Стихи Максима СТЕФАНОВИЧА
Поэма о ЧЕЛОВЕЧЕСТВЕ
День был долгим, и нежно белым.
Я гулял,
размышляя о вечности.
Вдруг откуда-то, тучные телом,
мне навстречу –
полки ЧЕЛОВЕЧЕСТВА.
Мимо счастья, любви и радости,
по асфальтовой и дощатой,
шли они,
по дороге стадности,
шаг отточенный
дружно печатая.
По лесам,
по лугам,
по пашням,
по предшествующим векам,
шли они уверенно,
страшно,
задевая за облака,
подчиняясь блудливой моде
на “делища”, “дела” и “делишки”,
на “модерны”,
на “арты”
и “боди”,
на пивко и короткие стрижки.
Шли они,
заперев навеки,
все святое в душевной клети.
И росли на земле калеки -
порожденные ими дети.
Странно это, но так же когда-то
с головами
брито-ершистыми,
шли по русской земле солдаты -
молодые парни-фашисты.
Та же поступь и та же сила.
Тот же взгляд: из-под век в упор…
Кто же губит тебя, Россия?
Кто занес над тобой топор?
Тот соседский,
шальной мальчишка –
вечный кэп
простыней и морей,
что теперь, начитавшись книжек,
оголтело кричит:
“Убей!”?
Та девчонка, что песни пела,
не давая соседям спать
(в переулках торгует телом,
каждой ночью меняя кровать)?
Как мне хочется,
да с размаху
их по очереди
– из строя!
Чтоб спасти их от тлена и праха,
чтобы дать им тепла и покоя.
- Эй, прохожий, куда вы скачете?
Поглядите, на небе радуга,
чьи-то дети играют с мячиком…
Неужели вас это не радует?
Неужели не замечаете,
что стучится к вам жизнь,
колотится
каждым голубем,
каждой чайкою,
каждым озероми колодцем?
Я хочу подарить вам счастье,
люди добрые,
люди хорошие,
чтобы каждый из вас был частью
и земного, и звездного крошева.
Чтобы вас не боялись птицы,
и в глазах ваших бились
блики,
чтобы темные ваши лица
превратились
в святые лики…
Но не слышит меня
ЧЕЛОВЕЧЕСТВО,
деловое и озабоченное,
оттирая меня,
как нечисть,
неизвестно к какой обочине,
забывая свое обещание
быть мне братом,
отцом
и матерью.
И махнул я ЕМУ на прощание,
и побрел по дороге скатерти.
Сколько ж можно кривиться кисло,
Мол, «у нас лишь одни проблемы!»
То-то руки ТВОИ повисли,
что не руки это,
а клеммы,
замыкающие на брюхе лишь
все сердечные проводочки,
и уже не поешь ТЫ
а хрюкаешь,
и уже не до сына и дочки.
Только б булькнуть,
да крякнуть сыто,
чтобы стало брюху вольготно.
Ничего, что питаем души
аппетитною массой
рвотной.
Ничего, что спалили крылья
на бычках, да на пол-
литровках.
Было б счастье земное,
рылье,
в килограммах да в упаковках,
расфасованное, развешенное
на бюстгальтеры,
брюки,
носки,
трусы.
И бежит ЧЕЛОВЕЧЕСТВО
бешено
в супермаркеты и "макдональд-
сы".
И так хочется остановить его,
разметать на мельчайшие болтики,
задержать,
повалить
или сбить его,
лишь бы только не мчались ботики,
сапоги вперемежку с туфлями,
джинсы,
“пОльта”
и куртки из кожи.
Лишь бы души, как туши, не тухли,
лишь бы не был контракт расторжен
между телом, душой и совестью,
в вечной пляске друг с другом
спорящих,
лишь бы люди остались в повестях
ЧЕЛОВЕЧЕСТВОМ,
а не сборищем
негодяев, братков и хамов,
гнусных выродков
с харями бесов…
…………………..
