КРЕМЛЁВСКИЙ ПАСТУХ

Кремлёвский   пастух                                                                                     

            « Смешно. Взгляните!

Он убегает от людей, а они следуют за ним,

Потому что он  бежит перед ними, - настолько

                                                            они стадо!»

                                                                       Фридрих Ницше

                       Вместо предисловия

Текст, который перед вами, уважаемые читатели, не требует ни уточнений, ни комментария.

29 мая 2004 года исполнилось четверть века, как он у меня. Данное мною обещание не разглашать его, уже не имеет силы и я, наконец-то, смогу поделиться с вами своим сокровищем. Удивительно, оно сохранилось, путешествуя вместе со мною с квартиры на квартиру, участвуя в разборках и дележе с очередными и последующими женами. К счастью, бумажки, тем более старые, женщин мало интересуют.

Попала ко мне эта тетрадка почти случайно. Умерла моя соседка по коммуналке Нина Игнатьевна Сушкевич. Фронтовая артистка, еще до войны блеснувшая в Театре Советской  Армии, погасшая, вытолкнутая на пенсию и завершавшая свой жизненный образ в нашей квартире №126. За год, или два, до её  смерти, театр, вспомнил о своей бывшей премьерше. Нину Игнатьевну перевезли в Дом ветеранов сцены, в Перово, на шоссе Энтузиастов. Там она и скончалась.

 Как человек пунктуальный, я приехал попрощаться с ней заранее и попал на посмертную распродажу. Страшный в своей обыденной необходимости ритуал. Вещи Нины Игнатьевны еще не успели выставить, но на двух обеденных столах были аккуратно разложены альбомы с фотографиями, потускневшие медали с профилем Сталина. Одна, с запавшими с детства словами: «Победа будет за нами!». Был и сахарно-белый бюстик «вождя народов», рядом со старой шашкой, в обтрепавшихся от времени ножнах. Суетились, как и водится, старушки. Я спросил у них кому принадлежали эти раритеты.

- Василию Александровичу. Серьезный человек был. В органах работал. Говорил: самого Сталина охранял. Не похоже. Наверное, придумывал. Иначе, почему он здесь, у нас, а не в кремлевском санатории?

Белёсые, выцветшие глаза ждали ответа.

- Может быть…, - сказал тогда я скорее машинально, чем по существу, пытаясь скрыть смущение перед возникшей передо мной оргией смерти. Нет, я тогда был молод – умереть не боялся. Пугали, врезались в память подробности, детали: венки из  пластмассовых  не цветов, плохо пролаченные гробы, теперь эти выставленные на обозрение останки бывшего, человеческого. Впрочем, мы всегда более искренни  к другим, чем к себе, забывая, что двигатель жизни сорадость, а не сострадание.

- Возьмите, возьмите на память о нашем Василии Александровиче… Сухонькая, жилистая, трясущаяся рука, нет, теперь уже ручка, по-детски беззащитная и трогательная, передала мне общую тетрадку в красной обложке.

- Василий Александрович очень дорожил ею. Говорил, что осталась от Сталина. Только, правда, или нет, не знаю. Возможно, так и есть. А ведь выбросят на помойку, как и все, что не сможем продать…

Тетрадку я взял. Обычная, пожелтевшая. В косую, фиолетовую линейку, исписанная от начала до конца. Почерк? Полез в собрание сталинских сочинений, - похож. Но почему не подделка? Помог, как всегда, случай. Был у меня в то время друг, внук Шипилова, того самого «примкнувшего». Вместе мы праздновали Новый Год. Я захватил тетрадку. Знал, что именно Дмитрию Трофимовичу Хрущёв поручил организовать музей на «Ближней» сталинской даче в Волынском, да и Сталина он знал не понаслышке и не из злобных воспоминаний – по работе.

Дмитрий Трофимович повертел тетрадку, раскрыл.

 - Подчерк подделать – дело нехитрое, в молодости я был следователем, фокусов таких насмотрелся. Мысли, чувства, вроде бы, его. Я всегда считал Сталина романтиком. Неисправимым романтиком. Отсюда, может быть все его беды. Тюкали, тюкали: в детстве отец с матерью, потом «соратники», женщины своё добавили, дети его не понимали, делали по-своему и назло, - вот и  закрылся, озлобился. В Зубалове и на «Ближней» с Валечкой Истоминой спрятался. Красивая была женщина!

Дмитрий Трофимович открыл шкаф, достал какую-то папку, из нее фотографию. Типично русский женский тип: открытое лицо с пронзительно ясными глазами.

- Между прочим, офицер КГБ, восемнадцать лет почти один на один со Сталиным и никогда – никому ни слова. Вот это выдержка! А тетрадочку эту, истинная она или нет, убери подальше, лет, этак, на двадцать, лучше на двадцать пять. Придёт и ее время, напечатаешь.

Время пришло. Название «Кремлевский пастух» и эпиграф из Ницше – мои. Всё остальное, включая, синтаксис и орфографию сохранено без изменений.                                                            

                                           Я и «не Я»

Силы уходят. Болезни преследуют. Добьют обязательно. Бесит одно: что ни писали обо мне – одна брехня. «Сто тысяч портретов человека с усами» и ни одного настоящего. Руки чешутся, как там, у Грибоедова: «Уж коли зло пресечь: забрать все книги бы, да сжечь». А не сожжешь, по свету разбежались. Но мне-то самому, хотя бы, напоследок, дадут высказаться? Или Генералиссимус Сталин не имеет такого права? Простого и человеческого? Или я уже стал двойником самого себя? Этот, здесь, в Волынском, и тот - «на просторах  Родины любимой», непогрешимый и надутый как индюк. Но они хотят, и я подчиняюсь. Они и не догадываются обо мне настоящем, да им и не нужно. Другое влечёт: спрятаться  за спину «родного Сталина» проехаться с ним по жизни, не думая, не растрачивая себя, не страдая. Догадываются ли они о существовании бесконечных глубин боли, открытых мною ещё в детстве? Мною «самым кровавым диктатором  ХХ века», как пишут самые резвые из них.

Да знает ли из них, кто-нибудь, кто я? Валечка знает. Но это так мало. Тетрадку, где упражняюсь в этом бумагомарании – она купила. Я - то уже и  забыл, как  деньги выглядят. Может быть, к  лучшему. Мне самому ничего уже не надо. Понять бы только, что наворотил в жизни, да и зачем. Не все же партийные отчёты писать, да отстреливаться статьями от друзей-предателей? Когда-то и я был Кобой: бесстрашным, горящем огнем страсти и надежды. Вот именно – Надежды. Она тоже предала меня. Никто, никогда не понимал. Мальчонкой был, в кири - бокс со сверстниками играл, ударю, а противник мой, вместо того, чтобы ответить, стоит голову чешет: «Ты, почему так?».

Сейчас, в конце, тоже самое. Здесь я, а там, для них, он - Великий  Сталин. Чепуха. Мог ли этот пьяный ублюдок Бесо предположить кем станет его сын? Как болит, как жжёт…  Инфарктами жизнь зря не награждает.

