ДЕМБ (очищение пылью)

рассказ моего друга Хакима Омара (Омарова)...

ДЕМБ....

Любовь к земле живет в сердце каждого, но отношение крестьянина к ней особенное. Крестьянин связан незримыми узами с землей. Он сердцем вслушивается в дыхание земли и внимает ее голосу. Он, весной разрезая плугом землю, как бы размыкает ее застывший рот. Заботливый землепашец вскармливает свое поле, рассыпая горсти пшеницы, кормит хлебом, чтобы земля согрелась, накопила силы. Ее тело впитает лучи солнца, жизненную энергию, вдохнет воздух весны, а потом принесет дары человеку – из хрупкого зерна произрастет жизнедышащий колос. Это взаимная и трогательная любовь!

Люди до сих пор не изменили своим чувствам. Сегодня они даже больше говорят о любви и преданности земле-кормилице. Хранящиеся в глубине земли кости наших предков – залог нашей верности.

*   *   *

Люди в белых халатах, запахи лекарств, подозрительная больничная стерильность… Я уже не могу смотреть на назойливых «опекунов», устал вдыхать тяжелый специфический воздух медицинского учреждения, но больше всего меня мучает сознание того, что эта чистота – лишь видимость, обман. Здесь все вроде вычищено до блеска, сверкает и радует глаз, но в какой-то момент в твою душу вкрадывается сомнение, и ты начинаешь придирчиво выискивать изъяны и неожиданно совершаешь открытие, совершенно противоположное впечатлению, сложившемуся с первого взгляда. Наверное, лучше, когда грязь, если так можно выразиться, лежит на поверхности, перед глазами, еще не успела глубоко осесть вокруг тебя. Что бы ни было, но мысль о том, что болезнетворные скопления таятся в щелях, дырах и углах, отнимает мой покой. Кажется, на мгновение ослабишь внимание, и вся эта мерзость, ожив, вылезет из своих норок, укрытий и заползет на твою постель.

Каждое утро, как правило, врачи обходят больных. В мою палату они приходят в самую последнюю очередь. Лица этих людей умело скрыты под белыми масками, я вижу только их глаза, в которых читается тревожное бессилие. Они стараются не говорить вслух о моей болезни, и кто-то будто специально перемотал марлей их рты, чтобы изо рта неожиданно не вырвалось то зловещее слово, слово-гром, слово-молния, перед которым человек всегда испытывает мистический страх.

В последние дни я избегаю встречи с ними. Заслышав шаги в коридоре, отворачиваюсь к стене и притворяюсь спящим. Вот и сегодня, когда они открывают дверь, я уже лежу с закрытыми глазами. Кто-то из них подходит к кровати.

- Спит, - вкрадчиво звучит голос.

Они не станут меня будить, беспокоить, пожалуй, даже втайне рады, что застали меня спящим, еще некоторое время постоят для приличия и уйдут.

А я уже не думаю о них, для меня главное – вовремя отвернуться к стене.

…Закрыв глаза, невольно погружаешься в воспоминания. Стоит напрячь память, как тут же всплывает тот день, будто в нем сошлись все дороги прошлого. Нескончаемо долгий день, живущий во мне до сих пор! Видимо, в нем был скрыт еще один день, по какой-то счастливой случайности они оказались у меня, два дня, наложенные друг на друга, как два слипшихся листа после осеннего дождя.

В то время я работал в ХПП, куда часто прибывали вагоны с мукой. Нас было пять человек, при разгрузке двое находились в вагоне и подавали мешки на транспортер, а остальные должны были снимать их с другого конца и штабелевать мешки с мукой в помещении склада. Особенно трудно приходилось нам троим, мы только успевали подставлять свои спины, а мешки шли и шли бесконечным потоком, обкладывая нас со всех сторон, все больше сужая пространство вокруг нас, загоняя в мешок. Мы втроем стояли, отражая натиск противника, который, вооружившись самым совершенным оружием – мощным метательным аппаратом, и превратив нас в живую мишень, обрушил на наши головы бессчетное количество снарядов. Густая смесь в мешковине – это не камень, который методически сокрушает стены крепости. Мешки заползают на твою спину, прижимаясь, обволакивают твое тело и сползают вниз, каждый раз отрывая кусок твоей плоти. Так волны, одна за другой набегая на берег, кромсают сушу.