Солнце злато зажгло на храмах,
поднимаясь над синим лесом,
над озерами, над домами,
над людской и машинной кашей,
над землею,
над всеми нами,
над Россией, что нету краше,
просочившись,
как через сито,
через веток и листьев соты,
через кожу,
грязью забитую,
через сумок и глоток
гроты,
через ставни,
подъезды,
двери,
через слой перетертой пудры,
через толщу людского неверия
в то, что люди
должны быть мудрыми,
пусть не праведными,
не святыми,
но хотя бы не подлецами,
не “братками”
дюже “крутыми”,
с позолоченными “пальцАми”…
ЧЕЛОВЕЧЕСТВО бодро чапает
по дорогам который год,
только слышно,
как лужи чавкают,
разевая слюнявый рот.
Магазины.
Колбасы.
Дубленки.
Деньги.
Серьги.
Машины.
Дачи…
Затянуло житуху пленкой.
Наши ангелы с горя
плачут.
Превратилась любовь в “непотребность”.
Даже в церкви лютует
давка.
Подыхаем от злобы и ревности,
друг на друга все чаще
гавкаем.
Я один не участвую в гонке -
не хочу торопиться к могиле.
Я пока отойду в сторонку,
чтоб случайно
не задавили.
* * *
Чувствую –
время меня осиливает.
Капусткой квашеной
хрустят косточки.
Годы-черви точат меня, подпиливают.
Я еще силюсь, а сил-то уж -
горсточка.
Сколько Бог нам отмерил?
Поди, выпытай.
Нам бы жить да жить, а мы снова
у могил стоим
по росту вырытых,
плачем скупо
и в землю глядим сурово.
Век отпущенный кажется долгим,
благим.
А жизнь-то – дым,
миг кратчайший!
Хотите ценить ее? У могил
стойте почаще…
* * *
Все будет намного проще,
если влюбиться
в небо,
в реки и тихие рощи,
в горстку поспевшего хлеба,
если пролиться ливнем,
снегом пройтись
пушистым,
и быть хоть чуть-чуть наивнее,
чтобы душа не выстыла.
Гляди, как ветер полощет
тополь перед окошком!
Все будет намного проще –
ты птах покорми с ладошки,
выкинь старые письма,
открытки и телеграммы,
все, что стеной нависло
между тобой
и мамой,
которая постарела
так быстро и незаметно,
словно звезда сгорела
в холоде
предрассветном…
“Все будет намного проще” -
снова твержу,
как молитву.
Кот караулит тощий
в небе луны
бритву.
* * *
Я хочу в детство,
под куст
сирени,
чтоб до темной ночи
на грядке жевать
горох,
чтоб величайшим бедствием
был не приступ мигрени,
а, скажем,
двойка,
наделавшая переполох.
Я согласен, что странно,
когда усатый
дядька,
играет в солдатиков,
надувая шары.
Ах, как жалко, что рано
помер от водки тятька,
мне оставив не братика,
а оградку на склоне горы.
Я хочу в детство,
чтоб за ручку
с мамой,
чтоб ходить в школу,
а лучше в сад,
чтобы жил
по соседству
друг Сашка с «Камой»,
чтоб я каждому дню
больше жизни
был рад.
Чтоб носился Мухтар -
два таза пуха,
чтобы Васька-кот
соседских гонял собак,
чтоб над речкой
туман
поднимался глухо,
и ловил мошкару
белобокий
чебак.
…Если есть тот свет,
я найду
Старца,
что зовут
Богом,
Он может
все.
Я Его упрошу
чтобы в детстве остаться.
Там по-прежнему мамка
меня
несет.
* * *
Холодно-то как,
Матерь Божья!
Ветер песни поёт,
аки молебен служит.
Нырнуть бы в лето,
Помять бы рожь,
да босиком
– по лужам!
…Тихо почти.
Снеги путь занесли.
Ветер псом скулит,
да метет звёзды,
да столбы
крестами в дорогу
вросли,
как Господа,
распяв
воздух…
* * *
Каждое утро, как новая жизнь
Дается
раз.
Глаза открывая,
Лучику солнца скажи:
«Да!»
И теплое лето
радугой брызнет из добрых глаз,
и утро встречая,
вдруг засмеется в реке
вода.
И станет понятен
Язык полей,
звезд,
птиц.
