Единственный государственный язык (политический юмор)

-Всё папуля, теперь у нас будет свой государственный язык, - сказала Леся, которая, вернувшись из детского садика, по привычке, уселась перед телевизором.

-Лесенька, умница! Какая ты у меня выдумщица! - в восторге отозвался папа, сидя за столом и просматривая какие-то бумаги, касавшиеся его работы. – А как это? Что это значит? Какой такой государственный язык? – уточнил отец.

-А вот как в той республике, про которую в новостях говорят, - ответила дочка и сделала звук погромче.

-С первого числа следующего месяца, знание государственного языка, в нашей республике, будет обязательным для всех, кто хочет быть принятым на работу, либо подать заявление в суд, в другую гос организацию, - твёрдо и немного ощетинившись, будто готовая броситься в драку, говорила какая-то смугловатая гражданка из телевизора.

-Но ведь государственным языком владеет менее четверти нашего населения, как же всё будет? - удивленно вопрошал интервьюер, - ведь у людей возникнут слишком большие трудности, да и язык-то ещё не до конца сформировался, словарный запас у государственного языка, небольшой, специальных терминов нет… как же быть людям?

-А это уж их проблема! - резко отрезала гражданка, - если они уважают наш государственный язык, то должны подстраиваться! А за нарушение языкового режима установим ответственность!

-Вот, папа, теперь в нашей семье тоже будет государственный язык! - сказала Леся, выключая телевизор, - И знаешь какой?

-Какой? - улыбаясь спросил отец.

-Каляко-балякский! - ответила Леся, - помнишь, я на нём разговаривала, когда была маленькая?

-Кажется, помню, - отвечал отец, высчитывая что-то на калькуляторе, - это когда ты вместо «рисовать» говорила - «валясать», а вместо «рыба» - «зяба»?

-Ну конечно, папа! - радостно прокричала дочурка, - ты у меня тоже способный, ты помнишь государственный язык! Теперь в нашей семье всё будет только по каляко-балякски, а тем, кто нарушит языковой режим – штраф! -Александра, Лесенька, - прокричала мать из кухни, - бери папу, иди ужинать.

-Я теперь не Александра, я теперь Ляляндра, - пояснила малышка, садясь за стол, - так моё имя произносится по каляко-балякски, - объясняла юная новаторша, - не забывай мама! Каляко-балякский язык забывать нельзя, ведь этой мой родной язык, если вы, с папой, не будете на нём разговаривать, значит вы меня не уважаете!

Дочурка болтала милые глупости, родители были в умилении, и, мало-помалу включались в игру, предложенную их вундеркиндистой наследницей.

Леся, и вправду, была развита не по годам, в свои шесть лет она уже бегло читала, разбиралась во многих взрослых вопросах, но главное – очень тонко распознала тонкости родительских струн и всегда знала как вытянуть из них больше подарков и обновок.

Когда позвонила бабушка, Александра обрадовала и её: -Бабуля, приходи к нам срочно! Тебе нужно выучить государственный язык, который, с первого числа, будет в нашей квартире. На другом языке разговаривать нельзя! – лепетала Леся, приводя в восторг теперь уже и бабушку – ещё довольно молодую, современную мадам, которая охотно включалась в любую игру, предлагаемую внучкой.

И вот, вечером, когда Александра (ой, я извиняюсь), Ляляндра собрала вместе всех своих предков, она усадила их на стулья, включила учебный монитор, подаренный ей всё той же бабушкой, и, выводя каракули на светостоле, заставляла повторять.

Предки едва не давились от смеха, затея с выучиванием государственного языка показалась им как никогда удачной!

-Олесенька, а как будет по каляко-балякски слово «плыть»? – улыбаясь и тая, спрашивала бабушка.

-Никая я не Олесенька и не Лесенька! - делала строгое замечание внучка, - бабушка, пора бы уже выучить моё имя! Не нарушай языковой режим! А слово «плыть» по каляко-балякски будет… - девочка задумалась на минутку, но потом выдумала-таки словечко, которое опять привело всех взрослых в восторг, - «булькунькать», - выдала Александра, и все весело засмеялись. -А папу теперь будут звать не папа и не Паша, а Пака, - изрекла выдумщица.

Занятия продолжались почти каждый день, родители, по-прежнему, были в восторге, пока Леся не пришла грустная из садика. Она опять уселась у телека, мать готовила ужин, а отец, как обычно, чего-то просматривал, чего-то просчитывал, и с кем-то созванивался.