 На календаре  15 января. Ещё год. Доживу его до конца? Или соратнички постараются: помогут сдохнуть. Я им  как кость в горле. Но в открытую боятся. Отравят. Как Иегудил Иегудила. Тимашук не зря о врачах сигнализирует. Вроде бы, все о моем здоровье заботятся, а только спят и видят, как меня на тот свет спровадить. Игнатьев, этот, новый министр уже и «дело» состряпал. Враньё. Затеяно все, чтобы Власика убрать и его людей - открыть меня. «Маланьина»» пакость. Конечно же, с подачи его Леры Голубцовой. Она свою роль «информатора» ещё с 20х знает прекрасно. Сам «Маланья» своего слова никогда не произнес. Заштатным политработником на гражданской был. Правда, закончил Высшее техническое училище. От  этого вид у него всегда важный, надутый. Буд-то решает немыслимо важную государственную задачу. Лера по жизни  двигала им, как шахматной фигурой. Сейчас -  очередной ход и Микитка – дурачок с ними. А ведь ничтожества. Видят, слабею, головы и подняли  Мне бы раньше догадаться. Потерял нюх, потерял. Говорил же, еще в прошлом году, что стар, и устал от их интриг и грызни, просил уважить, освободить. Оставили. Как барана на заклание.

      Сны какие-то странные появились. Вот -  вчера. В  груди что - то ослабло, провалилось, подступило к горлу  и застыло на языке. Закружилась голова. Какая - то точка  полетела, стремительно понеслась  по разноцветным спиралям - вниз, вверх, как по винтовой  лестнице, с бешеной скоростью уносясь  вперед. А я наблюдал со стороны и думал: чем закончится мой  полет - страшный и прекрасный? Страшный своей неизвестностью, неуправляемостью. Прекрасный -  свободой, абсолютной, недостижимой там - в жизни. Свободой,  как оказалось, ведущей к темноте. Живой, упругой, ее можно потрогать рукой, ощутить теплоту и... безразличную пустоту. Может быть, это и есть уже смерть? Или дыхание темной пустоты?. Что-то  обнимает, давит, сжимает меня. Здесь, наверное, не кричат. А что  делают, когда больно? Как сообщает о своих   чувствах точка? Просыпаюсь.

        Подмешивают уже что-то в эту отвратительную, распаренную гречку? Кто? Новый, вместо Бичико, охранник? Лаврентий скис. Валечка - она бережет, одна мужественно оборону держит. 

       Девочку с козленком над диваном она повесила – не только же на карты, да на тигров с орлом смотреть? Душа без тепла скукоживается. Это ее слово «скукоживается» пытался долго понять. Я – грузин, всю сознательную жизнь считал себя русским. Настолько, что Васька как-то ляпнул Сатанке: -  А знаешь, наш отец, раньше был грузином…

      Какая разница? Если не по крови, то по  духу я всегда считал себя сыном Великого народа. Только с Великим народом можно строить великие планы, делать великие дела. И «Сталин великий нам путь озарил».

       Им. А мне все та же подтравленная гречневая кашка и ожидание  инфаркта. Им нужна блестящая мишурой новогодняя ёлка, кукла с усами в Генералиссимуской фуражке. Вон, их сколько на вешалке! Одевай любую и -  к ним…

       Опять песня в голову лезет. Что за вечер песни? «Широка страна моя…». Широка, да широка. На лицо же – стол, диван, Валя, да ещё кошечка, которую она принесла, чтобы позабавить меня, игривая с забавной мордочкой. Мы назвали её Муськой. Теперь она спит со мною на одной подушке. Одно неудобство – усами пошевелит: разбудит, а может, я её ? Так и живём. А кота, того, в Гори, не я повесил – Тенгиз. Дети жестоки не от испорченности, а от незнания.

       Обо мне же – Троцкого болтовня. Ему бы только из меня убийцу и палача сделать. Куда там разбираться, где ложь, а где правда. Выпустил я его тогда – напрасно. Пришлось исправлять ошибку. Ледоруб – грубо, но надо же «дать отдохнуть и фонтану», как говорил Козьма Прутков. Ладно, этот напыщенный фанфарон на плакатах и картинах. Но зачем откровенную ерунду и враньё писать? А как красочно, доходчиво и понятно. Бить побольнее, не в бровь, а в глаз. Надя спряталась за занавеской – поиграть со мною решила. А я, всем известно, всех всегда подозреваю. Достал пистолет: хлоп, хлоп – и уложил на месте. Его бог, ему, Бронштейну, судья. А заноза Надиного предательства и сегодня в сердце.

      Льву Давыдовичу такая боль незнакома. Диктатор. Кота повесил. Жену убил. Миллионы людей в лагерную пыль превратил (не его – Лаврентия выражение).

А  вот, как раз на столе для него хороший материальчик. Прямо, хоть на тот свет посылай заказной бандеролью: «Товарищу Троцкому от Сталина и проч…».  Разбирал днем прочитанные книги, ставил их в шкаф. На одной обнаружил  свои каракули. Тринадцать лет прошло – и ничего не помню.

      Вещица эта – «Иван Грозный» Толстого Алексея плебейская, слюнявая, а местами совсем лживая. Вчера пригляделся – смысл в каракулях  есть! Любопытная цепочка выходит: Иван Грозный -5 – Учитель. Как писал, этот жидок, Фрейд «работа подсознания». Всё будет отлично, если учителем будет Иван Грозный. Я так и делал. Не для биографических опусов Троцкого (хотя он, наверняка, был уверен в этом), а для русского народа, сделавшего из Сосо и Кобы Сталина.

         Вячеслав  перед войной из Германии «Майн Кампф»  привёз – гитлеровскую  библию борьбы за власть. Перевели мы ее. Раздали членам Политбюро: изучайте скоро, может быть, немцы нашими друзьями станут, надо же знать, что у них в голове творится. А я решил тест провести – на вшивость. Кто, что о писаниях Гитлера думает. Вячеслав пустился в рассуждения, что это и не Гитлер совсем, а Гесс. Адольф, диктовал, а Рудольф записывал. Потом прочитал, понял – чушь получается, и сам все переписал. Лазарь, понятно, отмолчался. Георгий, как всегда на Леру все свалил: «Ей не понравилось». Микитка недоумком прикинулся, мол не по его уму эта писанина. А староста наш, Михаил Иванович до того испугался, аж руки затряслись, и свой экземпляр зачем-то вернул мне назад. - Прочёл?

                                              -  Не хочу!

        Потом на первом листке книги обнаружил сделанную аккуратным калининским почерком  запись: «Многосложно, бессодержательно, для мелких лавочников». Перестраховался «всесоюзный». Жена – то в лагере сидит, как бы о нем ничего плохого не подумали.

       Расстроился я тогда. Такие вот у тебя, товарищ Сталин, работнички. Как говорят: «Каков поп, таков и приход». С ними социализм придётся строить и войну, возможно с немцами выигрывать. Сдюжишь?