Однажды нам подали три вагона подряд и за день во чтобы то ни стало нужно было их разгрузить. К вечеру я уже не чувствовал ни усталости от бесконечной постылой работы, ни облегчения, когда очередной мешок сползал со спины, казалось, время прекратило свое движение, лишь неустанно крутилась лента транспортера, а мы превратились в часть беспощадного механизма. В те минуты лишь одно утешало меня: сегодня вечером не буду мучаться от безделья и скуки, как только доберусь до постели, завалюсь спать.

Раньше огромное удовольствие мне доставляло общение с книгами. Как-то, возвращаясь с работы, я зашел в библиотеку. Первая книга, попавшаяся мне в руки, была книга Блеза Паскаля. Должно быть, вечно живой дух великого мыслителя пожелал приобщить юношу, в глазах которого была жажда к познанию, влечение к мировым идеям. Казалось, она ждала меня, зажатая со всех сторон толстыми томами беллетристических романов, терпеливо снося мимолетные прикосновения обывателей. Я освободил ее из тесных рядов книг. Она открыла мне мир, в котором несовершенство человека является главным механизмом неустроенности всего, что окружает людей в их жизни. И человек не знает, куда податься, оказавшись в плену несовершенного, ограниченного знания. Человек наконец должен поднять взор над обыденностью, отринуть свою бессмысленную привязанность к вещам и окинуть мысленным взором бесконечные просторы Вселенной.

Я был благодарен философу, ибо я больше не томился в лабиринтах обывательских, провинциальных представлений. Так после знакомства с «Мыслями» началась моя новая жизнь. Я поставил себе четкую и простую задачу – перечитать книги, доступные мне.

В       сельских библиотеках отсутствуют какие-либо правила систематизации: книги в силу этой традиции размещены на полках по размерам, и прежде чем найти нужную литературу, ты должен переворошить кучу макулатуры, видимо, поэтому в выборе книг у меня никогда не было определенного направления. Я целиком полагался на свою интуицию. Я жадно глотал один за другим французские романы. Чем больше выпивал, вычерпывая горстями из огромного моря французской литературы, тем больше усиливалась жажда. Это сильное, страстное желание проходит с годами, с возрастом. К счастью, в юношеские годы мне удалось прочитать труды европейских энциклопедистов и философов, ознакомиться с идеями Хосе Рисаля и Хосе Марти. Потом я лихорадочно начал штурмовать восточную литературу. Неделю посвящал поэзии Китая. Ухватившись за тончайшую шелковую нить слова, я семь дней карабкался на вершину китайской лирики. Однако тяжеловесность перевода обрывала нить… Так и не довелось мне увидеть вблизи вершины Ли Бо, Ду Фу, Бо Цзю-й. Вторая неделя посвящалась персидской литературе: чтению рубайятов Хаяма, афоризмов Рудаки, газелей Хафиза, саджей Саади. Потом я трепетно листал страницы «Панчатантры», восхищаясь необыкновенной мудростью древних индийцев. Я вместе с великим путешественником-философом Абу Насром аль-Фараби отправился в поисках Добродетельного Града по дорогам средневековья, с книгой Махмуда Кашкари пытался постичь глубокую древность и живую сущность тюркского слова. Наконец… Серен Кьеркегор и Артур Шопенгауэр, разрушившие романтические представления людей. Взор Паскаля был обращен к безмолвию физического мира. Философа пугало суровое молчание бесконечных пространств Вселенной. Кьеркегор обратил мой взор к духу, я открыл внутри себя огромный пустой мир. В нем я не нашел ни песчинки реального, осязаемого… Сколько бы ни страдал Паскаль, на мой взгляд, его положение было утешительным: объект своего познания он мог созерцать, ощущать, наконец, у него были свои формулы, которыми он пытался выразить загадки Вселенной. К моему миру, к моей тайне невозможно применить какую-либо формулу. Эту бездну, эту пустоту ничем не измерить. Мое страдание намного сильнее страдания Паскаля, и я, впадая в пессимизм, вслед за Камю повторял: «Стоит ли жизнь того, чтобы жить!»..

