ИСПОВЕДЬ СТАЛИНСКОЙ БАТАРЕЙКИ

На модерации Отложенный

1.  Иллюзион

 

  Я нашел эти слова Павла Флоренского  в почти неизвестном издании его знаменитого «Иконостаса». Он был опубликован в сборнике «Богословские труды», том IX, с причудливой для сегодняшнего дня датировкой  - 1922. Р.Х. Загорск.

« …не всякий, пожалуй, даже немногие, задумывался над возможностью времени течь с бесконечной быстротою и даже, выворачиваясь через себя самого,  по переходе через бесконечную скорость, получать обратный смысл своего течения.

 А между тем, время может быть мгновенным и обращённым от будущего к прошедшему, от следствий к причинам, и это бывает именно тогда, когда наша жизнь о видимого переходит в невидимое, от действительного в мнимое».

 

 Флоренский вспомнился мне ярким солнечным утром 5 октября 2009 года. Я ещё не знал, но чувствовал:

                       ИЛЛЮЗИОН ВРЕМЕНИ НАЧАЛСЯ!!!

  Сразу же, в шаге от троллейбусной остановки, неизвестно, как и почему, исчез пугавший меня  в детстве  магазин «Похоронные принадлежности №10». Я всегда старался обходить его стороною. Пугали не сами гробы – что в них страшного? Деревянные ящики, да и только. Пугали цветочки искусственные и бахрома, обрамлявшая их. Щемящий образ умерщвлённой красоты. Я этого не понимал тогда, в детстве, но чувствовал и боялся. На месте «Похоронных принадлежностей» расположился «Бар. Таганка Блюз». С массивными дубовыми столами и официантками в микро юбках! Всюду жизнь! Особенно в сегодняшней нашей рыночной стране!

  Ещё дальше,  вниз по Интернациональной улице (ныне «Яузская» снова!), на стене ещё одного, на этот раз главного кладбищенского и крематорского распределителя -  два метровых, красным по белому, не то лозунга,  не то объявления: «Берегись сосулек!». Очень даже разумно. Для тех, кто не хочет беречься внутри, в целях коммерческой профилактики  -  VIP-гробы с окошками и климат-контролем. Не хоронить же в XXI веке по- старинке - только с музыкой!

  Не успел я отдышаться, как троллейбус скатился вниз – к Высотке, посеребрённой каким-то нахалом, как ограда на сельском кладбище. На корпус «ВК» взгромоздилась несоразмерно большая вывеска - «ИЛЛЮЗИОН».

 

      «Что они, с ума посходили - или я уже давно сошел, но не заметил?»

 

  Тут и вспомнил Флоренского. Как-никак - пятьдесят семь лет прошло… Моих, - с детства…

 

  Тогда на месте «ИЛЛЮЗИОНА» был кинотеатр «Знамя», и дом не был таким посеребрённым и обвешанным мемориальными досками…

  Тогда мне было четыре года. Я с мамой на папиной служебной «Победе» ехал «смотреть новую квартиру». Её дал папе «сам товарищ Сталин». Кто это такой, я, как ни странно – знал. Однажды, гуляя с бабушкой по Арбату, мы встретили три длинных чёрных ребристых машины. В одной из них сидел усатый, рябой человек.

      - Это великий Сталин, - прошептала тогда бабушка.

 Сталин уехал, а ошарашенные люди стояли, потрясённые встречей с живым богом. Теперь, как говорил отец, подпись этого бога стояла над списком будущих жильцов Высотного Дома на Котельнической набережной. Была в том перечне и наша семья.

 

                   2.Высотка На Котельнической            

                                                                          

  Я помню тот майский день 1952 года хорошо. Меня поразили невероятная высота нашего дома и две статуи в холле - Ленина и Сталина. Они, как по команде, протягивали  руки навстречу друг другу, приглашая, не стесняясь, входить.

  Поразил лифт: сверкающий, зеркальный, весь  в дереве, с телефоном на откидном столике  и лифтёршей - приветливой, говорливой старушкой.

  Сразу оговорюсь. Сегодня ни зеркал, ни телефона, ни старушки в лифте нет. Деревянные коричневато – тёплого цвета стены лифта, повинуясь всё тому же, пронизывающему всё и вся, кладбищенскому сценарию, заменены светлым оцинкованным железом, известным любому медику по работе в «анатомичке».

  Ещё меня напугали в Высотном доме холод и гулкость. Любое сказанное слово увеличивалось, раздувалось до громкого  и повторялось многократно эхом.

  Подъём на наш девятнадцатый этаж казался бесконечным. Вышли. Вошли в квартиру. Я сразу же стал сравнивать её с прежней,  на Спиридоновке, в доме напротив особняка МИДа.

 

        Какой там был двор! По моим четырёхлетним меркам – огромный!

 

 С мальчишками. Взрослыми - и не очень. Эти «не очень» запускали ракеты из фотоплёнки и очень интересовали меня. Ещё на Спиридоновке был невероятных размеров серо – полосатый кот Кузя. Как мне представлялось – с телёнка! Когда он мяукал или зевал, открывая пасть, я взаправду ждал, что только затем, чтобы съесть меня. И ещё - вытянутые, рыбообразные машины, одна за другой въезжавшие в МИДовский особняк. Я из кухонного окна восхищался и воодушевлялся их  массивностью, уверенный, что здесь, на втором этаже, невидим и в безопасности.

  Лишиться такого богатства разом  было жалко. Нет, не жалко. Тяжело. Невыносимо. Но родители уже всё за меня решили. А за родителей ещё раньше решил товарищ Сталин. Тот самый, рябой в автомобиле - и в статуе, напыщенно-торжественный с поднятой рукой, внизу, при входе в наш новый дом.

                                Мы переехали.

   Не могу  отказать себе в удовольствии процитировать один абзац из чудом уцелевшей в глубине антресоли газеты «Вечерки» 1952 года:

 «Наши высотные дома красивы, прочны и удобны. Они совсем не похожи на мрачные коробки американских небоскребов, верхние этажи которых раскачиваются от  ветра так сильно, что расплескивается вода в стаканах, а у людей подверженных морской болезни, начинает болеть и кружиться голова. В наших домах, даже на самых верхних этажах, раскачивание будет незначительно, и совсем не ощутимо. В уютных квартирах имеются холодильники, мусоропроводы, краны с горячей водой. Есть даже комнатки для фотолюбителей».

  Вот такое любимое детище знаменитого сталинского архитектора Дмитрия Николаевича Чечулина. Настолько любимое, что он сам поселился жить в нем. О чём торжественно сегодня возвещает мемориальная доска на арке корпуса «В».

  Единственно памятной мне проблемой были не беглые из числа зеков (достраивавших два корпуса Высотки «В» и «ВК»), которыми нас, малышей, пугали, как пугают бабой Ягой или милиционером. О зеках я тогда ничего не знал, поэтому их не боялся. Подробности всплыли совсем недавно в романе «Москва ква-ква»  нашего «новосёла» Василия Аксёнова:

  «Еще в самом начале строительства Яузской высотки по соседству, на Швивой горке, возник и распространился под эгидой гэбэ большой лагерный пункт. Собственно говоря, именно зэки и начинали стройку, и для этого их не надо было гнать издалека; везти вагонами или фургонами; просто открывались ворота в глухом заборе, и из зоны выходило нужное количество рабсилы, чтобы спуститься со Швивой горки в котлован.

  Строительство высотки вроде было уже закончено, въехали и расселились высокопоставленные жильцы, а концлагерь по соседству продолжал существовать. Во-первых, не все еще работы были завершены, например, самая высотная часть центрального корпуса, Башня, еще не была доведена до ума, и туда каждое утро из-под земли на спецлифте поднималась отобранная бригада. Во-вторых, за годы строительства в Таганском ОЛПе сформировалась группа самых изощренных на всей планете заключенных строителей небоскребов, и гэбэ не торопилась ее распускать. В-третьих, с лагерями ведь вообще какое дело: построить их гораздо легче, чем разобрать".

 

         Реальной же моей проблемой тех дней была проблема детского сада.

 

  Самый «ранний» корпус «А», построенный ещё до войны, был известен как «ДОМ НКВД». В нём жили сотрудники органов с семьями. У них был свой детский сад с площадкой и суровыми воспитательницами. В нашем, центральном корпусе «Б» он не вызывал никакого доверия. Мне уже было пять лет, а я гулял с мамой за ручку на гараже напротив еще одного корпуса - «В». Скучное, нудное занятие! Я хотел к детям, в детский сад.

 Но, выяснилось, что в НКВДшном «к детям относятся плохо». Их в наказание, если они не спят в «тихий час», раздевают догола и ставят на стульчик перед группой, «чтобы осознали своё поведение». А некоторые воспитательницы «распускают руки» и шлёпают особо шаловливых по попкам. О, ужас!

 Понять мамин ужас я не мог. Сама она не только шлёпала, но бывало, и стегала меня ремнём.

  Материнским ужасом я и был приговорён к ежедневным прогулкам на гараже с десяти утра до двенадцати, а иногда и до двенадцати тридцати.

