Грустные размышления о России после поездки в Польшу

Недельная поездка по Польше с группой коллег из Союза журналистов России, несмотря на обилие интереснейших встреч (организованных Коллегией Восточной Европы из Вроцлава), конечно, не сделала нас знатоками этой страны. Но шок от впечатлений таков, что не поделиться им было бы непатриотично. В Германии или во Франции это до такой степени не поражает: где они и где мы? Но тут — Польша! И вот новый вопрос: где Польша и где мы?


Петр Саруханов — «Новая»


Местное самоуправление

Шестьсот пятьдесят лет назад соль из шахты Величка под Краковом для короля Казимира Великого стала тем же, что для нынешней России нефть и газ. На деньги от соли Казимир вооружил армию, объединил и расширил государство и мог бы, перефразируя правителей РФ, назвать Польшу «соляной сверхдержавой XIV века».

Сегодня шахта кормит гмину (земство, административный округ, по-нашему) Велички уже как туристический объект. В прошлом году туда слазил миллион экскурсантов. Но бургомистр Артур Козел недоволен, что, выезжая на поверхность (метрах в двухстах от центра городка), туристы садятся в автобусы и сразу едут в Краков. А будь выход в центре, они оставили бы больше денег в магазинах и ресторанах Велички. Поэтому большая доля бюджета гмины направляется на реставрацию второго выхода из шахты в центре этого очаровательного городка.

Я объяснил бургомистру Козелу (он очень молод) две простые вещи про Россию. У нас все налоги уходят наверх, откуда затем перераспределяются произвольно и не полностью, поэтому российский мэр с этой шахтой возиться не стал бы. Хозяева ресторанов и магазинов отстегнули бы мэру, чтобы туристов сажали в автобусы там, где удобнее не туристам, а им самим, к магазинам их можно было бы направить при помощи барьеров и ментов: чистая прибыль и небольшие накладные расходы.

В Польше в бюджете гмины остается 46 процентов налогов физических и до 19 процентов налогов юридических лиц. Никто тут не поймет, зачем центральному бюджету столько денег и для чего гонять их вверх и вниз. Никому тут не придет в голову гонять экскурсантов, как баранов, иначе они бы и не поехали на экскурсии. Все поляки живут сначала в «гминах», а потому уж в каком-то умопостигаемом «государстве». На местные выборы они ходят охотнее (более 50 процентов), чем на общенациональные, хотя выборы президента и парламента становятся им тоже не безразличны (реальная явка чуть менее 50 процентов).

Без согласия гмины на ее территории ничего нельзя построить. Если бы Артур Козел, не обсудив с жителями гмины все детали и выгоды, позволил бы польскому правительству, круша дома и сады в Величке, сооружать тут ледовые дворцы, как в Сочи, шансы успеха его партии и его дальнейшей карьеры равнялись бы нулю.

Я спросил бургомистра, было ли здесь когда-либо известно на уровне местного самоуправления такое явление, как «братки». Он слышал что-то такое про Россию, но в начале 90-х, когда польские «братки» промышляли контрабандой, он был еще слишком молод. Тогда посты в муниципалитетах занимали по первым выборам в основном ставленники «Солидарности». Это были, в смысле их сопротивляемости коррупции, крепкие ребята, а «прежде чем они научились различать запах денег», уже прошли следующие выборы. Тем временем приватизация тоже прошла, и не было особого смысла коррумпировать новую волну мэров. Сейчас коррупционные предложения на уровне гмин — явление редкое.

 

Массмедиа и НКО

В маленькой Величке на встречу с нами пришло с десяток представителей газет и телевидения. На уровне гмины выходят пять газет, чаще они распространяются бесплатно. Из этого можно сделать вывод, что для издателей (трое пришли на встречу) газета — скорее увлечение, чем работа, но всем хватает рекламы, чтобы это удовольствие не обходилось слишком дорого.

В Величке продаются также общенациональные и региональные газеты, им тоже хватает рекламы: в Польше развит средний и мелкий бизнес, ему реклама нужна на местном уровне. Региональная «Газета Краковска» печатается каждый день в пяти вариантах, распространяемых в разных гминах. Главный редактор Томаш Ляхович не скрывает, что «Краковска» потакает читателю: попытка иной стратегии на этом уровне чуть не привела к разорению ее немецкого собственника. Газета печатает полезные советы и репортажи о «происшествиях», пусть кому-то их характер и покажется местечковым. В то же время, исключая откровенные таблоиды, СМИ в Польше не опускаются «ниже пояса». Поэтому и появление (например, в период выборов) серьезных тем не выпадает из контекста, и в этом смысле региональные СМИ сохраняют свою влиятельность.