Чтение книг для меня потеряло всякий смысл, теперь если брат приглашал сесть за партию шахмат, я охотно соглашался, искренне надеясь найти в древней игре утешение для сердца. И с присущей мне энергией бросился на поиски необыкновенных комбинаций, совершал неожиданные фланговые пешечные проходы, чтобы в самом начале игры расстроить оборону соперника, но, к сожалению, брат, играя в традиционном ключе, передвигая фигуры по проторенной дороге, быстро поражал моего короля. Очень скоро шахматы, как и книги, опостылели мне. Я теперь уже наотрез отказывал брату, не потому, что часто ему проигрывал, мне открылась величайшая хитрость: шахматы – замкнутый круг, игра, которую никто не изобретал - ни Восток, ни Запад. Мы получили эту «головоломку» вместе с миром, какой-то плут подсунул ее с одной лишь целью – направить усилия людей по ложному пути, загнать человеческий ум в лабиринты черно-белых квадратов. Но теперь, расставшись с книгами и шахматами, я не знал, что делать, чем заняться. Так был наказан однообразием и скукой, хоть это звучит немного самонадеянно, за свою отличительную особенность – видеть скрытое от чужих глаз.

В тот день, возвращаясь с работы, я не жалел, что вечером мне нечем будет заняться, настолько был обессилен, что ноги едва несли меня, в голове было только одно – поскорее добраться до постели и вытянуться во всю длину. Наконец доковылял до дома, сел возле колодца – дальше двинуться был не в состоянии.

Солнце клонилось к закату, лишь несколько тоненьких лучей – нити, зацепившиеся за листья деревьев, застрявшие в щелях забора, не отпускали его за горизонт.

Я, собрав последние силы, стащил сапоги и опустил опухшие ноги в корыто с водой… и неожиданно ощутил необыкновенную легкость, будто всем телом перенесся в другое физическое состояние, близкое к невесомости. Без особого усилия передвигал ноги, совершенно не чувствуя их прежней свинцовой тяжести, словно в эту емкость насыпали космическое вещество, под воздействием которого в одно мгновение растворилась моя усталость.

«О тоска, моя нимфа Эгерия!

Как я рад, что опять

Бодрый холод объятий твоих

Освежает усталую душу мою», –

в памяти воскрешаются строки из школьных лет, хотя и много воды утекло с тех пор.

Движение Времени прекратилось, оно в недоумении перед непонятным явлением, не в состоянии пробить тонкую прозрачную пленку, остановилось у поверхности воды, где ноги, будто не мои, странно искривившись, уходили вниз… А солнце, воспользовавшись замешательством Времени, вырвалось из-под облаков, пытавшихся загнать его за горизонт, и засветило необыкновенно ярко. Горизонты мира раздвинулись, и, прежде чем солнце достигнет их, пройдет еще день, значит, не скоро еще наступит вечер.

Я сидел и смотрел на светящийся диск… В нем вдруг появилась голова моей бабушки. Набрав полный рот воды, как в далеком детстве, она стояла передо мной. Я ждал: сейчас на меня полетят тысячи капелек, искрясь в солнечных лучах, и я увижу чудесное видение, исцелившее меня когда-то. Бабушка, своим необыкновенным способом изгнав злых духов, затаившихся в моем теле, привела меня домой, уложила в постель и спрятала под семью одеждами, чтобы нечистые силы вновь не поразили мою плоть. Я, надежно защищенный под кучей родительской одежды, продолжал наслаждаться прекрасным видением. Несмотря на темноту, все стояло перед глазами: голова бабушки с нимбом, блестящие капельки, пляшущие в воздухе, прямо перед глазами разноцветная дуга. Когда через некоторое время меня подняли с постели, я был абсолютно здоров и ощущал себя совершенно другим. Теперь я был в безопасности, ибо злые духи, по словам бабушки, никак не могли признать во мне прежнего слабого мальчика.

В тот день, сидя у колодца, я пережил еще одно рождение, внутри меня забил родник, и я ощутил огромный приток жизненных сил. «Не признавать смерть… утверждать жизнь… праздновать рождение жизни каждый день!..» - вот что теперь я говорил себе.

Где нет жизни, там возникает пустота, безмолвие которой пугает каждого. Наш страх – тоска по себе подобным. Мы ощущаем свое одиночество и озираемся по сторонам в поисках той точки, куда можно с нашей Земли протянуть нить общения. Лишь звезды успокаивают наши беспокойные сердца, своим сиянием зажигая искры надежды в наших глазах. Ведь надежда – дыхание души.

