УГОЛОК ГАЙД-ПАРКА В КАЛАЧЕ-на-ДОНУ

Начало этой истории — в прошлом. Весною 1987 года ездил я в Англию, туристом на две недели. Прокатился: пара дней — Оксфорд, столько же — Кембридж, остальное — Лондон. С тем и до свидания. Москва — Волгоград — Калач-на-Дону.

Вернулся. Особых расспросов нет. Да никто, кроме домашних да ближних соседей, и не знает, куда меня носило. Привыкли, что порой уезжаю и возвращаюсь.

Но в бане, в парной, в субботние дни, отсутствие моё всегла заметно. Тем более что завсегдатаев, с которыми вместе паримся, Виктора Инькова или другого Виктора — Соловьёва, я предупреждаю: "Убыл на такой-то срок. Обеспечьте порядок".

Так было и тогда: уехал, предупредив, вернулся. В субботу, как и положено, парная. Тем более с дороги.

— Ну и как там? — первый вопрос.

Про заграничную западную жизнь в ту пору рассказывать было очень непросто. И дело не в какой-то боязни. Просто жизнь тамошняя и поныне настолько отлична от нашей, что рассказать невозможно. Тем более тогда и — в Калаче-на-Дону. Другой мир. И потому на расспросы отвечал я всегда не всерьёз.

— Ну и как там? — спросили в бане.

— Плохо, — отвечаю. — Загнивают.

— Чего?

— Вот тебя, к примеру, послала жена в магазин, за сыром. Пришёл в магазин — и чего?..

— Как — чего? Спрашиваю: сыр есть?

— А дальше?

— Ну, есть — значит, купил, нет — значит, развернулся.

— Вот видишь, как просто. А там, в магазине, сто пятьдесят сортов сыра. А бывает и больше. Ломай голову...

— Правда, что ль?

— Чего мне брехать.

— Да... Обнаглели...

— Это уж точно.

Посмеялись. И ладно. На том разговор и кончился. Но позднее, черти меня за язык потянули, и вспомнил я о лондонском Гайд-парке, где страсти кипят: речи льются и прочее. Вспомнил и рассказал, как англичане там митингуют, ругают своё правительство, королевскую семью, церковь — словом, всех и вся. А полицейские охраняют эту свободу слова. В моём присутствии кого-то из ораторов пытался один из слушателей урезонить, за рукав потянув, и тут же получил от полицейского выговор: "Не мешайте! Человек выражает своё мнение".

Рассказал я об этом. Мой рассказ мимо ушей, конечно, не пропустили. Был разговор. Не очень долгий, но со значеньем. Вернувшись из бани домой, я записал его. Есть у меня тетрадь для сюжетов. Что-то любопытное случится, придумается ли, не надеясь на память, запишу. Иногда потом получается рассказ. Но бывает, что и ничего не выходит. Остаётся лишь запись. Так вышло и тогда. Рассказ не написался. Осталась страничка под заголовком: "Баня и Гайд-парк". Видно, чего-то не хватило. И лишь теперь я вернулся к той давней записи. Тринадцать лет прошло. И ещё один банный день в Калаче-на-Дону.

Год нынешний. Суббота. Вениками в парной помахали, сидим в раздевалке, отдыхаем. Конечно, с разговорами: где да что... Позади — неделя, да ещё — субботний базар. Хватает новостей.

Негромкие разговоры понемногу перекрывать стал басок, серьёзный такой, уверенный. И речи льёт не шутейные, неволею слушать будешь.

— Вешать... — значительно произносит он, во всех углах бани слыхать. — Вешать!

Мой сосед, после парной разомлевший и придремавший, вздрагивает и поднимает голову.

— Всех вешать. Первого — этого борова. Попил нашей кровушки, алкашина. Всё продал, всё расторговал. Лес, нефть... Такие у нас богатства. Союз развалил... — подробно и обстоятельно объясняет банный оратор. Не кипятится, и никакой матерщины. Серьёзный мужик. Знаем его. Не горлохват, не пьяница. Всю жизнь проработал на заводе. Но крепкий ещё: телом и на лицо — полный, седовласый. Густая грива седых волос порой закрывает лоб, и он их отбрасывает спокойным движением большой руки. И продолжает речь: — Вешать.