       А Гитлер совсем не простая штучка. У него многому можно научиться. Я сначала, по привычке, наиболее ценное на карандаш брал, потом очухался: зачем других к  мыслям подводить – закладки сделал из промокашки. Они и сейчас видны. Ну,  вот такое фюрерское изречение: «Особенно большое значение придаём мы воспитанию силы воли и решимости, систематическому культивированию чувства ответственности». Разве не верно? Другое дело, навязчиво повторяющаяся, взятая  взаймы у Ницше, активно эксплуатировавшаяся у нас  эсерами, теория «героев» и  «толпы», «сильных» и «слабых» личностей. «Масса требует одного – победы сильного над более слабым, уничтожения  слабого или его беспрекословного подчинения». По-моему, большую чушь трудно придумать. Руководить  страхом – невозможно. Это также грубо, как и ледорубом по башке Троцкого. Прав Макиавелли, что для успешного руководства требуется совсем не доблесть подавления и даже не удача (как у Гитлера с послушным народом), а удачливая хитрость. Проблема в одном: как сделать хитрость удачливой?

       Даже пройдоха Лаврентий не понимает меня с Эгнатошвили. Зачем? Особенно бесит его Бичико. Может быть, потому - что он всегда со мной?

       - Какой он тебе брат?

Дурак. Ему бы такое – моё детство. Его бы так топтать, так растирать, ненавидеть. Я был свободным, уважающим себя ребёнком. Своё «я» всегда отстаивал в драках. А этот, так называемый «отец» появлялся у нас только, чтобы «разобраться» с матерью и пороть меня. Никогда ни ласкового слова, ни денег мы от него не видели – одно зло. Ремень особый придумал: кусок дублёной кожи в окончании расщеплённой на тонкие полоски. Боль от него – адская! Да чёрт с ней, с болью. Изгалялся надо мною как хотел. Не просто драл, как всех, сняв штаны, а раздевал совсем и требовал прощения просить. Бил, пока не попросишь. Сломать меня хотел. Чувствовал моё превосходство, успешность, как в психологии говорится. Я всегда был первым и в школе, и в драках. Не то, что он - ползающий на карачках.

      Но и мать ушла от него недалеко. Пока мы не уехали вместе с ней, я заступался за неё, жалел, а потом  она набросилась на меня. Еще сильней, ещё больней, еще обидней. Прутом, как какую-нибудь девчонку. Женщина подняла руку на мужчину. Какая она после этого грузинка? Заставляла в углу, на коленях, с голой полосатой задницей стоять. Мог ли я когда-нибудь ей простить такое? Уже, став «великим Сталиным», спросил у неё:

     - Зачем ты меня била?

     - Вот и вырос хорошим человеком, - ответила она. Жестокая была женщина. Волевая. Волю и мне привила. Спасибо ей, хотя бы за это.

      Единственным «лучом света»  в моем темном детском царстве было семья Эгнатошвили. Глава её - Яков Эгнатошвили – Дата, так  называли его все и мы, мальчишки. Гордый, сильный, независимый он был полной противоположностью тому человеку, который считался моим отцом. Позже, заезжая ко мне в Москву Дата любил вспоминать как качал меня на руках и уже тогда , якобы, разглядел в маленьком  Сосо будущего Сталина. Привирал, конечно. Но то, что я «делал жизнь» с него – точно. Во всем, в мельчайших деталях. Даже вина, которыми он торговал, стали моими любимыми: Кванчхара, Мукузани, Кахетинское, Напареули. Да что, вина, своего первенца – Яшку, я  в честь него назвал

         В молодости Дата был известным в Грузии  борцом. Однажды ему на глазах у всех  удалось одержать победу над самим Кула Глданели – княжеским ставленником. Какой позор для старинного рода! Сразу же его стали уговаривать перебороться. Дата упорствовал:

       -Завтра, пожалуйста, а на сегодня хватит…

      - Нет, - давили на него князья, - ты должен бороться сейчас или никогда. Но Дата был непреклонен. И тогда разогретый толпой Кула Глданели подошел к нему и сшиб с ног. Дата не сопротивлялся, но обиделся сильно. С тех пор стал ненавидеть богатых и помогать бедным, таким, как моя мать и я.

         А случай с Кула Глданели  сильно отразился на моём характере. Я понял: гордость не порок, а главное достоинство мужчины и,  имея силы  надо беречь их до решающей схватки, а не разбрасываться ими впустую. Как говорил сам Дата: « В борьбе нельзя бить», хотя удару его кулака мало кто мог противостоять.

        Понял я и то, что чтобы стать таким, как он, необходимо иметь стальную волю. Отсюда и Сталин. Смешно читать изыскания новоявленных «сталиноедов». Всё проще пареной репы. Был Сосо – впечатлительный, умный мальчик, которого ненавидели родители, ремнем и розгой выбивавшие из него «высокомерие». Он тоже возненавидел их и превратил себя в Кобу – героя романа с пророческим названием «Отцеубийца». Порыв – хорошо, жажда свободы и справедливости – прекрасно, кому - то же надо не летать над землёй, ходить по ней ногами. Так появился Сталин. Вначале в партийной борьбе, а затем и в жизни.

                               Старые и новые «мертвецы»

Смешно. От Поскрёбышева осталось. Копии моих старых писем. Выкинули его как котёнка. Не успел ни убрать, ни уничтожить. Торопились «соратнички». Одно из них  - драматургу Афиногенову особенно забавно. Зря Татька говорила, что у меня дара провидения нет – живу только земным. Психиатры не все евреи и лгуны. Попадаются среди них и русские, и честные. Итог может быть и случайным, как говорят они «подсознательным».

«Идея пьесы богатая, но оформление – убого! Все партийцы вышли у Вас физическими, нравственными и политическими уродами, - писал я тогда Афиногенову. А ведь, не об его «Лжи» - о своей: нашем убогом и уродливом Политбюро.

Почему эти люди со мною – не понимаю. Вроде бы, для великих целей и кадры нужны соответствующие. У меня же одни недоучки, смотрящие в рот, по - стахановски перевыполняющие планы по расстрелам (вот какие мы преданные, в доску!), и не способные заглянуть чуть дальше сегодняшнего дня, промыслить жизнь, хотя бы, на два года вперёд. Ползают за временем, и таких  же за собой тянут.  Когда Татька меня за Микитку корила: самого недоумка взял с курса, я не соглашался с ней. Работящий, исполнительный, выше своих возможностей не лезет, весёлый, гопак хорошо танцевать умеет.

А получилось? Серость к серости – серая масса. С «Маланьей» они - два сапога пара. Того неугомонная Лера подзуживает: «Отомсти, отомсти Иосифу за Надю!», этот врёт самозабвенно, а сам глазами зыркает, зыркает, так и глядит, куда бы приклеиться, с кем бы соединиться, чтобы меня уничтожить. Сам-то слабый, а  других заводить – мастак. «Несоответствие честолюбивой воли и ресурсов ума и талантов»,- как писал обо мне Троцкий. Интересно, чтобы он сказал о Хрущёве? Однажды мне попался на глаза написанный Микиткой проект записки в Президиум ЦК. Грамотей был ещё тот! По десяти ошибок на строчку. Вот кого в детстве мало пороли, точно! И туда же лезет, своей пухлой ручёнкой грозит. Не выйдет!