После того дня во мне многое изменилось. Дождавшись конца работы, я спешил домой, наполнял корыто водой и погружал туда ноги, взяв в руки книгу, разом освобождался от накопившейся за день усталости и от прежних мрачных мыслей. Когда я вижу книги на полках библиотек и магазинов, на стендах выставок и музеев, на столах ученых и писателей, всегда смущенно опускаю глаза, меня терзают мысли, будто я встретил хорошего знакомого, который когда-то протянул мне руку помощи, возможно, не раз, а я, неблагодарный, забыл.

Этот благовоспитанный приятель в очередной раз совершенно не подаст вида, что я беззастенчиво отрекся от обязательства. И тем острее чувство вины, чем больше делают снисхождение твоим недостатком.

О, простите меня, друзья! Смогу ли я когда-нибудь реабилитироваться перед Вами – вернуть хотя бы самую малость из того, что Вы мне дали.

В шелесте страниц слышен шепот древних мудрецов. Тихим, приглушенным голосом они пытаются донести до нас истину. Я улавливаю каждый звук, изучаю знаки, символы, пиктограммы, идеограммы, клинописи, руны. Что они скажут, какую мне изрекут судьбу?

   Но как избавиться от недуга? Есть ли такая вершина, с высоты которой можно бросить презрительный взгляд на проклятую болезнь, преследующую меня?

На этот вопрос, волнующий меня сегодня, не в силах найти ответ ни моя бабушка, в арсенале которой бесчисленное множество заклинаний на все превратности жизни, ни люди в белом, вооруженные новейшими средствами современной медицины, ни книги – сундуки мудрости времен.

…Вся история человечества – это история борьбы со смертью. Наши далекие предки искали спасения от нее в чудодейственных силах, в магических заклинаниях. Во имя жизни Гильгамеш восстал против богов. Коркыт, несмотря на могильные ямы, возникавшие на его пути, в поисках бессмертия обошел весь мир. Уставший путник однажды сел в тени дерева и смастерил инструмент, заплакавший человеческим голосом. Кобыз говорил о недолговечности счастья и жизни на земле.

Люди всегда стремились осуществить великую идею бессмертия, о которой мы думаем сегодня, как никогда. В Средние века алхимики, перетирая в ступках все, что попадалось им в руки, тщетно бились над изобретением панацеи, лекарства, которое избавило бы человечество от всех болезней, пытались найти эликсир жизни.

Мы, унаследовавшие от наших предков твердость духа, и сегодня не перестаем надеяться. Преодолеть смерть, физическую смерть – вот главный вопрос нашей жизни.

Видимо, ошибка наших предков состояла в том, что они искали бессмертие на Земле. Они не спаслись, их надежды не сбылись; ни магические заклинания, ни сверхъестественные силы не уберегли их души. На Земле не оказалось ни молока сказочной птицы, ни живой воды, исцеляющей от всех недугов…

Перевожу взгляд с белой стены на потолок. Врачи давно ушли, теперь можно переменить позу, лечь на спину. Но мой взгляд не задерживается в одной точке, я невольно начинаю обшаривать глазами комнату – здесь кто-то есть, стоит где-то рядом и умело скрывает свое присутствие. Это странное ощущение не покидает меня уже несколько дней, однако поиски невидимого существа и сегодня не приносят никакого успеха. Я снова вижу опостылевшие мне белые стены, белый потолок… Дверь, кровать, тумбочка, постель, все – белое. Все, что окружает меня!

Бумага, лежащая передо мной, слепит глаза своей сверкающей белизной. Я не дотягиваюсь до нее и невольно роняю ручку. В отчаянии вгрызаюсь ногтями в потрескавшуюся стену, облупив краску, обнаруживаю кусочек голубого неба. Тоска, которую источают белые стены, словно дым, выходит через проделанное мною «отверстие». Может, мне кажется? Мое небо – всего лишь прежняя голубая краска стены. Все же я немного успокаиваюсь. Выходит, чтобы обрести полное душевное равновесие, нужно содрать всю белую краску. Наконец-то есть чем заняться! Надоело целый день сидеть, уставив немой взгляд в бумагу. Я вгоняю в трещину ногти и начинаю облупливать стену. Это настолько увлекло меня, что, забыв о проклятой болезни, о бумаге, не дающей мне покоя, об угнетающей обстановке, оставшееся время до сна посвятил этому занятию.