-Доченька, как там у тебя в садике дела? - спросил папа, наконец. -Пака, не нарушакай языко режикум, - ответила дочка, ломая язык, - ведь мы же договорились, что теперь у нас единственный язык – каляко-балякский!

-Ой, прости дочка, я совсем заработался!

-Мака, - совершенно неожиданно, закричала Александра, и также неожиданно из её глаз брызнули слёзки, - Мака, он языко режикум нарушакает! – вопила малышка, вбегая на кухню.

-Не плакай Ляляндра, - слегка ломая язык, в тон дочурке, отвечала мать.

Однако дочку, как видно, это не устроило, ей было мало этого. Леся вернулась в комнату, упала на ковёр, и принявшись громко плакать, стала бить ножками, требуя чтоб в доме уважали её родной язык.

Девочку пытались успокоить, разговаривая только теми словечками, которые она придумала, но успокаиваться она никак не желала.

Наконец, она объявила, что за нарушение языкового режима положен штраф, когда родители уточнили – какой именно, она ответила, что так уж и быть, для начала согласна, в качестве штрафа, принять джинсики, как у Вики Сазоновой. Обновку ей пообещали, после чего она тут же успокоилась.

С этого вечера у Александры появилась особая власть над родителями, включив их в безобидную, поначалу, игру, под названием «государственный каляко-балякский язык», она брала в свои руки всё больше власти, выдумывала самые разные хитрости, чтоб выклянчивать из предков подарки, поблажки, ездить на их шее. Она смотрела новости по телеку, и всё что там говорилось о внедрении «государственного языка» в одной из новых независимых республик, она, быть может каким-то инстинктивным манером, вплетала в новую игру, которая обходилась родителям всё дороже и всё менее и менее радовала.

-Пака, - сказала как-то Ляляндра, - по телефоку ты теперё должен разговарёкать только по каляко-балякски, кто бы не звонякал. Отец хотел было протестовать, но дочка, познавшая все прелести власти, не желала отступать и за каждый случай нарушения языкового режима требовала расплаты.

Порой, даже когда отец вёл какие-то важные переговоры, она могла выхватить трубку, из его рук, и начать кричать туда что-то, по каляко-балякски. Девочка делалась всё более несносной, однажды родители поняли, что игра в «государственный язык» зашла слишком далеко, но остановить всё это было уже не так просто, ребенок вошёл во вкус, его власть окрепла.

Прошло уже около года, Леся готовилась пойти в школу, но характер её был испорчен не по годам, и родители, поняв, что совершили ошибку, позволив нелепой игре разрастись, вызвали бабушку и принялись втроём уговаривать свою Ляляндру, отговаривать её от глупостей, с которым та не хотела расставаться.

Но девочка, насмотревшаяся телевизора, была упорна, в отстаивании своих капризов, то есть своих прав на все те послабления, что давал ей «государственный язык».

-Доченька, Лесенька, ну давай оставим уже эту игру, она нам так надоела! - начал было отец.

-Да, Олеся, - поддержала бабушка, мы тебе подыгрывали, но теперь ты уже стала большая, надо взрослеть, ведь скоро в школу.

Александра не желала говорить нормально и всё ломала язык, пока бабушка не упросила её, в качестве исключения, хотя бы на один вечер перейти на обычный, нормальный разговор. Домашняя королева снизошла, но сильно надув губки, попыталась обосновать своё нежелание.

-Вот, понимаете, сейчас не время для семейного насилия, - говорила она заученную фразу, услышанную в каком-то телевизионном ток-шоу, - я имею право жить как мне хочется, и разговаривать на том языке, который я считаю родным. Ведь я же, и на самом деле, раньше разговаривала по каляко-балякски, это мой родной язык!

-Да, доченька, - подала голос мать, - это твой родной язык, но ведь все вокруг разговаривают на нормальном, на обычном грамотном, взрослом языке.

-Многие в детстве говорили на таком вот каляко-балякском, но потом-то, когда взрослеют, все пользуются взрослым языком, - увещевал, упрямую тираншу, отец.

-А вот я смотрела передачу, про ближнее зарубежье, там раньше разговаривали на взрослом языке, а теперь говорят на таком как им хочется! А ведь те, кто продолжает разговаривать на обычном, утверждают, что в этом новом языке мало слов, как и в моём, каляко-балякском!

-Ну внученька, ну куколка, это же совсем другое, они ведь не на детский язык переходят, у них там своя политика, - поясняла бабушка.