  «На гараже» - буквально на крыше придомного гаража. На ней была насыпана земля, завезён дёрн, накатан асфальт. Чем не зелёная лужайка посреди гулкого  и тёмного колодца двора!

 

                      3. Громкоговорящая женщина

 

  Вначале мы гуляли с мамой одни. Смотря под ноги, чтобы не упасть, и наматывая круги. Дней через пять – шесть к нам присоединилась, как  называл её про себя, «громкоговорящая женщина».Большая, размахивающая руками, сыплющая, как меня учили дома, «очень нехорошими словами». Самое приличное, запомнившееся из них – жопа. Женщину, я потом узнал в школе, звали Фаина Георгиевна Раневская.                                                 

                                                   

 Своей энергией она мгновенно подавила маму и возбудила во мне сильнейший интерес. Ещё бы – мамина укротительница!Маме оставалось вяло сопротивляться: «Зачем такие слова  говорить при ребёнке?»                              

                                         

                              Но скоро сдалась.

 «Громкоговорящая женщина» праздновала победу.

 На очередном круге она живописала ужасы своей ночной жизни:

- Рабочие не дают спать! Прямо под окном бросают лотки с хлебом!

Или, обращаясь ко мне:

- Какой умненький, хорошенький мальчик! Он обязательно будет талантливым!

 Какие глазки, а жопка…

Я опускаю «нехорошие» слова в свой адрес.

Те, что «хорошие», были маленьким, совсем маленьким вкраплением в них.

 

                        4. Прогулочная группа

 

  Кружение на гараже закончилось внезапно.В нашем Высотном Доме создали  детскую прогулочную группу. Что это такое, сегодня вряд ли кто сможет понять. Несколько,  (точнее пятнадцать) мамочек из нашего корпуса «Б» сложились деньгами. Нашли двух воспитательниц. Фамилия одной из их была Борисова – это точно!

  Другой  не помню. Договорились с дирекцией Дома о помещении - комнате на первом этаже, где уборщицы переодевались. Ее главное достоинство было в том, что она выходила сразу во двор. С этим «задним» двором связаны мои первые познания устройства человеческого тела.

Как раз, когда мы начали гулять там, дирекция задумала водрузить на 30 этаж две гигантские скульптуры - женщины, по – видимому, учёной, и мужчины – монтажника с поясом и  цепями. Их привезли в разобранном виде и сложили на заднем дворе – ноги отдельно, туловища отдельно, головы отдельно. В этих невероятно больших головах, мальчишки и устроили «штабы». В голове мужчины - «красных», в голове женщины - «белых». Две недели бились, кидая друг в друга снежками.

 В этой битве была маленькая шероховатость. В «штаб белых» никто не хотел идти. Ещё бы – драться против красных! Так, наверняка, ничего не случилось бы, если бы, не дочка известного тогда певца Ары (Бориса) Давидяна, жившая над нами, на 20-ом этаже. Соня Давидян  была легендой и заводилой в нашей прогулочной группе. И не случайно! До сих пор в памяти история, как Соня залезла на кухне в холодильник. Объясню, что это такое. Среди многих, как бы сейчас сказали «примочек» Высотки - помещений для фотолаборатории, специальных шкафов для чемоданов, огромных, необъятных холлов - были и холодильники. Выходили они своими трёмя, очень похожими на знак  радиоактивности отверстиями на балкон. Работали по погоде. Холодно – холодят. Тепло - как шкаф для пустых кастрюль, банок и сковородок.

 Вот в такой холодильник и улеглась спать  в самые сильные январские морозы  Сонечка Давидян. Её искали везде. Нашли только через двенадцать часов. Результат – воспаление лёгких и слава среди нас, высоткинских малышей. Сонечка и придумала убрать деление на «красных» и «белых» и устроить «битву в головах»  между мальчишками и девчонками. Мы, ребята, согласились. Но всё равно считали девчонок «белыми», а себя «красными». Так было привычней и понятней.

 Не все мальчишки дрались «на снежках». Был среди нас один, никогда в  головы не залезавший и презиравший нас за нашу игру. Высокий, беленький, в чёрных, коротких штанишках на помочах. Валера Афанасьев прослыл в нашей мальчишеской компании «задавакой». Смотрел  всегда свысока. Говорил серьёзно, по- взрослому: «Я – гениальный!». Чтобы совсем оторваться от нас, Валера, ничуть не стесняясь (девчоночье занятие!), играл в Красном уголке на расстроенном пианино. По просьбе воспитательниц, на утренниках и просто так – в назиданье нам, «неумехам», разные польки и ригодоны. Валера Афанасьев. Валерий Афанасьев. Всемирно известный пианист, дирижёр, поэт, эссеист сегодня живёт не в каком-то там Высотном доме, а в Версале!!!

 Не верь после этого Флоренскому,  его фокусам со временем! Оно, как часовой, охраняло меня в Высотке. Охраняло и заталкивало в себя как неразумного, но ласкового и покорного ему котёнка.

  Сохранилась фотография нашей прогулочной группы. Я - на скамейке, в вязаной шапочке, рядом с девочкой – узнаёте? Самый высокий – это Валера Афанасьев – наш фортепьянный гений. Девочка под рукою воспитательницы – та самая Сонечка Давидян.

 

                           5. Белый садик

 

  Хорошо видно место, где мы, кроме «заднего двора», гуляли – «Белый садик». Он есть и сейчас – напротив кинотеатра «ИЛЛЮЗИОН». Но уже не белый, а красный, в отшлифованном, блестящем мраморе. В центре стоит внушительный белый крест – в память о Дмитрии Донском и Куликовской битве.

 Мы и не догадывались, гуляя, что через наш мирный «Белый садик» - зимою в пушистых шапках снега, весною в остро пахнущих цветках липы, летом - в нежном разноцветном море анютиных глазок  - шли на Главную битву суровые воины князя Дмитрия. Именно здесь перед тем, как выступить в поход,  был разбит бивак князя, и чуть поодаль - палатки Осляби и Пересвета, и всей  монашеской Чёрной Сотни.

                           Чем не мистика?!

 

                         6. Живые батарейки

 

 Немного о ней. Совсем недавно, в конце прошлого года, мне попался диск с «Городскими легендами» - передачей на «настоящем мистическом» телеканале – ТВ -3.

 Одна из них так и называлась – «Сталинские Высотки». Не буду касаться всего, что там говорилось. Название «настоящий  мистический»  обязывает! Но кое  - что показалось мне интересным.

 Высотные дома  - как аккумуляторы  энергии, а их жители - как живые батарейки.

Свидетельствую не как мистик, астролог или экстрасенс, а как абориген  Высотки –  правда!

 С детства ощущал в себе повышенную энергетику. Лампочки, как Карл Николаев, не зажигал, но руки всегда были энергетически сильными. По жизни зная это своё качество, я всегда пользовался им. И на  врачебном приёме,  и вне его. Кроме энергетики, тоже с детства у меня - сверхинтуиция.  Всё, что говорю и диагностирую - сбывается.

 Причина? Всегда видел её в своей гиперчувственности. Но возможно, она - другая. Возможно, я и есть та самая «живая батарейка». Только немного более сильная, чем другие. Во мне произошёл энергетический отклик, соединение собственной энергии, вызванной гиперчувственностью, с энергией Высотки.

  В фильме энергетика Высотных домов объясняется стремлением Сталина обессмертить себя. Через семь уровней Георгия  Гурджиева.Гурджиев утверждал: человек состоит из семи частей, которые его постоянно разрушают. Часть  первая – двигательная, часть вторая – сексуальная, третья – инстинктивная, четвёртая – эмоциональная, пятая – интеллектуальная. Главные же части – шестая (символизм) и седьмая  (мораль).  При помощи пирамидальных сооружений, концентрирующих энергию Земли, можно достичь бессмертия  души.

   Опустим мистический настрой автора и сосредоточимся на энергетической части. Согласно взглядам Гурджиева, пирамидальных сооружений для обеспечения гарантированного бессмертия души должно быть семь - по числу уровней человеческой энергии; каждое отвечает за определённый его вид. Вместе они образуют единое энергетическое поле. В самом центре, на пересечении силовых линий и должна находиться восьмая пирамида – усыпальница вождя. В сталинском прочтении - Дворец Советов.

   Эти гипотезы (а порою - и явные допущения) имеют одну разумную и вполне реалистическую составляющую – энергия в Высотках действительно есть. Причём не просто энергия, а концентрированная.

   Один пример. Не из фильма – из жизни. Пожары в подвале нашего корпуса «Б» были постоянными. Никто не знал, отчего они возникают в бункерах – бомбоубежищах за массивными, толщиной в метр металлическими дверями. Но возникали, и мы задыхались от идущего к нам, на верхние этажи дыма, режущей до слёз глаза гари.

 

  Астрологи, пытаясь внести свою лепту в гурджиевскую теорию (как всё же любая мистика притягательна, прилипчива!) утверждают, что каждая из семи построенных сталинских Высоток  управляется «своей» планетой, соотнесённой с одним из семи уровней.