Шепот ромашек
В кокошниках
из лепестков.
И ляжет закатным распятьем
Древо теней
На холст лиц.
И выйдет месяц пегасов пасти
В полях слов.
* * *
Ночью звёздною, в час, когда
Станет месяц телком бодаться,
я хочу тебе сквозь года
в путеводной любви признаться.
За твоё без упрёков "прости".
За втоё беспощадное "верю".
Я не знаю, сколько цвести
нам с тобою Господь отмерил.
Но я знаю, что будет день,
и опять сквозь года украдцей
мне захочется тихо тебе
в путеводной любви признаться.
* * *
Долгим ветреным вечером,
ветка стукнет по ставенке.
Мы с тобою повенчаны
этим домиком стареньким,
этой печкой гудящей,
от смолистой сосны
и чуть слышно сопящим
Генкой, видящим сны.
Мы повенчаны росами,
полевыми ромашками,
теплой пашней, покосами,
и азартными шашками
из дешевеньких пуговиц
и старинной доски,
на которой из буковиц,
от любви до тоски, -
вся история жизни,
и твоей и моей…
Солнце лучиком брызнуло.
Засвистел воробей,
замурлыкала кошка,
прикорнув на запястье.
Пробудилось в ладошках
мое милое счастье –
мой сыночек пресветлый.
Ветер ставню качает.
Утро новым рассветом.
нас на счастье венчает.
* * *
Я не философ и не мистик.
Я пассажир и мой билет –
обыкновенный желтый листик
на теплоход из двух газет.
Я подобрал листок в лесу,
под корнем старенькой осины,
где в рыжик, цвета апельсина
дед-лесовик цедил росу.
Никто не знает, что у леса
есть свой таинственный секрет:
любой дубок – кадет-повеса,
гриб в шляпе – голубой берет,
нора сурка – считай, землянка,
гнилая ветка – пистолет!
и желтый лист, прилипший к банке
не лист, а яркий эполет,
слетевший вниз не с мокрой ветки,
а с офицерского плеча!
…С верхушек падают монетки,
и птицы свищут, хохоча
над глупым грибником в штормовке,
готовым грохнуться в траву,
чтоб до конечной остановки
жалеть опавшую листву.
Я знаю - это просто груда
пустой трухи. Но я хочу
в обычном видеть только чудо,
и вот я не иду - лечу
над лесом в золотой карете,
сквозь дятлов барабанный бой.
Внизу мне машет гриб в берете
под залпы веточки гнилой,
свистит сурок в своей землянке,
и отдают, прищелкнув, честь:
кадет-дубок, кадет-листвянка.
И лучше этого что есть!
Я не философ и не мистик,
но вижу я: по речке лет
плывет куда-то желтый листик -
мой унесенный эполет.
* * *
Пусть все говорят мне о том, что я – груб.
Пусть перед носом хлопают дверью.
Всем им назло будет вспархивать с губ:
«Я в себя верю!
Все-таки верю!»
Я неудобен, как ерш в заду,
и несговорчив, как злой Герасим.
Меня можно выбросить –
сам не уйду.
Я буду биться, как тот карасик
даже на самом жарком огне
без потрохов
и с сердцем подмышкой.
Трудно о мире мечтать на войне –
я по-другому
вышколен.
Я отрекаюсь от тех (кляня),
кто против совести и против Бога.
За это они ненавидят меня –
много меня!
Много!
Я детонатор, бикфордов шнур,
воткнутый в ваши сердца и души.
Режьте меня!
Рубите меня!
Рвите и с перцем кушайте! –
я не исправлюсь! Скорее земля
с небом бездонным
махнутся местами.
Я буду ярким, как звезды Кремля:
я – сын огня и дамасской стали!
Можете гнуть меня в обруч,
в дугу -
выпрямлюсь я,
даже сложенный втрое.
Я никогда не сдавался врагу,
не уклонялся от боя.
“Я!” – Это слово само –
упрек,
эквивалентное слову - “проказа”.
Счастлив я тем лишь,
что всех вас обрек
мною быть тяжко наказанными.
Комментарии