Для таких у меня еще при Ленине замечательная штука появилась. Сделал ее мне  Гриша Канер тогдашний мой «еврей для особых поручений». Пакостный был человечек и использовал я его по назначению. Тогда вокруг меня почти одни евреи крутились. Прав народ: «Не ищи жида – сам придёт».

 А трусливые - до омерзенья! Всё на одну мерку: «Как бы чего не вышло…».

 Даже безупречные  Лазарь с Мехлисом и те на вопросы о своей национальности  всегда отвечали: «Я не еврей, я коммунист». Ложь, как всегда. Как за «родного Сталина» прячутся, так же и за коммунизм. Главное расплодиться, заполнить малейшую щёлочку своими сородичами. Даже до моей Сатанки добрались. Каплер этот по-русски толком изъясняться не умеет, такой вот писатель. А Полина? Как её? Полина Перл – её настоящее имя, взялась за Вячеслава железной хваткой. Еще не ясно, чтобы из всего этого вышло. Не вмешайся Лаврентий. Она хоть и красивый псевдоним себе взяла: Жемчужина, еврейство пёрло из неё, как пружины из старого дивана, с сионистами связалась. Перед войной, когда Вячеслав пришёл на иностранные дела, русскими в его наркомате были только седой швейцар, да старушки, разносившие чай.

Так вот. О Канере. Ленин предложил сделать в Кремле автоматическую сеть «вертушек». Это было удобно и надежно. Как всегда ильичёвскую мысль практически осуществить поручили мне. Тут Гриша Канер и пришёл со своим предложением. Сделать постоянный пост, чтобы в случае поломки можно было контролировать линию связи. Я его сначала не понял: какой пост, какие поломки? Гриша разъяснил. Пост был сделан и не только на самой линии автоматической телефонии, но и в моём столе. Теперь я мог сколько угодно знать их планы, сговоры и заговоры, а самое важное - отношение ко мне. Не зря же ещё Шота Руставели писал: «Недруга опасней близкий, оказавшийся врагом».

В Америке, ещё до войны вышли книжки, в которых меня прямо называют «зоологическим антисемитом». Враньё! Попробовал бы один, не, два еврея выжить среди десятка русских. Тогда бы и посмотрели как они запоют!

 Даже Старик. Признаюсь, хотя бы, себе. Мне всегда неприятны были его еврейские корни, дед этот, Сруль Исаакович, картавость. А главное- незнание России, простого русского человека. Один НЭП чего стоит. Ворам и проходимцам полная свобода: пляшите свой чарльстон с цветком  в зубах!

Но идол народу нужен. Как этого многие не понимают? Тот же Христос. Из обычной ситуации борьбы за власть сделали вселенского мученика на века, раздули культ личности. Народ в церкви и повалил: «Батюшка, Христос, спаси и помилуй!».

Когда Ленин умер, я сразу же стал настаивать, что его мумию надо на всеобщее поклонение выставить. Велика Россия! Не успели все доехать до Москвы, попрощаться с любимым вождём. Против были почти все, но особенно Крупская. Кричала:- Почему вы не даёте похоронить его рядом с матерью?! Это не по - христиански!

Истеричка. Во-первых, коммунисты в бога не верят, а во вторых, партийке было бы не грех помнить, что Ленин ещё более необходим партии после смерти. Как будто не знает, вместе же смотрели фильм о вскрытии  мощей НКВД. То, что вместо святых там разный мусор оказался – это один вопрос, главное и мусору поклонялись, боготворили. А если им настоящую мумию дать? Тогда что? Бабы, что они понимают? Поплакала, поплакала и кальсоны старые принесла.

- Если выставлять, всё-таки, будете, пододеньте вниз, иначе брюки морщить будут.

Перечитал. Невесёлый получился пейзаж после битвы. Дрались мы, дрались, карабкались, карабкались, отталкивали друг друга – боролись за власть. Совсем по Лебону: «Разум создаёт сознание, чувства движут историю». Его, кстати, и Ленин читал. Наверное, тоже в нас сомневался.

Эмоциональный взрыв марксизма потряс Россию. Бедные, обездоленные услышали, что хотели: вы бедны, нищи и несчастны, вас обокрал и продолжает обкрадывать богатый. Разве не правда? Сам же марксизм, увы, оказался, не без изъянов. Насчёт того, что  богатство, награбленное у рабочих, пролетариат должен вернуть себе силой – замечательно! Положение, что только рабочие создают ценности, полезные вещи, двигают экономику – не совсем верно. Работа руками очень много значит, но далеко не всё.

Жаль, что эти мысли пришли ко мне только сейчас, на излёте. В тридцатые годы, я думал иначе. Не кривя душою, говорил немецкому писателю Людвигу, бравшему у меня интервью, что вижу смысл своей жизни вывести рабочий класс на первую, определяющую благосостояние  роль в обществе, как у нас в стране, так и  мире.

Время показало: мы не смогли воспользоваться разумно даже и  этой  энергией  эмоционального взрыва, опьянённые властью. Вот - настоящий наш бог, которому мы поклоняемся ежедневно, ежечасно, ежесекундно. А я «мудрый вождь и учитель», как злой пастух, пытаюсь управляться с ними - пугало, заключенный в Генералисимусский мундир страх.

Хотел ли я сам, когда-нибудь, власти, как таковой? Пожалуй, только раз – во время войны с Гитлером. В партии что получилось?

Марксизм, эмоциональное зелье для масс, совсем не подействовал на наших разнокалиберных вождей. Как кучковались, корчились, лезли наверх, продолжали кучковаться и разъединяться. Внутренне нас мало, что тогда объединяло. «Лебедь, рак и щука!». Война уже на дворе. Народ надо сплотить, возглавить, придать военным операциям значение национальной борьбы – Великой Отечественной войны? Кто это будет делать? Эти пауки в банке?

И в то же время, пока «вожди» занимались друг другом, народ как никогда ранее был объединён идеей построения социализма и образом «человека и друга тов. Сталина». Грех, не воспользоваться такой мощной силой! Как-то, на первомайской демонстрации, я решил записать «другом» кого же являюсь. Получилось презабавно: «Лучший друг детей», «Лучший друг советских женщин», «Лучший друг физкультурников», «Лучший друг художников», «Лучший друг колхозников».