 Так, жилой дом на Кудринской площади «несёт ответственность» за энергию эмоциональную. Им управляет Марс. Здание МИДа «отвечает» за энергию двигательную, что можно отнести к «юрисдикции» Юпитера. Это пересечение границ, расширение влияния на эти границы. Здание МГУ относится к планете Меркурий, которая воздействует на образование, полёты и воздух. Поэтому нередки случаи падения с этажей Университета.

 И, наконец, НАША Высотка на Котельнической  набережной находится во власти планеты Венера. Богиня красоты… Поэтому среди её жильцов столько людей искусства - писателей, поэтов, композиторов, артистов, художников. Здесь не поспорю!  

               

       Остальное, увы, плод буйной астрологической фантазии.

  Причина повышенной энергетики сталинских Высоток называется в одноименном фильме. Но как-то походя, нехотя : геологический разлом.Высотные здания построены на таких разломах. В этом, полагаю, и есть секрет их энергетики, а не в гурджиевских гипотезах и астрологических опусах.

  Достаточно внимательно вчитаться в предысторию Москвы, чтобы узнать: место, где стоит наш Дом – на слиянии двух рек - издревле называлось чигасами. Именно здесь, на чигасах располагались древние капища, проходили  колдовские обряды. Здесь появлялись из-под земли огни, и слышалось гудение  из недр.Сталинские архитекторы просто поставили свою пирамиду на уже существовавший тысячелетия  энергетический источник.

  Сомнительно, кстати, чтобы вождь готовил себе усыпальницу по примеру египетского фараона. Хотя и мавзолей Ленина - его идея - дубль здесь неуместен. Мне пришлось плотно заниматься биографией Сталина. Мистики в нём не было ни йоту! То, что он учился вместе с Гурджиевым в Тифлисской семинарии, тоже ни о чём не говорит. Больше они никогда не встречались. Здесь, как и с другим полумистическим персонажем  - Вольфом Мессингом – анекдот и миф заменяют реальность.

 

                 7. Хранители коллективного бессознательного

 

   Для Сталина Высотные дома были не только аккумуляторами, символами, но и хранителями энергии - ЕГО законов, норм морали и правил жизни. Достаточно прочесть о коллективном бессознательном у Карла Юнга, чтобы увидеть разительное сходство, почти идентичность.

Наверное, стоит говорить про заботу Сталина об энерго-бессмертии, а не про хлопоты о собственном теле и выставлении его  на обозрение потомков.      

  Могу с уверенностью жителя Высотки сказать - замысел Сталина обессмертить СЕБЯ  через энергетику полностью удался!

Приведу строчки из написанного мною в ответ на евтушенковскую «Автобиографию» (Евгений Александрович Евтушенко жил в нашем центральном подъезде на 11-м этаже) – «О себе и о Сталине»:  

   «Политика прострелила насквозь наше поколение уже с детства и убила в нем  самое дорогое - веру.

    Мы дети общества, созданного  Сталиным. Все его  достоинства и недостатки, так или иначе, воплощены в каждом из нас. Они, только они, незримая плоть наших чувств и стремлений.

    Прозрев духовно, мы стали ненавидеть общество, породившее нас. Мы чувствовали, ощущали, что были выше, честнее, нравственнее его.

    Но какой  ценой нам  это  далось!  Мы двойники, армия двойников. Невыносимая боль раздвоения. Нам бы соединиться, пожить  естественно, цельно, свободно. Не получалось, но очень хотелось. Таких уж  смастерил  нас  сталинский  гений, такими мы и пошли  по жизни. Каждый своим путем, вырабатывая  и познавая  свой, не зависящий от догм сценарий».

 

                         Вот такая сталинская батарейка.

 

                          8. Бунтари с Котельнической

 

 Берусь утверждать: все дети Высотки были такими батарейками.С большим,или меньшим зарядом. Вырабатывали одну энергию, но жили совсем другой – собственной.

 Вот почему ген  противоречия и борьбы стал «ракетным двигателем» нашего детства. Мы находились в состоянии постоянного бунта против того, что для взрослых было незыблемо и свято.

  Боролись яростно, начиная от фантомов, которые сами же себе придумывали. Закидывали снежками «ЗиМ» баса Большого театра Александра Огнивцева. Он бегал за нами в шляпе и длинном, развевающемся черном пальто, что - то громко кричал. Мы в ответ смеялись, называли его «сыном Шаляпина» (он и вправду был похож на Федора Ивановича), строили рожи.

                                                                                    

 Кто - мы? Я и мой приятель Серёжа Архипцев, сын  заместителя министра транспортного строительства СССР. Батарейки и после прогулочной группы общаются только с батарейками.

 Нам было уже лет восемь, когда мы с Серёжкой нашли новый объект для наших обстрелов снежками – «англичанина» - ещё одного народного артиста.  На этот раз мхатовца - Павла Массальского.                                                

  Он был такой аристократичный, лощёный; размахивая тросточкой, гулял внизу, под корпусом «В», в невиданной нами раньше шляпе – котелке. Попасть по ней снежком и был наш «мировой рекорд»!

 

                   Не с одними фантомами боролись мы.

 

  Опять вынужден сделать небольшое отступление.  Почти все мои приятели детских, а затем и подростковых лет – внуки известных фамилий. Мы, дети, не различали, кто есть кто. У кого родители и деды с бабками - поэты, художники, музыканты, военные, артисты.

 

                      МЫ ЖИЛИ ОДНИМ ДОМОМ.

 

  Это очень важно понять. Иначе рассказы уже после - перестроечных жильцов, купивших в Высотке квартиры, таких, как Вилли Токарев или Василий Аксёнов, можно принять за чистую монету.

  Иногда формы нашей борьбы были скрытыми, для нас же -  всегда ощутимыми, ясными, понятными. С внуком композитора Бориса Мокроусова («Одинокая гармонь», «Сормовская лирическая») в осень и зиму третьего класса я пристрастился бесплатно ходить в «Стереокино». Кинотеатр располагался в боковом, зелёном корпусе гостиницы «Москва»; у Мокроусова-младшего тётка работала в нём билетёром. Сколько раз я побывал там, не знаю – много!

             Ещё бы! Все за деньги, а мы – бесплатно!

 Запомнились длинные, тянущиеся прямо к лицу ветки какого-то дерева…

 

  Жил в корпусе «В» писатель Паустовский, автор «Золотой розы». Был у него внук, с которым мы облазили все окрестные  помойки и закоулки. Искали радиодетали. Приемник транзисторный собрать хотели.

 Однажды залезли в какой - то подвал. Наткнулись на засаду оперативников. То ли воров, то ли бандитов они ждали, а тут мы со своими триодами...

Сорвали им операцию.

 И не смогли убежать. Из-за меня. Я спрыгнул с гаража вниз. Там метра два - два с половиной было. Растянул сухожилия на стопе.Да так сильно, что до сих пор  отзывается.

Сегодня  без «ментовки»  дети  как-то неполноценны. Тогда же любое  общение с милицией – шок!

 Потом дед, литературный классик долго наставлял нас воспоминаниями о Первой Московской Гимназии на Сивцевом Вражкек, где учился задолго до революции: «Там таких оболтусов, как вы, нещадно драли розгами - и были правы!».

 

                        9. Марки с голыми женщинами

 

 С  внуком Паустовского (честное слово, не помню его имени) связано начало, быть может, самого сильного моего бунта – против сталинской  ханжеской морали.                                                     

 Было у моего приятеля еще одно увлечение. Он собирал марки. Необычные. С голыми женщинами. Позже я понял, что это были не «те», а вполне легальные Моне, Ренуар, даже Венецианов. Тогда же эти марки были для меня  верхом бесстыдства - и глубины проникновения в тайну. С кляссером мы прятались на полутемной лестнице и десятки, сотни  раз перелистывали его страницы.

Тайна скоро, очень скоро стала прорастать во мне МОИМИ ВЗГЛЯДАМИ  на Наготу и на женское тело.

               Для меня -  Революция!

 Началась она в школе, в пятом классе. Но корни её в Высотке, той глубинной сталинской морали, которая въелась в нас посильнее ржавчины и разъедала по жизни.

 

                        10. Спартанское воспитание

 

  Я занялся спартанским воспитанием и самовоспитанием. Не случайно. Тоталитарные и милитаристские режимы внутри, как две капли воды похожи друг на друга. Спартанский – Ликурга, нацистский – Гитлера, советский – Сталина. Общее у них – это коллективное бессознательное, стремящееся к воспитанию здорового, сильного, мужественного и боевого поколения.

  Когда мне пришлось решать вопрос, как вырабатывать в себе мужество и стойкость, как мальчишке, ответ нашелся в учебнике «Древней истории» - спартанским воспитанием.

                            

  Вынужден снова извиниться за отступление, но обязан тему расширить  - познакомить читателя с собственными воззрениями.Спартанское воспитание, как я понимал его тогда и понимаю сейчас - прежде всего три спартанских «З» (закаливания): волевое -  болью, тепловое – наготой и нравственное – аскетизмом в речи, одежде и поступках.

Могла ли «сталинская батарейка» мыслить иначе?

 Особенно ярко единство милитаристских режимов видно в отношении к наготе. Они безоговорочно признавали и боготворили её. В здоровом теле – здоровый дух!

