю, кто из нас первый хныкнул. В общем, стоим, плачем, себя почему-то жалко-прижалко.

- Так, а ну ша! Ещё не хватало плакать в моём доме. А ну заходим и за стол, я сейчас.
Мы, не противясь, зашли в светлую комнату. Я не знаю почему, может Мише иначе казалось, но вокруг всё было словно из муки, белое. В такой комнате не может быть холодно, подумал я, и собрался спрятать за спину руки но так и застыл широко раскрыв глаза. Я всё ещё держал надкусанную грушу. "Груша, ты откуда взялась вообще? Где тебя так потрепало? Ты ж теперь на Мишу похожа...", - подумал я и уселся за стол. На котором, тем временем, появился самый натуральный самовар, его окружили чашки с блюдцами и миска с пирожками, от которой вверх струился ароматный пар.
- Садитесь, чумазые, - засмеялась бабушка, глядя на нас. Мы сели и принялись за чай с пирожками, и она даже ничего не сказала про грязные руки. Мы с Мишей переглянулись по этому поводу. А потом забыли про все – так хороши оказались пирожки. С вишней, горячие. Их ломаешь, а оттуда пар. Повернулся, чтобы сказать Мише как вкусно, но понял, что это лишнее.
- А я ведь вас знаю, - сказала вдруг бабушка.
-Это вы у меня всю малину поклевали.
Если я когда-то в своей жизни и хотел провалиться сквозь землю, то это был тот самый момент. Пирожок застыл во рту, мы с Мишей снова переглянулись. Ну что тут скажешь?

- Ешьте, ешьте, оболтусы, - снова засмеялась она. И так у неё это получалось по-доброму, как наверное только бабушки и умеют. А я думал, что это только моя такая.
- Вы только мой сад не трогайте, лучше так просто заходите в гости, я вас пирожками накормлю.
Прощание вышло неловким - я просто не знал, что принято говорить в таких случаях. Спасибо, было вкусно, до свидания? Мишу же не волновали эти вопросы, он толкал меня в бок и кивал в сторону миски с пирожками, мол, давай, попроси.
Вернуться сюда хотелось очень, но даже в те свои десять лет, я знал, что никогда больше сюда не приду. На прощанье она потрепала наши шевелюры и дала в дорогу немного пирожков. Так что по дороге домой мы сияли. Улыбка с лица сходила только когда мы отвлекались на очередной пирожок. «С мясом, мне с мясом попался!» - кричал Миша и бросался в пляс. И только светлые полосы, под глазами на чумазых лицах, напоминали нам о недавно пережитом ужасе, о Петровиче и его самых вкусных на свете грушах.

© Chiko