Это, конечно, анекдот. Но народ не только любит Сталина – идёт за ним. Боевой клич: «За Родину, за Сталина!», прозвучавший в  солдатских окопах  в первые же дни войны, не был сконструирован пропагандистами, а возник в самой гуще народных масс, как их волеизлияние. У нас, правда, «кремлёвские стратеги» наушничали по углам и «вертушкам», что испугался я тогда, заперся ото всех в Зубалове, заикающегося Вячеслава заставил вместо себя о начале войны говорить. Брехня, да и только! Надо было все обдумать, взвесить, рассчитать. Военные, что, если их разумно не направить, как раньше шашками воздух рубили, так теперь из танков по воробьям палить начнут. Пожалуй, один Жуков из них уже тогда, рассудительностью выделялся.

Думать было о чём. Когда мы с немцами ещё «дружили» смотрел я их фильм «Триумф воли». Гитлер и народ. Они к нему искренне тянутся. А ко мне? То есть – к Сталину? Так появились эти слова: «братья и сёстры». Тональность общения Сталина с народом была найдена. Дальше – до Победы. Без власти Сталина, абсолютной, непререкаемой, больше чем царской, императорской – она была бы невозможна. Вот уж действительно вещие каракули: с Иваном Грозным  всё будет хорошо.

                 Красивая   ненужность

А действительно жаждал  власти – Троцкий. Знал бы кто, как  до революции я завидовал ему! Образован, умеет писать, особенно говорить. У меня так никогда не получалось. Вождь - одним словом. Портреты его и Ленина в каждой хлебной лавке рядом торчали. Народ Троцкого знал. Любил ли? Еврей в России, всегда больше чем еврей, он и ещё объект зависти.

А я? «Чудный грузин», как называл меня Старик, терпел его тычки и уколы во время гражданской. Да и Генеральным секретарем  я стал с его, Ленину подачи: мол человек политически ничтожный, удобный помощник, но конечно же, не соперник. Сам себе ледоруб прописал! А ещё хвастался всегда своей интуицией. Знал же, слышал мою присказку: «У нас, вождей, любая ложь  на правду похожа». Не обратил внимания. Что с него взять: малограмотного, грубого Кобы? Сидит всегда где-то сзади, мышонком, молчит. Трибун, оратор…проще говоря, горлопан. Проморгал, проморгал самое важное Лев Давыдович. Интуиция его так и осталась на уровне подсознания.

 Наизусть я запомнил из его статейки мерзкое: «Сталин открыто ставит свою кандидатуру на роль главного агента Гитлера». Умерь злобу Лейба! Не агента – ученика. Это для масс он «бесноватый фюрер», исчадие фашистского ада, любитель крематориев и концлагерей. Для меня, он ещё с конца 20-х годов стал объектом пристального изучения. До войны мы шли ноздря в ноздрю. Наши государства развивались одинаково. Да и назвать Гитлера фашистом можно только условно. Нацисты это: «Германская Национал – социалистическая рабочая партия».

Троцкий в своей еврейской спеси и самодовольстве, даже в страшном сне, не смог бы себе представить, что этот мужчина в сапогах и с трубкой, медленно соображающий, и так и не научившийся за многие годы жизни в России говорить без акцента; прикидывается, надевает маски, одну за другой. Вот, она – макиавеллевская хитрость!

Вместо того чтобы обвинять моё семинаристское образование в двуличии и обучению меня  и чувству постоянной опасности, он бы отвлёкся от самолюбования почитал мои семинарские работы по богословию. Многое бы тогда в его кудрявой головёнке изменилось!

Пусть он знает, хотя бы на том свете, что мне это было выгодно, предстать в его глазах не в английской, взвешивающей на весах разума каждое слово ипостаси, а  как он, пытаясь придать своему бреду, колорит сам пишет – кинто - вором. Именно у своих подельников я научился, и в жизни , и по его версии, грубости и умению виртуозно материться.

Дурак! И могила  его не исправила. Так и ушёл в неё, думая о трусливом, несчастном Сталине. Он даже вывел теорию, что я весь состою из противоречий и главное из них – несоответствие честолюбивой воли и ресурсов ума и таланта.

К себе бы применил её лучше. Став Генеральным секретарем  (единственное, за что господина Троцкого я могу чистосердечно поблагодарить!), я сразу же понял, какие возможности открылись передо мной. Главное было ими разумно и постепенно воспользоваться. Два вождя у одной партии: слишком много. Дата, в детстве, пристрастил меня к кулачным боям – прямому удару. Для Льва Давыдовича такая тактика не подходила. С глазу на глаз еврей – всегда облапошит. Но и мы не лыком шиты. Постепенно, постепенно я  всё  прибрал к своим рукам, и Генеральный секретарь из бумажной крысы превратился в главного человека партии. То же самое, между прочим, сделал и Гитлер. Он выел свою национал-социалистическую рабочую – изнутри. Пришёл незначительным функционером, добрался до руководства, затем убрал Штрассера, её тогдашнего председателя и возглавил сам. Но не просто возглавил, а стал фюрером, вождём немецкой нации.

Вот тут у товарища Троцкого ошибочка вышла. Вождём русских еврей никогда стать не сможет, хотя бы из-за вековой ненависти и недоверия. А грузин стал. Почему? Секрет. Себе открою. Был всегда такой же, как все. Кстати, так называлась и книга фотографий о Гитлере, сделанная услужливым комсомольцем, тьфу, оговорился имперским архитектором и по совместительству молодёжным вождём Шпеером. В ней есть прелюбопытная беседа с молодой нацисткой.- Почему ты предана фюреру,- спросили у неё. – Потому, - ответила она, его путь, это путь, который может пройти каждый из нас. Он – это мы, а мы – это он. Гебельсовская пропаганда?

Мои методы – такие же. Мне не надо обожествления страха и культа личности. Единственно, чего я добивался всегда: растворения в народе. Но, если тот же народ забавлялся куклой по имени Сталин, почему не дать ему наиграться вволю? Это его желание. Другое дело: дозировать надо аплодисменты, проряжать портреты. На Руси всегда объединялись вокруг икон, написанных, или живых Кому, как ни мне, без пяти минут священнику, знать это. Трудность – одна: явление иконы. Дальше всё, как по маслу.

                       Детали надо изучать

Меру, конечно, надо знать. Не как Булгаков. Не плохой драматург, а такой холуйский «Батум» написал. А «Дни Турбиных» - хорошо. Отдыхаешь душою и чувствами. Я всегда хотел родиться в такой культурной, благородной семье. Не пришлось. Так хоть в театре увидел. Булгаков этого так и не понял. Везде трезвонил - Сталин мой заступник, щит от критикующей сволочи. Звонил-то я всего раз, о «Турбиных» беспокоился. Шуму – на годы! Кто-то, кажется, умер, кто-то повредился рассудком. Вот и готов Сталин – дьявол. Никакого Бронштейна не надо - сами слепили, создали. Странные эти писатели! Не понимают, что они и есть настоящие вожди. Не те, грызущие друг друга в Кремле, а они. Народ их читает, через их произведения узнаёт жизнь, формирует свои оценки и мировоззрение. А они  предпочитают самовыражаться, вместо того, чтобы ценить своё истинное значение в процессе развития социализма. Не время сейчас самолюбия, а время строительства и укрепления нашего советского государства.