     Из моего письма  жене Мариам, тогда невесте:

«Спартанская система закаливания потрясла меня своей истинностью, близостью ко мне, моему внутреннему миру. Он стал формироваться и развиваться под воздействием спартанских идеалов. Когда пришла пора знакомиться с девочками я не видел других, кроме,  моих, спартанских. Ещё одно обстоятельство. Я был патологически застенчив. Краснел и мычал при любом разговоре с девочками. Причина, кажущаяся сегодня смешной  - страх, что узнают про мой безграничный, бескрайний мир фантазий и представлений, наработанный годами.

Выход нашелся в фотографировании. Я фотографировал понравившихся мне девочек. Печатал и дарил им фотографии. В то, да и, подозреваю, в сегодняшнее время понравившиеся девочки были в секциях спортивной и художественной гимнастке. Там я  и стал жить.              

    Но, как всегда бывает с чувством - ослепительно яркое вначале - оно со временем тускнеет, или совсем исчезает. Меня стало раздражать и даже оскорблять, что девочки были одетыми - в купальниках, а назывались "гимнастками" - что в переводе с греческого "обнажёнными". Так появились сначала мои теории воспитания спартанской девочки, а потом фотографии обнажённых гимнасток. Во время тренировок, и в перерывах после них.                                                                                                 

   В то, как сейчас принято говорить, "застойное" время мне помогали и тренеры и родители. Это сегодня нет абсолютно воспитания гимнофильского женского тела, и облагораживающей, очеловечивающей миссии гордой женской тренированной, загорелой Наготы. Тогда оно было и у меня, и в романах Ивана Ефремова.

 Я отправился к Ефремову на улицу Губкина, мы познакомились. Я ему выложил свои спартанские разработки и фотографии.

  

  Я остался в его "Таис" в образе  скульптора Лисиппа. С моим яростным гимнофильством, а мой женский идеал в образе спартанки Эгосихоры.

 Но внутри  сидел вопрос: почему то, что я считаю истинным и настоящим, для других просто не существует?».

 

                          11. Высокие отношения

                                                        

  Артерия жизни Высотного дома – лифт. С годами я больше и больше проникался этим неоспоримым фактом. Насколько Дом и жизнь в нём были тогда диковинкой, можно судить по тому, что для детей  была выпущена и продавалась в «Детском мире» специальная игра «Высотка». Бросаешь костяшку. Сколько точек выпадет – на столько передвигаешься вверх или вниз по этажам. Не забывая  продекламировать напечатанные сбоку строчки:

      «Высотный дом.

         Мы в нём живём,

         И ездим мы  отныне,

         И вверх, и вниз – в кабине!».

  Постепенно и незаметно лифт стал для нас домовым божеством. Как и всё, связанное с ним. Особенно лифтовая служба и её начальник Румянцев с подвластными ему мастерами. Об одном из них,  Волкове, я сочинил своё первое стихотворение. Открытие спартанства и стихоплётство совпали по времени – пятый класс!   Знаковое совпадение!

                          

                                        Лифт!

 

  Главное средство спокойного существования в Высотном доме. Сломался, отключили – жизнь кувырком. Бежать вниз с девятнадцатого этажа – занятие не из приятных. А наверх? Знаю по собственному опыту. Чего добился? Заработал шум в сердце и остыл. Стал ждать вместе со всеми смиренно, пока лифт не заработает снова. Одно успокаивало: могло быть еще хуже - оказаться в этот момент внутри лифта, застрять .

  Бывало и это. Однажды с партизанским героем Сабуровым я  пытался раздвинуть тяжелые, крепко сомкнувшиеся двери. Удалось! Я-то по малолетству и тогдашней худобе легко пролез в образовавшуюся щелку. С генералом было труднее: он покраснел от натуги, с мундира посыпались пуговицы, но вылезти из лифта  так и не смог. Я сбегал вниз, на пульт управления, и Сабурова  освободили.

В другой раз мы повисли где - то между девятым и десятым этажами с Николаем Николаевичем Блохиным и его хином. «Раковый академик» выгуливал собачку, а я возвращался из школы. Потух свет. Так мы и сидели почти полчаса. Вредный пес молчал, сраженный темнотой. Грех было не воспользоваться случаем. Выяснил у академика: «Чтобы избежать рака, не надо есть горячего!».

 Сегодня те тревоги кажутся мельтешней, пустяками, раздутыми до невероятных размеров детским сознанием. Напрасно кажутся.Именно то сознание, высокомерно называемое памятью «детским», после проверки временем и оказалось истинным.

       В лифте мы знакомились, там успевали рассказать и выслушать последние домовые сплетни. Пойманную целовавшейся в туалете на первом этаже внучку академика Обручева обсуждали все 24 жилых этажа. Страстно, горячо,  с негодованием и обидой за  поруганные  «устои».

             Еще одна многолетняя излюбленная тема – люди, прыгавшие с плоских кровель. Так назывались площадки для прогулок  между 18-м и 19-м этажами. Только прогулки там могли происходить в самые первые годы. Пока с плоских кровель  прыгать не стали. В конце пятидесятых - прямо эпидемия какая-то. Даже наших девочек из класса задела. В буквальном смысле.

  Играли прямо под плоской кровлей в «верёвочку» первая классная красавица Оля Киркина и её подружка-соперница Наташа Кашина.

                                                                      

                                                                                         «Прыгун» рухнул между ними, забрызгав с ног до головы кровью и мозгами. «Лифтовое радио», обсуждая очередной прыжок, всегда сходилось во мнении: из-за любви. Лишь однажды я слышал:  из-за растраты денег.

 

  В лифте я познакомился с Евгением Евтушенко. Через его жену Галю (Луконину). Если быть точным, нас всех познакомил Женин пёс - боксёр, названный им Федей в честь персонажа песни Высоцкого. Потом моя мать гуляла с Галей и «секретничала». Они и познакомили  меня с Петей, рыжим кудрявым мальчиком, приемным сыном Евтушенко.

      Творческое общение с Женей происходило намного позже, когда он переехал из нашей Высотки в жилой корпус при высотной гостинице «Украина». С другом евтушенским Израилем Борисовичем Гутчиным (между прочим, профессор математики), мы помогли ему в организации фотовыставки «Невидимые нити» и в подготовке книги на её основе.

    Тогда же мы ограничивались бытовыми разговорами: что ест и не ест Федя, опасно или не опасно с ним ехать в лифте. Да ещё Евтушенко  активно пропагандировал идею бегать на гараже по утрам. Я попробовал раз, но, как  у персонажа того же Высоцкого, «подвела дыхалка» - и отказался.

      В лифте я познакомился и с другим «поэтом – главарём». Как выразился сам Андрей Вознесенский, «между нами пробежала искра». Она подвинула нас не просто к общению, а к сотворчеству. Мы попытались сделать фото - поэтическую книгу. Сделали.

    Но как любое издание, её надо было проталкивать, лоббировать. У Андрея были тогда семейные передряги. Он ушел от Зои Богуславской к дочке известного кинооператора  Сергея Вронского. Ему было явно не до фото - поэзии. Пробивать наше творение пошел я.

    Прямо к председателю Госкомитета по печати и книгоиздательству Борису Пастухову.

   Просмотрев  внимательно макет книги, Борис Николаевич остановился на фотографии девочки, занимающейся гимнастикой перед зеркалом.

   - Что это такое? - вопрошал он.

 - Почему она голая? Это годится разве что для учебника по гинекологии

 

     Сколько я ни взывал к эстетическому чувству - безрезультатно.

  Так была похоронена наша фото – поэтическая книга.

 

                  Жаль! Она была совсем неплохой.

 

   

 

                     12. Большик – болерон 

                                                                   

 

 

 Было ещё одно место, где завязывались знакомства, возникали, собирались  и  разносились самые обычные  и самые невероятные слухи -  лавочки перед нашим центральным подъездом.

    Идя сквозь строй сидящих жильцов, знаменитых и не очень, я всегда чувствовал себя беззащитным. Кто знает, что они разглядели во мне, что напридумают  и будут говорить после.     

    Однажды у центрального подъезда мне явилось чудо! Такой нарядной, царственной собаки  я никогда не видел. 

                                                                             

    Присмотрелся, кто с ней:  Великая Галина Уланова.

                          

                               

         Пуделя я видел ещё много раз, но чаще не с Галиной Сергеевной, а с её мужем, художником Вадимом  Рындиным.

                                       

      Маленькое отступление. Жизнь в Высотке столкнула меня с людьми замечательными, по- настоящему талантливыми, всенародно известными. Кому, как не им, что называется, задирать нос, ходить гоголем. Но оказалось:  чем больше творческих заслуг, тем человек скромнее.

     В полной мере это относится и к Галине Сергеевне Улановой, и к Вадиму Фёдоровичу Рындину. С Большиком Рындин, тогда - уже народный художник СССР и главный художник Большого театра, гулял не так, как все наши собачники – перед домом, на гараже, а в сторонке, внизу Яузской набережной, закрытой от посторонних глаз высокой стеной.