Знаменитая общенациональная «Газета Выборча» теряет тиражи, как и все газеты в мире, — этот процесс обусловлен развитием интернета. Однако у нее большой запас прочности: прежде всего это построенное в лучшие времена многоэтажное, замечательное по дизайну здание. Имуществом владеет фонд «Агора», который наряду с газетой управляет (на правах неправительственной организации) издательством, радиостанцией и рядом других программ, покрывая убытки, всегда сопутствующие серьезной журналистике.

«Тыгодник   повшехны»  (можно было бы перевести как «Еженедельник для всех») был основан в Крако-ве польским Костелом в 1945-м, фактически не выходил только с 1953 до 1956 год из-за отказа редакции печатать некролог Сталину. За все это время «Тыгодник» не изменял серьезной социальной аналитике и авторской публицистике. Журналисты других изданий считают за честь напечатать здесь за смешной гонорар свой «зато неформат». Это скорее культурный феномен, но он бы умер экономически, если бы не фонд «Тыгодника». Получая гранты правительства Польши, Совета Европы и зарубежных фондов, журналисты издают разовые и регулярные (литературное в том числе) приложения, зарабатывают на организации концертов и фестивалей.

Государство в Польше прямо не финансирует СМИ (кроме одного телеканала, на равных конкурирующего с другими). «Демократическая государственность» (как ни дико нам это словосочетание) базируется на связке многих институтов: медиа приобретают значение в контексте регулярных выборов, которые, в свою очередь, не могут быть честными без независимых СМИ. Бизнес кормит медиа рекламой, вряд ли уже осознавая, что СМИ сыграли роль щита против ментов (это российская проблема). Но еще в этой связке важнейшую роль играет механизм взаимодействия государства и неправительственных организаций (по-нашему «НКО»). Когда еще в начале реформ был сделан вывод, что для социальных программ НПО значительно эффективнее государственных инструментов, польские чиновники попытались (как и в России) оформить «карманные» НПО для освоения государственного бюджета на своих жен. Но «кормушки», как правило, проигрывали тендеры, проводившиеся под присмотром активных медиа, и они освободили поляну для настоящих НПО.

 

Реформа силовых структур

При «социализме» доктор философии Кшиштоф Козловский был редактором «Тыгодника повшехны». После того как ПОРП в 1989-м была вынуждена сесть за круглый стол (он занимает теперь мемориальный зал во дворце президента) с профсоюзом «Солидарность», премьер-министр Мазовецкий предложил доктору Козловскому стать министром внутренних дел. Как редактор «Тыгодника», именно он держал ответ перед польским КГБ, и лучше него никто из них эту тему не знал.

В течение года Козловский упразднил в МВД подразделения, соответствовавшие советскому КГБ, и изрядно почистил верхушку, почти не тронув рядовой состав. В среднее звено философ набрал знакомых анархистов, они тогда еще примыкали к «Солидарности»: более зрелые члены профсоюза в полиции работать брезговали. Прежние генералы и полковники ушли на пенсию, попрятали оружие по дворам и стали ждать, что из всего этого получится.

Через год президентом Польши в результате выборов стал бывший электрик и лидер «Солидарности» Валенса. Он предложил Козловскому остаться на посту министра внутренних дел. Тот сказал (в передаче нашего с ним разговора за ужином): «Понимаешь ли, Лех… Допустим, что через год к твоему дворцу придет народ, и кто-то должен будет отдать приказ стрелять. Или — не стрелять, но приказ все равно отдавать придется. Ты видишь в этой роли меня?» Валенса долго думал, и министром внутренних дел стал кто-то другой. Потом третий, четвертый, а всего за первые годы их сменилось более десятка. Но стрелять, к счастью, так и не пришлось.

В России был похожий опыт, когда возглавлять милицию в Москве поставили бывшего сотрудника академического института Аркадия Мурашова. Проработав тоже год, он оставил пост в 1992-м не так добровольно: профессионалы из бывшей советской милиции убедили Ельцина, что его непрофессионализм стал причиной скачка преступности.

