"Цитадель" А. де Сент-Экзюпери. Глава XIII

Антуан де Сент Экзюпери «Цитадель»

глава XIII

Вспомнив о берберах, мы решили лечить  мое умирающее  войско поэзией. И вот какое случилось  чудо  -- поэты оказались бессильными, солдаты  над ними потешались.

-- Лучше бы пели о всамделишном,  -- говорили они, -- о колодце в нашем дворе и как  вкусно  за  ужином  пахнет  похлебка.  А  всякая  ерунда  нам неинтересна.

Так  я понял еще  одну  истину: утраченное могущество невозвратимо. Мое царство никого больше  не  вдохновляет.  Прекрасные  картины  умирают,  как деревья. Истощив возможность  завораживать,  они превращаются  в  пепел  и удобряют  другие деревья.  Я отошел в сторону, желая поразмыслить  над новой загадкой. Да,  видно, не существует  в мире большей или меньшей подлинности. Существует  большая  или меньшая действенность. Я  выпустил из рук волшебный узел,  когда-то сливший  дробный  мир  воедино.  Узел  ускользнул от  меня и развязался. Теперь  мое царство распадается будто само по себе. Но если буря обламывает  ветки кедра,  если суховей иссушает его древесину, если  пустыня одолевает кедр,  то не  потому, что песок стал сильнее, -- потому, что  кедр перестал сопротивляться и распахнул ворота варварам.

Сказитель пел, а слушатели упрекали его в фальши.  Патетика сказителя и впрямь звучала фальшиво, казалась  отжившей и  старомодной.  "Неужто  он и в самом деле влюблен до потери сознания во всю эту чепуху -- в коз, овец, дома и пригорки? -- интересовались мои солдаты. -- Он что, всерьез обожает речную излучину?  Но  что  она по сравнению  с ужасом войны?  Она не стоит  и капли крови!". Ничего не  поделать, и мне показалось,  что поэты кривили душой, что рассказывали малым детям дурацкие побасенки, а дети смеялись над ними...

Мои  генералы,  дотошные  и  недалекие,  пришли  ко  мне  с  жалобой на сказителей.  "Они  не  умеют  петь!" -- кричали  генералы. Но я знал, почему фальшивят сказители: они воспевали бога, который умер.

А  мои  генералы,  дотошные  и  недалекие, стали задавать  мне вопросы. "Почему солдаты  не  хотят воевать?"  --  спросили  они,  обижаясь за  свое ремесло, как могли бы спросить: "Почему жнецы не хотят жать хлеб?" Вопрос их не имел смысла. Речь шла  не  о ремесле. И в молчании  моей любви я  спросил по-другому: "Почему  мои солдаты отказываются умирать?" И моя мудрость стала искать ответа. Нет, не умирают  ради овец, коз,  домов и  гор. Все вещное существует и так,  ему  не  нужны жертвы. Умирают  ради спасения незримого узла,  который объединил все воедино  и превратил дробность мира  в царство,  в крепость, в родную,  близкую  картину.  Тратят  себя  ради  целостности,  ибо и смерть укрепляет ее. Смерть, которая стала  данью  любви.  Тот, кто неспешно тратил жизнь на добротную работу, что долговечнее человека, -- на  постройку храма, например,  который  будет  шествовать  сквозь века,  --  тоже  согласится на смерть, если дробный  мир  покажется ему прекрасным замком, и, влюбившись  в замок, он захочет с ним слиться. Его примет большее, чем  он сам. Он  отдаст себя своей любви.

Но как  согласиться отдать жизнь из  выгоды? Выгоднее всего жить. Песни моих сказителей не  будили в  душе созвучий -- значит,  за кровь моим воинам платили фальшивой монетой. Их  лишили возможности  умереть во имя любви. Так зачем тогда умирать?

А  тот,  кто  все-таки  шел  на  смерть,  повинуясь долгу, который стал непонятен,  умирал  в  тоске:  вытянувшись,  он  молчаливо  смотрел  тяжелым взглядом, от отвращения став жестоким.

И я стал искать в своем сердце слова для нового поучения, чтобы вернуть себе  моих воинов. Но понял: человека  ведет не  логика и  не  мудрость, мне нужна новая картина, а картины творят художники и ваятели, заставляя  камень и  краски  служить произволу своего творчества, и  я  стал молиться Господу, чтобы он мне открыл новую картину. …