     Потрясением детства были совместные поездки с Галиной Сергеевной в автобусе маршрута «К». Она ехала в Большой театр  на репетиционные занятия, мы со школьным приятелем Мишей Каменевым – в школу. Галина Сергеевна всегда встречала нас неизменным:  «Здравствуйте, мальчики!», будто боялась, что мы первыми проявим свою вежливость. Было очень приятно и очень неудобно. Но такая она была, Уланова…

   Кроме нас, никто в автобусе не знал, что это - Она. Так было десятки раз!

   И это, при том, что у Улановой уже несколько лет был автомобиль, подаренный во время гастролей Большого театра в Америке импресарио  Солом Юроком.

     Кстати, первая иностранная машина, увиденная мною. Серо – голубое «Рено» с округлыми, обтекаемыми линиями. Представить Галину Сергеевну в роли шофёра этой иностранной диковинки  - невозможно. Как и Вадима Фёдоровича. И, правда, был водитель.

    Но как редко ездила Уланова на своём подарке! Думаю, не из-за экономии бензина. Всё та же стеснительность, нежелание выделяться, выставлять себя напоказ: тогда иностранных автомобилей в Москве были единицы.

    После смерти Вадима Фёдоровича  в апреле 1974 года Галина Сергеевна как-то сжалась, ушла в себя, исчезла.

    Я редко встречал её. Несколько раз перед центральным подъездом со своею ученицей Ниной Семизоровой. Незадолго до смерти, когда Галина Сергеевна переехала из своей трёхкомнатной квартиры в левом «луче» в наш  Центральный подъезд, я оказался  с ней в одном лифте. Стройная, сухонькая, совсем не старушка. Под руку с Татьяной Агафоновой, подругой и помощницей. Я бы сам не решился заговорить, но с Татьяной мы были знакомы по «Комсомольской правде», куда я ещё со школы носил свои снимки, пытаясь опубликовать. Татьяна работала корреспондентом. Мы не виделись лет пятнадцать, а, может, и двадцать…

        - Ты что здесь делаешь? – удивилась она.

        - Живу на девятнадцатом этаже…

        - А мы с прогулки возвращаемся….

    Ничего не оставалось, как вступить в разговор. Я решился, всё же, высказать восхищение «великой Улановой».

Галина Сергеевна согласно и безучастно кивала головою.   Через несколько лет её не стало, да и я уехал из Высотки.

 

  Ещё одна встреча с Галиной Сергеевной состоялась относительно недавно – в 2004 году. Я навещал отца. Лифт спускался вниз. Останавливается на шестом этаже. Двери открываются: передо мною Владимир Васильев – лучший танцовщик  20 века  (по определению Парижской академии танца).                                                        

                                                                           

Слово в слово, тот же вопрос:

- Ты что здесь делаешь?

- Был у отца. А ты?

- Открывал музей Улановой                                                         

  «Ты» - не панибратство. Васильев – любимый ученик Улановой - и тыканье просто в ответ было бы кощунственным. Но с Владимиром я был знаком давно – целую вечность! Потом, сидя к его машине, подсчитали: тридцать пять лет! Нас свёл художник балета Валерий Косоруков. Мы с Володей оба хотели научиться рисовать. Валера же, кроме увлечения балетом, был проректором Суриковского института и преподавал рисунок. Я оказался бездарным, а у Володи уже состоялось несколько выставок.

    Время растащило нас. Косоруков теперь в Лос–Анжелесе, Васильев - педагог-репетитор Большого театра, я вот пописываю…

- Такая встреча дорого стоит, - заметил Володя.

  Я смотрел, как его машина  на набережной, удаляясь, пробирается сквозь сотни других, таких же – больших и маленьких и думал:

 

             «Спасибо, спасибо Высотке, что она стала частью моей жизни!».                                                                                                          

                         13. Игра в происхождение 

  

  Миша Каменев был уверен, что он - дворянин. Для сомневающихся повесил в прихожей, под стеклом, генеалогическое древо, произраставшее, как значилось в нем, от «стольника царя Алексея Михайловича». Отец его многие годы  работал «на Севере», а когда приехал в Москву, написал письмо товарищу Сталину. Мол, то да се дети больные, жена нервная. Сам -  на пределе, подорвал здоровье, беспокоясь о… заключенных, помогая им организовать производительно свой труд и художественную самодеятельность.

  Товарищ Сталин дворян не любил, больше того - он их ненавидел. Совсем другое - положивший здоровье на добычу угля для страны, на перековку оступившихся граждан. Как  его не отметить, как не отблагодарить! Вручая ордер на квартиру в Высотном доме, глава МГБ товарищ  Абакумов долго тряс ему руку, улыбаясь и приговаривая: «Теперь Вы, товарищ  Каменев, уже одной ногой в коммунизме».

 Прав был или не прав "мгбешный сатрап" - разгадка терзает меня до сих пор. Как хотелось и хочется хоть одним глазком взглянуть на этот самый коммунизм...   

                                                                        

  Миша Каменев (мы называли  его  Кошей, облученные энергией незлобливости, покорности) стал моим приятелем  случайно. Познакомила нас инерционная машинка. Знаете - жужжащая, с большим металлическим колесиком посередине. Оно раскручивается, и машинка несется с ревом вперед. У него она была, а у меня нет. Он дал мне ее поиграть. Просто так, не за что-то.Разве можно было с ним не подружиться? Произошло это все в той же прогулочной группе. Батарейка видит батарейку издалека. Сталинская - в особенности.

                                     Помните?

 Афанасьев мучился талантом, Каменев - своими предками. Позже, в школе, а мы учились с Кошей  в одном классе, он «грузил» нас ими, что называется под завязку. Честно говоря, были они все какими-то недоделанными, невзрачными. Выделялся дед - Алексей Петрович - фейерверкер, да еще дядя-алкоголик Василий Анисимович.

 Не скрою, меня угнетало Кошино дворянство. Сам-то я родом  явно не вышел. Да тут еще друг, с высоты своего «благородного происхождения», не упускал случая попрекнуть меня «разночинством».

 Смешно? Но тогда эта сословная чушь воспринималась «по первой программе», без тени иронии.

После маминой смерти я нашел ее дневник. Несколько когда-то написанных страничек. Кто из нас, поддавшись чувству или осознав свой долг, не пускался в это рискованное предприятие? Остывал, бросал на полпути, позабыв даже поставить дату. Моя мама - не исключение. Всё же, я  кое-что накопал: очень уж грустно болтаться неизвестно на какой ниточке...

«Мать рассказывала о своем дедушке Андрее - участнике Севастопольской войны, на которой он потерял один глаз. Поэтому его звали в деревне «кривой». Дед Андрей прожил 115 лет. Он жил большой семьей с сыновьями и их семьями. Тетка мамы тоже прожила более ста лет. Мамин отец, дед Еремей, прожил 85 лет. Умер он от голода в 1933 году.

...Нюша, мамина младшая сестра, вышла замуж, но началась империалисти-ческая война. Замужем пробыла две недели. Мужа забрали в армию. Она поехала на фронт санитаркой. Думала его где-нибудь встретить, но так и не встретила...»

 

  Могу кое-что добавить и сам к маминому дневнику. Нюша часто занималась мною в детстве и любила рассказывать о своем  житье-бытье до революции. Так она поведала, что во время поисков  своего «Ивана-воина» ее «трахнула бонба». Да так сильно, что после этого  она «и думать перестала». На самом деле у нее был менингит и осложнение после него - расстройство сознания.

  Еще она любила карты. Нет, не пасьянс, не дай Бог! Обычного подкидного. Перекинуться разок, другой, «подурачиться». Утверждала вполне серьезно, что на небе  для нее приготовлена келья. Она там вроде была «и все видела»: светлая, чистая, радостная.

  Умерла… Не умерла - сварилась, захлебнулась в горячей ванной. Как раз в «чистый четверг».

  Хоронили ее на Пасху.  В гробу вместо сморщенной сухой старушки - наливное яблочко. Шепот и разговоры в церкви: «повезло, повезло ей, святая, святая...».

  Не знаю, как насчет святости, но это  немногое знание о моих давних родственниках, позволяющее без страха ошибки поставить Кошин диагноз: разночинец. Других фактов у меня просто - нет.

  Скрытность моих ближайших  родственников похожа на анекдот. Хотите верьте, хотите нет, из жизни с бабушкой  в памяти остались  лишь две вспышки. Первая, конечно - смерть Сталина. Я на диване в Высотном доме, бабушка рядом в слезах, причитает: « Что же с нами теперь будет? Зачем Ты нас оставил, родной!».

             И много багрово-черных флагов на улице...

 

 Вторая - в квартире бабушки, в Измайлове. Листаю альбом фотографий:

 -Кто это?

- Дядя Костя, муж тети Вали.

- Где он сейчас?

- Улетел…

Так и осталось в памяти навсегда.

 Всё летит и летит, никак приземлиться не может. Почему не сказать правду: ушел, развелся? Обидно. Боялись, что не пойму?

 

              Нет, время было такое - ВЫСОТНЫХ  ДОМОВ.

 

                Батарейкам нельзя разряжаться!