Пан Козловский не удивился нашему рассказу: то же самое было и в Польше. Он терпеливо объяснял, что если избиратели хотят реформ в полиции, то ухудшение криминальной обстановки придется потерпеть. И Польша терпела. Лет через десять ситуация стабилизировалась, затем кривая преступности пошла вниз. Россия (или ее второй президент) не захотели «терпеть» преступность, хотя пик ее к концу 90-х прошел, а кончилось это тем, что власть захватили силовики, почти истребившие НКО и независимые медиа, не говоря о местном самоуправлении. Возможно, наши силовые структуры и преувеличивали свою значимость: по ночной Варшаве можно гулять без всякого страха — а по Москве?

Заместитель главного редактора «Газета Выборча» Ярослав Курский на вопрос, есть ли в газете отдел журналистских расследований, ответил, что он упразднен несколько лет назад. Во-первых, это дорого, а во-вторых, для расследований не стало предмета. Не то что нет коррупции (она есть везде), но эту задачу решают органы внутренних дел. Журналистам, чей взгляд не глубже, но шире, достаточно придать какие-то общие факты огласке, остальное сделают полиция и суд. Мои вопросы о суде в «Выборча» и в других газетах вызывали недоумение. А что суд? Суд просто делает свое дело. Хотелось бы такого же недоумения и в России.

 

Мерило европеизма

Представители парламента и правительства, мэры городов, главные редакторы газет, телевидения и радио подробно, часами рассказывали нам о том, как это всё у них устроено. Бахвальства мы не заметили, как и особого интереса к российскому опыту, который в Польше никому не полезен. Мы даже спрашивали друг у друга, уж не платят ли им деньги за встречи с нами.

Искать за всем корысть — качество не только журналистов, а, наверное, теперь и всех россиян. Но ведь (кто помнит) 20 лет назад мы такими не были. Теперь то, что кажется нормальным в России, ненормально в Польше — и наоборот. Эти 20 лет наши когда-то во многом похожие общества прошли в очень разных направлениях. Но все же Польша лучше, чем Запад, способна понять Россию — отсюда ее претензия на роль эксперта по странам бывшего «соцлагеря», на то, чтобы Европа смотрела на Россию, Украину и Белоруссию «глазами Польши».

Центр восточных исследований в Варшаве — неправительственная организация, хотя многие экспертизы заказывает и оплачивает ей именно правительство. Оно же и опирается на аналитику центра при принятии важных решений, в том числе в отношениях с Россией. Скоро выясняется, что с Мареком Менкишаком, который возглавляет русскую группу центра, нам рассказать друг другу, в общем, нечего: о России мы знаем примерно одно и то же. На вопрос, боится ли нынешняя Польша России, а если нет, то чем объяснить ее интерес к нам, Менкишак честно отвечает обидное. Россия с ее нефтью и газом пытается переделать под свой стандарт всю Европу. Этот стандарт пану Мареку не нравится. Центр восточных исследований (не путать с восточной медициной, для Польши Россия — это «Восток») обеспокоен экспортом коррупции. В Польше-то коррумпировать особенно некого и нечего, но за спиной — Европа, после крушения «лагеря социализма» здесь ее передний край.

Опыт совсем иных интеллектуальных технологий экспортирует Польша. Замминистра иностранных дел Кшиштоф Становский рассказал, что на фоне событий в арабском мире Польшей заинтересовалась «Аль-Джазира». Самая влиятельная теле- и радиостанция, вещающая по-арабски во всем мире, рассказывает о польском опыте круглого стола — мирной альтернативе кошмару охлократического бунта.

 

Секрет польских реформ

Маршал (спикер) сената Богдан Борусевич в 1980 году взял на себя тяжесть решения о всеобщей забастовке «Солидарности», на которую Ярузельский ответил военным положением и арестами. Это было самое трудное решение в его жизни, тем более что по образованию Борусевич историк.

Осенью 1944 года решение о начале Варшавского восстания привело к тому, что (при попустительстве советских войск, наблюдавших за этой мясорубкой с другого берега Вислы) гитлеровцы не только разгромили Армию Крайову, но и истребили 200 тысяч мирных жителей, остававшихся в Варшаве, а сам город стерли с лица земли. В музее Варшавского восстания этот урок ненавязчиво (отдадим должное его устроителям), но постоянно переосмысливается желающими. Основатель и директор музея Ян Олдаковский на вопрос, почему он был создан в начале 2000-х, а не в 1990-х, ответил: «Когда победила «Солидарность», все решили, что хватит с нас истории, музей — не предмет первой необходимости».