Большаков говорил, что киношники на меня в сильной обиде за Эйзенштейна. Не успокоился, считают, пока до инфаркта не довёл. Ерунда! Был он гений дутый. Калинина как-то занесло в его Театр Пролеткульта. На пьесу с виду вполне приличную: Островский «На всякого мудреца довольно простоты». Хотел Михаил Иванович русским языком и бытом насладиться. Насладился! Гений, новоявленный, превратил Островского в балаган: артисты паясничали, ходили по канату,  вели «политическую» и «антирелигиозную» агитацию. Островским на сцене и не пахло. После эйзенштейновских куплетов:

-Иуда коммерсант хороший:

Продал Христа, купил калоши.

 Калинин  убежал из театра. Рассказывая об этом свом приключении, он смеялся. А надо было бы плакать. Такие вот у нас  «бойцы» идеологического фронта! Чтобы власти подмазать и классику в говно вмиг превратят.

С «Иваном Грозным» - та же история. Специально встречался с Эйзенштейном, разъяснял, раскладывал по полочкам – результат: омерзительнейшая штука! Особенно вторая серия. Политического чутья никакого. Всё перевернул с ног на голову. Изобразил опричников как последних паршивцев, дегенератов, что-то вроде американского Ку-Клукс- Клана. Совершенно отвлёкся от истории, не понял (или не хотел?) понять, что войска опричнины и были теми самыми прогрессивными войсками, на которые опирался Иван Грозный, чтобы собрать Россию в одно централизованное государство, против феодальных князей, которые хотели раздробить и ослабить его.

Может, как раз такого государства хотел бы Эйзенштейн? Было же уже. Сквозь пальцы посмотрели мы тогда на его выходку в «Октябре»: на царский трон взбирается мальчик-дегенерат. Прозрачнейший символ русского народа. «Тенденция», как любит говорить Лаврентий.

Вот и он, лёгок на помине. Опять какое-нибудь покушение на меня принёс. Не унимаются. Добить хотят. Только не прав Лаврентий. Ищет врагов снаружи, а они внутри, рядом, среди нас. Продолжу, когда уедет.

 Уехал. Просто приезжал проведать. Пирожки слоённые с мясом из кремлёвского буфета привез. Попили с ним чай. Настороженный какой-то. Говорит только о своей атомной бомбе, да о возможных космических путешествиях на другие планеты, а думает, вижу, о другом. Понять бы о чём?

В этом «Иване Грозном» не только режиссура плохая, но и актёры никудышные. Что Черкасов? Иван Грозный был человеком с волей и характером, а у него с Эйзенштейном  какой-то Гамлет. Жаров в роли Малюты   Скуратова – совсем не серьёзный военноначальник. Правильно тогда сказал Андрей: «Не Малюта Скуратов, а какой-то шапокляк». Этими шапокляками нам и втирает очки Эйзенштейн. Здесь уже не формализм, которым он так кичился,- отсутствие исторической правды.

Вот только почему и зачем? Или даже такой сервелист , как Эйзенштейн, не может подавить в себе свои национальные амбиции и делает то, что нужно им, а не нам. Инфаркт -то не от моих приставаний – от невозможности быть слугою двух господ одновременно. Ему бы, немецкому еврею, Гитлера в вожди. Вот он создал машину. Такой бы кинохалтуры  точно не потерпел бы. Лагеря у них совсем не такие как наши – сразу в чувство приведут. Хотя и не надо этого для немцев. Тот же «Триумф воли». Кто снял? Любовница Гитлера. Голой перед ним на столе танцевала. Но как сняла! Ни одного лишнего кадра: все работают на главное. А у нас… Агитки и те, по-человечески, делать не  умеют. Все персонажи как будто с плакатов сошли, а не из жизни вышли.

В самом начале войны, сюда, на «Ближнюю», привезли геббельсовский ширпотреб. Что-то о гребном клубе. Девушки занимаются, готовятся к Олимпиаде. У них строгая дисциплина. За малейшие опоздания их наказывают. Одна из них забеременела. Но тренировок не бросает. И побеждает в составе команды на Олимпиаде. Родившегося мальчика называют Адольфом. Сам Гитлер приезжает в гребной клуб, чтобы поздравить молодую мать со спортивным успехом и рождением сына.

Мне вся эта белиберда запомнилась не потому, что хорошо срежиссирована  и сыграна, а то, как эту агитку немцы использовали. Именно с ней началось в Германии движение «Дети для фюрера» - подготовка нового, здорового поколения.

Наши же, горе-киношники, даже то, что выигрышно не умеют хорошо подать. «Нахимов», например. Я так и сказал Пудовкину, пусть пойдёт почитает учебники истории, узнает из них, что русские были в Синопе. Грубо. Может быть. Но нельзя же и нас за дураков держать. Отыгрываться на мелочах. Показать два-три бумажных кораблика, остальное танцы, всякие свидания – лишь бы, чем занять зрителя. Кому вся эта галиматья нужна? Русские взяли в плен кучу турецких генералов, а в фильме это не передано. Почему? Неизвестно. Может быть, потому - что это требует большего труда, куда легче показать танцы.

Такая недобросовестность везде. Всё делается абы как, спустя рукава. Весь запал выходит на интриги, любовные истории, лизанье задниц больших и малых вождей.

Довёл до инфаркта! А Бабеля расстрелял. Мало того, что этот экс - чекист «хранитель государства» насквозь лживую «Конармию» написал (мне-то хорошо известна цена его слов!), крик поднялся: зажимают самородка! Самородок  оказался с червоточиной. Вместо того чтобы выводы сделать из критики и подтянуться, он стал ухаживать за женой мерзавца Ежова, ходить в его дом, навязываться в друзья. Конец этой любовной истории – на Лубянке. Или Мандельштам. Мяукал, мяукал обо мне  везде чёрти что: « И широкая грудь осетина…». Никогда осетином не был. Да разве еврею что-нибудь докажешь? Одному втемяшилось, что я тиран, сговорившийся с Гитлером поделить мир, как новогодний пирог, другой упивается ложью о «кремлёвском горце». Тронули мы его? Немного - сослали в Воронеж. Он  там не успокоился. Пошел по этапу и шел, пока свои же, ссыльные, не удавили. Неуживчивый был человек в жизни. При чём же здесь я? Так легко дойти до абсурда. Сталин – это всё. Всё, что происходит в стране, делает Сталин.

 Соглашусь: многое, но не всё.

                         Татька

Татька  этого никогда не понимала. Вспомнил. Зачем? Колет сердце, колет. Не смог я  её тогда уберечь, объяснить доходчиво и понятно, что к чему. Ей бы не мужу своему перечить и хороводы с Рютиным водить, а понять, что не «аппарат сделал Сталина», как кричал на каждом углу Троцкий, а Сталин медленно, но верно пожирается аппаратом. Это, быть, может, самая главная борьба в моей жизни. Выжить, не раствориться в бюрократии. Разве не знал я тогда об украинском голоде? Или то, что НКВД  в своём рвении сажало невиновных. Знал, но поделать ничего не мог. Бессмысленно бороться с вселенской тупостью, тем более с идиотизмом нашей партноменклатуры. Любое живое дело она превращает в отчёт, перевыполнение, план. По всему, даже по расстрельным спискам. Пытался объяснить Татьке – она в крик:

                                          -Убийца, люди для тебя ничего не стоят!