  Сталинский настрой, сталинская энергия делают чудеса! Не только из воров и бандитов новых людей воспитывают и города переносят, но и пробуждают жажду, необходимость творчества.Догадайтесь с трёх раз, что делал в Ухтижемлаге потомственный дворянин Юрий Алексеевич Каменев? Нет, не сидел, охранником тоже не был. Сдаетесь? Работал  инженер - капитаном,  уголь  для страны помогал добывать. В свободное от шахты и политзанятий время  писал для лагерного театра пьесы: «Биография героя», «День на заводе», «Верность».

 Зловещий документ эпохи: люди - гарнир к производительному труду. Такие, как бы, помягче, сказать,  идеальные заключенные. Барахтаются в своей «заранее предначертанной жизни».

                        Хотите насладиться?

 Читайте. Юрий Алексеевич Каменев

                                         «Верность»

                                             1.

Анна из пригорода вечером уезжает в город, а ее муж - Шумский едет из города в пригород.

Анна встречается в городе с Алексеем и проводит с ним вечер на городской квартире своего мужа.

Алексей - студент - 22г.  Анна - секретарь - 25л.

Шумский - директор завода стройматериалов - 35л.

Живут  5 лет. Детей нет. Ничего общего. Не подходят.

Разрыв назревал. Он неизбежен.

Знакомство с Алексеем - не причина, но это ускорило разрыв с Шумским.

Сильное увлечение, однако - никаких обязательств.

                                                      2.

Алексей кончает учебу и уезжает далеко на строительство нового города.

Разлука вначале переживается болезненно.

Но время проходит. Забывается.

Он встречает девушку Наташу - чертежницу - 20л.

Они полюбили друг друга.

Родился ребенок. Образцовая семья.

                                            3.

Проходит 7 -8 лет.

За  Наташей ухаживает видный конструктор Салов - 40л.

Случайно она находит в старом чемодане Алексея  фото Анны.

Она забирает сына Мишу и уходит от Алексея к Салову.

В это время Алексея командируют в город, где живет Анна.

Он ее встречает.

Она свободна. У нее за это время было еще два замужества, но неудачных.

Их чувства, как - будто восстанавливаются.

Он рассказывает, что от него ушла жена. Анна предлагает остаться с ней.

Алексей переживает тяжелую внутреннюю борьбу.

Верность, чувство долга, обязанность берут вверх.

Через месяц он возвращается домой.

                                             4.

Наташа дома. Просит прощения.

Алексей прощает. Их семья становится еще крепче».

 

 Такой вот опус человека не только с энкаведешной, но и с творческой жилкой. То, что он творений  своих стыдился ( мы нашли их с Кошей после смерти  Юрия Алексеевича завернутыми в старые,  вылинявшие конармейские буденновские кальсоны), не помешало ему передать  сыну  любовь к  порядку, доходящую до  ритуальности,  и  тягу  к прекрасному  - по профессии Коша был кинооператором.

        Тогда,  в  1960-ые,  Юрий Алексеевич  был  полон  сил, энергии и, совсем не стесняясь меня и Кошу, нередко поддевал свояка Василия  Анисимовича: мол, брось,  Вася  балбесничать, делай  и  ты   что- нибудь путное. Но, путного -  не выходило. Зеленый  змий коварен  и непостижим, да и, оказалось, поселился в семье  Каменевых  всерьез  и надолго. Уже совсем  в недавние 90-е годы  Алексей, Кошин  старший брат, перенявший  у дяди Васи «бутылочную  эстафету», уснув на электрообогревателе, сжег  родительскую  дачу вместе  с собою.

  От старшего брата, дачи, хранившихся на чердаке подшивок «Пионерской правды» и  «Красной звезды»  осталась лишь маленькая обгоревшая  косточка. Ее и похоронил Коша, как положено, одев в костюм с галстуком.              

  Справедливости ради  надо сказать, что Кошу в его генеалогических изысканиях подстегивали совпадения. Мне-то терять было нечего: таким родился. Он же всегда надеялся на возвышение. Главное было убедить себя, что оно есть, уже состоялось, остальное же прикладывалось автоматически. Вот она, школа Высотного Дома!

  Это тогда, в 1952 году, квартира Юрия Алексеевича Каменева была «ногой в коммунизме». С годами, с десятилетиями восторг от нее  сильно уменьшился, да и про коммунизм,  как-то, незаметно забыли. Стало тесно, грязно и неуютно.

 Снова полетели письма: «Прошу  рассмотреть просьбу и помочь... Учитывая долголетнюю безупречную службу в Советской Армии, в том числе 10 лет на Крайнем Севере...». Помогли. Получить однокомнатную квартиру  - и обменять вместе с абакумовской, двухкомнатной на  новую - трехкомнатную.

  И с кем? С той самой внучкой академика, пойманной в туалете за  чувственными утехами.

И где? Ровно напротив того места, где мы с Серёжей Архипцевым бросались снежками в «ЗиМ» Огнивцева.

 

 Коша во всех этих совпадениях видел, не как другой бы на его месте - усмешку судьбы, а  знак, указание, доказательство своей избранности. Он и письменный стол поставил в эркере,  где  бородатый академик писал «Плутонию» и остальную научную фантастику. А еще любил подолгу стоять и смотреть на нелепое красное «Феррари», нагло расположившееся на месте артистического «ЗиМа».

 Едва  узнал, что через этаж над ним - квартира Никиты Богословского, то и здесь не упустил возможности пристегнуть свое «я». Написал в дирекцию Высотного дома заявление. Мол, тренькает много, шумит сильно. Что из того, что написал когда-то песни ко многим фильмам, в том числе и знаменитым - «Темная ночь», «Спят курганы темные» и всенародно любимую  - про Костю и его шаланды, полные кефали. Зато сегодня он никому не дает спать.

 Заявление разбирали. Богословского уламывали. Коша праздновал победу.

Через много лет, когда он занялся риэлторством и стал иметь свободные деньги, за тысячу с чем-то долларов (новое время – новые деньги!)  нанял «гендерщика» - прояснять свой род. И прояснил,и повесил в прихожей своих «предков дворянствующих».

 

                    14. Михаил Иванович и Аня.

 

  Много позже, не в детстве, и не в юности – сейчас, я понял, что главное свойство нас – живых батареек – притягивать друг к другу.

 

 О Михаиле Ивановиче Жарове  я впервые  услышал от мамы. Нет, конечно, я видел его в кино – «Возвращение Максима», «Пётр Первый», «Деревенский детектив»! Его песню «Менял я  женщин, как тирьям-тирьям перчатки…» из трилогии о Максиме я знал, как и все мальчишки Высотки, считал её хулиганской.

            Но это был Жаров там, на экране, а не здесь – в нашем Доме.

Мама, солидарная со своими лифтовыми, и не только подругами, возмущалась:

- Надо же, после Целиковской на какой-то соплячке десятикласснице  женился! Её отец приехал и морду ему набил! Молодец!

 

  Согласитесь, после таких рекомендаций человеком трудно не заинтересоваться.

                                      

                                     

   Вскоре представился подходящий случай. Проливной ливень задержал меня и Михаила Ивановича перед выходом из подъезда. Оба решили переждать и очутились, что называется, лоб в лоб. Не знаю, куда ехал он -  я шёл в школу с огромным, трудно поднимаемым портфелем. Его-то и заметил Жаров.

        - Трудно учиться?

Я промычал что-то невразумительное. Сказать правду, что учёба меня уже давно, что называется, «достала» - не хотелось: ещё дойдёт до родителей. А врать я не умел и, увы, до сих пор не умею.

Михаил Иванович расценил моё молчание по-своему.

       - У меня дома библиотека, тысячи книг. Не читаю их…

Я искренне изумился: - Почему?

       - Что почему? Я – Жаров! Этого достаточно. А книги – они и без чтения… Для поддержания духа!

Он посмотрел на усиливающийся, проникающий к нам в подъезд, шумом дождь:

       -Застряли мы. Надолго. А как у тебя с дисциплиной?

     Причём здесь дисциплина? Промычал:

      -Четвертная- тройка!

 Оценка явно незаслуженная. На ней настояла наша классная – биологичка,  по меткому прозвищу Семядоля: толстая и разваливающаяся.  Для родителей она украсила дневник каллиграфически исполненной записью: «На уроке биологии кидался яровизированным картофелем».Яровизированным – значит проросшим. С деревцами на клубне. Ударяясь, они так смешно отскакивали! Кто в классе избежал  этого удовольствия? Но запись сделали только мне и отметку за четверть снизили.

  Жаров, выслушав меня внимательно, произнёс:

     - Ну и как родители отнеслись к твоим художествам?

     - Выпороли.

     - Ты не обижайся на них. Я тоже своих девок деру. Иначе разболтаются. Я-то уже народный артист. А им ещё жизнь проживать…

                                                                     

          О дочках Михаила Ивановича я уже знал. Скажу честно: к старшей, Ане, дышал неравнодушно.                            

                      Сначала внешне понравилась.

  Затем из-за фильма «Чудо с косичками». Посмотрел его сегодняшним взглядом: нет ничего равного! А ведь 1974 год! Вот оно, спартанство в современном социуме!