Назавтра утром, взглянув на стену, я увидел несколько синих островков, образовавшихся над моей кроватью. Эти оазисы, вырвавшиеся из-под власти белой пустыни, благоприятно изменили ландшафт вокруг меня. Свежий утренний ветерок, донесшийся оттуда, несколько ободрил меня, и я сел за стол, испытывая лишь легкий испуг перед ослепительной белоснежной бумагой.

В далеком детстве безупречно чистая рубашка, особенно если она была белой, приводила меня в смущение. Преодолеть робость помогал решительный вид матери, требовавшей немедленно надеть ее. Странная была психология у нас, аульных мальчишек, мы стеснялись наряжаться в новое, только что купленное. Помню, чтобы обуться в ботинки с характерным фабричным запахом, мне пришлось вывалять их в пыли, и только потом я появился в них перед друзьями. Сейчас я на это смотрю, как на ритуальное действие – демб (очищение пылью).

То было, наверно, великой солидарностью босоногих мальчишек не выглядеть особым, все подчинялись одному закону – закону единства.

Ведь всех нас питал особый воздух детства – пыль. Мы, наполнив им легкие, вбирали в себя благородство земли.

Сегодня я пытаюсь совершить свой ритуал над листом, как в далекие времена. Подношу ручку к листу, чтобы выдавить из нее несколько капелек чернил. Эти черные пятна, может быть, помогут мне преодолеть робость, и я смогу провести хотя бы несколько прямых линий – спасительные нити, которые вывели бы меня из тупика. В последний момент какая-то сила отводит мою руку в сторону, охраняя девственность. Нет… Я употребил не то слово. Не девственность, а нагое бесстыдство. Отталкивающее от себя бесстыдство.

Девственны слова, они прячутся от наготы бумаги в глубине моей души или где-то еще. 

На следующий день я сел за стол с твердым намерением преодолеть сопротивление белой бумаги, но не успел вывести первое слово, как вошла медсестра. Она подошла ко мне, молча протянула несколько белых таблеток и строгим взглядом проследила за мной, пока я не отправил их в рот.

Белый раствор, проникнув через пищевод, рассеялся по всему телу, должно быть, выбелив все мои внутренности. Я беспомощно уронил голову на подушку, больше не в силах поднять ее, и пролежал до вечера. Ушел безвозвратно еще один день, ничего мне не принесший, но зато объяснивший мне, почему белый цвет на Востоке считается траурным.

Вот уже в который раз я, обхватив голову руками, встречаю утро за столом. Наверное, на свете нет ничего унизительнее, чем чувствовать свое бессилие перед белой бумагой, как перед женщиной, когда волнение отнимает твои силы. Кажется, она, оскорбленная долгим ожиданием, сейчас влепит мне пощечину и с презрением бросит: «Ты…» Я быстро затыкаю уши, чтобы не проникло унизительное слово, но оно уже раздается у меня внутри… Молча принимаю оскорбление - слов нет. Они куда-то исчезли. Пропали…

«Странно, - теперь я лежу, оставив в покое ручку и бумагу, предаваясь рассуждениям, и в момент, когда тебя осеняет, чтобы материализовать идею, ты обращаешься к словам, которые часто произносишь и находишься  с ними в тесном контакте, и их не находишь. Что это - капризы и нежелание слов подчиниться воле человека или мысль сама вытесняет их из головы?»

Раньше все для меня было очень просто: я думал, главное – найти кончик нити, на которую нанизаны слова, потом без труда можно вытягивать их из себя целыми гирляндами. Однако праздник юности прошел, и мне, чтобы не превратиться в предмет насмешек, следует вовремя снять карнавальный наряд, может быть, в котором, как в костюме фокусника, заключалось все мое волшебство. Легковесные бумажные слова вместе с ярмарочным мусором унес ветер, оставив в душе непонятное чувство, и мне кажется, будто я стою один в центре опустевшей площади, где только что бурлила жизнь, и не знаю, куда пойти. Мое положение, возможно, еще хуже – я заброшен в пустыню и потерял связь с внешним миром, а слова, почуяв близкую гибель, бежали. Мои мысли будто караван, сбившийся с дороги, оставшийся без проводника, ушедшего в поисках колодца. Караван, пребывающий в томлении и сомнениях, вернется ли проводник, найдет ли колодец.