Ещё одна истеричка. Они все женщины – Аллилуевы такие. Мужчины – другие. Сергей – Татькин отец, «золотой фонд партии». Знакомы с ним почти полвека. Марксизм знает – заслушаешься. Татьку я грудной увидел, люльку её качал, с Сергеем гадал: встанет, или не встанет на ножки. То, что в семнадцатом году ко мне потянулась – загадка. Такой же был, ничуть не изменился – с ней, без неё, сейчас. Пришла она светящаяся, стройная: - Как ей было не ответить – такой искренней, с таким телом! Ха! Седина в бороду, бес в ребро! Нравилась мне Татька чертовски! Выделялась она сильно, среди наших кремлёвских кумушек. Не столько возрастом, сколько прямотой. Для них мужья – начальники: положение, почёт, квартира, машина, паёк – она просто любила. Потому и застрелилась, что любила. Не могла поменять любовь на ненависть. Это я понимаю. Но зачем предавать дело? Коммунисты так не поступают. Если каждый из нас в момент сомнений хвататься за револьвер, то вымрем как класс, как мамонты или динозавры.

А она была нежной, ласковой. Чувства взрывались в ней, обволакивали, заводили. Грешен, любил я смотреть на неё без одежды. Стройное тело – моя слабость. Может быть, потому - что своего стеснялся всегда? Сросшиеся пальцы на ноге, дата рождения – всё это печати, метки дьявола, как объяснил мне Гурджиев. Ему-то что. С него взятки - гладки. Маг всегда открутится, в мистику убежит. На мне же – страна. Ну, да на дьяволе, на «мудром Сталине». А Татька испугалась этого груза ответственности, не успел я научить её держать удар…

Тогда же, в семнадцатом, блеснула  Надежда. Татьке только 15 лет – гимназисточка с распахнутыми на мир глазами. Я был уверен, абсолютно уверен: наконец-то моё глухое одиночество кончилось – нашлась родная душа , я смогу воспитать из неё единомышленницу, соратницу без кавычек, друга и любящую жену. Не случилось.

 Ещё мы из-за Васьки часто ссорились. Васька! Сын в семье – радость. Ан - нет. Татька ему во всём потакала. Свобода – лучше всего воспитывает. Довоспиталась. Вырос, стал то денег клянчить, то новую офицерскую форму. Пьёт как извозчик. Сколько раз его отлавливал Власик на дачах с артистками!

 Сатанка, та вся в неё. Как что – поперёк, сторонится меня, из Москвы не выезжает. Я хотел, чтобы она, когда вырастет, стала историком партии, правду бы о нас всех написала. Книги подсовывал. Думал: прочтёт, поймёт, увлечётся. Какое!

- Ненавижу! – единственное слово, которое всегда от неё слышал. И еще:

                                    - Ты убил маму!-

Да знает ли она, соплюшка, что никого и теперь уже никогда, кроме Татьки я в жизни не любил. Хотел помочь ей, чтобы не сломалась, а сломался сам. Знает ли она, паршивка, как ночью, втайне от всех, я сам, не двойник, как трепется  «Маланья», я сам , без охраны, с Бичико за рулём, потушенными фарами пробирался по ночной Пироговке -  к Татьке, как был с ней до утра. Это единственное, что я мог себе позволить. Ну, может быть, еще Валечкину теплоту.

Любовь страшная штука! Она сжигает до тла, до конца. Сожжённый уже не живёшь – существуешь. Мои «товарищи» не понимают этого напрочь. Лазарь однажды, даже сосватать меня решил. Собрались мы здесь, на «Ближней».

Пакет из Кремля. Заседание по делу врачей назначено на 5 марта. Я - то причём? Сами заварили, сами пусть и расхлёбывают. А то опять главный виновник всего – Сталин! Вышинскому не впервой. Я же посмотрю, куда вывезет…

Так вот, пригласили мы для разнообразия наших знаменитостей: Уланову, Орлову, Марецкую. Приехал Будённый со своими усами и баяном. Выпили по первой Кванчхары, закусили – ничего. По второй – Напареули. Дальше  без счёта: одна за одной. Когда захмелели шутки пошли всякие. Лазарь, под сурдинку, и  говорит:

- Галина Сергеевна, а чем Иосиф Вам не жених?

Лебедь наш умирающий покраснел, я же ответил, помог ей, в духе «Великого Сталина»: - Подумаю.

Думал я тогда совсем о другом. Насколько привязывается к человеку в жизни его первое увлеченье.

Не любовь ещё, нет – трата чувств. Лебедь. Лида - Лида - Лебедь. Как тут не поверить в совпаденья!

В ссылке, в Курейке, я её встретил – жил у них. Было их две сестры. Жили бедно, хотя корову имели. Толку-то что? На столе все равно – шаром покати. Старшая лет семнадцати, а младшей Лидии только под четырнадцать подходило. Молодёжь курейская у них собиралась. Не горевать же только! Пели песни, и я вместе с ними. Особенно голосистой была Лидушка, так все её звали. Подружились мы. Была ещё тайна. Увидел однажды в щёлку, как моя певунья моется: фыркает, плещется, смеётся. Настоящее дитя природы неиспорченное, естественное и живое. Полная противоположность городским, кожа, да кости, высохшим от учения и злости идейным селёдкам, с которыми общался потом. 

Нет, прав Дада, всегда говоривший мне: «Сосо никогда не влюбляйся – сгоришь».

                Я работаю Сталиным

И так уже 17 лет. Проклятая вещь физиология. Требует удовлетворения. Вынь, да положь женщину в постель. Валечка еще совсем не худший вариант – она тёплая, даже горячая. А то мумие не в мавзолее, а в жизни стоять…

Хотя, Сталин, «родной и любимый», разве уже давно не мумия? Или нет, скорее идол, идолище, святые мощи, которым все поклоняются, но никто не видит в них живого, страдающего, жаждущего ещё чуда -  жизни человека.

Я, Иосиф Джугашвили – работаю Сталиным. Он мой дьявол, мой крест, моя судьба. Вон те, генералиссимуские фуражки. На них так удобно сидеть, подкладывая под стул, а надо надевать, изображая из себя «вождя народов». Ни шаг влево, ни шаг вправо, ни слова лишнего, ни жеста.