 

                    Аня сыграла  там роль гимнастки. Тогда это было приблизительно то же, что сегодня согласиться на фотосессию в «Playboy» или «Hastler».

  Если эти строчки попадутся на глаза Анны Михайловны Жаровой, ныне артистки Малого театра, может быть, она вспомнит наш единственный разговор с нею в Валентиновке, по дороге о станции, идущей через еловый лес. Он возник из нагроможденья случайностей. Я приехал к Мише Каменеву на дачу в Загорянку (от Валентиновки на другой стороне железнодорожного полотна). Мы пошли с ним прогуляться «на ту сторону» и встретили Аню с подругами. В Валентиновке были дачи Малого театра, и Михаила Ивановича Жарова – тоже.

Смутно, очень смутно помню, о чём мы говорили. По-моему, просто встреча жильцов Высотки на другой территории. Живые батарейки в свободном плавании, а может -  в полёте!

 

  Об Ане я больше вздыхал. Она существовала не столько в жизни, сколько в моём воображении, мечтах, представлениях.С её же мужем, актёром Юрием Васильевым, я ходил в «источник бодрости и долголетия» - бассейн «Москва». Сегодня на его месте снова Храм Христа Спасителя.Бассейн был неплохой. Большой, широкий, дешевый. Пятьдесят копеек сеанс – сорок минут. С Юрой мы познакомились  на остановке всё того же 16-го троллейбуса, следовавшего по маршруту вдоль Кремлевской набережной. Я знал, что это - Анин муж и спросил вполне официально:  «Как Аня? Как её здоровье, творчество?».

  Юра ответил, что всё в порядке. Играет сейчас снова вместе с Михаилом Ивановичем в третьей части фильма про деревенского участкового Анискина - заведующую детским садом.

Тут он заметил у меня спортивную сумку. Я – его взгляд. Мы улыбнулись:

              - В бассейн?

 

                       Так и познакомились.

 

   Пусть это не прозвучит выспренно, но среди десятков, сотен смертей  дорогих мне людей смерть Юры обожгла сильнее всего.Плавая, я успел исповедоваться ему, что он - мой «крестник в журналистике». Его Алябьев из фильма «Журналист» Сергея Герасимова предопределил моё появление на факультете журналистики.Когда Юра внезапно умер в июне 1999 года, я долго пытался понять причину моей неутихающей боли. Я  знал его самого, а не его актёрские работы – настоящего Юру: ранимого, сочувствующего, сопереживающего малейшей трудности, не говоря уж о несчастье. Он недолго был жильцом нашего дома. Но Высотка подпитала его, сделала своим!

 

                     15. Любить пересмешника

 

  Аркадий Райкин был человеком храбрым. Но и он боялся розыгрышей Никиты Богословского. Знаю это не понаслышке, а от самого Аркадия Исааковича.Многим памятен розыгрыш Богословским Микаэла Таривердиева - с телеграммой из Парижа. Что тот, якобы, заимствует свои мелодии у французского композитора Френсиса Лея. Розыгрыш, навсегда поссоривший Богословского и Таривердиева.

 Меня чаша сия миновала.Как примерный житель Высотки, его постоянно работающая на обмен энергией батарейка, я встречался с Никитой Владимировичем во дворе и в детстве, и в юности.Откланивался - и мы расходились. Почти всегда рядом с ним была маленькая собачка. Он любил гулять с ней не на гараже, а перед подъездом корпуса «В», в котором жил на шестом этаже.

 Двумя этажами ниже, прямо под квартирой Богословского,  в  начале 70-х годов поселился мой приятель Миша Каменев.В то время я уже не жил в Высотке, но у Миши бывал и часто  оказывался в одном лифте с Никитой Владимировичем. С Каменевым у Богословского была сильнейшая бытовая вражда. Аккорды композитора не давали «творчески сосредоточиться оператору - постановщику студии имени Горького». (Это из заявления Миши в дирекцию Высотного дома.) 

                Тень скандала накрыла и меня.

Для меня стало неожиданностью, когда на моей фотовыставке в Центральном Доме Литераторов Богословский подошёл и  спросил:

                  - Это твои фотографии?

Я вздрогнул от неожиданности.

 Каменевские баталии, казалось, навсегда перечеркнули саму возможность нашего общения.

                  -Мои.

                 - Дружок-то твой скандалист. Сколько крови мне попортил… Чего добивается? Понять не могу. Разве - в своих глазах приподнимается тем, что с самим Богословским цапается… А фотографии  замечательные! Не подаришь – вот эти?

   Никита Владимирович подвёл меня к  таллиннской серии «Дети солнца».

   Я мялся. Не то, чтобы было трудно напечатать в размере три фотографии – тогда это стоило недорого, да и Богословскому сделать приятное хотелось.Я не мог понять: зачем они нужны ему - композитору и человеку, как мне казалось, непоколебимой сталинской морали.

«Детей солнца»  я сфотографировал случайно, гуляя по таллиннскому пляжу Пирита.

Дошел почти до самого конца – до рыболовецкого колхоза имени Кирова. Там, в море  и  на песке резвились воспитанники старшей группы детского сада Таллиннского  морского пароходства. Двух молодых воспитательниц попросил бросать детям большой мяч, они бегали за ним, отнимали друг у друга, не замечая камеру.                    

  Я сразу понял, что здесь две темы - пластика движения и незащищённость детского тела. Их и пытался решить в фотографиях.

 

  Но что интересного здесь для Богословского? Летучесть музыкального мгновения и застывшие мгновения на фотографии – прямо противоположны. Я спросил  у Никиты Владимировича.

           - А чувственная открытость? В музыке без неё – одна халтура. В фотографии – тоже. Мы же изолгались сами себе. Обманываем, не замечая. По инерции, по привычке…Ты не сомневайся, я заплачу…

            - Не в этом дело.

            - В чём же?

Сказать? Сыграть? Уйти в сторону?

 Я видел, что Богословский начинает раздражаться моей несговорчивостью.

           -  Вас, Никита Владимирович, я представлял совсем другим – сталинским композитором.

           - Что ты имеешь в виду?

           - Ваши песни. Того же Костю с Соней и скрипучими ботинками.

           - Но, это же звуковая и текстовая стилизация…

           - А что «не»?

           - «Тёмная ночь». Мелодия, не текст…

 

  Я подарил Никите Владимировичу свои фотографии детей на пляже. Как он и хотел - в размере. Отретушированными, наклеенными на оргалит, «чтобы не помялись».

Последний раз я видел композитора за несколько месяцев до смерти. Миша Каменев переезжал на съёмную квартиру. Вывозил из своей вещи, чтобы сдать её. Я сидел у подъезда в каменевском семейном плюшевом кресле, охраняя добро.

     Богословский, заметив меня, только и сказал:

                     - Скучно! Не с кем  будет ругаться!

 

                       16. Женский калейдоскоп

 

   Как абориген Высотки в разные годы и в разных ситуациях я сталкивался со «заменитыми женщинами» нашего дома. Сталкивался, но, увы, не говорил с ними, что называется, по  существу. Случалось разное - от смешного до трагического. В лабиринтах центрального подъезда на меня стала однажды надвигаться гора тортов. Она грозила раздавить, уничтожить. Инстинктивно защищаясь, я оттолкнул торты от себя и услышал отборный мат. За тортами показалось тело, еле вмещавшееся в рамку двери.                                

  Это была Людмила Георгиевна Зыкина. Несмотря на свою комплекцию, она любила, просто обожала торты.

  С Лидией Николаевной Смирновой мы здоровались больше пятидесяти лет. У меня на глазах она из первой красавицы сталинского кинематографа превратилась в  старушку, сидевшую

  всё у того же Центрального подъезда на стуле, похожую на кокон. Закутанную в платки, одетую в шубу даже в тёплые дни.

   Я наблюдал её со стороны и тоже узнавал многое. Лидия Николаевна давно, ещё в моём детстве, была замужем за кинооператором  Владимиром Раппортом (между прочим, четырежды лауреатом Сталинской премии!).

                                                                 

                                                                        

  Он скончался в 1975 году, и с тех пор, больше 30 лет Лидия Николаевна жила одна.

 

 Старожилы Высотки наверняка вспомнят, как трогательно ухаживал за Смирновой в 1970-ые годы актёр театра Вахтангова Николай Плотников. Он был узнаваем. Его профессор Синцов из фильма «Девять дней одного года», готовый пожертвовать собою ради науки, вызывал симпатии у многих.                                                    

                                                                        

 Почти каждое воскресенье Николай Сергеевич  Плотников приезжал к Лидии  Николаевне Смирновой  с неизменным букетом цветов. Он нёс его как знамя, держа на вытянутых руках.

…Были и просто встречи - как с Кларой Степановной Лучко. С её дочкой Оксаной мы были почти одного возраста. Клара Степановна жила в левом «луче». Оксана приходила к нам в центральный подъезд, к своей подружке Жене Успенской.               

  

  Оксана была, как бы сегодня сказали, «из недоступных интеллектуалок». Однажды я всё же набрался храбрости и попытался с нею заговорить. То ли от смущенья, то ли от  глупости – словами классиков: «У вас вся спина белая». Оксана мгновенно отреагировала: «Шутка!», показав прекрасное знание текста. Это был где-то класс четвёртый или пятый. Одиннадцать - двенадцать лет.