В СССР первые, еще исполненные энтузиазма, годы «перестройки» ушли на споры о прошлом, так ничем и не разрешившиеся. В Польше за круглым столом в 1989 году уже существовало разделяемое почти всеми понимание ее истории. Пан Борусевич (табличка с его именем стоит на круглом столе) видит секрет успеха в том, что в Польше еще при правлении ПОРП развивались альтернативные ей институты: Костел, «Тыгодник», «Солидарность», наконец. Из 10 миллионов членов «Солидарности» на государственную службу и в политику пошло, по его оценкам, процентов пять кадров, но это была готовая, зрелая элита.

Затем свою роль, конечно, сыграла ротация. Оказалось, что секрет не в том, кто выигрывает выборы, а в ротации как таковой. «Всякая власть стремится подмять спецслужбы и СМИ, — философски заметил доктор Козловский, рассказывая нам о полиции. — Но, как только кто-то пытался это сделать, он проигрывал следующие выборы»… Мы решили, что переводчица ошиблась, и переспросили: «Наверное, вы хотели сказать: «выигрывал»?» (Как это бывает у нас.) Но Козловский именно это и сказал: избиратели Польши пока не прощали попыток лишить их завоеваний (тут это слово уместно) демократии.

Власть в Польше не так меняет людей, как у нас, потому что сама она сменяема. У маршала сената Борусевича есть мигалка, но он предпочитает стоять в пробке. Власть не дает каких-то особых преимуществ, то есть в российском понимании это не «Власть» (с большой буквы), а служба. Служить идет тот, кто твердо понял, что именно этим делом (не самым доходным в Польше) ему интересно заниматься.

Ну и воспитание, конечно. У развившейся в недрах старого строя параллельной элиты оказался достаточный запас доверия и прочности для реформ. У нас такого шанса, возможно, и не было: Ельцин не был электриком Лехом Валенсой, а некий собирательный Бурбулис из бывших преподавателей научного коммунизма не был историком Адамом Михником, отсидевшим при Ярузельском свой очередной диссидентский срок.


Назад, в Россию

Я допускаю, что мои выводы о Польше наивны и идеалистичны. Но я же не о Польше, я о России, уж ее я как-нибудь знаю, и долг свой перед ней вижу в том, чтобы в глаза ей не врать. Патриотично думая в Польше все время о России, я всего лишь сравниваю два пути, оказавшиеся очень разными.

С экономической точки зрения Польша — довольно бедная страна, из полезных ископаемых тут только уголь, сегодня не намного более востребованный, чем соль Казимира Великого. Но с социальной точки зрения Польша — современное, активно развивающееся общество. Россия архаична, неконкурентоспособна, и это особенно ясно видно из Польши благодаря близости корней славянской языковой группы и тех исторических вех конца XX века, откуда мы стартовали вроде бы одновременно.

Реформы в Польше привели к появлению там людей, рассматривающих власть как службу. Реформы в России привели к разрастанию класса чиновников, чье сознание сузилось до понимания только «финансовых схем». Это недавно отметил на встрече в Сколкове и российский пока еще президент: «Я видел чиновников за границей, которые разительно отличаются от наших… Чего им (нашим. — Л. Н.) точно не достает, это желания заниматься своим делом по велению сердца… Даже вроде нормальный человек, и взяток не берет, но он не на месте, глаза тусклые, ему неинтересно». Я бы еще добавил: не интересно ничего, кроме бабла.

Говоря о Польше как о стране победившего идеализма, я имею в виду как раз этот блеск в глазах, не тусклость, не тухлость. В данном случае антоним идеализму — коррупция и цинизм власти. «Параллельной элиты» не видно, цинизм бесплоден.

Доктор Козловский, ужиная с нами, вспоминал тягостное одиночество круглого стола. Никто не решался открыто поддерживать переговорщиков в эти три месяца, власть еще не дала повода считать, что «что-то можно». Но, как только переговоры завершились объявлением о конкурентных выборах, Польшу прорвало. И с этого момента началась новая история ее гражданского общества. Конечно, новые силы смели старую власть. Но крови-то не было. Какова же альтернатива? А про нее быстрее других сообразила «Аль-Джазира». Правда, она, наверное, чуть опоздала в своем просветительском порыве. Не опоздать бы и нам.