 Наука! Я постигал её постепенно. Сталин моё рукотворное творение. Я лепил его как скульптор, из мельчайших деталей – чтобы всё работало на образ. Эти Станиславские и Мейерхольды даже не догадывались какой талант режиссёра во мне. Им бы повыкрутасничать, покрасоваться перед зрителями. У меня же другие цели: я должен убеждать. Одежда? Получилось само собой. Я не прикладывал никаких усилий. Просто удобно: растоптанные, мягкие сапоги, военная гимнастёрка, галифе. Не пачкается, стирать меньше надо. «В простоте – истина», это древнее изречение я всегда помнил. А вот акцент, паузы, трубку – это я сам придумал. Особенно не разбежишься! Рука еле двигается. Чёрт бы побрал эту арбу. Надо было создать что-то такое внушительное, монументальное, чему можно было бы поклоняться от души, не напрягаясь. По-моему, получилось. Сначала мешали фотографии. Поймают – рука на затылке, или нога в сторону отставлена, а то и лицо, как у паралитика, перекошено. Я отдал распоряжение сначала Товстухе, потом Поскрёбышеву, весь фотографический хлам мне на просмотр представлять. Так ваялся сталинский облик.

Никак не думал, что очень скоро возненавижу своё создание. Из фотографий люблю только одну: ту, где я с Сатанкой на руках. Остальные – его «вождя и учителя».Читал, что такое раздвоение плохо. До добра не доведёт. В психушку уложить может. Но такой у меня характер – ненавижу всякую фальшь. Вот вчерашнее заседание Политбюро. У меня здесь, под боком. Правильно все говорят. Особенно Маленков. Он такой шустрый: «Наш пострел, везде поспел». За ним Микитка с шуточкой. Лаврентий, как орёл, над ними. Зазеваются: заклюёт. И Лазарь: «Чего изволите?».

Одна беда, слова у нас  ничего не значат. Без меня давно бы уже друг другу горло перегрызли, а так – замерли, выжидают. Я вижу это, знаю. Что я должен делать? В ЧК их всех отправить? А с кем работать? Злую шутку сыграла судьба. Умных и спокойных убрал из-за боязни, из-за самосохраненения. Других – нет. Сам их раскрутил, сделал народными любимцами, а теперь попробуй – прихлопни. Не поймут. Не поддержат. Завоют.

                Злобно зацелованный

Старческое нытьё? Возможно. Но хочется тепла простого, человеческого. Не криков, славящих Сталина, а тихого, нормального  разговора. Бред. Я, фактический правитель шестой части земного шара – абсолютно одинок. Мне не с кем поговорить по душам, по сердцу, по уму. Валентина не в счёт. Она – мой ангел-хранитель. Ангелы болтливыми не бывают…

И все же, случайностей нет. Ещё в мае двадцать второго года, когда Старику стало совсем плохо, и он начал открыто говорить, что кончит параличом, В.И. взял с меня клятву, что в этом случае я достану для него цианистый калий. Я попытался отказаться. Но Мария Ильинична, знавшая об этом намерении, сказала, что В.И. выбрал именно меня, как человека твёрдого, стального, чуждого всякой нерешительности и сентиментальности. В декабре, когда случился второй удар, он обратился ко мне ещё раз, ещё более настойчиво: - Вы самый жесткий человек в партии, - убеждал он меня,- только Вы можете это сделать .Ошибался Ильич. Не смог. Сначала пообещал. Потом жалко стало. Да, да жалко. О просьбе Ленина я тогда же доложил на Политбюро. Конечно же,  все её отвергли.

 Да, я не об этом. Может быть, меня преследует наказанье за мой уродливый, корявый характер? Тогда почему жалко? Дал бы яд. Уважил Старика. Сантименты развёл? Сталин? Крошил людей как капусту - не из-за злодейства: для достижения великой цели. Но разве им от этого легче?

Одиночество. Постоянная борьба с одиночеством, окончившаяся моим поражением. Прекрасное заглавие для научного труда обо мне 6 «Последнее поражение товарища Сталина». Добавлю от себя, от «товарища» - самое главное. Одинокий Сосо, одинокий Коба, одинокий Сталин, одинокий старик Иосиф Джугашвили на этом, видевшим виды диване, единственном – не предавшем.

Я признаюсь, чего таиться? Всегда был чужим  среди них, интеллигентов, пришедших в революцию со скуки, чтобы пощекотать себе нервы. Для меня революция была всем, для них очень часто политической болтовнёй и развлечением. Сталин – практик. Да – практик, потому - что своими руками воплощал в жизнь то, во что верил, что было для меня смыслом существования. Не Бронштейновские самоупиванья, не власть, а возможность созидать, строить новое государство. Государство «рабочих и крестьян». Не их класса, и не для них. В этом-то вся и штука. Сколько раз я выходил на Политбюро с подробным, детальным планом такого строительства, воспитания для него и им нового советского человека. Хлопали. Облизывали. И забалтывали, заволокитивали. Им – неинтересно. Сталин – локомотив бюрократии? Парадокс.

Сегодня 27 февраля 1953 года. Прожил ещё один месяц. Завтра соберу «соратников» - грызунов. Подведу итоги, пока жив. Сюрприз получат. Хватит в кошки-мышки играть!

Вечером в Большой – на «Лебединое озеро». Как все в жизни закольцовано! Уланова танцует – моя «невеста». Да и сюжетец на злобу дня – подмена.

                                     Авторская версия

 последнего месяца жизни И. Сталина – Николай  Филиппов

                               Вместо послесловия

5 марта, 22 часа 30 минут – производится «Опись личного имущества товарища Сталина»:

«5 марта 1953 года в 22 часа 30 минут, я, комендант Ближней дачи Орлов, старший прикреплённый Старостин, помощник Туков, сотрудник Бутусова составили опись л / имущества товарища Сталина И.В. по указанию товарища Берия.
1. Блокнот для записей, в обложке из кожи серого цвета;
2. Записная книжка, кожаная, красного цвета;
3. Личные записи, пометки, составленные на отдельных листках и отрывных листках. Пронумеровано всего 67 листов (шестьдесят семь);
4. Общая тетрадь с записями, обложка красного цвета;
5. Трубки курительные – 5 шт. К ним: 4 коробки и спец. приспособления, табак. В кабинете товарища Сталина: книги, настольные принадлежности, сувениры не включены в список. Спальня и гардероб:
6. Китель белого цвета – 2 шт. (На обоих прикреплена звезда Героя Социалистического Труда).
7. Китель серый, п / дневной – 2 шт.;
8. Китель тёмно-зелёного цвета – 2 шт.;
9. Брюки – 10;
10.Нижнее бельё сложено в коробку под № 2.

В коробку под № 3 уложены: 6 кителей, 10 брюк, 4 шинели, 4 фуражки. В коробку под № 1 сложены блокноты, записные книжки, личные записи. Ванно-душевые принадлежности уложены в коробку № 4. Другое имущество, принадлежащее товарищу Сталину, в опись не включалось. Время окончания составления описи и документа – 0 часов 45 минут 6 марта 1953 года. 
Присутствующие: (подпись) ОРЛОВ (подпись) СТАРОСТИН (подпись) ТУКОВ (подпись) БУТУСОВА.

Примечание: в спальне была обнаружена сберегательная книжка, в ней записано 900 рублей.».