  С самой Кларой Степановной мне удалось впервые пообщаться гораздо позже, когда я учился на третьем курсе журфака МГУ. Я возвращался с кинофестиваля с просмотра фильма «Братья Карамазовы». У подъезда горячо пытался доказать маме скучность и неинтересность этого фильма. Рядом стояли Клара Степановна и её подруга Людмила Шагалова. По-видимому, я так увлёкся и был настолько громок, что был услышан. Лучко повернулась к нам:

- Нет, почему же? Фильм – неплохой.

 

  Прошла эпоха. Исчез Советский Союз. Я встретил Клару Степановну, её мужа, журналиста Дмитрия Мамлеева и их пса – спаниеля Бони - у кинотеатра «Иллюзион».                                                                                                                                               

   Дмитрий Фёдорович в конце 70-ых - начале 80-ых был моим коллегой. Мы вместе работали в газете «Советская культура». Правда, он – первым замом главного редактора, я – корреспондентом.Мамлеев и познакомил нас. Я, наконец, смог задать Кларе Степановне вопрос, мучавший меня с детства и попыток общаться с Оксаной: действительно ли она – казачка? И если да, то пороли ли и её в детстве?

   

  Вопрос мой может показаться надуманным и даже странным, если его рассматривать вне контекста времени. Казачество было, да и остается, с одной стороны, явной вольницей (некая Запорожская сечь); с другой – это хранитель жёстких традиций домашней и станичной дисциплины. Мне, спартанофилу, и то, и другое было близко и понятно.

Как мог, коряво, спотыкаясь о слова, попытался объяснить свою позицию Кларе Степановне.                           

   К моему удивлению, она не только поняла, но и подробно разъяснила мне:

- Казачка. Трижды казачка. По фильмам - кубанская и донская, по жизни – запорожская. «Единственное наказание  казаку – порка».  Так говорили в годы моего детства. Мальчишек секли часто, а нас девчонок, то ли жалели, то ли, как у меня, некому присмотреть было, в узде держать. Мама и папа работали председателями колхозов. Мною занималась неграмотная баба Киля, моя тётя. Всё воспитание сводилось к тому, чтобы дать есть вовремя, да спать уложить на ночь. Какие уж тут наказания…

 Но других девчонок, моих подружек, драли - и сильно. Как иначе? У казаков даже пословица на этот случай есть: «Побеждает тот, кто умеет терпеть». Вот и учат этому сызмальства.

 

  И засмеялась. Такой и запомнилась мне - смеющейся. А не только шляпками, собиранием коих Клара Степановна увлекалась…

                                                           

 

                         17. Сокровища Швивой горки                                

 

  В плафоне первого этажа Центрального подъезда в глубине белого круга, может быть, до сих пор покоится  моя кепка, заброшенная туда в честь окончания съёмок в массовке фильма «На подмостках сцены». 52 года назад.

 

             Эпизод – проезд гусаров. Помните?

 

«И дамы в воздух чепчики бросали…»

Бросил и я. Правда, не чепчик, но всё же…

Нас, второклассников, после уроков попросила задержаться наша учительница Елена Михайловна Ларина. Она сказала, что завтра уроки отменяются. Мы, мальчики, будем сниматься в кино. Что это такое, никто не знал. Оказалось – просто. Надо только бежать вслед за гусарами, которые будут на лошадях спускаться к Москве-реке по 1-му Котельническому переулку (где как раз и стояла наша школа № 497).

 

     Ещё Елена Михайловна попросила передать родителям, чтобы они одели нас в штаны и рубашки «похуже» и не удивлялись, если мы придём домой с грязными ногами: сниматься будем босиком.Было тепло. Двадцатые числа мая. Пробежаться босиком – одно удовольствие. К тому же  вместо так надоевших за год уроков!

    Босиком по булыжной мостовой  я никогда не ходил, тем более не бегал. Сразу же сбил в кровь ноги. Зато снялся в настоящем фильме!

 

   Через два года, тоже в мае (интересно, почему киношники так любят этот месяц?) -  тоже в массовке фильма «Бей барабан». О первых пионерских отрядах.

 

            На этот раз снимался в ботинках.

                            

    Мы «шли под грохот барабана», тоже вниз по Ватиному переулку к кинотеатру «Знамя» (нынешнему «Иллюзиону») и к Яузе.

Своим кинодебютам я обязан живописным окрестностям Высотки. Они так и просятся на киноплёнку. В эпизоде с проездом гусаров сохранившиеся в 1-ом Котельническом переулке старинные домишки изображали уездный город.

 Ватин переулок, бегущий вниз со Швивой горки, «изображал» Красную Пресню 1920-ых годов.

Говоря о нас, живых сталинских батарейках, необходимо всегда помнить, что мы где-то и чем-то должны были подпитываться.

 Для нас, малышей и ребят постарше, такой подпиткой были «сокровища» Швивой горки – одного из семи легендарных холмов, на которых располагалась Москва. Целыми днями мы разыскивали «клады» рядом с приспособленной тогда под студию «Диафильм» церковью  Никиты Мученика (ныне подворье Афонского Пантелеймонова монастыря).  

 

  Обследовали горку, возвышавшуюся рядом с Высоткой – всё, что осталось от некогда Гончарной слободы. Сегодня и горка исчезла. На её месте высадили деревья и разбили парк. Тогда же мы часами, днями пропадали «на раскопках», отыскивая на разрушенном перед церковью кладбище крестики, огромные зеленые пятаки с царскими орлами. Нас нисколько не смущало, что это были вещи безымянных покойников. Раз нашли, значит, они наши! Страсть поиска захватывала до спазмов в горле, до криков восторга!

  Мы «выкапывали серу» на заброшенном ещё с довоенной поры заводе резиновых игрушек в нижней части Ватина переулка. Попадались не только жёлто – зелёные кристаллики серы, но и выплавленные кем-то и зачем-то глыбы бутылочного стекла. Удивительно красивые: от зеленовато – морских, до палево - голубых.

 

   Чуть выше, на остатках Гончарной слободы мы находили глиняные мундштуки от курительных трубок, детских лошадок с трогательными мордочками и белыми расписными попонками.

 

Обычно, вспоминая детские годы с высоты и высокомерия возраста,  делается вывод о ничтожности и легковесности их! А ведь они и давали ту скрытую, увы, от многих энергию жизни, охранявшую нас, маленьких обитателей большого дома.

 

                        18.  Гроб с климат – контролем

 

   Иллюзион времени по замкнутости и цикличности жизни – «Иллюзионом» и должен заканчиваться.

 

   Уже после распада Советского Союза и ельцинского кошмарного беспредела, я встретил у кинотеатра «Иллюзион» Василия Павловича Аксёнова. Мы были знакомы с ним по Переделкино, ещё до его эмиграции. Вернувшись, писатель купил квартиру в корпусе «В», в подъезде "над" Андреем Вознесенским.

 

Конечно же, он гулял с собакой. Нахохленный, едкий, непривычно злой.                                

                                     

   Не скрою, я искал встречи с ним, чтобы передать ему своё видение Высотного дома.

 Незадолго до того, Аксёнов выпустил роман «Москва ква-ква», герой которого живёт на 18-ом этаже в центральном подъезде. Полностью, от начала до конца  картонный, не высоткинский.     

   Было вдвойне обидно. За опус «новатора слова» - шестидесятника, но ещё больше - за Высотку. Она никогда такой не была и не будет! Такие люди в ней никогда не жили!

Что случилось с Василием Павловичем? Почему столкнувшись образно с нашей Высоткой, он стал писать неряшливо и неправду?

                           Я много думал над этим.

 И потому, что всегда считал Аксёнова одним из моих учителей - стилистов в литературе. И потому, что всегда относился к нему с искренней симпатией.

Рискну забежать немного вперёд - в действительно продолжительную и, действительно, очень тяжёлую, осложнённую автокатастрофой болезнь Василия Павловича и его смерть.

 

 По-моему, причина всего (пусть это не прозвучит грубо или мистично: я уверен, что Аксёнов понял бы меня) – в том, то живя несколько лет в Высотке, Василий Павлович так и не смог стать одной из его живых батареек, не нашёл способов подпитки и источников энергии жизни.

 Я видел, как горели его глаза, когда он рассказывал о своей вилле во французской  Биаррице. Не потому  что – заграница, просто ему там было хорошо. Дважды в одну реку войти нельзя. Старинная, просто древняя, эллинская мудрость. Правда здесь на стороне антрополога Ильи Павловского, считающего: человек сам создаёт собственное время. За десятилетие он может прожить и пять лет, и двадцать. А может и несколько лет провести, как целую жизнь, что и случилось с Аксёновым. И больше того: проживать уже прожитую жизнь.

  Насмешка судьбы, совершенно в аксёновском духе. Похоронили его не абы как, а как и положено человеку XXI века, в гробу с климат-контролем.

 

                      Такая вот невесёлая концовка.

 

                                                  Крылатское, ноябрь – декабрь 2009 года.