В огромной белой пустыне неожиданно возникший источник воды (в моем воображении облупленные места на стене теперь превращаются в колодцы, переполненные водой), возвращает надежду и заставляет напрячь последние силы и двинуться навстречу своему спасению. Достигнув цели, я наклоняюсь, чтобы утолить жажду. Колодцы, расплываясь, постепенно превращаются в блюдца с высохшей на дне синей краской. Обманчивое видение исчезло бесследно… Не обнаружив ни капли воды, как ни странно, я не прихожу в отчаяние. Моя жажда вдруг проходит само собой. Я, подгоняемый инстинктом, пришел сюда, и где-то рядом находятся то, что я ищу – слова.

Они копошатся в облупленных местах стены, подобно обезумевшим мухам, бьющимся о стекло окон и тщетно пытающимся пробиться наружу. Я резким движением руки накрываю одно из синих пятен. Рой спугнутых слов, сорвавшись с места, в отчаянии заметался в тесном пространстве комнаты.

Мне все же удалось поймать… одно слово, остальные выскользнули между пальцев.

Под моей ладонью – слово, прижатое к стене. Я чувствую, как этот живой комочек непокорности, несмотря на то что оказался в ловушке, всеми силами пытается спастись, прилепившись конечностями к стене. Никакая сила не способна оторвать его, разве что, разорвав на части, - я отнимаю руку. Оно, некоторое время сидит, моргая глазами, не веря наступившей свободе, потом выстреливает в сторону.

…Слова не терпят насилия – мы забыли об этом. Древний человек умел обращаться с ними. Для него были слова, которые он не осмеливался произносить громко, испытывал робость перед их магической силой, слегка шевеля губами, выговаривал шепотом. Так одно поколение предавало другому эти таинственные звуки.

Наш далекий предок знал: есть слово, его не произносят вслух. Оно всегда должно быть в сердце! Человек, разгласивший свою тайну, становится беспомощным, легкоуязвимым – сила слова, которой он обладал, может обернуться против него.

Я смешал все слова, в этой сутолоке потерял себя. Вот почему, однажды взглянув на себя изнутри, я раскрыл глаза от ужаса – мой внутренний мир оказался пустым, я не обнаружил в нем то Слово, пришедшее ко мне через кровь, через жилы многих поколений.

Я встаю и открываю форточку, прилепленную бумажными полосками к раме. Меня уже не беспокоит, что медсестры набросятся на меня и как следует отчитают.

Неожиданно ворвавшийся в комнату ветерок, подхватив лист, лежавший на столе, покружил и сбросил его на пол. Бесполезный лист, который я не смог вспахать плугом мысли и проложить борозду слов.

Видимо, я нарушил какой-то древний  запрет, случайно вскрыл курган, куда согнаны сверхъестественные силы, и теперь они, вырвавшись на свободу, нарушили первоначальный порядок вещей. А я, потеряв нить слова, блуждаю в этом хаосе и пытаюсь найти ответ на вопрос, когда начинаешь чувствовать, как время вокруг сгущается и превращается в твердое вещество. Ты в последний раз держишь в руках маленькие ледяные комочки – куски времени – и никакое тепло твоих ладоней не отогреет, не оттает уже их. Ты не в силах что-либо сделать с ними, все сжимаешь и сжимаешь… А потом?.. Никто не разомкнет твои руки – в них застыло время, которое ты хотел унести с собой.

В твоих мыслях лишь одно: во что бы то ни стало добыть ответ… На какой вопрос? Ты уже забыл: слова, лишившись первоначального смысла, разбрелись по свету, вокруг лежат одни предметы – оболочки слов. Они уже ни к чему не пригодны, легкое прикосновение моей руки крушит их, превращая в рыхлые кучи. Сегодня мне не суждено уснуть – моя постель распылилась, рассеялась, как и все другие предметы, вещи. Но дело не в этом – я теперь свободен от стен и ограждений, для меня больше не существует никаких ограничений и запретов. Толкнув стену, которая тут же развалилась, рассыпалась, обдав меня пылью, таким образом, совершил ритуал очищения – демб, свободно выбираюсь наружу, где, впрочем, нет ни улиц, ни домов. Меня подхватывает хоровод слов и, кружа в открытом пространстве, уносит туда, где все обретает свое истинное значение.

…Вокруг нет ни стен, ни оград, ни предметов – то, что мешало тебе видеть.

…Ты созерцаешь огромное звездное поле, раскинувшееся перед тобой.

…На твои раскрытые ладони безропотно садятся слова, и, подобно крестьянину, засевающему свое поле, ты рассыпаешь горсти слов в безграничных пространствах Вселенной!

1990 г.