-Вот и у меня своя политика, - не желая расставаться со столь выгодной игрой, упорствовала Леся. - Почему им можно говорить не на обычном взрослом языке, а мне нельзя? Ведь их язык тоже, как и мой, похож на обычный взрослый, но некоторые слова перевернуты!

-Дочка, ну это долго объяснять, это не имеет к тебе никакого отношения, пойми ты, - нервничал отец, - тебе скоро в школу, ну не можем мы больше поддерживать эту глупую игру в «государственный язык».

-А я хочу, хочу, хочу! - вновь ревела Александра, - этой мой родной язык, вы обязаны его уважать, - цитатами из телепередач говорила девочка, - если вы отказываетесь говорить по каляко-балякски, значит вы не уважаете меня, значит вы меня оккупировали! Да, оккупировали, - уверенно и даже немного успокоившись, проговорила Леся, а предки аж рты открыли, от удивления!

 -Ну ладно тебе, - пыталась быть строгой мать, - будь взрослей, у тебя, лет через двенадцать, свои детишки могут быть!

-Мои детишки будут разговаривать на моём языке, - отрезала Леся, - это мой государственный язык! А на вас я подам в международный суд, я буду жить отдельно, раз вы не хотите меня уважать! Или сами уходите жить к бабушке, вас здесь никто не держит, вы оккупанты!

Беседа продолжалась долго, после неё были и другие беседы, но они почти ни к чему не приводили, девочка уже слишком вошла во вкус, и теперь начала изощрённо издеваться над своими взрослыми недотёпами, позволившими, однажды, сесть им на шею.

Леся лепетала свои глупости, которые могли бы показаться смешными и забавными, ведь они и вправду были такими, если бы всё это не приводило к постоянным требованиям поблажек, к вытягиванию денег, если б не заканчивалось сценами, которые начали превращаться в детскую истерику, в пытку для родителей.

Домашний тиран не хотел отступать, ребенок почуял власть и все силы прилагал, чтоб не выпустить её из рук. Маленькое сердце девочки понемногу начало озлобляться, ведь требовать хотелось всё больше, а получить всего этого уже не получалось.

-Нет, не уговорили вы меня, - закончила одну из бесед Александра, когда предки принялись увещевать её вновь. – Я не откажусь от своего родного языка, каляко-балякский – часть моей культуры, это важно для меня, я не буду больше разговаривать на взрослом языке, и вы тоже должны говорить на моём государственном языке, если вы меня уважаете! И даже свои бумаги, папочка, которые ты целыми вечерами пишешь, ты должен теперь составлять по каляко-балякски! Все свои заявления и отчёты ты тоже должен писать на каляко-балякском языке, потому что он у нас государственный!

Когда девочка пошла в школу, у родителей началась новая череда трудностей, на девочку стала жаловаться учительница и даже родители детей, ведь Леся и здесь требовала разговаривать с ней на привычном для неё, «родном» языке, а в случае отказов угрожала, устраивала сцены. Машу Рязянакину она даже избила за неуважение к каляко-балякскому языку.

Родители пытались быть строгими, препятствовать причудам девочки, ограничивать применение «государственного языка», но плодов это почти не приносило, тиранша была сильней.

Однажды ночью в общей комнате, которая служила и гостиной, и рабочим кабинетом отца, послышался шорох, родители уже готовились спать и решили не выходить из спальной, наконец шорох прекратился.

Проснулись они от едкого запаха гари, вокруг бушевал пожар.

-Леся, Лесенька, - кричали родители, но девочки уже не было дома, перепуганная она выбежала на улицу первой.

Когда пожарные потушили горящую квартиру, родители принялись допытываться – зачем Александра сделала это?

-Я решила проучить тебя, папа, сжечь твои бумаги, ведь они были не на государственном языке, не на каляко-балякском.

Родители приуныли, замолчали, сидя на лавочке, в наскоро накинутом нелепом тряпье, и печально глядя на выгоревшие окна, они не могли произнести ни слова.

Государственный язык дорого им обходился, очень дорого, он требовал много жертв, с ним надо было завязывать, но как это сделать - они не знали, мягкие характеры не позволяли им взяться за ремень, а домашний тиран всё более и более наглел, настаивая на своём, диктуя свои условия. Жизнь стала мучением.

* * *

Данная зарисовка входит в цикл моих юмористических раccказов, исходный текст находится здесь:

 http://maxim-akimov.livejournal.com/300916.html