И никаких оправданий. И всю породу его поганую, ненажорнстую. От и до... И до наших начальников пора добираться. Все эти губернаторы, администраторы, мэры... Вешать. Я это прямо говорю, никого не боюсь. Никаких органов. Вешать, и весь разговор... Тогда будет порядок.

Банные речи обычно длинны. Сиди да слушай. Отдыхай после парилки, готовься к очередному заходу, справляясь: "Как там парок?.."

Вот и я посидел, отдохнул и, нахлобучив шапку, двинулся к парной с дубовым веником наперевес. Провожали меня те же речи:

— Вешать. Первым — алкаша, президента нашего дорогого, а за ним остальных. Я это везде говорю открыто. Нехай слушают...

Когда я вернулся из парной, в раздевалке было тихо. Седой говорила то ли подустал, а может, ушёл.

В тиши и покое мне вдруг пригрезилось давнее. Хотя какое давнее? Вот оно — на глазах. И баня — прежняя, и люди — всё те же. Конечно, постарели. Но когда на глазах, это — незаметно.

Давно ли, кажется, в этой самой бане, вернувшись из Англии, рассказывал я про Гайд-парк, про тамошние порядки, где свобода речей полная, кого хочешь громи: правительство, королевскую семью, Господа Бога. Было это в 1987 году. Всё помнится, так что — без вранья: что было, то было.

Меня тогда внимательно выслушали, про Гайд-парк, конечно, интересно.

Послушали, повздыхали. Кто-то позавидовал:

— Вот бы у нас такое!

— Зачем? — спросили его.

— Как — зачем? Начальству — под шкуру... Нынче пошёл на базар. А там дорога вся перекопана. Горсовет себе трубу тянет. Отопление. Надоело углём печку топить, они тянут трубу. Канав понарыли. И всё — мимо людей. Лишь себе. Я ещё подумал: людей бы тоже неплохо согреть, всем печки надоели. Властя... Чего хотят, то и воротят. А мы лишь под одеялкой корим их. А если б кто вслух сказал. Напрямки. Как в этом, в парке...

— В Гайд-парке, — подсказал я.

— Ну да. А у нас ведь негде и сказать. Посерёд улицы? В дурдом заберут, скажут: с ума сошёл. Да и на улице народу мало.

— Иди на базар, — посоветовали. — Там — Тришкина свадьба.

— На базаре милиция. Враз на пятнадцать суток определят. Скажут: пьяный.

— Тогда на собрании. На производстве собрания каждый месяц. Вот и выскажись. Руку подыми, пригласят на трибуну, и валяй...

— Ну да... У нас где подымешь, там и опустишь. Шкороборов как глянет своими глазыньками. А то ты его не знаешь...

— Уж тот глянет... — со вздохом согласились с ним. — Тот глянет, аж конь прянет. Без зарплаты останешься.

— Выходит, лишь в бане митингуй... — хохотнул кто-то. — Тут ни начальства, ни властей. Свобода.

— А вот этого не надо! — произнес чей-то тревожный голос. — Не хватало ещё парной лишиться. Да-да... Можем наговорить на свою голову. Запросто. Плетём что ни попадя, а кто-нибудь — на карандаш и доложит.

— Вполне возможно... — согласились с ним.

— Не вполне, а точно... Ещё и приплетут чего. Через неделю придём, а на дверях — замок и написано: "Капитальный ремонт". Они это — запросто, чтоб меньше рассуждали. Нынче — про горсовет, про трубы... А завтра — ещё про чего... У кого-то язык чешется, а мы и бани лишимся.

Раздевалка разом завздыхала, заохала. Бани лишаться никому не хотелось. Какая жизнь без парной?

— А у кого дюже свербит, — посоветовал заботник наш и мудрец, уходя в парилку, — про рыбалку гутарь, про огороды. Сосед у меня говорит: надо под огурцы конского навозу подсыпать пополам со свинячьим.

— Дурак твой сосед! Погорит всё от свиного...

— А это смотря в какой пропорции...

— Погорит, говорю. Для огурцов самое полезное — свежий коровяк, и настоять его надо...

Про огурцы, про навоз у нас все знают. Как прежде, так и ныне.

Архив : №43. 27.10.2000